Михель Гавен
Мышеловка для полковника

Она приподняла голову, заглядывая в лицо Джин.

– Она сейчас в Чикаго, – мягко ответила Джин. – Работает помощницей в клинике Линкольна, учится в медицинской школе. Твоя жизнь тоже наладится.

Джин легко сжала руку Милисы, прижимая ее к груди.

– Мы вот решили с господином Логиновым, тебе сделают пластическую операцию, все шрамы на лице уберут, уже скоро, – она взглянула на Бориса, он кивнул. – Может быть, не одна операция потребуется, это уже специалисты посмотрят. Но от шрамов твоих не останется и следа, так что можешь не переживать на этот счет ни мгновения. Это обязательно так будет. Не сомневайся. Ты снова станешь красивой. Как была. Немного надо потерпеть, во всяком случае, надо надеяться. Даже не просто надеяться, а верить, что все так и будет. На это уйдет еще несколько месяцев, это точно, может быть, даже полгода. За это время тебе надо определиться со своей жизнью. Что ты хочешь – вернуться домой в Бухарест, остаться здесь в Москве, может быть, хочешь поехать в Чикаго, к Снежане? Это ведь на самом деле не я, она была первая, кто тебя спас. Она увезла тебя от Мустафы, наняла сиделку, чтобы ухаживать, меня вот нашла, позвала. Я ничего о тебе не знала. А когда она узнала, что я еду в Москву, сразу напомнила, узнайте, мэм, если возможно, хоть что-нибудь о Милисе, забрал ее тот русский офицер или нет. Она о тебе волнуется.

– В Бухарест я не поеду, там мне нечего делать, – произнесла Милиса с горечью и покачала головой. – Все родственники от меня отказались. Узнали, что из меня проститутку сделали, мать сказала, чтоб на порог не показывалась, ей перед людьми стыдно. Если бы вы взяли меня с собой, госпожа, – она сжала руку Джин, заглядывая ей в лицо с надеждой, – я бы что угодно делала для вас. Самую грязную работу. Любую. Здесь я боюсь оставаться, здесь мне совсем не на кого положиться.

– Хорошо, когда вылечишься, поедем с тобой к Снежане в Чикаго, обещаю, – твердо ответила Джин. – За это время я все подготовлю для тебя – документы, жилье. Вот Борис мне поможет в том, что касается выезда из России. Так что тебе совсем не нужно расстраиваться.

Она наклонилась к Милисе, поправляя ей волосы на лбу.

– Сейчас главное – как можно скорее поправляться, чтобы началась новая, интересная жизнь.

– Она бы никогда у меня не началась, если бы не вы.

Голос Милисы дрогнул, она снова готова была расплакаться.

– Без вас мне даже надеяться было бы не на что и не на кого. Это просто Бог смилостивился надо мной, что послал вас ко мне, – слеза скатилась по ее щеке. – Благодаря вам я снова начинаю верить, что все-таки в мире существует добро, а прежде он представлялся мне сплошь черным.

– Не надо отчаиваться. Не надо, – Джин успокаивающе погладила Милису по руке. – О тебе заботится столько людей. И я, и вот Борис, и господин Хомский, и его помощники. Вместе мы обязательно сделаем что-нибудь путное. Жизнь наладится, ты будешь с радостью смотреть на себя в зеркало, к тебе вернутся мечты, ты будешь жить в большом, красивом, современном городе и не будешь чувствовать там себя чужой, я тебе обещаю. Я познакомлю тебя со своей семьей, ты не будешь одинока. Возможно, ты продолжишь изучать биологию, возможно, найдешь для себя другую профессию. Обязательно встретишь человека, который станет тебе опорой, будет заботиться о тебе. Я уверена в этом. И все, что ты пережила в Сирии, забудется, как страшный сон. Все так и будет.

– Все так и будет, – тихо повторила за ней Милиса. – Жить в Америке, да еще иметь там работу, друзей. Разве я могла мечтать об этом? Мне до сих пор кажется, что все это какой-то розыгрыш, обман. Вы даже не представляете, какую жизнь я вела раньше, госпожа, в каком захолустье.

