Молли Хоус
Без обид. Как извиняться, чтобы прощали, даже если все безнадежно
Изменяя историю
Никто не хочет быть виноватым за то, что что-то пошло не так. Большинство из нас скорее будет уклоняться от признания своей ошибки. Желание спорить или защищать свою точку зрения имеет смысл, если цель – быть правым или непорочным. Но попытка взаимодействовать с другими, настаивая на своей правоте, работает в неправильном направлении в большинстве случаев. В отношениях такого рода битву можно выиграть, только проиграв. То есть вы, конечно, можете оказаться правы, но близкого контакта с другим человеком не добьетесь. Вы не будете чувствовать, что находитесь в одной команде, и не начнете понимать друг друга лучше.
Джудит Глейзер, автор и бизнес-консультант, утверждает: «Наш мозг не может без чувства собственной правоты». В статье в журнале Harvard Business Review она описывает поддерживающую силу адреналина, который растекается в нашем мозге во время спора. Но, что интересно, она отмечает, что окситоцин, гормон, активируемый нашей привязанностью к другому человеку, приносит не менее приятные ощущения. Более того, он налаживает связи в префронтальной коре головного мозга, что еще больше повышает нашу способность доверять [26]. Психологи также обнаружили, что окситоцин так же, как и реальная социальная поддержка, смягчает вредное воздействие стресса на организм человека [27]. Даже с физиологической точки зрения близкая связь с человеком – лучший выбор, чем доказывание своей правоты.
Все это я пишу, чтобы показать, как все мы зависим от преимуществ (личных, социальных и физиологических) общения с другими людьми. Поэтому необычайно важно восстанавливать связи после каждого спора и причиненной обиды. Между любыми двумя людьми существуют одни и те же проблемы, будь то коллеги или врач и пациент.
Традиционно в американской медицине врач, нанесший травму, занимал позицию отрицания и защиты. В результате пострадавший пациент и его семья оставались без какой-либо информации о том, что произошло. Также никто не помогал им справиться с тяжелыми, порой летальными исходами. Обычно предполагалось, что врач в любом случае невиновен, так что эти пациенты чувствовали себя «виноватыми, напуганными и одинокими», как было написано в колонке медицинского журнала Новой Англии. Но зачастую доктор тоже чувствовал себя виноватым и одиноким. Ведь никто не знал, как разговаривать об этих ошибках, не говоря уже о том, чтобы исправить врачебную ошибку [28].
Не получив извинений, «пациент теряет необходимость в заботе и понимании, теперь он желает мести» [29]. Работа над проблемой общими силами ускоряет выздоровление больного, в то время как «молчание и уклончивость порождают недоверие» [30]. Так любой человек может стать жертвой халатности.
Близкая связь с человеком – лучший выбор, чем доказывание своей правоты.
В 2001 году система здравоохранения Мичиганского университета, возглавляемая адвокатом и директором по клинической безопасности Ричардом Бутманом, начала амбициозный переход к более ответственному и персонализированному процессу. В итоге теперь пациентам предоставляется полное описание врачебных ошибок, а также приносятся извинения и предлагается компенсация. Ирония в том, что одним из самых больших препятствий для принятия врачами ответственности за свои ошибки был страх перед судебным разбирательством. В 2010 году система здравоохранения Мичигана сообщила, что количество судебных исков снизилось. То же самое произошло и с расходами на компенсацию пациентам. Кроме того, время между сообщением о травме и решением ситуации также сократилось, что принесло пользу пациентам и их семьям [31].
Дженнифер Вагнер был поставлен неправильный диагноз по поводу опухоли в груди. Позже выяснилось, что это прогрессирующий рак молочной железы и ей необходима полная мастэктомия, химиотерапия и облучение. Вполне понятно, что Дженнифер мучила тревога за своих маленьких детей. Пока она вместе с адвокатом готовилась к судебному разбирательству, клиника попросила пятерых независимых специалистов посмотреть историю болезни Дженнифер. Они пришли к выводу, что ее врач действительно ошибся. В Мичиганском университете была проведена серьезная двухчасовая встреча Дженнифер и ее докторов. Они обсудили, что пошло не так, и медицинская бригада подробно объяснила Дженнифер ее текущее состояние здоровья и прогнозы. После встречи она сказала: «Я почувствовала, что меня наконец услышали. Я даже не могу описать, какую эйфорию испытала, когда закончилась эта встреча». Со временем ее состояние улучшилось, она вернулась к работе и получила четыреста тысяч долларов на обучение своих сыновей в колледже. Этот результат был менее дорогостоящим для больницы, чем длительный судебный процесс по поводу врачебной ошибки. Более того, он был человечным по отношению к Дженнифер [32]. Она получила не только финансовое признание совершенной ошибки, но и эмоциональное.
