Михайло Старицкий
Руина
XI
В хате Остапа все дышало, по обыкновению, счастьем и покоем. Подложивши под голову руки, Остап лежал на лаве и наслаждался своим послеобеденным отдыхом. Орыся сидела у окна и вышивала ему тонкую сорочку, время от времени она опускала на колени работу и останавливала на Остапе нежный, любящий взгляд.
Между супругами шел дружеский разговор.
– А что, Остапе, уехала уже Марианна? – спросила, не отрываясь от шитья, Орыся.
– Уехала.
– А Мазепа?
– Да он поехал с отрядом провожать их, сегодня, верно, вернется назад.
– У ней же были с собою казаки и атаман их надворной команды?
– Ну а все-таки для большей безопасности.
– Нет, не то, Остап! – Орыся глубоко вздохнула и опустила работу на колени. – А кажется мне, что пан Мазепа уже забыл нашу Галину… Все он с этой Марианной, на нее только и смотрит. И тогда еще, помнишь, – эх! уже больше как полтора года минуло! – она приезжала к нам с ним в Волчьи Байраки, да как увидала Галину, как увидала, как Мазепа ей обрадовался, – побелела, как стена, едва не упала. Я тогда сразу и заметила, что она, эта Марианна, в Мазепу нашего закохана. А теперь вот сюда опять даром она приехала? Для того и приехала, чтоб закохать в себя Мазепу. Ну, что ж, и привлечет, причарует. Куда ей было, бедной нашей Галине, и живой бороться с этой пышной панной, а теперь уже мертвой… – Орыся махнула рукою и прибавила с глубоким вздохом: – А ведь как любила его, Господи!
– Ну, любит, кажется, и эта не меньше: ведь она его от смерти спасла.
– А Галина? – произнесла живо Орыся. – Разве она его не выходила, разве не смотрела за ним, как мать за ребенком?
– Кто говорит?
– Такая от вас благодарность и честь. – Орыся вздохнула и отерла глаза рукавом.
– Орыся, ты плачешь, голубка? – вскрикнул Остап и поднялся с лавы.
– Галину, бедную, жалко… Эх! уж как обещался он ей, что ее одну любить будет, что никогда, никогда… А теперь вот…
– Так что ж тут, Орыся? – произнес с замешательством Остап. – Ведь полтора года уже минуло, как не стало Галины.
– Так уж и забыть пора?
– Да нет, не забыть, а так ведь… живой о живом думает.
– Вот то-то такая ваша правда! – вскрикнула горько Орыся. – Вижу я, что и ты такой же; тоже ведь как присягался, что меня одну любишь, а вот умру, так, верно, и сорокоуста не дождешься, а возьмешь повенчаешься с какой-нибудь кралей.
– Я? Да Бог с тобой! Чтоб я такое когда сделал? Да никогда на свете! Да мне, кроме тебя, ни на кого и смотреть не хочется, вот хоть провались я сейчас на этом же самом месте!
Но на Орысю не подействовали эти пламенные уверения.
– Что там говорить, – произнесла она, махнув рукой, – все вы на один покрой!
В одну минуту Остап вскочил с лавы и очутился рядом с Орысей. Несмотря на настойчивое сопротивление, он охватил ее рукою за талию и притянул к себе.
– Так ты и мне не веришь?
– Не верю.
– Хоть я тебе и присягаюсь?
– Хоть и заприсягнись.
– Так вот же я тебя заставлю поверить!
С этими словами Остап прижал к себе ее голову и принялся покрывать опечаленное личико Орыси самыми нежными поцелуями. Орыся сначала слабо сопротивлялась, но поцелуи Остапа были красноречивее его слов… Таким образом, ни Остап, ни Орыся не заметили, как в сенях раздались шаги, как затем отворились двери хаты и на пороге остановился Кочубей. При виде нежно целующихся Остапа и Орыси он разразился громким хохотом. Звук этого смеха заставил их оглянуться. Орыся взглянула на Кочубея, вскрикнула и, залившись вся багровым румянцем, в одно мгновение отскочила от Остапа; последний тоже поднялся навстречу Кочубею с смущенной улыбкой.
