Микаэла Блей
Мертва для тебя
– Это была мечта моего детства, – повторяет Густав, но голос подводит его.
Его отцу так и не удалось увидеть этот дом.
– Я понимаю, как вам сложно, – говорит Хенке. – Хотите, сделаем перерыв?
Закрыв глаза, Густав качает головой.
– У нас нет на это времени. Прошло уже восемнадцать часов с того момента, когда я говорил со своей семьей.
Каролина
Голоса, которые она слышала, были голосами ее дочек.
Вильма! Тяжело дыша, Каролина что есть сил бьется о стены багажника.
– Астрид!
Она пытается кричать через тряпку, но та заглушает звуки.
Наступает тишина, и Каролина чувствует разочарование. Может быть, ей только показалось?
Дыхание сбивается, надо найти способ успокоиться. Дыши глубоко. Это мамина мантра, та повторяла ее всякий раз, когда Каролина боялась или грустила. Почему-то сейчас это всплыло в памяти.
Подлинное благородство не знает страха. Еще одна цитата из ее детства. Так ее воспитывали. Эффективный способ дистанцироваться от своих собственных чувств и воспоминаний.
Выстроить стену из чужих ошибок и поучений.
Однако любовь к цитатам против ее воли передалась по наследству. Каролина стала в точности походить на свою мать, без внутреннего морального ориентира, с набором расхожих выражений, которые помогали ей найти выход из положения, когда она чувствовала себя потерянной и не знала, что должна чувствовать или думать. С точки зрения ее профессии плюсом было то, что у нее хорошо получалось запоминать фразы, реплики, высказывания.
Тот же забор, который преграждает путь чужим внутрь, преграждает тебе путь наружу.
Каролина часто чувствует именно это. Словно она сидит в клетке, но противится побегу. Как будто она заперта в самой себе, в большой черной комнате без дверей. Внутри у нее столько всего рвется наружу, но ничего не получается. Что-то в ней все время сопротивляется.
И это пройдет…
Темнее всего перед рассветом.
Именно так Каролина пытается думать в тяжелые минуты. Неудачи приходят и уходят. Ей ли не знать.
Много, много лет ей не хватало веры в себя.
Ее семья забрала у нее всю любовь и достоинство, а мама контролировала каждый ее шаг, не позволяя демонстрировать ни слабость, ни эмоции.
Это поведение тоже передалось по наследству. Мама тоже не имела свободы выбора в жизни. В детстве ей пришлось сносить побои, угрозы и наказания – это было частью воспитания, – и едва ли ей хоть раз позволили отлучиться из дому, пока подростком не отправили в интернат. Невзирая на все это, мама Каролины переняла замашки своих родителей и пыталась управлять и манипулировать дочерью.
Зато Каролине удалось вырваться на свободу. И она не намерена сдаваться.
В юности ее целью было встать на ноги, а чтобы сделать это, пришлось разорвать связи с семьей. Несколько лет она трудилась изо всех сил ради обретения независимости. Она делала все, что могла, чтобы построить собственную жизнь и обеспечивать себя самостоятельно. Она не хотела зависеть от родителей и бралась за любую работу, которую ей предлагали, от рекламных роликов до полнометражных фильмов. В двадцать шесть лет Каролина на свои собственные деньги купила свою первую квартиру в Стокгольме. Небольшую, но для Каролины она была сокровищем. И ее самым большим достижением. Она добилась этого сама.
Но счастье было недолгим.
Во время съемок фильма «Утрата» она начала быстро уставать, легко раздражалась, чувствовала себя вялой. Дрожь, сухость кожи, проблемы с пищеварением – Каролина приняла это за симптомы переутомления и обратилась к врачу, который поставил диагноз – диабет первого типа. Это сломило Каролину, она чувствовала стыд.
Тогда-то она и познакомилась с Густавом.
В кромешной мгле забрезжил слабый лучик света.
Густав был похож на героя американского фильма – на звезду школьной футбольной команды. Каролина знала, кто он, и все равно была совершенно сражена им, несмотря на его сомнительную репутацию склонного к показной роскоши нувориша, к тому же невероятно самовлюбленного и со взрывным темпераментом. Да еще и жуткого бабника.