Правильные поступки – именно то, о чем мы здесь говорим. Однако не всегда понятно, что это такое. Вместо того чтобы прямо говорить о трагических ошибках, выражая желание все исправить, люди пытаются защитить самих себя. Хотя, наоборот, быстрая и искренняя реакция на вредную ошибку способна предотвратить более серьезный негативный исход.
В 2018 году в напряженной ситуации смертельных столкновений полицейских и афроамериканцев сотрудники Бостонского полицейского управления (БПУ) были вызваны, чтобы разобраться с двумя афроамериканскими мальчиками, играющими с очень реалистичной копией пистолета. Чернокожий свидетель по фамилии Дуган снимал на видео процесс разбирательства. Сержант БПУ Генри Стейнс потребовал прекратить съемку и направил на Дугана копию оружия. Видео об этом противостоянии было выложено в сеть и вызвало понятное и предсказуемое возмущение.
Чего нельзя было предвидеть, так это решительной и немедленной реакции тогдашнего комиссара Уильяма Эванса, который принес извинения от имени своего департамента и пояснил, что граждане действительно имеют право фиксировать на камеру действия полиции. За его извинениями последовало публичное раскаяние со стороны сержанта Стейнса. Быстрые, продуманные и явно искренние извинения БПУ получили положительный отклик. Их назвали «превращающими эпизод ожесточенного запугивания в обнадеживающую демонстрацию того, что полиция несет ответственность за свои действия» [33].
В этом публичном деле обстоятельные и искренние заявления много значили для устранения возможных последствий. К сожалению, они не решили более крупных, системных проблем, которые все еще беспокоят общество. Но изменили конкретную ситуацию, которая могла бы привести к большим проблемам и даже жертвам, если бы с ней справились хуже. Люди могли бы погибнуть, если бы БПУ предпочло заявить о своей «правоте», а не об ответственности за ошибку. Я верю, что хорошее извинение может погасить искру конфликта и позволит продолжить переговоры.
В Бостоне, например, важные изменения уже были внедрены и продолжились после этого события. БПУ оснастило полицейских нательными камерами наблюдения, а окружной прокурор Рэйчел Роллинс – первая цветная женщина на этом посту – была избрана в том числе благодаря своей программе по снижению полицейского насилия [34]. Также в 2018 году в Массачусетсе был принят радикальный законопроект о реформе уголовного правосудия, направленный на снижение количества заключенных [35]. Потенциально положительные шаги, подобные этим, могут быть скомпрометированы случайной ошибкой и особенно невозможностью ее исправить.
Менее значимая, но более известная ситуация произошла между комиком Питом Дэвидсоном и кандидатом в Конгресс от республиканцев Дэном Креншоу. В одном из выпусков Saturday Night Live[6] Дэвидсон допустил бестактную шутку[7] об отсутствии у Дэна одного глаза, который тот потерял, участвуя в операции в Афганистане. «Знаю, он потерял глаз на войне или где-то еще» – эта фраза вызвала всеобщую негативную реакцию, и Креншоу пригласили участвовать в программе. Пытаясь извиниться, Дэвидсон выразил сожаление от всего сердца, сказав что «этот парень – герой войны и заслуживает всего почета в мире», а затем признал, что «в ситуации есть хотя бы один плюс: по крайней мере на один день левые и правые пришли к согласию. В том, что я козел».
Его гость использовал эту возможность, чтобы подчеркнуть, что левые и правые действительно могут договориться о некоторых вещах. Креншоу продемонстрировал, как мы можем прощать друг друга и видеть хорошее даже после обидных поступков. В данном случае конструктивным было не только само извинение, но и то, как его принял получатель [36].
Истории из этой главы показывают, что неспособность принести извинения может стоить очень дорого. А попытки вернуть доверие не только помогают отдельным людям и личным отношениям, но и спасают организации и даже нации от причиненного вреда.