– Но я же не обман, не видение, – все так же уверенно ответила Джин. – Вот я, перед тобой. Ты можешь видеть меня, прикоснуться ко мне. Значит, и все остальное тоже не обман. Не сон, не бред. Все сбудется. Надо надеяться. Надо надеяться, дорогая.

Наклонившись, она поцеловала Милису в лоб.

– Я рад познакомиться со спасительницей своей пациентки.

Джин услышала приятный мужской голос и обернулась.

– Это доктор Хомский, – сказал ей Борис. – Привет, Геннадий. Я тебе звонил.

– Я был на консилиуме. Очень сложный случай. Геннадий, – он протянул Джин руку.

Джин встала.

– Джин Роджерс, – представилась она, ответив на рукопожатие.

Высокий, подтянутый, круглолицый, с широко расставленными светлыми глазами, доктор производил приятное впечатление.

– Вы, я слышал, военный врач? – спросил он у Джин. – Я в недавнем прошлом тоже. В некотором смысле, это особая специализация. Когда надо знать все и немного больше.

– Потому что на поле боя не с кем посоветоваться, кроме как с самим собой, – добавила Джин. – Так всегда говорила моя бабушка.

– А ваша бабушка?.. – Хомский удивленно приподнял бровь.

– Маренн фон Кобург-Заальфельд, может быть, слышали…

– Еще бы. Тогда понятно. Тогда ничему удивляться не приходится. Это самая высокая рекомендация.

Со скрытой иронией он спросил у Джин:

– Как вы находите вашу подопечную? Как мы справляемся? Она вам не пожаловалась?

– Пожаловалась, – Джин ласково провела рукой по коротко остриженным волосам Милисы. – Но не на то, как ее лечат, я вижу, ее состояние вполне удовлетворительное, соответствует тяжести того, что ей пришлось перенести. Даже лучше, чем я ожидала. Но здесь ей одиноко, конечно. Ничего, мы скоро позаботимся об этом. Она встретится со старыми подругами, которые ее ждут.

– Вы заберете ее в Америку?

– Заберу. Она сама так хочет, и я думаю, так будет лучше.

– Да, так будет лучше, – поддержал Джин Борис. – Во всяком случае, в Чикаго найдется немало людей, которые по просьбе Джин примут активное участие в судьбе этой женщины. Здесь на подобное трудно рассчитывать. Даже если подключить моего отца.

– Я не возражаю, – Хомский пожал плечами. – Я даже рад. Как только позволит ее состояние.

– Это бесспорно, – кивнула Джин. – Будем ждать полного выздоровления. И обязательно пластики. В Америку она отправится красавицей. Мужчины в аэропорту будут заглядываться на нее.

Джин ободряюще прикоснулась пальцами к плечу девушки, та едва заметно улыбнулась изуродованными губами. Казалось, она не очень верила, что это действительно произойдет.

– Нисколько не сомневаюсь, – согласился Хомский. – У Милисы по программе сейчас полынная ванна, а потом придет психолог. Ольга Алексеевна, вы помните?

Милиса кивнула, ее пальцы охватили запястье Джин, как будто она не хотела ее отпускать.

– Я никуда не ухожу, – Джин взяла руку девушки в свою. – Я буду навещать тебя. Я еще некоторое время пробуду в Москве, и буду приходить к тебе. Часто. Обещаю.

Она заметила, что на глаза девушки навернулись слезы.

– У меня никого, кроме вас, нет, – прошептала Милиса.

– Я помню об этом, – ответила Джин и поцеловала ее пальцы. – Не волнуйся. Я никуда не денусь. Теперь мы будем вместе, пока ты не перестанешь во мне нуждаться.

В палату вошла медсестра.

– А вот и главный специалист по ваннам, – пошутил Хомский. – Отдаем пациентку.

Он обратился к Джин:

– Ольга Алексеевна жалуется на ее недоверие, а к вам, я вижу, она очень расположена.

– Будешь расположен, когда уже прощаешься с жизнью, а тебя достают с того света, – Джин качнула головой. – Ничего удивительного.

– Прошу в мой кабинет, – пригласил Хомский, направляясь к двери. – Буду рад угостить чашкой кофе.