– Добрыдень вам, панове! – произнес Кочубей, кланяясь, – все еще воркуете? И не надоело еще до сих пор?
– Да это, пане подписку, все Остап, ей – богу, – заговорила торопливо Орыся, отодвигая от стола лавку, – садитесь, садитесь, дорогим гостем будете.
– Все Остап? – левая бровь Кочубея лукаво приподнялась.
– Да так… ей – богу… вот еще! Чем потчевать прикажете, может, наливочки, медку, а то. запеканки. Я сейчас внесу, – продолжала она быстро – быстро, даже не переводя дыхания.
– Гай – гай, пани сотничиха! – покачал головой Кочубей. – Здорово, я вижу, ты умеешь зубы заговаривать!
– Ого! Она у меня такая, – поддержал Остап с улыбкой Кочубея, – хоть и турецкого султана, а одурачит.
– Туда же, пан! – улыбнулась Орыся и повела плечом. – Садитесь, садитесь же, панове! – зачастила она опять. – А я побегу, да запеканочки внесу!
И Орыся хотела было уже броситься из избы, но Кочубей удержал ее движением руки.
– Нет, нет, пани, на этот раз спасибо, не турбуйся, я только на одну минутку, за чоловиком твоим пришел.
Кочубей сел за стол, против него занял место Остап, Орыся остановилась подле.
– Видишь ли, пане сотнику, только что донесли нам селяне, что в окрестностях Чигирина проявились татары, так гетман приказал, чтобы ты взял своих казаков, да я еще прихвачу с собою, да чтоб мы сейчас же и отправились разведать, какие это татары и зачем здесь появились, и если это какой-нибудь загон, так приказано нам, чтобы мы отжахнули его хорошенько!
– А ехать когда же?
– Да вот сейчас, – ответил Кочубей и прибавил с улыбкой: – Если только пани сотничиха отпустит.
– А что я ему за полковник? – рассмеялась Орыся.
– Известное дело, жинка всякому человеку голова, – подмигнул Кочубей и поднялся с места.
Через полчаса небольшой отряд, во главе которого находились Остап и Кочубей, уже выезжал из города. Деревня, разоренная татарами, находилась верст за 30–40 от Чигирина. Было уже часа три, когда Кочубей и Остап прибыли туда. Деревни уже не было: вместо нее лежали только груды холодного пепла с торчащими из них то там, то сям обуглившимися черными обломками столбов. Несколько обгорелых трупов валялось среди развалин. Ни одного человеческого существа не видно было кругом, ни один звук не нарушал этой тишины: мрачное братское кладбище было безмолвно и безлюдно, но, несмотря на это, оно красноречиво свидетельствовало окружавшим его казакам о тех гостях, которые погуляли здесь. Несколько минут Остап, и Кочубей, и все казаки стояли молча, потрясенные видом этой руины. Наконец Кочубей отдал казакам приказание рассыпаться по всем окрестностям, обыскать все лески, балки – нет ли где успевших спрятаться от татарского погрома поселян, чтобы узнать от них, какие это были татары, в каком числе появились, откуда и куда ушли? Казаки отправились исполнять его приказание, а он сам остался с Остапом на месте поджидать их возвращения.
– Должно быть, большой загон был, – обратился к нему Остап. – Душ сто, не меньше.
– Д-да, – отвечал задумчиво, словно рассуждая сам с собою, Кочубей. – И кто бы это был? О Ханенке ничего не слышно, да и не наважился бы он так близко к Чигирину подъезжать. Опять если бы какая-нибудь новая орда появилась, так уже давно услыхали бы мы… а то под самым носом, словно с неба свалились…
«А может, это из Белогородской орды какой-нибудь загон?» – подумал он про себя, но этого предположения вслух не высказал.