На самом деле этот портрет был несколько похож на ее брата.
Мама всю жизнь была права.
На премьере фильма Густав поздравил Каролину с удачной ролью и спросил на своем очаровательном южношведском диалекте, не было ли ей страшно сниматься в подводных сценах. Поскольку натурные съемки велись в основном в лесах и полях, а поблизости от водоема Каролина была всего один раз, она высказала сомнение, что он вообще видел фильм. Очень мило улыбаясь, Густав извинился и несколько высокомерно пояснил, что зато он финансировал фильм.
Прекрасные воспоминания.
Вечером Каролина получила СМС-ку от своего агента, в которой сообщалось, что один из крупнейших и важнейших спонсоров отвезет ее в Копенгаген, где через день намечалась датская премьера фильма. Около ее дома ее будет ждать машина, которая доставит ее в ВИП-зону аэропорта. Ей четко давали понять, что отказаться от предложения она не может.
Сейчас сложно не думать о том, что, не сядь она тогда в ту черную машину, которая отвезла ее к частному самолету Густава, сегодня она, может быть, не оказалась бы заперта в этом багажнике.
Каролина вздрагивает и пытается изнутри включить стоп-сигналы. Но как до них дотянуться и как разорвать провода, которыми связаны за спиной руки? Если бы можно было ногами вышибить фары, чтобы они вывалились наружу, торчащие из отверстий ноги привлекли бы внимание водителей на дороге или пешеходов.
Каролина не знает, разумно это или нет, но надо делать хоть что-то – других возможностей подать знак у нее все равно нет.
Киллер
Хенрик усаживается на пассажирское место в машине.
– Что думаешь? – спрашивает Лея, пристегиваясь и выруливая на Густавсгатан мимо толпы любопытных зевак.
– Им угрожает опасность.
Такого рода преступления – самые омерзительные.
– Шумиха в СМИ будет, похоже, ужасная, потому что Йовановичи – знаменитости.
Хенрик видит в зеркало заднего вида, что Густава ведут к одной из полицейских машин. Что бы ни случилось, надо сделать все, чтобы Каролина с девочками выжили и вернулись домой.
– Давай немного помаринуем Йовановича в комнате для допросов, – со вздохом предлагает Хенрик. – Ему надо подрезать крылья, если мы хотим добиться от него внятных ответов.
Он бросает взгляд на ухоженную виллу. Не доверяет он людям из этих кругов. У них обычно настолько больше секретов, чем у простых людей, что расследование неизбежно будет затруднено.
– Ты заметил, как агрессивно он отреагировал, когда мы на него немного надавили? – спрашивает Лея. – Готова поклясться, что это он с ними что-то сделал. Он не уронил ни одной слезинки, ты обратил на это внимание? – Лея сигналит грузовику, остановившемуся на перекрестке, и продолжает: – Густав вообще никаких эмоций не выказал.
– Злость и агрессия, в принципе, тоже эмоции.
Хенрик вырос в семье, где насилие было обычным делом, так что злость стала его способом выразить свои страхи.
– Да, конечно, учитывая его происхождение. Человеку, который вырос в криминальной среде, сложно вырваться и начать жить нормальной жизнью. Будь моя воля, я бы его задержала сегодня же. На допросе надо будет надавить на него, чтобы он не сумел направить следствие на ложный путь.
В большинстве случаев первое впечатление является важным, но Хенрик не разделяет желание Леи осудить Густава, отталкиваясь от его прошлого. Хенрик и сам вырос в маленькой квартире с агрессивным отцом, который то сидел в тюрьме, то был безработным. Мама надрывалась в больнице, чтобы прокормить сына и дочь. Так что он не понаслышке знает, как сложно постоянно защищать себя от обвинений, основанных на прошлом. И хотя ему удалось стать мировой футбольной звездой, тяжелое детство слишком часто напоминало о себе.
Из-за плотного уличного движения они едут очень медленно. Пляжи, параллельно которым идет дорога, забиты людьми, которые хотят насладиться последними летними деньками.
