Мила Флёр
На перекрестке двух миров
– Мастер Элберт, ну а пророчество то, пророчество когда будет? – не выдержав мерный тон старика, начал ныть Кайден. От нетерпения мальчишка начал подпрыгивать на скамье.
– Экий ты шустрый, – хитро взглянул на мальчика Элберт и продолжил. – Ну так вот, было то тысячи и тысячи лет назад. Эссанта и Амматриван разделились, а между ними, в безграничной Пустоте, сновали полчища чудовищ, охраняя границы миров. И их создательница – Великая Мать, Светлая Богиня – предрекла, что однажды миры объединятся вновь, в великой борьбе родится великая Гармония, необходимая для противостояния Пустоте, которая запустит свои холодные бесконечные щупальца в миры и попытается уничтожить их. И вот тут мы переходим к самому пророчеству, о котором ты спрашивал. – повернулся к Кайдену старец. – Согласно предсказанию, седьмой дар Великой Матери всё еще находится в мире людей, говорят, что Светлая не забрала его, а попросту заставила людей забыть. Древние Видящие называли этот дар – Первородным Чудом, а магов, обладавших этим даром – Совершенными. И однажды родится великий маг, который ценой огромных усилий сможет объединить миры и победить Чудовищную Хворь, напавшую на Амматриван. А еще он будет способен закрыть Разлом, но об этом в древних книгах написано совсем уж мало. И даже Старейшины Видящих не понимают, как это возможно будет осуществить.
– Это что же получается? Матушка считает, что маг из пророчества – это я? – тихо склонив голову, спросил Кайден. – Поэтому она теперь постоянно пропадает в Великой библиотеке и приставила ко мне вас, мастер Элберт?
– Возможно, Кайден. Дело в том, что пока что никто не знает наверняка, кто тот самый маг из пророчества. Но твой дар, несомненно, вызывает интерес у Совета. На моей памяти не было еще мага, способного влиять на природу так, как это делаешь ты. А мне, мальчик мой, уже очень много лет… – задумчиво взглянул на Кайдена Видящий.
Вспоминая разговор с наставником, Кайден сам не заметил, как его голова склонилась к массивным столбам, поддерживающим дубовые перила старой лестницы, и он заснул прямо на ступенях под осуждающими взглядами старых портретов, развешанных вдоль них.
Проснулся он следующим утром уже у себя в комнате, когда первый луч блеклого солнца проник сквозь витраж в верхней части его окна, и разукрасил дощатый пол всеми цветами радуги. Кайден протёр глаза после сна и посмотрел на разноцветные блики, а затем перевел взгляд на безрадостную картину за окном – из его комнаты был виден кусочек засушливой унылой пустыни, раньше бывшей цветущей равниной. Кайден попытался вообразить, как было прежде, когда Амматриван был похож на райский уголок – вместо твердой, покрытой трещинами земли были пашни, сочные луга и поля, скрюченные скелеты деревьев горделиво раскидывали пышные пряди листвы, а в их густых зарослях щебетали яркие птицы, перекрикиваясь друг с другом на разные голоса. В те времена, наверное, так здорово было побродить по дремучим дебрям зеленых лесов, вдыхая пряный аромат сосновой смолы и нежное тонкое благоухание полевых и лесных трав. Сейчас обо всём этом можно было только прочитать в старых покрытых пылью книгах, да и те в большинстве своем были под запретом – Совет не хотел, чтобы люди помнили о былом, потому что боялись восстания.
Чем дольше Кайден смотрел в окно на безрадостный пейзаж за кованым забором, тем сильнее в его юном пылком сердце расцветала уверенность – он обязательно сделает всё, чтобы спасти Амматриван! Даже если для этого потребуются годы жизни.
Глава 4
Улицы Эвенспайра встретили меня мерным гулом голосов, сквозь который, если как следует прислушаться, можно было разобрать сердитый лай собак, испуганное ржание лошадей, восторженные визги бегающих вокруг фонарных столбов детишек, сварливые перебранки супругов, идущих на базарную площадь, уверенные крики торговцев, зазывающих растерявшихся покупателей – самые обычные звуки, самого обычного города в Эссанте. Я брела, медленно переставляя ноги, словно заторможенная, не разбирая дороги, и суетливые люди вокруг не обращали на меня ровным счетом никакого внимания. Для них со вчерашнего вечера ничего не изменилось, жизнь все так же текла своим чередом, в унылом и неизбежном постоянстве закат сменял рассвет, и каждая крохотная песчинка времени неумолимо приближала тихий и незаметный конец. Для меня же встреча с загадочным Рансфордом Каингом, к которому отправила меня тетушка, в его уютном тихом домике, окутанном пряными ароматами лаванды и чабреца, разделила жизнь на «до» и «после». И теперь в моем сердце, сбивающемся с ритма и ноющем от щемящей тоски, разливалась жестокая стужа, вымораживая оттуда все эмоции.