– У тебя есть еще время? – озабоченно спросил Борис, взглянув на часы.

– Есть немного, – ответила Джин.

Ободряюще улыбнувшись Милисе, вышла за Хомским в коридор.

– Милиса замкнута от природы. Как многие выходцы из небольших селений и городов, она с недоверием относится к людям, которых не знает, ведь в таких поселениях обычно все друг с другом знакомы. Хотя она училась в университете, это должно было ее как-то раскрепостить. Но череда неудач, последовавших за тем, снова подорвали ее уверенность в себе. Я уже не говорю о последнем негативном опыте.

Они прошли по коридору и вошли в кабинет.

– Прошу, присаживайтесь, – Хомский показал Джин на удобное кресло напротив рабочего стола. – Сейчас принесут кофе. Борис?

– Я здесь, – Логинов придвинул себе стул.

– Я совершенно с вами согласен, Джин, – Хомский сел на диван рядом. – Я все время напоминаю об этом психологу. Но трудность состоит в том, что мы практически не знаем предысторию этой женщины, что с ней происходило до того, как она оказалась в Сирии. Вообразите, она ни звуком не обмолвилась Ольге Алексеевне ни об университете, ни о биологии, которой занималась. Всегда отвечает только «да» или «нет». Арефьевой, как я понимаю, не удалось завоевать ее расположение.

– Ну, как говорила моя бабушка, чтобы что-то понять о пациенте, надо взять на себя труд о нем всерьез подумать, не только на работе, но и дома, – ответила Джин. – Видимо, у вашего психолога много других неотложных дел. Надо понимать, что у такого рода людей из глубокой провинции далеко не самой передовой страны, какой является Румыния, даже отсталой сейчас страны, сознание немного устаревшее, мягко говоря. Их представления крепко связаны с вековыми традициями, которые устоялись в той местности. Я не удивлюсь, если окажется, что в детстве Милиса всерьез верила в вампиров и оборотней, даже если это детство пришлось на коммунистические времена. В таких провинциях государственные идеи живут отдельно, а давние народные обычаи – отдельно, параллельно, сами по себе. В этом корень той глубочайшей травмы, которую она получила, оказавшись вопреки ожиданиям в заведении Мустафы. Я не говорю о физических повреждениях.

Она взглянула на Бориса, тот опустил голову.

– Еще до того инцидента она уже находилась в состоянии сильнейшего стресса, потому что народный уклад, в котором она выросла, совершенно не позволяет никаких свободных сексуальных контактов вне семейных рамок. Хоть за деньги, хоть без денег, по зову сердца, так сказать. Даже думать об этом – табу. И хотя она училась в Бухаресте, то есть, конечно, видела, насколько более либеральными сейчас стали нравы среди молодежи в этой сфере, да и не только, не думаю, что она все это глубоко впустила в себя. Не исключаю, что на тот момент, когда все случилось в Сирии, она еще оставалась девственницей. Но выяснять это считаю ошибкой. Мне кажется, не надо вообще вызывать ее на разговор именно о тех событиях, чтобы, как советовал Фрейд, вытащить душевную боль наружу и изжить ее. Напротив, психолог должен разъединить в сознании пациента причину и следствие. Моральную и физическую боль. То есть не упоминать о самом стрессе, о травме, а направлять усилия на культивирование положительных ощущений. На заживление, на успешную операцию в самом ближайшем будущем. На проектирование будущего. Она должна увидеть свое будущее и поверить в него. Это будущее необходимо отделить от прошлого, а не связывать с ним. Чтобы девушка поверила в него. А все негативное просто вычеркнуть, как будто его и не было. Возможно, то, что ваш специалист не может найти к ней подход, как раз связано с тем, что она пытается вынуть из Милисы страхи прошлого, а та не поддается, начинает их оберегать и только еще больше на них зацикливается. Надо иметь в виду, что по понятиям мест, где она родилась, это стыдно. Это очень стыдно, и она ни за что не захочет вслух говорить об этом. Надо пока оставить все это в покое. Говорить только о будущем, разбирать возможные его варианты, даже в мельчайших деталях. Вполне отдавая себе отчет, что в сознании девушки этого будущего просто не существует, оно рухнуло. Оно и прежде имело лишь призрачные очертания, она находилась в отчаянном положении, и моральном, и материальном. Не зря же она направилась в Сирию, лишь бы найти себе какое-то применение, заработать на жизнь. А ловушка, в которой она оказалась, ее раздавила окончательно. Она страдает от обмана. Она не доверяет не только психологу, который с ней работает, а всему миру вообще. Все мостики разрушены, сожжены. Эти мостики надо наводить заново. Сама она с этим не справится. Если ее оставить без моральной поддержки, она вполне может покончить жизнь самоубийством. Через некоторое время, даже если ей восстановят внешность и она сможет передвигаться без посторонней помощи. И это будет выглядеть как ни с того ни с сего, а на самом деле – от глубочайшего внутреннего кризиса.