– Почему Густав назвал тебя Киллером? – спрашивает Лея, остановившись на красном сигнале светофора и доставая помаду из сумочки.
Хенрик пожимает плечами. Ему редко задают этот вопрос: большинство знает, кто он. Про Лею же он еще вчера понял, что она понятия не имеет о нем и его прошлом.
Это дает ощущение свободы, но он прекрасно понимает, что найти эту информацию в Интернете – вопрос нескольких секунд. Вот пусть и развлечется. Вместо ответа на вопрос он говорит:
– Нам надо проверить алиби Густава.
– Ты так думаешь? – саркастично замечает Лея, нанося светло-розовую помаду на мягкие губы.
Свое чувство юмора Лея продемонстрировала еще вчера в баре, и совершенно невозможно не думать и о других ее качествах, о которых Густав узнал ночью. Он давно не был так близок с кем-то, и ему даже сложно вспомнить, когда и к кому он в последний раз испытывал хоть толику столь сильных чувств. Его мучает совесть из-за того, как он повел себя утром, и интуиция подсказывает ему, что надо бы объясниться, но он предпочитает отмалчиваться.
Хенрик звонит руководителю группы на вилле, чтобы скоординировать действия тех, кто обходит соседние дома и прочесывает округу с собаками и вертолетами. Он просит проследить за тем, чтобы все записи видеокамер на мосту в Данию и всех остальных камер наблюдения в том районе были сохранены и защищены. Надо собрать информацию у таксомоторных компаний, местного управления общественного транспорта, владельцев мобильных вышек.
– Нам нужно больше людей, – говорит Лея, когда они въезжают в темный подземный полицейский гараж и паркуются среди других служебных автомобилей.
Хенрик бурчит в ответ что-то нечленораздельное и смотрит на часы. Без лекарства Каролина долго не продержится.
* * *
Отдел тяжких преступлений находится на шестом этаже управления. Хенрик идет следом за Леей по длинному коридору с кабинетами по обе стороны.
– Здесь сидит руководитель нашей группы – Габриэлла, – показывает Лея на закрытую серую дверь и открывает другую, напротив. – У начальства вид на канал и Дротнинггатан. А мы любуемся внутренним двором и изолятором. – Добро пожаловать в наш кабинет.
Они заходят в небольшую комнату с четырьмя письменными столами светлого дерева. В помещении чувствуется запах духов Леи.
– Твое рабочее место вон там, – говорит она и показывает на стол около окна.
Хенрик подходит к нему и смотрит на два черных монитора, выдвигает пустой ящик тумбы и открывает шкаф для одежды. Типичная офисная мебель, к которой он привык.
Напротив, через двор, находится следственный изолятор с решетками на окнах по всему этажу.
– Симпатично, – говорит он и смотрит в окно на маленькие прогулочные дворики изолятора внизу.
– Ну, может, не так изысканно, как в Стокгольме… – комментирует Лея, усаживаясь на стул за столом напротив.
Она улыбается и кладет локти на кипы бумаг.
– Следовательницу, которая сидела здесь до тебя, подстрелили весной во время демонстрации, и она на больничном. Теперь ее место досталось тебе.
Хенрику хотелось бы, чтобы обстоятельства сложились иначе – для них обоих. Он перебирает ручки в золотистой кружке с надписью «КОПЫ».
– С чего начнем?
Лея включает компьютер и закидывает ноги в белых кроссовках на стол.
Не ответив на вопрос, Хенрик тоже садится на свое рабочее место, разблокирует мобильный и заходит в «Заметки». Лея продолжает:
– По-моему, ненормально, что в доме Йовановичей такая чистота. Они слишком аккуратные.
– Все относительно, – отвечает Хенрик, бросив взгляд на полнейший хаос на ее рабочем столе, залежи всевозможного барахла. – Но я согласен с тем, что для семьи с маленькими детьми они умудряются блюсти немыслимую чистоту.
Он помнит бардак у себя дома, когда дочки были маленькими, хотя они с женой нанимали помощников по хозяйству на полный рабочий день.