– Должно быть, вчера еще, а то и раньше, ускакали, – добавил Остап, – вон пожарище и не курится совсем.
– А ну-ка, в самом деле, пойдем да посмотрим, может быть, какой-нибудь татарин остался на месте, так по чалме можно узнать.
Кочубей и Остап соскочили с коней и отправились по бывшей улице деревни. Они осмотрели несколько обгоревших трупов, но все это были старики или старухи, очевидно, татарина ни одного не осталось на месте.
– Гм… даже и не сопротивлялись, – произнес сквозь зубы Кочубей и принялся разгребать одну из громадных куч пепла.
Разгребли так две – три кучи и, увидев, что они были совершенно холодны, Остап и Кочубей убедились в том, что набег произошел, вероятно, дня два тому назад.
Тем временем возвратились казаки и сообщили, что, несмотря на самый тщательный осмотр, нигде в окрестностях деревни нельзя было найти ни одного человека, – очевидно, что, если и уцелел кто-нибудь от этого погрома, то успел найти приют в какой-нибудь соседней деревне.
– Гм… что ж еще теперь делать? Так, наобум ехать, бог знает куда… Надо разведать, – произнес задумчиво Кочубей и, подумав с минуту, он прибавил громко: – На коней, хлопцы! Пройдем еще вперед версты три… Тут, я помню, есть корчма, там разузнаем.
Казаки поскакали. И Остап, и Кочубей ехали молча. Видно было, что картина разоренного и сожженного села произвела на них удручающее впечатление.
Через некоторое время на дороге показалась большая, хорошо отстроенная корчма.
– Вот и отогреемся, и разузнаем все! – произнес с удовольствием Кочубей.
Казакам приказали остановиться подле корчмы. Кочубей и Остап, передав своих коней, направились к самой хате. Еще вступивши в сени хаты, они услыхали громкий взрыв хохота, прокатившийся по всей корчме.
– Ого, там весело? – заметил Кочубей.
– Любопытно знать, кто это так смешит людей? – ответил Остап и отворил дверь.
В корчме было довольно много народа, по преимуществу это были все поселяне; только за одним столом сидел какой-то высокий смуглый казак в богатой одежде, рядом с ним сидело еще душ пять казаков. Ни казак, ни его соседи не были знакомы Кочубею, но наполнявший корчму народ относился к нему очевидно с полным доверием и почтением. Все поселяне группировались вокруг его стола; одни сидели, другие стояли, видно было, что центром и душой всего собрания и был этот смуглый казак. Судя по оживленным лицам окружавших его слушателей, по неуспевшему еще совсем умолкнуть смеху, видно было, что среди собравшихся шла веселая беседа, но едва только Остап и Кочубей переступили порог хаты, как по рядам пробежал какой-то неуловимый шепот, все переглянулись, смех умолкнул, толпившиеся вокруг казака поселяне разошлись по своим местам, – наступило неловкое молчание.
Озадаченные таким приемом Кочубей и Остап уселись за отдельным столом и потребовали себе по келеху меду.
Молчание продолжалось недолго, то там, то сям раздались снова отрывистые фразы; говорили все о новом набеге татарском; Остап и Кочубей насторожились.
Между тем высокий казак, пошептавшись о чем-то со своим соседом, обратился к ним громко:
– Доброго здоровья, паны товарищи! А чего уселись там отдельно? Пожалуйте к нам, сюда. В гурте, говорит пословица, и каша вкуснее естся. Гей, жиде, вина еще, я плачу.
– Спасибо тебе, пане – брате, за ласку, – ответил Кочубей, приподымаясь с места, – мы торопимся, заехали только на минуту, отогреться с дороги.
– Издалека едете?
– Да вот ездили в Стожки; донесли гетману, что татары появились и околицы пошарпали, так догнать хотели.