Этот скромный способ имеет огромную личную и духовную отдачу. Так почему же это так трудно?
Преимущества правильных извинений
В отношениях
• Исцеление от боли.
• Больше позитивных чувств, прочнее близость между людьми.
• Выше «самооценка отношений».
• Повышенная уверенность в умении справляться с очередным конфликтом.
• Расширенные возможности будущего.
• Сохранение отношений.
Для себя
• Личная и духовная ценность принятия ответственности и преодоления чувства вины.
• Больше окситоцина в вашем организме.
• Больше социальных связей, ведущих к улучшению здоровья.
В медицине
• Большая удовлетворенность пациентов и их семей.
• Лучшая возможность исцеления для всех сторон.
• Возможность уменьшения числа исков по поводу врачебных ошибок.
В организации бизнеса
• Повышенное доверие к организациям, которые признают и исправляют ошибки.
• Больше «психологической безопасности» в коллективе.
• Повышение приверженности, доверия и креативности в командах.
В обществе
• Снижение напряженности и конфликтов между большими группами населения.
• Лучший способ исцелить от исторической несправедливости.
• Улучшение общественных отношений с полицией.
Глава 2. Это так сложно сделать
Ролланд, сорокатрехлетний адвокат, пришел ко мне по рекомендации своей подруги Кэси. Во время наших встреч он легко рассказывал о своих романтических отношениях, общественной жизни и работе. С юмором и проницательностью он рассказывал истории о своем детстве, особенно связанные с его единственным младшим братом. Родители Ролланда умерли за последние пять лет, и именно из-за этих мрачных периодов переживаний Кэси решила, что он должен с кем-то поговорить.
Когда он говорил о своих родителях, особенно о матери, его речь замедлялась, а глаза иногда наполнялись слезами. Но обычно он быстро переходил к другой теме. Как юрист Ролланд привык контролировать свою речь. В ответ на мои неожиданные вопросы он часто делал мне комплимент, говоря, как они хороши. И все же его отличные ораторские навыки позволяли ему уклоняться от прямых ответов. Ролланд не всегда старался избегать неприятных и сложных тем. Он сказал, что конфликты с Кэси могут быть очень острыми, равно как и с его коллегами. Он отзывался о себе как о «твердолобом типе» и утверждал, что такой характер иногда доставляет ему неприятности.
Когда я спросила о близких друзьях, Ролланд ответил, что Кэси – единственный человек, которому он полностью доверяет. Теперь. Это «теперь» прозвучало грустно и с болью, словно он задумался о потерянном друге.
– У вас были еще друзья?
– Нет! Ну, я не знаю. – Он стал непривычно тихим.
Я ждала.
После паузы Ролланд вдруг начал рассказывать анекдот про суд. Я его знала, заезженная история с забавной концовкой.
Когда он сделал паузу в середине рассказа, я мягко вмешалась:
– Это была ваша мама? Человек, с которым вы были близки раньше?
– Что? Нет!
Его глаза сузились, и он поудобнее устроился в кресле, вытянув шею.
– Она была не такой матерью.
Воцарилась тишина, если не считать его дыхания приглушенными короткими рывками. Я подумала, не разозлила ли я его, прервав рассказ. Но глаза Ролланда выглядели скорее опустошенными, чем сердитыми. Чувства бегали по его лицу, как быстро плывущие облака в солнечный день.
Наконец Ролланд вздохнул, опустил плечи и посмотрел прямо на меня. Его голос был напряжен от сильного чувства. Он говорил сквозь зубы:
– Мы с моим говнюком братом были очень близки.
Ролланд рассказал мне, что пять лет назад, сразу после смерти их отца, они с братом поссорились из-за собственности родителей. Однажды они даже подрались, когда Ролланд в отчаянии толкнул брата. В этой схватке брат сломал ему нос, а затем выбежал из дома, оставив Ролланда окровавленным и разъяренным. С тех пор они больше не разговаривали.
Брат, который был другом и союзником во всех детских играх, исчез из его жизни.
– Он даже не заговорил со мной на похоронах мамы. – Он стиснул зубы и покачал головой. – Это было последней каплей.
В течение следующих нескольких сеансов мы разбирали их конфликт. Я осторожно предположила, что, возможно, и Ролланд ненароком продлил их ссору. Например, на похоронах он тоже не подошел к брату.