– Каролина отправила вчера вечером в девятнадцать двадцать СМС-ку их уборщице с просьбой не приходить сегодня. Я ей звонил.
– И?
– По ее словам, это первый раз за шесть лет, что она у них работает, когда Йовановичи отменили уборку. Объяснений она не получила.
– Что же случилось? Почему люди отменяют уборку дома?
– Ну, мало ли. Человек заболел или просто хочет побыть в тишине и покое. Или не хочет, чтобы ему помешали либо обнаружили, что он исчез. Но зачем тогда назначать встречу с Идой, а потом не прийти?
– У уборщицы есть ключи от дома? – спрашивает Лея.
– Нет. Кроме членов семьи ключи есть только у матери Густава, а ей мы по-прежнему не можем дозвониться. А что там с родителями Каролины?
– Мы связались с коллегами в Стокгольме, они с ними поговорят.
– Хорошо. Тогда продолжим, – говорит Хенрик. – В девятнадцать тридцать две Каролина позвонила Иде Столь, они проговорили три минуты и тридцать секунд. Сразу после этого, в девятнадцать сорок пять, Каролина позвонила акушерке. Разговор продлился всего полминуты. Я поговорил с акушеркой, она подтвердила, что Каролина оставила сообщение на автоответчике и отменила запись на сегодня, не объяснив, однако, причины. В ее голосе определенно слышалось раздражение. Из-за диабета Каролина находится под наблюдением специалиста, важно, чтобы она вовремя сдавала анализы.
Хенрик регулирует высоту стула, чтобы ноги поместились под столом, и продолжает:
– В двадцать ноль две Каролина звонила своей матери, и они проговорили почти двенадцать минут. После чего у нее на телефоне четыре неотвеченных звонка матери.
– А разговор с Густавом?
– Что интересно, я не нашел никакой истории звонков Густава и Каролины за вчерашний вечер.
– То есть негодяй врет, – Лея откидывается назад и громко вздыхает.
Хенрик встает со стула, подходит к белой доске на узкой стене кабинета.
– Нам надо работать, исходя из трех теорий. Первая заключается в том, что Каролину и девочек увезли против их воли. Вторая – что они пострадали физически. Третья – что исчезновение было добровольным. Ни одной из этих трех возможностей мы пока исключить не можем.
Когда Хенрик подносит маркер к доске, чтобы записать сказанное, раздается стук в дверь. В кабинет заглядывает руководитель группы, Габриэлла Линд.
– Хенрик, я очень рада, что ты к нам присоединился, – говорит она.
Габриэлле около шестидесяти, светлое каре обрамляет круглое лицо со здоровым румянцем. На ней шелковое платье пастельно-желтого оттенка.
– Такая жалость, что мы даже не успели тебя как следует поприветствовать и тебе пришлось сразу же погрузиться в работу. Вижу, что у тебя уже есть стол и ручки. Очень хорошо. Скоро ты получишь пропуск и все остальное, что необходимо для работы. А обед, который мы планировали на сегодня, перенесем на какой-нибудь другой день. Как движется расследование?
– Сейчас прочесывают район вокруг виллы, нам помогают соседи и близкие семьи. Разосланы инструкции по контролю за всеми видами транспорта. На Густавсгатан будет размещен временный полицейский пункт. Мы получим помощь от волонтеров и минобороны, – отчитывается Хенрик.
– Насколько все плохо? – спрашивает Габриэлла, переводя взгляд на Лею. – Какие версии?
– Убийство или похищение. Вполне вероятно, в деле замешана «Семья».
– Насколько нам известно, выкуп не требовали, – добавляет Хенрик, скрестив руки на груди. – Убийства людей, совершенные их супругами, так что при этом убивают еще и собственных детей, очень редки. Мы ничего не исключаем. Но Густав ведь не общается с «Семьей» и всячески от них дистанцируется?
Лея смотрит на него с нескрываемым скепсисом.
– Только не говори, что ты настолько наивен. Деятельность преступных группировок в Мальмё куда сложнее устроена, чем кажется на первый взгляд.