– Ну что ж, догнали? – спросило с живейшим любопытством несколько голосов.
– Опоздали, поздно донесли нам… они, видно, уже дня два тому назад ускакали из села.
– Мудрено было бы и догнать, – заметил, подморгнувши бровью, смуглый казак, – ведь они рассыпались по всем околицам, вот, говорят люди, и Зеленые Ставки, и Михайловку, и Черную Дуброву пошарпали.
– А как же, как же, – раздались с разных сторон голоса, – и у григоровцев скот угнали, и в Пологах пустили красного пивня.
– Д-да, погано, братья, – произнес задумчиво смуглый казак и, обратившись к Кочубею и Остапу, добавил: – Так вы что же теперь думаете делать?
– А вот прежде всего хотим разузнать, какие это были татаре и сколько их было, и если очень большой загон, то будем спешить в Чигирин, перескажем все гетману, чтобы скорей отряд в погоню высылать.
– Гм… так-то, оно так, догнать бы еще можно было б… – незнакомец закрутил на палец свой длинный черный ус и добавил значительно: – Да только дело в том, что это были татары из Белогородской орды.
– Ну так что ж, что из Белогородской! Присвятились они, что ли? Всякий басурманин – разбойник! Всякого басурманина бить надо! – крикнул запальчиво сидевший с ним рядом казак.
– Всякого бить надо, да не всякого можно, – усмехнулся незнакомец. – Белогородские татары наши.
– Наши! – вскрикнуло сразу несколько голосов с изумлением, ужасом и негодованием. – Да сколько еще свет стоит, такого мы не слыхали, чтобы проклятые басурмане нашими были.
– Ой, ой, как налякали! – продолжал с усмешкой незнакомец. – Кто вам говорит, что они наши братья или побратимы, конечно, нет, никогда в свете казацкая христианская душа с басурманской не сойдется, а наши они потому, что гетман их на службу нанял для обороны нас и нашего края.
– Уж лучше бы гетман чертей из пекла для нашей обороны нанял, чем этих проклятых басурман! – раздался чей-то злобный голос. – Оборонят они нас так, что останемся мы на зиму без хлеба, без хаты, как дикие звери!
– Гетман узнает, какая это свавольная шайка дозволила себе такое бесчинство. Сами знаете, во всяком войске могут быть напастники и свавольники.
Но довод незнакомца не показался собравшимся поселянам сколько-нибудь утешительным.
– Так что нам с того, что он узнает, кто разорил? Легче нам от этого станет, что ли? Нашел, кого для обороны нашей призвать! Тех, что сами грабят и разоряют весь край!
– Поставил лису курятник сторожить! – закричало сразу несколько голосов.
– Да ну вас! – даже отмахнулся рукою незнакомец. – Договор же у гетмана с татарами заключен.
– Договор! Станут они тебе смотреть на какой договор? Да разве можно с басурманином о чем уговориться?! Им и закон велит истреблять христиан! – закричало снова несколько злобных голосов.
Остальные поселяне молчали, но видно было по их угрюмым пасмурным лицам, что они вполне разделяют мнение своих товарищей.
Остап не принимал участия в этом разговоре, но чувствовал, что в душе он невольно соглашался с мнениями этих поселян.
Между тем вспышка народной ненависти, поднявшаяся от неумелого утешения незнакомца, не улегалась.
Кочубей нахмурился. Бестактное поведение незнакомца раздражало его. По всему видно было, что он сторонник Дорошенко, но… к чему это, например, вздумал он при таком скоплении озлобленного народа рассказывать, что набег сделала Белогородская орда, да еще уверяет крестьян, что она «наша»?
– Услужливый дурак опаснее врага! – проворчал про себя Кочубей и произнес громко с нескрываемой досадой в голосе: – Так что ж с того, что татарам закон велит истреблять христиан? Может, и корове ее закон велит бодать всякого, да умный хозяин постарается ей рога спилить и все-таки молоко с нее получить. Так и гетман никакого ослушания и бесчинства белогородцам не дозволит, а строго накажет виновных.