– Да нет же! Это он предал меня!
В конечном итоге он пришел к следующей мысли:
– Он должен извиниться передо мной! Я очень хочу, чтобы он сказал, что сожалеет.
Разрывы отношений между членами семьи всегда дорого обходятся. Даже если приносят чувство облегчения.
Несмотря на потерю важных отношений, он даже не думал о том, чтобы заговорить с братом и попытаться исправить ситуацию. Я вовсе не хочу сказать, что брат невиновен. Но и Ролланд внес свою лепту. Однако он даже не предполагал, что тоже должен извиниться.
Вы можете рассматривать отстранение Ролланда как результат его врожденного упрямства, но я также вижу в нем продукт нашей культуры. В недавнем выпуске журнала Psychology Today вышло интервью журналиста с отдалившимися друг от друга братьями и сестрами. Несмотря на долгие годы несчастливой разлуки, все они говорили, что готовы помириться. Но только если первым попросит прощения их брат или сестра. Ни один не хотел извиняться первым [1]. В совместном докладе Центра семейных исследований Кембриджского университета и некоммерческой организации Stand Alone сообщалось, что разрывы отношений между членами семьи всегда дорого обходятся. Даже если приносят чувство облегчения [2].
Так почему же мы, как Ролланд и другие поссорившиеся братья и сестры, застреваем в собственном несчастье, а не пытаемся все исправить?
По моему опыту, восстановление разорванных отношений оказывается невероятно трудным делом, как правило, для обеих сторон. Большинство из нас редко думают о том, чтобы попросить прощения первым. Вы можете чувствовать, что тоже отчасти виноваты, но, если вас обидели, извиниться особенно трудно. В глубине души вы понимаете, что у этой истории есть и другая сторона, но увязли в обиде и не можете ничего с собой сделать. Ролланд был не в состоянии признать, что тоже виноват в ссоре, по крайней мере, когда мы с ним общались.
Многие социальные правила и культурные нормы действуют против нашей потребности приносить извинения.
У большинства из нас в жизни есть такой Ролланд. Либо мы сами им являемся. Если вам трудно взять на себя ответственность за обиды или конфликты – вы не одиноки. Из-за особенностей работы мозга мы зачастую не осознаем или легко оправдываем свои ошибки. К тому же многие социальные правила и культурные нормы действуют против нашей потребности приносить извинения. На Западе, особенно в Соединенных Штатах, доминирует позиция правоты и уверенности в себе. Она не позволяет людям обращать внимание на то, что они могут обидеть кого-то. Поскольку наши модели психологической силы тяготеют к соперничеству и независимости, восстановление отношений играет едва ли не самую малую роль.
У нас мало хороших примеров и почти нет знаний о том, как правильно признавать вину и просить прощения. Нас завораживают умения политиков или артистов выпутываться из неприятностей. При этом большинство публичных извинений неадекватны, а иногда просто ужасны. Хотя нам знакомо желание спрятаться от неодобрения, наши всевидящие внутренние критики также могут определить, в каких случаях примирения не могут исправить ситуацию. К сожалению, мы вряд ли увидим много примеров извинений, независимо от того, эффективны они или нет. Еще больше запутывает картину слишком частое употребление фразы «Мне жаль». Их мы можем принять за настоящие извинения, тогда как слова эти имеют другое значение. Естественно, из этого следует, что большинство из нас не знает, как выглядит действительно хорошее, искреннее извинение.
Учитывая все эти ограничения, просто удивительно, что есть люди, которые умудряются извиняться осмысленно. Многим из нас проще и привычнее сделать печальный вывод, что если что-то пошло не так, то это конец истории. Но вы не стали бы читать эту книгу, будучи довольны таким положением дел. А я бы не написала ее, если бы верила, что ничего нельзя изменить.
Поэтому давайте поговорим о том, почему простое извинение так сложно. Вначале мы рассмотрим нейробиологические ограничения. Затем перейдем к аспектам современной культуры, затрудняющим принесение извинения. И наконец, обсудим нехватку хороших примеров.
Когнитивные и перцептивные предубеждения
Некоторые трудности с принесением хороших извинений связаны с тем, как работает наш мозг. На биологическом уровне наши механизмы восприятия ориентированы на простоту. С самого начала младенцы могут видеть только на расстоянии 8—15 дюймов[8] от своих глаз и только высококонтрастные объекты. Мы начинаем жизнь со способностью воспринимать только наш собственный маленький мир и исключительно в черно-белом варианте.