– Предоставьте мне улики, достаточные для того, чтобы сделать Густава подозреваемым, – говорит Габриэлла. – Вам что-то нужно?
– Нам нужны помощники. Вдвоем мы не сможем работать достаточно быстро, – отвечает Лея.
– И как ты себе это представляешь? Ты же знаешь, как нам не хватает сотрудников. Еле-еле справляемся с теми делами, что уже в работе, – вздыхает Габриэлла. – Да ну тебя к черту, не смотри ты на меня так жалобно.
– Вот сама и иди к черту, – усмехается Лея.
– Это дело должно рассматриваться как особо важное, чтобы я получила возможность выделить дополнительные ресурсы. Я сделаю, что смогу, но не ожидайте чудес. Держите меня в курсе, – говорит Габриэлла, и у нее начинает звонить мобильный. – Журналисты съедят меня живьем. Я так рада, Хенрик, что ты к нам присоединился. Именно это и нужно нашему отделу тяжких, и я уверена, что вы с Леей просто созданы друг для друга. Постарайтесь найти их, пока не поздно.
Дверь захлопывается, и Лея начинает заразительно хохотать. Хенрик не может сдержать улыбку. Пару секунд они не отрываясь смотрят друг на друга, пока Лея не опускает взгляд.
– Габриэлла все время суетится, но она очень умна и всегда опережает на шаг всех остальных. Ты с ней раньше был знаком?
На этот вопрос у Хенрика нет разумного ответа. Солгать не вариант, но правда еще хуже.
– Не то чтобы знаком, – говорит он. – Но я буду ей вечно благодарен.
Габриэлла – одна из немногих, кто знал обстоятельства, заставившие его переехать, и все же она приняла его на работу.
* * *
Через десять минут они должны спуститься в допросную, где их ждет Густав, и им нужно накопать достаточно информации, чтобы иметь возможность надавить на него. Чем больше его Хенрик изучает, тем больше нарциссических черт в нем находит.
Он берет чашку с кофе и включает ролик с прошлогодним интервью Густава утренним новостям, в котором тот рассказывает о миллиардных инвестициях в недвижимость в Бразилии, которые он сделал вместе с представителями шведской политической и бизнес-элиты. «Мы с родителями пережили войну, сегрегацию, дискриминацию и имели минимум средств к жизни. Отец всегда говорил, что главное – это деньги. Но он был неправ. Главное – это власть и статус».
– Он часто говорит о себе в третьем лице, и сейчас он гораздо накачаннее, чем в этом ролике, – отмечает Хенрик, отрываясь от экрана.
– Угу. А Каролина худее, чем раньше. Если уж мы взялись анализировать их фигуры.
Хенрик удивленно смотрит на нее.
– Я подписана на нее в «Инстаграме», – поясняет Лея. – На самом деле я замечала, что она выглядит очень худой в последнее время, несмотря на беременность.
– Ты на нее подписана?
– Да. Я и еще, типа, сто пятьдесят тысяч человек.
Хенрик заходит на страницу Каролины.
Последний пост опубликован вчера в обед. Это короткое видео, снятое против света, где Каролина и девочки говорят, что они соскучились по Густаву и ждут, когда он приедет домой. У ролика больше восьми тысяч просмотров. До него идет фото со словами восхищения Риз Уизерспун, которая привлекает внимание к женщинам-сторителлерам. Следующая фотография демонстрирует дизайн интерьеров и, вероятно, является рекламой, потому что Каролина упоминает названия нескольких производителей. Дальше пост чистого хвастовства с кучей цифр, имеющих отношение к последнему фильму Каролины. Все это опубликовано вчера. Очень уж все приукрашено, на вкус Хенрика, но что он может знать о соцсетях? Он же не входит в целевую аудиторию. Хотя он все-таки был немного очарован Каролиной, когда она снималась в том сериале о больнице сто лет назад. В общем, как ни крути, а никаких намеков на прощание в ее последних постах нет, они ровно такие же, как в любой другой день. Во всяком случае, на взгляд стороннего наблюдателя.
На экране блокировки в смартфоне Каролины установлена фраза «Тот же забор, который преграждает путь чужим внутрь, преграждает тебе путь наружу».