– Так они гетмана и послушают! Они и на самого шайтана не смотрят! – закричало сразу несколько озлобленных голосов. – Басурмане только грабежом и живут: станут они для вас свой закон переменять!
Кочубей хотел возразить что-то, но его перебил незнакомец.
– Э, нет, панове, стойте! – остановил он всех движением руки. – Теперь уже не то, что было прежде, коли они гетманского кулака не послушают, так гетман и султану турецкому напишет. Теперь, когда он с султаном в союз вошел, так у него эти голомозые вот тут сидят! – с этими словами он сжал крепко кулак и стукнул им по столу. При этом движении на мизинном пальце его сверкнул дорогой бриллиантовый перстень.
Но слова его не вызвали среди слушателей одобрения. Какой-то неясный глухой ропот раздался то там, то сям и умолк.
В душе Кочубея зашевелилось неприязненное чувство против этого несмысленного казака, каждое слово которого так удивительно раздражало народ.
– Да что там вперед загадывать, – произнес он с досадою, – до союза с султаном еще далеко, а что гетман с султаном раду радыть, как бы оборонить край от татар, так это верно.
– Какое там! – незнакомец махнул рукою и продолжал с восторгом: – Сам султан спит и видит, как бы всю Украйну под свою руку принять. Он уже гетману нашему какие дары засылал: и туй, и санджак, и золоченый кафтан.
– Да что ты там мелешь, не во гневе будь твоей милости сказано? Поласится разве гетман на турецкие прелести? Продаст нас султану? – произнесли глухо и сдержанно несколько голосов.
– Эх вы! Простота неэдукованная! Продаст султану, поласится на турецкие прелести! – передразнил поселян незнакомец. – О вашем же добре и печется гетман. Да ведь у турецкого султана будете спокойно жить. С татарами побратаетесь…
Но ему не дали окончить.
– Ну, этого еще спокон веку не было и не будет! – вскрикнул гневно один из поселян, сидевший вдали. – Скорей огонь с водой побратается, чем мы с татарами.
– Хе – хе! А как вода зальет огонь, то и огонь с ней побратается. Ишь, раскудахтались, как квочки, татарин – поганин. А чем он поганин – и сами не разберут. Правда, разоряют они наши села, издеваются над христианской верой, загоняют наших жен и детей в неволю, ну, да это так, пока они нашими врагами считаются, а когда будем все под одним батьком, под турецким султаном, так тогда не посмеют.
Слова незнакомца, по – видимому столь благоприятные для Дорошенко, все более и более раздражали народ. Лица всех нахмурились; послышались произносимые сквозь зубы угрожающие замечания, видно было, что только присутствие гетманских казаков мешало народному негодованию разлиться бурною волной.
– За здоровье ж ясновельможного гетмана! – вскрикнул незнакомец и, поднявши высоко свой стакан, встал с места и подошел к казакам.
Как только Остап заметил бриллиантовый перстень на руке незнакомца, он сразу привлек к себе его внимание.
Он уже не слышал слов незнакомца, он не мог оторвать глаз от кольца, но издали трудно было рассмотреть его. Теперь же, когда незнакомец подошел к их столу, он мог хорошенько рассмотреть это кольцо. Это был дорогой перстень, изображавший из себя золотую змею с драгоценною бриллиантовою головкой. Кольцо было, очевидно, с женской руки, так как казак носил его на мизинном пальце.
– Ну, так выпьем же за егомосць, панове! – продолжал незнакомец, чокаясь с Кочубеем и Остапом.
Казаки выпили.
– А славный у тебя перстень, пане! – произнес Остап.
– Да, хороший, – отвечал незнакомец, снимая кольцо и поворачивая его перед огнем. Бриллиант засверкал сотнями огней.