– Я обязательно поговорю сегодня с Арефьевой, – Хомский очень внимательно выслушал Джин. – Видимо, ей действительно необходимо сменить тактику. И как можно скорее.

– Я помогу вашему психологу, – предложила Джин. – Мы видим, что мне Милиса доверяет безоговорочно, и это надо использовать. Эту связь упустить нельзя. Ее надо развивать, поддерживать. Пока я в Москве, я буду постоянно навещать ее. А дальше…

Она повернулась в Логинову:

– Борис, я прошу, поставь ей ноутбук, надо обеспечить ей доступ в сеть и научить пользоваться электронной почтой, скайпом, твиттером. Я буду общаться с ней на расстоянии, писать ей письма, посылать короткие сообщения. Чтобы она все время чувствовала мое присутствие. Кроме того, конечно, мобильная связь. Чтобы она в любой момент могла позвонить мне. Конечно, это дорого…

– Не имеет значения, я заплачу, – Логинов кивнул. – Главное, чтобы она поскорее поправилась.

– Я думаю, что дело быстрее пойдет на лад, – уверенно заметила Джин. – Я подключу Снежану, ее подругу по Сирии, они смогут общаться напрямую, без меня, у той уже немало подруг в Чикаго, она расскажет о них Милисе, с кем-то познакомит. Так мир будет постепенно снова раскрываться перед ней, она станет доверять ему, в ее душе поселится радость, уйдет этот страх и одиночество. Одиночество – вот что все тормозит теперь. Она чувствует себя загнанной в угол, боится прошлого, боится будущего. Надо, чтобы будущее само показало себя, и весьма в дружественном ракурсе, а прошлое… Оно никуда не денется. Из него надо взять хорошее, знакомство со Снежаной, например, их преданность друг другу. А все плохое предать забвению. Запретить упоминать об этом. Человеческая память имеет удивительное свойство стирать все неприятности, уничтожать все связанные с ними эмоции, оставляя лишь смутные очертания событий. Будем надеяться, что это свойство сработает.

– А как же я? – спросил Борис. – Мне надо перестать ходить к ней, чтобы она больше не вспоминала?

– Это сложный вопрос, – Джин задумчиво взглянула в окно. – Конечно, лучше бы не ходить. Но здесь, в Москве, она нуждается в постоянной заботе с твоей стороны, в первую очередь организационной. И тот же ноутбук, и лекарства, и процедуры. Можно полагаться на Геннадия, но он ведь тоже не всегда свободен. Нужно дублировать. Нет, раз уж вы с ней хоть как-то помирились, это тоже связь, эмоциональная связь, которую обрывать сейчас небезопасно. Мы не знаем точно, простила ли она.

Джин повернулась и посмотрела Борису в лицо.

– Но я почему-то думаю, что простила. Сегодня я не почувствовала у нее никакой агрессии к тебе. Даже когда ты положил мне руки на плечи, это не вызвало у нее негативной реакции. Бывает, когда пациент к кому-то привязан и доверяет только этому человеку, он оберегает его от всех посторонних, и уж тем более от тех, кого считает своими врагами, даже подспудно. Она прореагировала на твое присутствие спокойно. Я не ощутила никакого страха с ее стороны. Да, я склонна считать, что она простила. Может быть, не полностью, но в общем – да. Это огромное достижение и говорит о выздоровлении психики. Тем более, ты должен продолжать навещать ее. Иначе твое исчезновение будет воспринято как предательство. Это будет еще хуже. Я его простила, а он исчез, он забыл обо мне. Но будь осторожен.

