Митра Папилин
Иллюзии чащи
Наконец, собравшись с духом, я потянулся к шелковой ленте, скрепляющей конверт. Ещё мгновение – и тайна будет раскрыта, а мечты обретут плоть реальности или развеются, подобно утреннему туману…
Лента поддалась с тихим шелестом, словно шепча обещания. Конверт раскрылся, как бутон редкого цветка, являя миру свое сокровенное содержимое. Дрожащими пальцами я извлек несколько аккуратно сложенных листов, каждый из которых, казалось, весил целую тонну – настолько значимым было их содержание для моей судьбы.
Я развернул листы, ища глазами начало статьи. Время, казалось, замедлило свой бег, растягивая каждое мгновение в вечность. Я начал читать, и мир вокруг растворился, оставив лишь меня и эти строки, выведенные чернилами на белоснежной бумаге.
Каждая буква, каждое слово требовали от меня неимоверных усилий, словно я взбирался на крутую гору, где воздух становился все более разреженным. После каждого предложения я делал паузу, судорожно вдыхая, будто пытаясь насытить кислородом не только легкие, но и разум, отчаянно пытающийся осмыслить прочитанное.
Первые строки представляли собой цитаты из моей собственной статьи. Я узнавал свои мысли, облеченные в слова, которые теперь смотрели на меня с официального бланка литературного журнала. Это было странное чувство – словно встреча с собственным отражением, но в зеркале, искривленном чужим восприятием.
Всё началось со второго абзаца. Уже с первых строк, словно острые иглы, вонзающиеся в сердце, я начал понимать, что мою статью не приняли в журнал. Последующие два листа бумаги, подобно безжалостному приговору, были испещрены всевозможными упущениями и причинами, по которым моя статья не может быть принята в редакцию журнала.
Во-первых, моё видение этого мира, по их мнению, "не было подкреплено никакими материальными фактами, которые смогут доказать отрицание тех или иных аспектов жизни" – словно требуя от художника математических формул для обоснования красоты его картин.
Во-вторых, "ссылаясь на работы великих философов всей человеческой истории, можно с уверенностью сказать, что данные слова – наглая ложь и попытка исказить всемирно известные факты" – будто бы истина была высечена в камне и не подлежала переосмыслению.
В-третьих, как гром среди ясного неба, прозвучало: "в силу молодого возраста, отсутствия каких-либо сведений о вашей личности, заслуг, научных наград и почёта со стороны литературного клуба, на основании всех вышеизложенных фактов вердикт: отказать в публикации вашей статьи, потребовать компенсацию в знак потраченного времени и человеческих ресурсов".
С каждой строчкой, подобно туману, рассеивающемуся под лучами беспощадного солнца, становилось всё более понятно, что их вердикт основывался лишь на тех данных, которые у них имеются – холодных, безжизненных фактах, не способных уловить дух творчества.
Я до конца не мог осознать правдивость этого письма, словно оно было написано на чужом, непостижимом языке. Дочитав до конца, я, подобно утопающему, хватающемуся за соломинку, надеялся увидеть строчку, в которой было бы указано, что всё написанное выше – лишь доказательство моей теории об иллюзорности этого мира.
Не в силах принять этот судьбоносный удар, я повалился на землю, будто подкошенное дерево, пытаясь уловить взглядом край уходящего за горизонт дома, словно он мог стать якорем в этом море отчаяния. Мои руки нервно тряслись, как осиновые листья на ветру, кровь, что приливала к пальцам, почти что остановилась, превратившись в ледяные реки.
В голове бушевал вихрь из собственных мыслей, которые, подобно стае встревоженных птиц, тревожно заменяли друг друга. Этот бурный поток становился всё сильнее и сильнее, словно неумолимый поток лавы, разрушая всё то, что я строил годами.
Мне хотелось закричать, выплеснуть истошно звериный крик, пронзить холодный утренний воздух, как острый клинок, и никогда более не делать этого. Моё звериное естество, словно древний демон, вырвавшийся из заточения, взяло верх над всем человеческим.
Кажется, империя, что строилась годами, вмиг разрушилась, подобно карточному домику под порывом ветра. Та самая империя, которая совсем недавно возвеличивалась над остальными, как гордый колосс, показывая своё физическое и моральное превосходство.
До этого момента мне казалось, будто бы я сотворил настоящий, бесценный труд для всего человечества, труд, в поисках которого многие философы тратили целые жизни, словно алхимики в погоне за философским камнем. Казалось, будто бы я увидел в окружающем мире бережно сокрытое от простых обывательских глаз, как если бы мне удалось сорвать покров с великой тайны бытия.
Я разгадал загадку всей жизни, самой её сути, достиг истинных причин и истоков всего человечества, словно взобрался на вершину непокорённой горы познания. Что же случилось? Если бы я знал… Этот вопрос теперь висел надо мной, как дамоклов меч, готовый в любой момент окончательно разрушить мои иллюзии.
Пробыв некоторое мгновение в забытье, словно очнувшись от глубокого сна, я поднялся с холодной мокрой земли. Первая мысль, возникшая в моей голове после бурного урагана, сметающего всё на своём пути, подобно внезапному проблеску света во тьме – отправиться в ту самую чащу, где когда-то пропал мой отец.