– Жиночий? – усмехнулся Остап, указывая глазами на перстень.
– Дивочий, на сватання еду.
– Помогай, Бог! – произнес Кочубей, поднимаясь с места.
Вслед за ним поднялся и Остап.
– Куда же это вы так скоро, панове? – изумился незнакомец.
– Поспешать надо в Чигирин, – ответил Кочубей.
Казаки попрощались и вышли из корчмы.
XII
– Нет сомнения, это проделали белогородцы, – произнес Кочубей, когда они с Остапом очутились на дворе корчмы. – Гм… Что же нам теперь делать?
– Как что? – Остап вспыхнул. – Лететь скорее к Белой Церкви, догнать псов и отбить всех бранцев.
Кочубей усмехнулся:
– Скорый ты, пане сотнику, а одного не сообразишь: раз то, что они уже дня два тому назад угнали людей, значит, мы уже их в дороге никак не догоним, а другое, и самое важное, что если это белогородцы, так нам с ними затевать схваток не приходится.
– Да не мы же затевать будем! Они первые набег сделали.
– Так гетман сам это дело и разберет, и велит им вернуть награбленное.
– Эх! – Остап досадливо махнул рукою. – Пока гетман будет разбирать да отписывать им, они будут самовольно грабить весь край. Когда б пугнуть их хорошенько, так отпала бы охота грабить и разорять народ.
– Все-то ты так с плеча, пане сотнику, решаешь, а забываешь, что они наши союзники.
– Союзники! – Остап горько усмехнулся. – Вот правду говорят люди, что уже лучше было чертей в союз пригласить, чем этих проклятых басурман.
– А как же бы ты оборонился от Ханенко, если бы не басурмане? – спросил Кочубей, направляясь к воротам. – Кто бы помог нам? Уж не ляхи же?
Остап замолчал; он не находил ответа на вопрос Кочубея, но вместе с тем, очевидно, и не соглашался с ним.
Молча подошли они к своему отряду; через несколько минут все они уже скакали по направлению к Чигирину. Кочубей ехал, угрюмо нахмурившись; сцена в шинке произвела на него крайне неприятное впечатление. И кто такой мог быть этот казак? По – видимому, верный человек, а между тем… Или дурень, или большой хитрец! – решил он про себя.
Остап тоже сосредоточенно молчал. Впрочем, на этот раз не печальное положение края занимало его мысли, – его исключительно занимало кольцо незнакомца. Проклятое кольцо!
«И чего это оно так засело у меня в голове, – думал про себя Остап, – видел я его где-нибудь или что?» – Остап перебирал в своей памяти все воспоминания, но решительно не мог понять: почему именно это кольцо обратило на себя его внимание и засело у него таким гвоздем в голове?
Между тем отдохнувшие кони бежали быстро, и часа через два перед казаками уже показались Чигиринские башни и стены.
– Ну, слава Богу, вот и доехали! – произнес вслух Кочубей. – А вернулся ли уже наш пан Мазепа?
– Должно быть, уже дома, – ответил рассеянно Остап.
– Гм… – Кочубей усмехнулся. – Сдается мне, что мы скоро заключим с правым берегом верный союз!
При этих словах Кочубея Остап вдруг вздрогнул. Густая краска залила ему лицо. Он схватился рукою за лоб и вдруг вскрикнул радостным, торжествующим голосом:
– Вспомнил! Вспомнил! Вспомнил!
Кочубей с изумлением повернулся к своему спутнику.
– Что? Да что такое?
– Кольцо, кольцо! – крикнул ему Остап и пустил своего коня вскачь.
– Какое кольцо? Куда ты? Постой! – закричал ему вслед Кочубей, но Остап уже не слыхал его слов.
Доскакав до Чигиринского замка, он соскочил с коня и бросился в покои Мазепы. Мазепа был уже дома.