Вечер нашего с Эдрианом прибытия мы провели в просто обставленной, но очень милой и располагающей к теплой беседе гостиной Рансфорда. Вокруг нас, словно наседка, хлопотала добродушная и опрятная жена хозяина. Она усадила нас в глубокие мягкие кресла напротив тихонько потрескивающего мягким плменем камина, наполнявшего маленькую комнату теплом и отбрасывающего живописные блики на стены и потолок, укрыла пушистыми пледами и предложила успокаивающий чай с душицей и валерианой. Когда мы отогрелись и отдохнули после долгой дороги, она позвала нас отужинать запеченной птицей и тушеными овощами в соседней не намного большей по размеру, но такой же уютной столовой. Нас никто ни о чем не спрашивал, давая время успокоиться и прийти в себя после двухдневного путешествия по Эссантийским лесам и холмам.
А сегодня утром я поняла, что ничего не знаю о себе. И тетушка была права, когда говорила мне на прощанье, что о семье своей я тоже мало знаю. И как же больно было осознавать, что самые дорогие люди в моей жизни лгали мне в глаза.
После вкусного завтрака и чашечки ромашкового чая с ягодами можжевельника я, наконец, решилась расспросить Рансфорда обо всем, что ему было известно.
– Тётушка сказала, что вы поможете узнать мне правду. – завершила я свой рассказ случившемся в Виндборне накануне. – Правда, я до сих пор не понимаю, как.
– Милая Флёр, – задумчиво проговорил Рансфорд, встав из-за стола и подойдя к объемному книжному шкафу, доверху заполненному томами. В крохотном пространстве гостиной шкаф казался просто исполинским. С его полок на меня взирали разномастные книги – толстые фолианты и тоненькие брошюры, древние альманахи и совсем свежие рукописи. Рансфорд вытащил с одной из верхних полок небольшую книжицу в переплете из черной матовой кожи, по корешку которой змеилось мудреное тиснение, а обложку украшала позолоченная виньетка.
– Милая Флёр. – повторил он, раскрывая книгу и глядя на меня своими цепкими глазами за толстыми стеклами поверх страниц. – Ты, наверное, знаешь, что Исцеляющие способны врачевать не только тело, но и душу. Некоторые, как я, могут зайти еще дальше. Мы можем излечивать разум человека.
Мы с Эдрианом непонимающе переглянулись, а старец тем временем продолжал.
– Десять лет назад вы с родителями ненадолго приехали в Эвенспайр, как раз за несколько недель до того, как они бесследно пропали, но ты, вероятно, не помнишь этого…
Я покопалась в памяти: да нет же, я никогда не выезжала за пределы Виндборна! В голове всплыли события десятилетней давности. Вот мы с мамой собираем первые весенние цветы в лесах вокруг городка, а они с тётей потом вечерами делают чудесные композиции и продают на ярмарках по воскресеньям. Цветы те почему-то очень долго не увядали, и наша лавочка славилась этим на весь Виндборн – всегда не было отбоя от покупателей. Вот папа приходит вечерами домой из городской библиотеки – я знаю, что он изучает там что-то очень важное, но мне, разумеется, ничего не рассказывают. «Чуть-чуть подрастешь, и я обязательно возьму тебя с собой, цветочек мой» – улыбается папа и треплет меня по макушке. Так продолжается какое-то время, ничего не меняется в размеренной жизни Виндборна и моей семьи, пока однажды вечером папа с мамой не собираются уехать на пару дней. Папа говорит, что его ему поручили очень ответственное задание – городской Совет Видящих отправляет их с мамой изучить Разлом, трещину в горах севернее Виндборна. Этой трещине уже около 150 лет, но никто так и не понял, что она собой представляет, – огромная расщелина, излучающая слабый потусторонний свет, просто появилась однажды и все, что попадает в нее, бесследно исчезает. Я помню, как спросила тогда, зачем с ним едет мама, на что папа ответил, что маму, как прекрасного знатока растений и главную цветочницу Виндборна, отрядили изучить влияние Разлома на природу. Этот разговор произошел за неделю до их отъезда… И я вполне уверена, что той весной вместе с родителями я никуда не ездила.