– Исчезновение может быть попыткой привлечь внимание?
– Это было бы проявлением реально больной фантазии, но меня уже давно ничего не удивляет, – говорит Лея.
– Она актриса и зависима от своей известности, а в наше время народ, похоже, что угодно сделает ради лайков.
Лея поднимается, подходит к доске и дописывает к возможным мотивам: «Пиар-акция».
– Добавь еще «Семью» и двоюродного брата Густава. У нас есть к ним какие-то подходы?
– У нас есть информаторы и внедренные агенты, я как раз им написала.
– Супер. Надо просмотреть «Инстаграм» Каролины и выяснить, не было ли там какого-нибудь сталкера.
– Густав уже достаточно долго торчит в допросной, – говорит Лея, одергивая футболку. – Пожалуй, будет лучше, если допрос поведешь ты. Как мужчина с мужчиной, так сказать. Он, похоже, восхищается Киллером.
Лея улыбается, и в глазах у нее поблескивают озорные огоньки.
Хенрик кивает, но на самом деле, наверное, наоборот. В высказываниях Густава о женщинах, сделанных в разных массмедиа, он демонстрирует совершенно дремучий взгляд на женский пол. Женщина, возможно, могла бы заставить Густава ослабить оборону, но с ним надо обращаться осторожно, чтобы он начал говорить.
– Независимо от того, виновен он или нет, он будет темнить, и, скорее всего, будет звучать убедительно. Как только мы усомнимся в его искренности, он придумает новую ложь, будет угрожать, блефовать и отрицать предыдущую ложь.
– Он психопат, – подытоживает Лея, вставая.
– Этого мы не знаем, но в его личности определенно есть нарциссические черты. Будем вести допрос по очереди. Сейчас главное не раскрыть перед ним карты, которые он сможет использовать против нас. И прежде всего – не верить ни одному его слову.
Густав
В допросной нет окон, и ощущение такое, будто бежевые стены постепенно смыкаются вокруг него. Густав даже думать не хочет о том, кому до него довелось сидеть на этом стуле. Камера на потолке направлена в его сторону, привинченный к полу стол кажется оскорблением.
Густав обещал себе и родителям, что никогда не окажется здесь. Никогда.
Нашла ли полиция его второй телефон? Что им на самом деле известно? Кольцо в кармане жжет руку.
Сидящий на маленьком стуле Хенрик выглядит угрожающе. Густаву противна мысль, что из всех чертовых полицейских страны его оппонентом оказался именно Хенке Хедин. Он наклоняет голову к одному плечу, потом к другому, разминая шею, так что она аж хрустит.
– Почему я сижу здесь? Меня что, в чем-то подозревают?
– Нет, мы большинство допросов свидетелей проводим в управлении, так проще, здесь есть вся необходимая техника.
Хенрик наклоняется к диктофону и нажимает на кнопку, одновременно зачитывая вслух написанное в лежащих перед ним бумагах. Пока он тарабанит идентификационный номер Густава, тот сидит, уставившись в камеру на потолке. Хотя он добровольно согласился дать свидетельские показания, все равно надо было сначала поговорить со своим адвокатом. Можно погореть на одном неверно сказанном слове. Но он выглядел бы виновным, если бы отказался отвечать на вопросы полиции без юриста. Как ни поступай, все равно рискуешь.
– Вы успели поразмыслить? Как думаете, что все-таки произошло?
Голос Хенке звучит неожиданно мягко.
– У меня нет ни малейшего предположения и, честно говоря…
Густав прячет лицо в ладонях и наклоняется вперед.
– Очень важно, чтобы вы поделились с нами всеми мыслями, которые приходят вам в голову. Даже тем, что кажется пустяками. Мельчайшая деталь может оказаться решающей. Вы знаете какое-нибудь место, где могла бы скрыться Каролина, возникни у нее такое желание?
– Мальдивы, – ухмыляется Густав. – Поверьте, если бы я знал, я бы сказал.
Хенрик распрямляет спину и переворачивает страницу в стопке документов перед ним.
– Каролина могла впустить в дом незнакомого человека, а потом последовать за ним?