Джин наклонилась вперед и понизила голос.

– Часто случается, что существо, подвергшееся насилию, начинает идеализировать своего врага и даже влюбляется в него, это, кстати, очень свойственно женщинам, где-то даже часть природы. Если ты не хочешь этого в своей жизни, держи дистанцию, не надо слишком приближаться, подавать поводов. Иначе вместо выздоровления мы получим еще один глубокий стресс у больной, который будет вызван отказом. Хотя я не могу тебе указывать, возможно, ты сам питаешь к ней симпатию. Но, как правило, такие отношения, выстроенные на чувстве вины и обожествлении обидчика, очень болезненные, ничего хорошего из них не получается.

– Все, что я чувствую к ней, – это сострадание. И свою вину, безгранично, – признался Борис.

– И от этого, бывает, пробуждается любовь, – с улыбкой добавил Хомский. – Не пробуждается она только от благодарности. Хотя и такое исключить нельзя.

– Нет, в данном случае исключается все, кроме того, что я сказал, – резко ответил Борис.

Хомский с удивлением посмотрел на него.

Дверь открылась. Появилась молоденькая медсестра в ослепительно-белом накрахмаленном халате. Она принесла кофе.

– Разрешите, Геннадий Петрович?

– Да, Марина. Поставьте сюда, – Хомский показал медсестре на стеклянный стол перед диваном. – Спасибо.

Девушка прошла в кабинет, из-под длинной белой челки, закрывающей брови, стрельнула взглядом в Бориса. Наклонившись, чтобы поставить поднос с кофейником и чашками на стол, довольно медленно расставляла их, как показалось Джин, используя паузу, чтобы показать Борису чуть отставленную в сторону ногу в тонком чулке со стрелкой и в босоножке на высоком каблуке. Борис же смотрел перед собой, размышляя о чем-то. Джин с трудом сдержала улыбку.

Зазвонил телефон.

– Прошу прощения, – Джин ответила на вызов и сразу же перешла на английский.

– Это Донна, – объяснила она Логинову. – Меня уже ждут в Экспоцентре на Краснопресненской.

– Идите, Марина, идите, – поторопил Хомский помощницу.

Недовольно поджав губы, медсестра удалилась, покачивая подносом в руке.

– Она положила на тебя глаз, я заметил, – шутливо сказал Хомский Борису. – Я имел неосторожность сказать ей, что ты не женат. Мне кажется, у нее мозги сдвинулись от размышлений, как заполучить такого мужа. Тебе она не нравится?

– Кто? – Борис с недоумением взглянул на него.

– Ну, Марина, только что заходила, – все так же с иронией продолжал Хомский.

– Я даже не обратил внимания, – поморщился Борис.

– Еще бы, я понимаю, – Хомский покачал головой, взглянув на Джин.

– Я благодарю вас, Геннадий, но мне надо ехать, – Джин отпила кофе из чашки и поднялась, взглянув на часы. – Звонила супруга нашего посла, меня ждут.

– Я отвезу тебя на Краснопресненскую, – Борис тоже встал. – Это недалеко.

– Если не встанешь в пробке, – заметил Хомский. – Я был рад познакомиться с вами, Джин. Помимо того, что это знакомство приятно мне лично, для меня оно имеет профессиональную ценность. Если позволите, я бы воспользовался возможностью получить консультацию по некоторым сложным случаям.

– Я всегда готова помочь, и не только в том, что касается Милисы, вот, звоните, – она протянула ему визитку. – Здесь адрес электронной почты, другие данные. Уверена, что вы можете рассчитывать и на помощь и поддержку моей мамы.

– Джин по матери княгиня Голицына, – сообщил Борис с улыбкой. – Ее мать – сопредседатель Международного Красного Креста…

– Я знаю. Поэтому и говорю, что это знакомство крайне важно и полезно для меня и моих коллег. Я обязательно воспользуюсь. – Хомский спрятал карточку в карман халата. – Я провожу. Надеюсь, пока мы расстаемся ненадолго.