Легко представить, как эта особенность развития мозга влияет на наш образ мышления. Мы начинаем жизнь с ограниченным видением: «все или ничего», «здесь или отсутствует». Как только у ребенка появляется способность помнить, что предмет существует, даже если он его не видит, мышление начинает совершенствоваться. То есть теперь вещи в его восприятии могут быть одновременно здесь и там.
Моральное понимание точно так же растет от абсолютного правильного против неправильного к большей сложности (и большего соответствия) вместе с нашим взрослением.
Мы предвзяты к ошибкам других людей, но остаемся слепыми к своим.
Вспомните описание этики заботы Кэрол Гиллиган, которое упоминалось во вступлении. Там сказано, что то, как наше поведение влияет на другого человека, может быть ключевой точкой для рассмотрения морали. Принятие мнения другого человека или более сложное понимание событий требует принятия промежуточных, серых тонов.
Однако в условиях стресса или угрозы мы все можем вернуться к узкому мышлению, разделяя все на черное и белое. Жизнь кажется более ясной, когда мы останавливаемся на базовом восприятии, таком как «Есть те, кто правы, а есть те, кто не правы… Я точно тот, кто прав».
Если уровень стресса становится экстремальным, мы ограничены реакциями «бей, беги, замри», о которых вы наверняка слышали. Они запускаются лимбической системой, а не кортикальными отделами головного мозга. Можно сказать, что мы не думаем, а просто реагируем.
Но даже при самых благоприятных обстоятельствах информация, которую мы получаем от органов чувств, значительно искажается. Наше восприятие – то, как наш мозг расшифровывает сенсорную информацию, – и познание – то, как мы думаем, – подтверждают это. Искажение включает в себя откровенную фальсификацию и неправильное запоминание. В своем восхитительном исследовании об «ошибковедении»[9] журналистка Кэтрин Шульц представляет доказательства того, как и почему люди так склонны к ошибкам. Мы «видим» и «знаем» вещи, которые являются сплошными неточностями. Кэтрин исследует оптические иллюзии, на которые «попадают» глаза, даже когда мыслящий мозг осознает, что его обманывают. Один из примеров – это визуальное явление, известное как арктический мираж, своеобразный изгиб света вблизи полюсов Земли. В 1818 году это явление убедило шотландского исследователя Джона Росса в том, что горы, которые расположены далеко, находятся рядом с ним у моря Баффина. Эта иллюзия привела к тому, что он полностью пропустил северо-западный проход. Ошибка серьезно повредила его карьере [3]. Чтобы люди не считали эти случаи аномальными, Шульц напоминает о таких ошибках, как представление, что небесные тела вращаются вокруг Земли. А ведь эта «истина» господствовала веками. Также и «реальность» того, что Земля плоская, была очевидна для всех очень долгое время.
Теоретически люди согласны с тем, что все совершают ошибки. Но в разгар спора мы редко верим, что это может относиться к нам. Или к нынешней ситуации, или к этим конкретным условиям. Эта неспособность разглядеть собственные ошибки, по-видимому, является подлинным, зависимым от мозга ограничением в нашем восприятии. Наиболее показательным в докладе Кэтрин является то, насколько люди верят в свою правоту, даже когда ошибки очевидны.
В общем, мы все, вероятно, ошибаемся гораздо чаще, чем думаем. Мы предвзяты к ошибкам других людей, но остаемся слепыми к своим. Согласно наблюдениям Шульц, «большая часть неизбирательного удовольствия своей правотой сопровождается почти равным неизбирательным ощущением, что мы правы» [4]. Помните консультанта Джудит Глейзер, которая заявила, что мы зависим от чувства правоты, потому что нас привлекают вспышки адреналина, сопровождающие дебаты [5]?
Хочу быть уверена, что объяснила максимально понятно. Слепота к ошибкам – это не просто наше желание. Это то, что мы есть. Эта сильная, врожденная склонность каждого из нас иллюстрирует то, с чем мы сталкиваемся, когда пытаемся взять на себя ответственность за свои ошибки.
Ничего из вышеперечисленного, однако, не означает, что с этим нельзя справиться.