Очевидно, на моем лице отобразилось недоумение, потому что Рансфорд понимающе (и даже, как мне показалось, с толикой жалости) похлопал меня по плечу и заговорил дальше.
– Вы приехали под вечер и твои родители не захотели оставаться в городе на ночь – очень уж они торопились. Твой отец попросил меня провести ритуал запечатывания памяти, обязательным условием которого была возможность вернуть воспоминания даже спустя много лет. – произнося это, старик без остановки листал книгу в черном переплете, пока наконец не остановился на одной из страниц и не вытащил пожелтевший от времени листок, исписанный мелким убористым почерком. Я тут же узнала руку отца – точно такими же мелкими изящными буквами он заполнял свои исследовательские дневники.
– Воспоминания сотри границы,
Набрось на прошлое густую пелену.
Пусть времени перед тобой летят частицы.
Чрез много лет пережитое всколыхну. – прочитала я заклинание на выцветшем клочке бумаги. Откуда он взял это заклинание?
– Не смотри, что такое простенькое четверостишие. – усмехнулся Рансфорд. – Вместе с отваром из шалфея и полыни и пятью свечами, расставленными по углам пятиконечной звезды, этот «стишок» способен запечатать воспоминания на неопределенный срок. Пока тот, кто творил его не проведет обратный ритуал. Твои родители предупредили меня, что однажды ты, вероятно, появишься на пороге моего дома с целью узнать больше. Так что, если хочешь, сегодня можем провести обратный ритуал и восстановить стертые моменты твоей памяти.
Я поёжилась и исподлобья взглянула на старика – страшно было пускать незнакомца копаться в голове. Но Рансфорд будто прочитал мои мысли:
– Не бойся, это совершенно безопасно, если обряд проводит знающий свое дело Исцеляющий.
– Хорошо. – неуверенно протянула я. – Давайте сделаем это!
* * *
Рансфорд не торопясь задернул плотные шторы с цветочным узором так, что в комнате стало совсем темно, и лишь редкие пылинки плясали в тонких лучиках света, проникающих сквозь щели в полотнищах. Он зажег свечи и подпалил сушеные травы, и в воздухе повис густой пряный аромат, щекотавший ноздри. Я умостилась на стуле посередине комнаты, и Рансфорд сунул мне в руку стеклянный шар («Это сфера памяти, в ней хранятся все твои воспоминания, которые были запечатаны десять лет назад» – сказал он). Другой рукой я держала бокал с горько пахнущей жидкостью – отваром памяти. Я покосилась на невнятного цвета густую жижу и опасливо понюхала ее – и это мне надо выпить? Что за травы были в этом вареве, я спрашивать не стала, но на вкус, как выяснилось несколькими минутами позже, это зелье было таким же противным, как и по запаху.
Резким движением опрокинув в себя горький противный отвар и сделав усилие, чтобы проглотить его, я схватилась обеими руками за сферу и закрыла глаза. Сначала я подумала, что ничего не произойдет и старик попросту подшутил надо мной, но спустя несколько минут перед смеженными веками стали разворачиваться картины прошлого, словно я видела сон наяву. На них была маленькая девочка, очень похожая на меня (да нет, это и была я!), с которой происходили удивительные вещи. Которых я абсолютно не помнила!
Первое воспоминание – мне примерно три года. Я в легком коротеньком платьице в горошек сижу на коленях в дальнем уголке сада и плачу над увядшим цветком, который какой-то мальчишка сорвал с нашей клумбы и бросил там же, пробегая мимо нашего дома.
Я растила его, ухаживала за клумбой и так хотела подарить маме на день Рождения, но противный мальчишка вырвал его с корнем, помяв стебель и оборвав лепестки. Я лелею поникшие листочки растения, оплакиваю и баюкаю пожухшие нежные лепестки, которые остались после нападения маленького варвара. Я совсем маленькая и в силу своей детской наивности решаю похоронить цветок на своем любимом месте – под сенью старого раскидистого дуба в самой глубине родительского сада. Маленькими неловкими ладошками я раскапываю плотную землю у корней дерева, обламывая нежные ногти. Мне больно и тяжело, но я не сдаюсь. Мне помогают чужие руки, детские, чуть больше и ловчее моих… Я поднимаю взор, напротив меня сидит мальчик лет пяти. У него похожие на мои волосы и такие же карие глаза, только в них чуть больше зелени. Кто это? Я не помню, но чувствую, что мы знакомы. И даже более того – мы связаны невидимыми нитями. Мы опускаем цветок в лунку и засыпаем землей.