– Нет, – отвечает Густав, глубоко дыша. – Карро никогда не открывает, не будучи уверенной, что она знает человека, который звонит в дверь. Она боится, что ее ограбит или изнасилует какой-нибудь тип из понаехавших, – говоря это, Густав закатывает глаза.
Дверь открывается, появляется Лея.
– Хотите, я принесу что-нибудь из кафе? – спрашивает она, кладя на стол пачку бумаг.
– Двойной эспрессо… и «Ред Булл», пожалуйста, – говорит Густав.
– А из еды?
– Ничего не надо, спасибо. Я не хочу есть.
– Хорошо. А тебе?
– Только черный кофе, пожалуйста, – отвечает Хенрик, и Лея выходит из допросной.
Густав вытирает ладони о брюки и пытается сесть поудобнее.
– Все хорошо? – спрашивает Хенке.
– Пора бы начать действовать.
– Мне жаль, что вам приходится проходить через все это, у меня у самого две дочери, но они старше ваших. Вы не могли бы немного рассказать об Астрид и Вильме?
– Рассказать что? Они внешне похожи, но у них совершенно разные характеры. Астрид поактивнее. Вильма осторожная и задумчивая, но у нее такой же взрывной темперамент, как у Карро. Никто не способен так вывести меня из себя, как моя жена.
Он улыбается, но понимает, что Хенке это неинтересно, это просто способ заставить Густава расслабиться, ошибочно почувствовать себя в безопасности.
– Я люблю в ней абсолютно все. С первой встречи.
– А как вы познакомились?
– Она играла главную роль в одном фильме. Недостижимая девушка моей мечты. Такие девчонки из высшего общества никогда даже не смотрели в мою сторону. Когда у меня появились деньги, я вложил некоторую сумму в фильм, в котором она исполняла главную роль. Тогда-то мы и встретились в первый раз. На премьере. И с тех пор наша страсть не угасла, хотя, разумеется, не все всегда идет гладко, когда у вас маленькие дети, бытовые проблемы, работа и все такое. Но мы любим друг друга.
– Что она за человек?
– Умная. Всегда шла своей дорогой. Я ею восхищаюсь. Она может казаться железной снаружи, но она… такая мягкая и горячая. Простите, это, наверное, прозвучало неуместно. Я не могу этого объяснить, но когда Карро входит в комнату, все это замечают, если можно так выразиться. Она притягивает все взгляды. Она неотразима.
Лея снова открывает дверь и ставит на стол поднос. Хенрик следит взглядом за всеми ее движениями.
– Что вы собираетесь предпринять? – спрашивает Густав. – Если Карро не получит свое лекарство как можно скорее, она умрет.
– Мы помним, не сомневайтесь. Берите кофе, – говорит Лея и садится рядом с Хенке.
Буркнув «спасибо», Густав залпом выпивает эспрессо, который уже заметно остыл и имеет пластмассовый привкус. Лея достает из сумки блокнот и ручку.
– Вы сказали, что говорили с ней вчера вечером, но мы не видим никаких входящих или исходящих звонков на телефоне Каролины в это время.
Густав задумывается на пару секунд.
– Мы созванивались в ватсапе. Мы иногда так делаем.
– Почему?
– А почему нет? – Густав пожимает плечами. – В этом нет ничего странного, так поступают еще, типа, пара миллиардов людей. Мне нравится это приложение.
– Может быть, потому что оно имеет шифрование, защищающее все сообщения и разговоры, так что мы не можем их проверить, – говорит Лея, отхлебывая из стаканчика с кока-колой.
– Вам нечего проверять. Все было так, как я сказал.
Густав достает свой телефон и показывает список звонков.
– Вчера вечером я звонил Каролине в двадцать двадцать.
Лея внимательно смотрит на его смартфон, а Хенрик фотографирует экран.
– Отлично, спасибо большое. А с двоюродным братом вы тоже в ватсапе общаетесь?
– Ха, а я все жду этого вопроса, – фыркает Густав и делает глоток энергетика.
– Почему?