– Пока я в Москве, я буду навещать Милису регулярно, – ответила Джин, направляясь вслед за Борисом к двери. – Сегодня вечером, завтра утром.

– У меня сегодня две сложных операции, но я постараюсь быть, – пообещал Хомский.

– В крайнем случае мы обойдемся и без тебя, – пошутил Борис. – Врач есть, – он показал взглядом на Джин. – Ты-то зачем?

– Уж не сомневаюсь, – рассмеялся доктор. – До встречи.

Проводив их до лифта, он подождал, пока стеклянные двери захлопнулись, и снова направился в свой кабинет.

– Так значит, эта Марина – моя соперница? – спросила Джин Бориса, пока они спускались.

– Какая Марина? – Логинов поморщился. – Это все Гена придумывает. Я ее сегодня увидел в первый раз в жизни.

– Зато она, как я поняла, давно уже смотрит на тебя, – напомнила Джин. – Нельзя же быть таким ненаблюдательным на вашей службе, господин полковник.

– А то у меня дел мало кроме этой Марины, – Борис взял Джин за руку, притянув к себе.

Мягко прошуршав, двери лифта открылись. Они вышли в просторный, светлый холл, отделанный искусственным мрамором.

– Я оставил машину недалеко.

Не выпуская руки Джин, Борис повел ее за собой. Она не сопротивлялась. Темно-синий БМВ третьей серии стоял рядом с реабилитационным центром на стоянке. Они спустились по лестнице. Дул пронзительный холодный ветер, снег мелкой сухой порошей сыпал в лицо. Борис нажал кнопку сигнализации. Пискнув, машина открылась, он распахнул переднюю дверцу.

– Прошу, садись.

Протянув руку, он помог Джин сесть.

– Твоя машина пока постоит у меня в гараже, – сказал Борис, усаживаясь за руль.

– Я приеду за ней на такси, – ответила она.

– Я бы пригнал ее, но, во-первых, ты не дашь мне ключи, это все-таки дипломатическая машина, а во-вторых, тебе незачем ездить самой по Москве, пока я могу возить тебя куда угодно.

– А как же служба? – спросила Джин с иронией. – Отменяется?

– Пока подождет, – Борис повернул ключ зажигания. – Впрочем, и на нее у меня тоже хватит времени. Ты же уедешь, а служба останется. Только она у меня и останется. А еще Рейси, как всегда.

– Но вот Марина готова скрасить ваше одиночество, полковник. Вы приглядитесь к ней. Все-таки ваш товарищ рекомендует.

– Я оторву Хомскому язык. Для чего он сказал это? Чтобы ты теперь иронизировала?

Борис уже повернул руль, чтобы выезжать со стоянки, но отпустил его, выключил зажигание и повернулся к Джин, наклонился, глядя в лицо.

– Мне никто не нужен, кроме тебя, – сказал он, понизив голос. – Пусть ты Зоя, пусть ты Джин, мне все равно. Ты понимаешь? Все равно.

– Понимаю…

Она обвила рукой его шею, отвечая на поцелуй. В сумке настойчиво зазвонил телефон. Отстранившись от Бориса, она вынула мобильник.

– Опять Донна, – сказала она, взглянув на номер на дисплее, – они меня потеряли.

– Сейчас едем, – Борис снова включил машину, – скажи, скоро будем.

БМВ прокатилась по стоянке, вырулила в переулок, остановилась у светофора перед выездом на проспект.

– Я попросила Майкла, чтобы они забрали мою машину из твоего гаража, – закончив разговор с Донной, Джин спрятала мобильник и снова перешла на русский.

– Я понял, – кивнул Борис, глядя перед собой на дорогу.

– Предупреди консьержку, – попросила она.

– Да, конечно. Как ты нашла Милису? – спросил он, перестраиваясь в левый ряд перед поворотом. – Хуже, чем ожидала?

