Михаил Юрьевич Никитин
Нинкин юбилей
С этими мыслями я допил воду, и с выпитой водой, как бы влил в себя новую уверенность, закрепил её в себе! Решившись, я стал собирать сумку.
– Куда это ты? – видя мои сборы, спросила жена, выйдя в коридор. Её лицо еще хранило злость, но вместе с тем и некую примиренческую настороженность.
– Ну а что сидеть? Пойду в гараж, работы полно. Может на озеро проскочу, посижу с удочкой… – решительно и по-деловому изложил я свои намерения.
– Мы на дачу собирались, не помнишь? И там работы полно… Убирать надо всё с огорода, подвал надо подготовить, а он – «с удочкой»!
Я отложил сумку:
– Могу и на дачу! Если хочешь, – собирайся, поедем! Схожу в гараж, возьму машину, заеду за тобой, минут через сорок… Так как, поедешь?
– Поеду!.. – сухо ответила жена, и я, накинув куртку, вышел из квартиры.
День разгорался. С первыми лучами солнца улетучился туман. Деревья светились яркими шарами, роняя свои листочки-раскраски на мокрый еще от утренней росы асфальт. Такие дни лучше всего проводить на природе. Ещё можно насобирать грибов, гуляя по светлым рощицам, пошуршать опавшей листвой.
«Да, на дачу сейчас – самое то! Прогрести газоны, убрать листву, да и посидеть в тиши и покое, тоже полезно! – размышлял я, топая в гараж.
Придя в гараж, я собрал необходимые мне инструменты, и как и обещал, через сорок минут подъехал к дому. Решив, что надо забрать из дома сумку с едой, еще и разное старье, которое увозим на дачу, я не стал звонить, и поднялся в квартиру.
При первом взгляде на жену, я понял, что случилось что-то «из ряда вон». Она сидела в коридоре, на тумбочке под обувь, с красным, распухшим от слёз лицом, безвольно опустив руки на колени.
– Что не так? – спросил я после секундной паузы.
– Коля… умер… – судорожно сглотув, выдавила жена трясущимися губами, – сегодня утром. Нина десять минут назад позвонила…
– Ну, ё-моё! А что случилось? Вчера, вроде…
– Не знаю, сказала, что в реанимации, утром… На «Скорой» увезли… Наташке-секретарше звонила, та говорит, что Коля месяц назад лежал в кардиологии, с сосудами у него проблемы были… А тут выпил, – видел же, как вчера «набрались», – а утром плохо стало, просил у Нинки пятьдесят грамм – похмелиться, – на дала! То ли тромб оторвался, то ли спазм какой… Врач со «Скорой» так и сказал – «дали бы рюмку водки, – жив бы остался» Горе-то какое! – сквозь слёзы рассказала жена.
Я присел тут же, возле двери. Сидел, мял кепку в руках, что-то запредельно трагичное было в этой всей истории… Жена тихо плакала, утирая ладонью слёзы.
– Да-а-а, дела! Что, поедем к Нинке, может помощь какая нужна?..
– Иди, жди меня в машине, переоденусь. Не поеду же я в дачном-то…
Два дня прошли в подготовке похорон.
Для прощания, гроб с телом поставили в «Пальмире» – начальник договорился. Поставили как раз на том месте, где три дня назад играл оркестр, и где танцевали все мы, коллеги и знакомые Нинки и Коли.
Вечером, после похорон, тут же, в «Пальмире», прошли и поминки. Так же, как на юбилее, буквой «П» были выставлены столы, те же, но смятые печалью лица друзей и коллег.
Присмиревшие, поникшие, все смотрели на Нинку, – враз постаревшую, сидевшую во главе стола, как и на юбилее. Подавленная свалившемся на неё горем, с плоской, тестообразной маской вместо лица, в несуразном чёрном балахоне и чёрном кружевном вдовьем платке, охватившем нечесаные волосы, она сидела, держа рюмку с водкой в руке и неотрывно смотрела на Колин портрет в тонкой чёрной деревянной рамке, стоящий тут же, на маленьком приставном столике рядом с наполненным стаканом под куском чёрного хлеба и горящей восковой свечой.
27.01.2015