Спешно дойдя до развилки с дубом, похожим на древнего стража леса, я повернул направо, туда, где царила тьма даже в самый солнечный день. Вступив на тропу, ведущую в чащу, словно на путь в неизвестность, я до конца надеялся, что не смогу вернуться назад.
В этот момент я совершенно не думал о том, что в чаще может произойти что-то ужасное. Мне казалось, будто бы жизнь уже лишена своего смысла, достигла настоящего перигея, подобно умирающей звезде. Окружающий мир вдруг окрасился в бледно-зелёные цвета, несмотря на самый разгар лета, словно природа отражала моё внутреннее состояние.
Поток мыслей сменялся один за другим, как кадры в калейдоскопе, от этого в голове было настолько шумно, что, казалось, заглушились все звуки вокруг. Я шёл медленно, словно по пути преступника на гильотину, которого ждёт смертная казнь. Мои шаги тихо касались утренней росы, оставляя за собой небольшие углубления в тропе, как следы моего отчаяния.
Пройдя несколько сотен метров вперёд, я вдруг будто бы пробудился ото сна, как если бы невидимая рука сдёрнула пелену с моих глаз. Подняв голову наверх, я увидел, как сквозь зелёные листья пробивается яркий солнечный свет, подобно лучам надежды.
Я до последнего шага думал, что в чаще царит настоящая тьма, которую солнечный свет пытается избежать всеми возможными способами, словно испуганное дитя. Однако, посмотрев ещё раз по сторонам и пройдя ещё несколько сотен метров, я понял, что мои представления об этой чаще были ложны, как мираж в пустыне.
Здесь нет тьмы и нет никаких останков животных, оставленных в ходе безумных ритуалов. Здесь нет пугающих латинских надписей и развилок, ведущих в ещё больший лесной лабиринт. Реальность, словно насмехаясь над моими страхами, оказалась совсем иной, чем рисовало моё воображение.
В этот момент в моей голове произошёл настоящий диссонанс, словно две реальности столкнулись в безжалостной схватке. Я, только что пережив крах собственной империи, подобно падению Вавилонской башни, находясь на грани отчаяния, совершил поистине безрассудный поступок, отправившись в ту самую чащу, будто бросившись в объятия неизвестности.
С самого детства мать твердила мне, что в этой чаще пропал мой отец, а ежемесячно пропадали ещё несколько людей, словно лес был ненасытным чудовищем, пожирающим человеческие жизни. Её слова, подобно зловещим пророчествам, эхом отдавались в моей памяти. С самого детства мать запрещала мне даже близко подходить к развилке перед дубом, что ведёт в эту чащу, как если бы это было врата в царство тьмы.
Но почему же она защищала меня от этого безобидного места? Этот вопрос, подобно острому клинку, пронзил мой разум, заставляя переосмыслить всё, во что я верил годами. Реальность, представшая передо мной, была так не похожа на мрачные сказки моего детства, что казалась почти издевательски мирной и обыденной.
Лес вокруг меня, вместо зловещего логова опасностей, выглядел как обычная чаща, полная жизни и света. Контраст между моими ожиданиями и действительностью был настолько разителен, что я ощущал себя актёром, внезапно оказавшимся на неправильной сцене. Каждый солнечный луч, пробивающийся сквозь листву, словно насмехался над моими страхами, а каждый шелест листьев, казалось, шептал о том, как глубоко я заблуждался.
Стоя посреди этой обманчиво мирной чащи, я чувствовал, как рушатся не только мои представления об этом месте, но и фундамент всего, во что я верил. Словно карточный домик, сложенный из лжи и страхов, рассыпался под натиском простой истины. И теперь, среди этого крушения иллюзий, мне предстояло найти новую опору, новый смысл, который помог бы мне понять не только эту чащу, но и самого себя.
Вернувшись домой, словно блудный сын из своего опасного путешествия, я сказал матери, что был в той самой чаще. По её нервной ухмылке, похожей на трещину на фарфоровой маске, я понял: она что-то скрывала от меня и не хотела, чтобы я это когда-либо узнал.
Сначала она явно не хотела говорить об этом, я чувствовал, что это очень близкая и неприятная тема для неё, подобно незажившей ране. Она взяла в руки лампадку, стоявшую в углу комнаты, и, с несвойственной ей быстротой, будто пытаясь зажечь свет истины, поставила её на стол.
Следующие пять минут прошли в полной тишине, густой и вязкой, как смола. Было слышно лишь тихое поскрипывание двери перед крыльцом, словно голос призрака прошлого. Казалось, будто бы эта тишина усиливалась с каждой минутой, становясь всё более громкой и громкой, как нарастающий гул перед бурей.
И в тот момент, когда безмолвность стала почти пронзительной, подобно беззвучному крику, мать вдруг заговорила. Она робко, явно подбирая слова, словно собирая осколки разбитой вазы, начала говорить сначала невнятные предложения, будто бы оторванные от общего мира, а потом я начал понимать часть из них, как если бы туман постепенно рассеивался.
Она с трепетом, будто раскрывая древнюю тайну, рассказала мне, что история с чащей лишь наполовину правда, подобно монете с двумя разными сторонами. Она приключилась с другой группой людей, которые, заблудившись в лесу, словно в лабиринте судьбы, убили собственную лошадь ради того, чтобы выжить, совершив жертвоприношение на алтаре самосохранения.