Я долго еще сижу, роняя слезы на «могилку», мальчик обнимает за плечи и поглаживает по голове совсем как взрослый. Мне кажется, что проходит много времени (но, наверное, это просто детский возраст искажает воспоминания), пока не приходит мама и не начинает утешать меня. Я успокаиваюсь и позволяю увести меня домой. Перед взором пролетает серая пелена – и вот я уже вижу следующий день. Мы с мальчиком снова у того дуба – держимся за руки, и я не могу поверить своим глазам: у корней, там, где мы вчера «хоронили» погибший цветок, сейчас распускается точно такой же, только не вялый и безжизненный, а с сочными яркими лепестками, тянущийся к солнцу и трепещущий на легком ветру…
Картина памяти перед моим взором темнеет и тут же вспыхивает другими воспоминаниями, разгорается новыми эмоциями. Мне лет пять, и я играю в саду. Под дубом, где я посадила свой первый волшебный цветок, теперь густые заросли – они стали моим чудесным игровым домиком, в котором я, лежа на спине и глядя в густой зеленый полог над головой, сочиняю истории про принцесс и волшебные миры.
Сейчас я придумываю очередную сказку про драконов и магию, и мне непременно нужно испытать заклинание, выдуманное пятью минутами ранее. Оно призвано оживлять принцев, погибших от лап грозных монстров и злющих колдунов, но так как принцев в округе мной обнаружено не было, я решаю опробовать «заклятье» на чахлом кустике сирени, каким-то невообразимым образом выросшем в самом темном уголке зарослей и там же зачахшем от недостатка света и свежего воздуха. Я делаю движения руками (которые, как мне кажется, должны делать волшебницы) и с абсолютно серьезным лицом читаю придуманный стишок. И кустик вдруг начинает расти, на тонких ветках появляются гроздья бутонов, которые уже через пять минут раскрываются в ароматные соцветия. Я в восторге и, совершенно забыв про свою игру, бегу рассказать об этом событии маме с папой.
Мир снова темнеет и проявляется другая картина. И так несколько раз – я возрождаю, выращиваю, наполняю энергией и силой растения, сама не понимая, каким образом мне это удается. Но я не помню всего этого!
Вдруг воспоминания меняются – теперь мне почти восемь, я стою, прижавшись спиной к теплой от нагревшего ее снаружи солнца деревянной стене нашего дома в Виндборне. Мне стыдно, потому что я подслушиваю разговор родителей, но уже не могу остановиться – ведь я понимаю, что они говорят обо мне!
– Мы не можем так поступить с ней! – шепчет мама. – Это ее судьба, она должна знать, что может сотворить!
– Нельзя рисковать – ей всего восемь и если они придут за ней сейчас (а они придут, если она продолжит и дальше проявлять силу. И наша с тобой предыдущая жертва будет напрасной), то мы потеряем ее навсегда. Сегодня вечером отвезем ее к Рансфорду – пусть сотрет ее воспоминания о магии. Пусть она лучше думает, что у нее вовсе нет сил. И не стоит больше подпускать ее к цветам, иначе наши старания будут тщетными.
О чем они? Какая жертва? Что все это значит? По моей спине пробежал холодок, а ноги будто налились свинцом. Хотелось убежать, но тело меня не слушалось, и я просто с тихим всхлипом сползла по стене. И заплакала…
Я тихо всхлипывала с закрытыми глазами, пытаясь осознать, чего меня лишили десять лет назад. Я так давно считала себя никчемной, неспособной ни к чему, абсолютным изгоем и белой вороной даже среди своих друзей. Все всегда смотрели на меня с жалостью, всегда замолкали разговоры о магии в моем присутствии… А сейчас выясняется, что у меня отобрали часть моего существа, просто словно вырвали с мясом кусок и оставили кровоточить.