Предвзятости подтверждения. Помимо неизбежности ошибок и нашей слепоты к ним, определенные когнитивные шаблоны создают для нас дополнительные проблемы. Первый из них – предвзятости подтверждения. Это подавляющая тенденция придавать больший вес доказательствам, подтверждающим наши убеждения, чем доказательствам, опровергающим их. Например, именно так во время судов над ведьмами в Салеме находились доказательства колдовства, независимо от результатов испытаний. Одно из них основывалось на том, что если при чтении молитвы человек делает ошибки – он колдун. Однако безупречное чтение обвиняемого Джорджа Берроуза было названо «дьявольским трюком», и его все равно повесили [6]. Мы выискиваем и обращаем внимание на информацию, которая соответствует тому, что мы уже знаем. Но также одновременно мы не умеем искать противоречивую информацию, а если находим, то игнорируем ее.
Как мы увидим в главе 3, исправить эту модель мышления не так уж невозможно, но потребуется сознательная выработка привычки.
Избирательное невнимание, также называемое «слепота невнимания», может привести к ошибкам восприятия и познания. Мы смотрим на одну вещь или в одну сторону и упускаем информацию, которая была бы очевидна, если изменить направление взгляда. Именно так фокусники и уличные воры заставляют вас сосредоточиться на отвлекающем маневре (бесконечный струящийся шарф или прохожий, спрашивающий дорогу), пока происходит другое, более важное действие (карта уходит в рукав, или ваш карман обчищают).
В ходе серии исследований участникам предлагалось посмотреть короткое видео, на котором люди передавали друг другу баскетбольные мячи. Испытуемым давали задание считать переходы или другое, заставляющее сосредоточиться на том, чем заняты люди на экране. От одной трети до половины всех зрителей не видели, как человек в костюме гориллы выходит на сцену и перед уходом бьет себя в грудь. Очевидно потому, что они были сосредоточены на подсчетах. Горилла не вписывалась в то, как их мозг воспринимал происходящее на видео [7]. Со временем эксперимент обрел популярность. Последующие зрители, зная про гориллу, искали ее на экране, но пропускали другие неожидаемые вещи [8].
Мы выискиваем и обращаем внимание на информацию, которая соответствует тому, что мы уже знаем.
Аналогичное исследование было посвящено вопросу, могут ли рентгенологи быть подвержены слепоте невнимания, когда ищут узелки в легких на компьютерной томографии. Исследователи в бостонской больнице Brigham and Women’s Hospital установили, что 20 из 24 экспертов не заметили добавленное на снимок легких изображение гориллы. Белый контур фигуры в 48 раз превышал размер тех узелков, которые они находили! Предупрежденные заранее, 100 % рентгенологов смогли легко найти изображение, которое пропустили ранее [9]. Возможно, вас обнадеживает, что хорошо обученные компетентные специалисты имеют такое же слепое пятно, как и все мы. Но, с другой стороны, этот факт не может не беспокоить.
В отношениях, как, например, у Ролланда с его братом, внимание может быть «выборочно» сосредоточено на своей боли и том, как неправильно поступил с вами другой человек. Избирательное невнимание снижает вероятность того, что вы заметите, что сами причинили боль.
Возможно, вы выбрали эту книгу для своего партнера, надеясь, как Ролланд или такие же рассорившиеся с близкими, что кто-то другой извинится перед вами. Это не такая уж плохая идея – научиться получать от кого-то извинения, которые вам нужны, чтобы иметь отношения, которых вы хотите. Однако я хочу призвать вас подумать об извинениях как о двустороннем усилии. Допустим, вы находитесь по одну сторону болезненной пропасти разлада, а ваш партнер (друг или член семьи) – по другую. То, что нужно вам двоим, – это мост, перекинутый через ваши разногласия. Перед лицом опасности доверие и взаимность могут стать лучшими помощниками для достижения примирения. Построив мост и объединившись, вы наконец заметите свой вклад в создание недоверия. Но, как вы узнаете из этой главы, естественные наклонности могут вечно держать нас на противоположных сторонах, если мы считаем, что правы.
Когнитивный диссонанс. В середине XX века психолог Леон Фестингер и его коллеги выявили еще одну проблему мышления, названную когнитивным диссонансом. Этот термин описывает трудности, которые испытывает наш мозг, сталкиваясь со спорной или противоречивой информацией. Этот феномен породил огромное количество социально-психологических исследований.