– Да потому что рано или поздно вы всегда начинаете грести всех иммигрантов под одну гребенку.
– Что вы хотите сказать?
– Да ладно, а то вы не понимаете. Вы же тоже не шведка и знаете, каково это – не быть одним из своих.
– Честно говоря, я редко об этом думаю, – говорит Лея. – Я это я, этого достаточно.
– Вы не ответили на вопрос, а он важный, – возвращает их к делу Хенрик, пристально глядя на Густава.
Густав точно знает, о чем они думают. Им не нравится его уверенность в себе. Он не имеет права противопоставлять себя им. И неважно, насколько он успешен на бумаге, – когда речь заходит о чем-то действительно важном, он всего лишь чертов иммигрант, которого совершенно необязательно пытаться понять.
– Нет. Я не общаюсь с «Семьей». У меня нет с ними ничего общего.
– Это правда? – Лея сверлит его взглядом. – Нам важно, чтобы вы были откровенны с нами. Если это как-то связано с исчезновением…
– Я не общаюсь с ними. Они преступники, я давным-давно порвал с ними.
– Это их разозлило? – спрашивает Хенрик.
– Между нами нет недоговоренностей, если вы об этом.
Лея кивает, глядя на Густава с подозрением.
– Значит, вы не встречаетесь со своим двоюродным братом?
– Естественно, мы встречаемся, когда у кого-то из родни свадьба или что-то типа того. Мы же родственники, наши матери – родные сестры. Но это все.
Неважно, как быстро и как долго он будет бежать – прошлое всегда дышит ему в затылок.
– Понятно, – говорит Лея, но в ее ответе слышно сомнение.
Они пока ни слова не произнесли о его втором телефоне, однако вопросы о брате нервируют. Лея открывает какой-то документ и быстро пробегает его взглядом. Вдруг она спрашивает дружелюбным тоном, как будто это должно вывести Густава из равновесия:
– Какой у Каролины был голос, когда вы говорили вчера?
– Обычный, я уже это говорил.
– Каролина ведь еще звонила своей маме… Вы, кажется, удивлены?
– Да, они редко общаются. Думаю, они не созванивались с июля, когда были вместе во Франции.
– Не знаете, о чем могла идти речь? – спрашивает Хенрик, потягивая кофе, как будто это самый обычный рабочий день, ничем не отличающийся от других.
– Без понятия.
– А почему они не общаются? Поссорились? – уточняет Хенрик. – Вы упомянули Францию.
– Карро с девочками провели у них во Франции несколько недель в июле. Ничего особенного не произошло, просто Каролина не очень ладит с родителями, с ними вообще довольно сложно иметь дело.
– Поясните.
– Они дико странные. Разве недостаточно их аристократической фамилии, чтобы понять, о чем я? У них на все есть куча правил, что правильно, что неправильно в их долбаном дворянском мирке. Я им никогда не нравился, я же иммигрант. Но Карро встала на мою сторону. И у нас собственная семья. Между нами и ними нет ничего недосказанного, мы просто редко общаемся, и все. Они высасывают энергию. Мне кажется, это обычное дело для отношений с тестем и тещей.
Лея делает пометку в блокноте.
– А какие у вас отношения с вашей матерью? – спрашивает Хенрик, откидываясь на спинку стула. – Насколько я понимаю, отец ваш уже умер?
– Да, двенадцать лет назад, так что мама для меня очень важный человек. Поскольку я единственный ребенок в семье, мама всю себя посвятила мне. Всегда безоговорочно дарила мне любовь. У нас с ней прочная связь. Конечно, это не всегда легко для Карро.
– Что вы имеете в виду?
Лея напряженно смотрит на Густава, словно учуяв что-то.
– Ну, не знаю. И не понимаю, что в этом может быть интересного. У мамы и Карро довольно прохладные отношения, что не редкость, по-моему, для свекровей и невесток. Они вроде как ревнуют друг к другу. Между ними ведется постоянная и совершенно бессмысленная борьба за меня.
Говоря это, Густав пытается понять, к чему клонит Лея, задавая эти вопросы.
– Когда вы в последний раз говорили с вашей матерью?