Слезы текли по моим щекам, оставляя на них соленые влажные дорожки, а сердце ныло от тоски по ушедшим годам в неведении, от печали по родителям, смешанной с клокочущей злостью на них же за то, что скрывали от меня. А еще этот мальчик из видения… Кто он? Волшебный шар Рансфорда не показал этого, но у меня появилось щемящее чувство потери, когда я увидела его. Я точно знала этого малыша, но все еще не могла вспомнить… Еще одна тайна моих родителей, которая рвала душу на части острыми когтями.
Внезапно я почувствовала, как чьи-то руки прикасаются к моему лицу, нежно гладят кожу, стирая соль и воду. Я открыла глаза и увидела, что Эдриан встал на колени передо мной и бережно держит мое лицо в ладонях. Наши лица были почти на одном уровне, и он с беспокойством смотрел на меня. Еще одни глаза, глядящие с жалостью, я не в состоянии была вытерпеть. Порывисто вскочив со стула, я выбежала из затененной комнаты, а затем, не останавливаясь, покинула и уютный домик Рансфорда.
Я бежала, не понимая куда именно, до тех пор, пока в боку не закололо, а легкие не стали гореть от судорожного прерывистого дыхания. Только тогда я замедлила шаг и побрела в неизвестность, не представляя, кто я, куда должна идти и самое главное – что еще не успели рассказать мне родители пред своим исчезновением.
Глава 5
Сырые стены мрачной башни, запрятанной глубоко в лесу, источают холод и страх. Когда-то здесь была тюрьма, и ужас томившихся в тесных клетушках и гибнущих тут же людей пропитал все вокруг. Даже воздух был густым и тяжелым, как кисель, и, казалось, можно задохнуться, если вовремя не выбраться наружу. Затем башню облюбовали монахи, но и они сбежали, когда поняли, как тягостно пребывание в этих стенах. И здание на долгие годы забросили. В тесных узких каморках, аскетично обставленных и душных, давно уже не ступала нога человека. По углам и под потолком развесила гроздья мягкая паутина, ставшая последним приютом множеству мошек, и похоронившая своих хозяев, бледных пауков, никогда не видавших света, под толстым слоем пыли. В крохотные окошки, расположенные почти под самым потолком, тоскливо проникают лучи лунного света. Но из-за осевшей на окна пыли и копоти они не способны осветить даже такие ничтожные пространства.
В самой глубине башни, в подвале, сокрытый пластами земли и отгороженный от мира сотнями ступеней, за столом, заваленным свитками и древними фолиантами скрючился старик, не менее дряхлый, чем его окружение. Одной рукой он что-то пишет пером на клочке бумаги, то и дело заглядывая в манускрипты, другой – судорожно листает сухие пожелтевшие страницы. Старик знает, что хозяйка будет недовольна, если он не успеет вовремя – и так она уже слишком долго ждала. Он боится ее – несмотря на красоту и молодость, хозяйка внушает уверенность, что не станет церемониться с неугодными.
Тяжелая дубовая дверь в клетушку старика внезапно распахивается, и старик подскакивает на месте от испуга. Из темноты лестничного пролёта выплывает фигура девушки – строгое платье в пол, застегнутое на все пуговицы, высокий воротник-стойка, скрывающий шею, на которой красуется тонкая цепочка с красивым лиловым камнем («Наверняка, магический амулет» – думает старик). Волосы ее уложены в строгую под стать платью прическу, холодные ярко-синие глаза смотрят с презрением, пронизывая до костей.
– Я надеюсь, ты порадуешь меня, Амбарто? – хозяйка даже не сомневается, что услышит в ответ.
– Всё готово, госпожа. – старик мнется, боясь продолжить. – Ну, почти всё – осталось подождать до следующего полнолуния. Во время полной луны ритуал наверняка удастся.
– «Наверняка» меня не устраивает! Мне нужна полная уверенность, что все получится! Помни, Амбарто, что ты отвечаешь головой! – с этими словами красавица, прошелестев юбками, развернулась и скрылась в темноте лестницы.
Старик снова остался один, но его, казалось, это даже устраивало.
* * *
К тому моменту, как я немного пришла в себя и перестала судорожно всхлипывать и дрожать от видений, не отпускавших меня от самого дома Рансфорда, на город уже опустился вечер. Сумерки спешно окутали улицы, разгоняя прохожих по домам, греться возле полыхающих теплом каминов. В городе зажигались фонари, но темнота, постепенно сгущавшаяся вокруг, была такой плотной, что свет от уличных светил не достигал мостовой, застревая где-то на полпути. Когда моя голова стала способна снова соображать, я вдруг поняла, что забрела в абсолютно другую часть города – в отличие от того Эвенспайра, где жил Рансфорд, с его уютными милыми улочками и крохотными цветочными садиками перед каждым домом, здесь царило запустение и разруха.