Он лежал, отдыхая с дороги, у ног его лежал верный пес Кудлай, не оставлявший теперь Мазепу ни на одно мгновенье. Увидевши встревоженное, пылающее лицо Остапа, Мазепа схватился с места и поспешил к нему навстречу.
– Что случилось? Что с тобою? На тебе лица нет! – забросал он его вопросами.
– Кольцо! Кольцо! – произнес Остап, тяжело переводя дыхание.
– Какое кольцо? О каком кольце говоришь ты?
– Кольцо, которое я возил на хутор Галине… какое было оно?
При этом вопросе Мазепа побледнел.
– Змея золотая с бриллиантовой головой.
– А внутри, было ли что-нибудь вырезано внутри?
– Две руки: одна держит другую.
– Оно! Оно! – вскрикнул Остап.
– Ты нашел его?.. Ты видел его… где? когда?.. – Мазепа сжал обе руки Остапа, от волнения голос его пресекся, только глаза впивались в Остапа, словно хотели вырвать, вытянуть из него страстно ожидаемое объяснение.
В коротких, отрывистых словах Остап передал ему о своей встрече с незнакомым казаком.
– Где же он? – вскрикнул Мазепа.
– Там остался, в шинке.
– На коней! – скомандовал Мазепа. – Летим! Ты поедешь со мной.
В несколько минут лошади были оседланы, и Мазепа с Остапом понеслись сломя голову по улицам Чигирина. Кудлай, верный пес, вывезенный из разгромленного хутора, не оставлявший теперь ни на минуту Мазепу, тоже полетел вслед за ними. При въезде в Чигирин им повстречался Кочубей со своим отрядом; он хотел было остановить их и расспросить о причине странного возгласа Остапа и этой бешеной скачки, но они пронеслись мимо, как вихрь, так что изумленный Кочубей остановился в недоумении, следя за уносившимися товарищами.
На дворе быстро темнело. Лошадь Мазепы неслась стрелой, но несмотря на это, он то и дело сжимал шпорами ее бока. Он ничего не говорил. Лицо его было бледно, губы нервно сжаты… видно было, что все его существо потрясало мучительное волнение.
Всадники неслись в глухом молчании, только холодный, резкий ветер свистел над головами да вздымал их длинные плащи.
После двух часов такой бешеной скачки Остап и Мазепа достигли наконец корчмы. Соскочив с коня, Мазепа бросился в хату с такой поспешностью, что Остап едва поспел за ним. Но в корчме уже не было никого. Тусклый свет каганца едва освещал опустевшую хату с беспорядочно сдвинутыми лавками и столами и загрязненным глиняным полом; жид, очевидно, еще за минуту мирно подсчитывающий за прилавком свою дневную выручку, застигнутый врасплох неожиданными гостями, вскочил с места и застыл в своей позе с выпученными от ужаса глазами, устремленными на ворвавшихся в хату казаков.
Мазепа остановился.
– Где же он?.. Здесь нет никого?.. – произнес он, задыхаясь, и устремил на Остапа взгляд, полный ужаса и ожидания.
На лице Остапа отразилась досада.
– Должно быть, уехал.
– Куда же?! Куда?!
– А кто его знает?
– И ты не спросил?.. Ты не спросил, куда он едет?.. Зачем здесь?..
– Гм!.. – Остап замялся. – Да ведь я только и вспомнил про кольцо, подъезжая к Чигирину.
– Ну, хоть имя его, – продолжал Мазепа с возрастающей тревогой в голосе, – имя, как его зовут?
– Да, имя… опять-таки… – Остап смущенно мял в руках свою шапку. – Ей – богу, не догадался тогда спросить.
– О! Господи! – вскрикнул с отчаяньем Мазепа, опускаясь в изнеможении на лаву. – Ты, Остапе, убил меня!
Остап стоял перед ним растерянный, смущенный: ему самому было невыразимо досадно, что отысканная нить оборвалась теперь так неожиданно. Но что же мог он сделать? И кто мог предположить, что разгулявшийся казак уедет так скоро отсюда.