– Нет, совсем не хуже, – ответила Джин. – Я предполагала, что ее психологическое состояние довольно сложное. Последствия нервного потрясения, которое она пережила в Сирии, переживания по поводу изменившейся далеко не в лучшую сторону внешности, Москва, совершенно чужой, незнакомый ей город, где она абсолютно одинока и ей не на кого положиться. Люди, которые лечат ее, – она не может доверять им в полной мере, потому что по большей части не всегда даже понимает, что они говорят. Все это, конечно, имеет негативное влияние. К тому же чудовищная интоксикация, с которой нам едва удалось справиться, это тоже не проходит бесследно. Ее организм сейчас – это поле сражения после того, как битва утихла. Оно покрыто трупами, убиты вредные носители, но и полезных бактерий, очень важных для правильного функционирования всех систем жизнеобеспечения, тоже погибло немало, их едва хватает, чтобы поддерживать ее силы. Все это требует длительного восстановления. На все это потребуется время. Депрессия, конечно, не способствует ускорению этого процесса. Но я надеюсь, что мое появление теперь окажет положительное влияние. У нее появится надежда на лучшую жизнь, и силы мобилизуются.

– Безусловно, в Америке ей будет лучше, – заметил Борис.

– Тебе жаль, что она будет в Америке? – удивилась Джин.

– Нет, нисколько, даже напротив, – ответил он. – Америка куда более гостеприимна к иностранцам, чем мы. У таких, как Милиса, больше шансов устроиться там. Хотя бы получить вид на жительство. Но это временное жительство будет даже получше здешнего постоянного. Тем более, при твоей поддержке за нее можно не волноваться. Мне жаль, что ты будешь там. Далеко от меня.

– Но это случится не сегодня и не завтра, – она опустила голову ему на плечо, глядя на мелькающие по сторонам дороги дома. – Сегодня и завтра мы будем вместе, так что не надо об этом думать.

– Но случится, Джин, – он повернулся и поцеловал ее волосы.

– Давай не будем загадывать, – она стукнула пальцами по рукаву дубленки. – Может быть, мы поссоримся или так надоедим друг другу за эти несколько дней, что больше никогда не захотим видеться.

– Для меня это исключено, – ответил он. – Несмотря на ссоры. На твой характер. У меня было время подумать.

– Я не поверю, что ты рассчитывал снова увидеться с Зоей, – Джин подняла голову, с удивлением глядя на него.

– Не рассчитывал особенно, – признался он. – Но думал, как это сделать. Я думал о том, как уйти со службы, перейти в бизнес, куда меня давно зовут бывшие сослуживцы, и отправиться спокойно в Америку, чтобы попытаться найти тебя. Ведь я узнал твое имя, кто ты на самом деле, кто твои родители, узнал бы и где живешь, где тебя найти. Уже даже написал рапорт.

Он улыбнулся.

– Но отец ни в какую, у него чуть приступ не случился. Стало жалко старика, дал ему несколько месяцев, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Но сказал, что все равно уйду. Он пока не согласен, но куда он денется? Он не может решать за меня. К тому же эти выборы. Вся эта вакханалия и болтовня. Бородинское сражение. Отец не согласен, чтобы я вышел из системы, когда эта система, как в лучшие времена СССР, держит в руках всю страну. Но мне не нравится, как это происходит, если говорить честно. Я не вижу перспективы, кроме конфронтации и застоя, это мне представляется порочным кругом, который возвращает нас в середину семидесятых годов. Надо как-то двигаться вперед, но все построено не для того, чтобы двигаться, а для того, чтобы стоять на месте. И при малейшем движении может рухнуть. Вот что плохо. Не хочется жить с мыслью, что ты тоже принимал в этом участие. Я говорил, мой отец – насквозь советский человек. Но сам он скорее теоретик, чем практик, он лично никогда не бывал под пулями. Никогда не командовал вверенными ему людьми в боевых условиях. Он писал статьи, изучал, теоретизировал в кабинете. А те, кто побывал в Афганистане, в Чечне, как я, те многое поняли, их убеждения изменились. Вот сейчас ваши уйдут из Афганистана, талибы придвинутся к нашей границе. Будут проблемы, и немалые. А они вопят про агентов госдепа, несут еще какую-то чушь, изображают Америку врагом, вместо того, чтобы хорошенько подумать, как сделать так, чтобы этого не произошло. Но уже поздно, раньше надо было дружить с госдепом, не трещать всякую ерунду. Но с моим отцом об этом говорить бесполезно. Для него Америка – враг, и баста. Его так научили в советское время. И не только его, многих моих соратников. Две супердержавы, непрекращающаяся борьба – вот смысл. По-другому они уже не умеют. А время изменилось, ты правильно сказала. Приехали.