Улица, по которой я шла, была почти безлюдной, редкие прохожие шарахались от меня в стороны. По мостовой, гонимый ветром, летел мусор и обрывки бумаги, неухоженные кусты тянули к зазевавшимся пешеходам скрюченные оголенные ветви и цеплялись за одежду в попытках оставить себе небольшой трофей. Дома в этой части города были старыми, одноэтажными, в основном деревянными, покосившимися и с облезлой краской на стенах и кое-как залатанной кровлей. Выбитые стекла и забитые досками оконные проемы делали их похожими на одноглазых пиратов, бандитов, к которым не хотелось даже приближаться, не то чтобы заходить внутрь. Свет не горел ни в одном из этих окон. Фонари за мутными, никогда не знавшими работы фонарщиков стеклами, зажженные через один, мигали и попеременно гасли, оставляя мостовую в абсолютном мраке. Магазинов и лавок не было, только вдалеке тускло мерцала вывеска старой таверны.
Обрадованная, что будет наконец-то, у кого спросить дорогу, я поспешила вперед, не замечая, как в подворотне слева от меня от сырой черной от плесени стены отделились две тени и последовали за мной.
– Куда это ты торопишься, принцесса? – от хриплого прокуренного голоса за спиной я вздрогнула и обернулась. Хотелось засмеяться от такого обращения – «принцессой» меня вряд ли можно было назвать и в лучшие мои дни, а после целого дня бесцельного бега по городу я и вовсе скорее напоминала замарашку: платье испачкалось, волосы растрепались и лежали на плечах непокорными волнами. Но взглянув на обладателя голоса, смеяться я передумала – передо мной стоял огромный мужчина, выше меня на две головы, с исполинскими руками, под которыми перекатывались мускулы. Глаза его были затянуты пеленой недавно выпитого эля (я скорее догадалась об этом по жуткому запаху, исходившему от чужака) и в них плескалось удовольствие, которое появляется у охотника, когда он загоняет свою жертву в безвыходное положение. Его спутник был не таких внушительных размеров, однако мне с первого взгляда стало ясно, что тягаться с ними я не смогу, да и до безопасного закутка в таверне добежать не успею. Мне явно не повезло столкнуться с двумя разбойниками, которые поджидали свою жертву в тихом закутке.
– Какая красивая цыпочка заглянула в наш свинарник! – тем временем хохотнул второй, явно довольный своей шуткой. Два исполина начали обступать меня, тесня к сырой и темной подворотне. Я прижалась к стене, закрыв глаза. Щекой чувствуя горячее смрадное дыхание бандита, я вжалась в дощатую облезлую стену и подняла к лицу руки, защищаясь. Гигантская лапища захватила локон моих волос, наматывая его на толстый грязный палец, и мне показалось, что в этот момент вся жизнь промелькнула перед моим внутренним взором. Я хотела закричать, но слова застряли в пересохшем горле, а по позвоночнику пополз противный липкий ужас. Нервы скрутились в комок, словно сжатая пружина. Я подняла руки, бессмысленно прикрывая ими голову, и приготовилась к худшему… А в следующий миг я осознала, что рядом со мной никого нет. Я всё так же стояла в темноте, только мне уже не угрожали двое бандитов. Собственно, вряд ли кто-либо мог бы опасаться их в ближайшем будущем, потому что два громадных размеров тела лежали на мостовой, слабо освещенные мигающими фонарями.
В растерянности и смятении я смотрела на бандитов, когда краем глаза заметила приближающуюся фигуру. Хотелось пуститься в бегство, пока еще не поздно, но тень оказалась быстрее и схватила меня за руку.
– Я еле нашел тебя! – выдохнула тень мне в макушку, прижимая к себе. Это был Эдриан, и когда я осознала, что теперь мне ничего не грозит (с ним мне ничего не грозит), колени подкосились и я бы, наверное, упала, если бы он не поддержал меня.
– Как тебе это удалось? – спросил Эдриан, указывая на два бездвижных тела. – Я увидел, как эти двое прижали тебя, и побежал изо всех сил, но всё равно боялся не успеть. И тут их подняло неведомой силой и швырнуло о землю. Как ты смогла сделать такое, Флёр? – он взял мое лицо в ладони и нежно погладил большими пальцами щеки. Глаза смотрели встревожено и… с любовью?