При первых словах Мазепы у жида отлегло от сердца. Было видно, что примчавшиеся сюда казаки не имели в виду грабежа. Притом же он сразу узнал Остапа и догадался, что в этом неожиданном появлении скрывается что-то достойное внимания, а потому и принялся с интересом следить за происходившей перед его глазами сценой.
После нескольких фраз, брошенных при нем растерянными гостями, чуткое сердце шинкаря наполнилось сладостным предчувствием: этот, знакомый ему уже казак не мог дать ни одного толкового ответа на вопросы своего господина, а так как вельможный пан что-то слишком заинтересован пировавшим здесь, в шинке, незнакомцем, то, очевидно, обратится с допросами и к нему, шинкарю, а тогда уже, наверное, несколько блестящих червончиков перепадет в его карман.
Между тем Мазепа сидел на лаве, опустивши голову, неподвижный, совершенно убитый неудачей. Но вот он снова поднялся с места.
– Постой, скажи, – обратился он к Остапу тем же взволнованным, непослушным голосом, – давно это было?
– Да так, часа три тому назад, покуда я съездил в Чигирин и вернулся сюда назад.
– Когда же тот уехал?
– Да вот шинкарь…
– Гей, жиде, сюда! – крикнул Мазепа, оглянувшись по указанному Остапом направлению.
Жид, только и поджидавший этого возгласа, стремительно бросился из-за прилавка к Мазепе.
– Что прикажет ясновельможный пан? – произнес он подобострастно, перегибаясь вдвое перед Мазепой и целуя полу его жупана.
– Ты знаешь этого казака, который гулял здесь у тебя в шинке?
– Ой, нет, ясновельможный пане, не знаю! Он нездешний, я его видел в первый раз.
– Не слыхал ли хоть, как его звали товарищи? Ведь с ним было несколько казаков.
– Ой, вей! Как же они звали его? Один звал паном-братом, другой – паном добродием.
– Ну, а куда они едут, зачем приехали? Они ничего об этом не говорили?
Жид печально закивал головой.
– Нет, ясновельможный пане, они ничего об этом не говорили.
– Стой! Это ты уже знаешь, когда уехали они?
– Да вот сейчас, как пан со своим товарищем, – шинкарь указал глазами на Остапа, – выехали из корчмы, так и они велели седлать своих коней и поехали себе тоже.
– А куда поехали, в какую сторону?
– Вон по тому, по Киевскому шляху.
– Да ведь там дорога делится и на Черкассы, и на Корсунь, и на Жаботин… О, проклятье, сто тысяч проклятий! – проскрежетал Мазепа, впиваясь пальцами в волосы, и зашагал в волнении по хате.
Что было делать? Куда броситься? Где искать их?
Три часа… Каких три? Больше: четыре, пять! За это время можно было далеко ускакать, а если он с Остапом бросится наобум и примет еще ложное направление в своих поисках, то утеряет незнакомца навсегда. Но как же принять правильное направление? Ни имя незнакомца, ни цель его путешествия, ни дорога, по которой он отправился, – ничто, ничто неизвестно ему!
Мазепа чувствовал, что он задыхается от волнения; кровь приливала ему к лицу, она стучала словно молотом в висках и жгла его глаза. Известие о кольце в одно мгновение сорвало струп с его раны и наполнило все его существо бушующим огнем. Как безумный, летел он сюда, чтобы увидеть поскорее этого незнакомца – и вот не застал никого! О, проклятье! «Тысяча тысяч проклятий!» – шептал он про себя, сжимая руки: само пекло не могло подшутить над ним хуже, указать на минуту след к розысканию Галины и тут же вырвать ее, вырвать навеки из рук! Мазепа чувствовал, что если он теперь утеряет след этого незнакомца, то способен лишиться от бешенства рассудка.
И жид, и Остап встревоженно следили за ним.