Машина сделала поворот и остановилась на стоянке выставочного центра.

– Спасибо, увидимся вечером, – Джин наклонилась, поцеловала его в щеку, он повернул ее к себе, приник поцелуем к губам.

– Я позвоню, – сказал, отпуская с неохотой.

– Хорошо, – она кивнула, поправляя волосы. – Не забудь о консьержке. А то агентов госдепа задержат прямо под окнами твоего дома. И доложат папочке, у него появится новый аргумент в его беседах с подопечными в Кремле. Американцы не то что под Москвой, они уже на Малой Сухаревке, пытаются залезть в дом к его сыну.

Она вышла из машины.

– Не волнуйся, позвоню прямо сейчас, – пообещал Борис с улыбкой. – Напряженностей и так хватает. Без этого.

– О’кей, – она махнула рукой и захлопнула дверцу.

Снег прекратился, из-за низких сизых туч выглянуло солнце. Вытащив мобильник из сумки, Джин набрала номер Донны Макфол. БМВ Логинова дала задний ход, отъехала со стоянки. Джин проводила машину взглядом и еще раз махнула рукой.

– Донна, привет. Я уже иду, – сказала в телефон жене посла. – Ты меня встретишь? Отлично. Я поднимаюсь по лестнице.

– Почему ты уехала так быстро?

Едва добрались до базы Зета, позвонил Майкл. Она опять попыталась уйти от ответа.

– У меня занятия здесь, скоро уже начнутся.

– Как добрались?

– С приключениями. Но, как я поняла, это вполне обычная ситуация здесь. Мне надо идти, Майк. Меня ждут мои студентки. Я и так задержалась на полчаса, оказывала помощь переводчику, он подорвался на СВУ во время рейда.

– Джин, если ты больше никак не связана с тем иранцем, пусть даже он живет в Штатах…

– Майк, я не могу обсуждать такие вещи на ходу, – она поспешно прервала его. – У меня в голове раны резаные, ушибленные, колотые и огнестрельные. Ты должен понять меня, я никогда не работала преподавателем. Одно дело уметь все делать самой, а иное – научить другого человека делать не хуже тебя. Ведь если ты научишь его хуже, ты же берешь на себя ответственность за жизни тех людей, которых он будет лечить. Это все получалось легко только у моей бабушки. Мама, и та не решалась долго кого-нибудь учить, тем более меня. Хорошо, что бабушка прожила довольно долго, чтобы успеть научить не только ее, но и меня тоже.

– Когда у тебя заканчиваются занятия? – спросил он.

– Я занята сегодня весь день. Сначала теория. Потом пойдем в операционную, где все буду показывать на манекене. А потом, возможно, кого-то и полечим, – она улыбнулась. – Лечить, конечно, буду я. Они – только смотреть.

– Сколько же у тебя студенток?

– Двенадцать девушек. Некоторых родители отпустили сами, узнав, сколько они будут получать за свой труд, некоторым пришлось уламывать отцов, но в конце концов они тоже согласились. Я уже виделась с ними. Самой старшей двадцать один. Одеты в форму национальной афганской армии, они же будущие военные врачи, но хиджаб носят. В операционной им придется от него избавиться. Оперировать в хиджабе – я это плохо себе представляю. Так что придется еще заняться и воспитанием.

– Когда все закончится, я пришлю вертолет, чтобы тебя доставили на базу Гамбири, я буду в общем центре управления у генерала Аллена. Я надеюсь, Джин, у тебя больше не найдется предлогов, чтобы избежать нашей встречи…

Она смутилась.

– Ты понимаешь? – она понизила голос.

– Я тоже знаю тебя не первый год, – он ответил мягко. – И люблю.

– Хорошо, я приеду, – она сдалась, а что, собственно, еще она могла ответить?

– Я буду ждать. До встречи.