– Я… я не знаю, – еле слышно пролепетала я. – Я просто подумала, что это мои последние мгновения. Что я больше не увижу тетю, не прогуляюсь по цветущему Виндборну, не послушаю трели соловья поутру из своего окна… Я подумала, что не увижу больше тебя… – мои щеки вспыхнули, и я отвела взгляд, смущенная тем, что сама только что сказала.
Эдриан смотрел на меня лишь мгновение, но мне оно показалось самым длинным в моей жизни, а потом он наклонился ко мне… Его горячее дыхание обожгло мне щеку, а по спине пробежали мурашки, заставившие меня задрожать всем телом. Кончиками пальцев он аккуратно провел нежные линии по моей шее, очерчивая ее изгиб, а затем вдруг зарылся руками в растрепанные волосы на моем затылке, притянул к себе и легко коснулся своими губами моих, бережно удерживая меня в объятьях. Я ахнула в его раскрытый рот, но неторопливо и неуверенно ответила на поцелуй. Губы Эдриана ласково касались моих, будто я была самым драгоценным сокровищем, которое он может потерять, совершив лишь одно неверное движение. Наше учащенное дыхание смешивалось и сбивалось с ритма, моя голова кружилась от пережитого страха и новых, доселе неведанных мной эмоций, я прижималась к Эдриану с инстинктивной верой в то, что он сможет защитить меня от всех невзгод. Он обнимал меня в ответ осторожно, словно я была из хрупкого хрусталя, а он мог по неосторожности разбить меня, причинить мне боль, и одновременно горячо, через эти объятья, касаясь самых сокровенных струн моей души.
– Флёр… – шептал мое имя Эдриан, зарываясь мне в волосы, обхватив трепетно руками талию, и мне казалось, что звуков приятнее я в жизни не слышала. – Ты такая красивая, Флёр, такая смелая. Ты очень мне нравишься. Я… Мне кажется, я люблю тебя, Флёр! – выдохнул Эдриан и посмотрел мне в глаза.
Время на миг замерло, остановив биение моего сердца, а затем пустилось галопом. Странное ощущение тепла, зародившееся в животе, поднялось выше и заставило меня прижать руки к груди – там, вокруг сердца, будто разливалось пылающее озеро, вспыхнувшее от искры, высеченной его словами.
Я ждала этих слов, втайне надеялась на то, что услышу их когда-нибудь с того самого момента, как его штормовые глаза посмотрели в мои в то утро в Виндборне. Но теперь я испугалась… Не моргая, я смотрела в почти черные радужки Эдриана, боясь спугнуть момент, и совершенно не представляя, что делать дальше.
От неловкого молчания нас спасла кучка нетвердо стоящих на ногах матросов, вывалившихся из дверей таверны, до которой я так и не успела дойти, и затянувших какую-то задорную песню. Мы обернулись и увидели, что далеко за крышами домов небо начало приобретать розоватый оттенок, прохлада весенней ночи уступала свое место теплой неге утра. В кустах неподалеку заворковали птахи и я невольно удивилась, что даже в такой запущенной части города можно найти красоту. Момент был утрачен…
– Пойдем. Нам пора возвращаться. – не глядя на меня сказал Эдриан. В его движениях сквозило смятение и робость. Он протянул мне руку, и мы шагнули в зарождающийся день вместе, абсолютно не представляя, что делать с нашими отношениями дальше.
* * *
К милому домику Рансфорда мы с Эдрианом подошли уже ближе к обеду, держась за руки, но не произнеся ни слова от самой мрачной подворотни, где впервые поцеловались. Неловкое молчание повисло между нами, и мы лишь украдкой поглядывали друг на друга.
Я безумно устала за прошедшие сутки, нервное напряжение и вторжение в мою память давали о себе знать пульсирующей головной болью и неизменно слипающимися глазами, и хотелось только одного – лечь в уютную теплую постель, которую предоставил мне хозяин домика и проспать до следующего утра. Но я решила идти до конца и восстановить недостающие фрагменты моей жизни, расспросив Рансфорда о родителях – все-таки на момент их исчезновения я была слишком мала, чтобы понимать многое. А еще мне не давала покоя мысль о том, кем был тот мальчик из моего детства.