Первое известное открытие доктора Фестингера касалось последователей пророка Судного дня – Мэриан Кич[10]. Она утверждала, что конец света наступит 21 декабря 1954 года, и призывала всех верующих собраться в полночь на заднем дворе ее дома, чтобы дождаться космического корабля, который спасет их. Когда наступила полночь, группа сидела в ошеломленном молчании, ожидая катастрофической гибели. С рассветом верующие, как и следовало ожидать, не изменили своей веры и даже не подвергли ее сомнению. Они объяснили случившееся тем, что их верный дозор в ночи «пролил столько света», что Бог отменил апокалипсис. До страшного конца, который так и не наступил, последователи неохотно говорили о своих убеждениях. Теперь же они с энтузиазмом начали кампанию по распространению своего слова. Вместо того чтобы подвергать убеждения сомнению, их вера стала более пылкой и уверенной [10].
Пытаясь избавиться от дискомфорта, вы можете изменить свое мнение или свои действия, чтобы разрешить противоречие.
Когнитивный диссонанс – это дискомфорт, который вы испытываете, когда имеете две противоречивые идеи (например, конец света должен был произойти, а все-таки этого не случилось) или когда идея противоречит действию. Например, вы знаете, что чрезмерное количество алкоголя вредит здоровью, но при этом кладете в корзину вторую бутылку «Капитана Моргана». Пытаясь избавиться от дискомфорта, вы можете изменить свое мнение или свои действия, чтобы разрешить противоречие. Однако это может быть очень трудно сделать, особенно если вы «вложились» в идею, как верующие в Судный день. Вы, скорее всего, разрешите диссонанс, убедив себя, что ложное, дискредитированное убеждение не является ложным, а вредное поведение таковым не является.
Это не совсем выбор. Нейробиология доказала, что области мозга, отвечающие за мышление, практически отключаются, когда вы сталкиваетесь с такого рода диссонансом. В то время как эмоциональные области включаются, когда соответствие восстанавливается [11]. В нашем мозге когнитивный диссонанс всегда стремится быть разрешенным, причем самым легким из возможных путей.
Если вы верите (или хотите верить), что вы не виноваты в размолвке, когнитивный диссонанс может помешать вам осознать ответственность за боль, которую чувствует кто-то другой. Вам может казаться, что именно их действия причиняют вам боль, и вы не понимаете, почему они этого не признают. В таком случае подумайте о том, что подобный диссонанс, вероятно, существует и в их сознании. Люди вполне могут блокировать осознание того, что причинили вред. Потому что эта мысль вступает в конфликт с идеями, которых они придерживаются. Большинство из нас не хотят об этом рассуждать. Ведь мы можем обнаружить, что отличаемся от нашего представления о себе. Либо что ошибаемся в понимании важных вещей. Это одна из причин, по которой Ролланд не мог увидеть другую сторону конфликта с братом. У него была своя история и вера в то, почему их отношения разрушились. Брат все испортил – именно этой теории Ролланд и придерживался всеми силами.
Мы все время ненароком раним друг друга. Но осознание этого противоречит нашим представлениям о себе и своих намерениях. Поэтому увидеть эти действия, поверить в них и принять так трудно.
Самооправдание. Аналогично работает и другой связанный с диссонансом феномен мышления – самооправдание. Мы склонны считать свои действия оправданными в отличие от действий других. В отношениях это проявляется так: во время спора вы думаете, что только вы ведете себя как нормальный, культурный и высокоморальный человек. Самооправдание мешает усомниться: «Прав ли я? Может быть, я совершаю ошибку?» Когда партнер выражает несогласие, вы считаете, что ошибается именно он. Затем из-за предвзятостей подтверждения вы замечаете все больше его идей или действий, заслуживающих порицания. Когнитивный диссонанс мешает судить о собственном далеко не идеальном поведении [12]. Ухудшение отношений начинает набирать обороты.
Когда кто-то разводится из-за факта насилия, это не требует никаких дополнительных оправданий. Но что если развод буквально разрывает вас на части? Теория диссонанса предсказывает, что вы успокоите свои смешанные чувства, усилив негативное восприятие бывшего супруга. Самооправдание – способ превращения амбивалентности в уверенность и ярость.