Михаил Осипович Гершензон
Северная любовь А.С.Пушкина
Эти два стихотворения составляют, очевидно, один этюд. Они написаны в Кишиневе, – как уже сказано, 23-25-го августа 1821 г.; и они свидетельствуют, что предмет его любви был тут же, – в этом не может быть никакого сомнения. Пушкин слишком правдив и слишком конкретен в своем творчестве, чтобы выдумывать сюжеты для своих стихотворений. Но у нас нет никаких сведений о том, была ли M. А, Голицына в Кишиневе в августе 1821 г. Мы знаем только, что ее семья имела близкие отношения к югу, к Одессе и Крыму. Ее мать – во втором браке тоже Голицына – по крайней мере в 30-х годах жила в Одессе, и там же умерли и она, и ее муж[9]. Сестра Марии Аркадьевны, по мужу Башмакова, уже в 1823 г. жила с мужем в Одессе[10] (и часто встречалась с Пушкиным у Воронцовых); один из братьев некоторое время был адъютантом Воронцова[11], с которым они были в довольно близком родстве. Пьеса «Давно об ней воспоминанье» дает основание думать, что в данный момент (1823 г.) М. А. была в Одессе[12]. Нам остается сказать два слова о третьем из стихотворений, посвященных княгине М. А. Голицыной. Оно написано почти через два года после первых пьес. Чувство Пушкина уже остыло. Он вспоминает тот давний, памятный ему случай, когда он узнал, что его стихи ее очаровали; теперь случилось нечто другое – об этом втором случае Пушкин говорит неясно:
Вновь лире слез и тайной муки
Она с участием вняла –
И ныне ей передала
Свои пленительные звуки.
Это последнее стихотворение он лично передал или через Башмакову переслал Голицыной. По крайней мере, в 1825 году, готовя издание своих стихотворений, он поручает брату взять эту пьесу у Голицыной.
IV
Теперь, зная настроения Пушкина в первый период ссылки, зная и его омертвелость, и его северную любовь, мы глубже и вернее поймем его «Кавказского пленника», написанного непосредственно после поездки на Кавказ и в Крым (начат еще в Гурзуфе).
Если бы нужны были еще доказательства поразительной, щепетильной, почти педантической правдивости Пушкина, лучшим из них могла бы служить эта поэма. Она верна действительности до мелочей. Пушкин сам, в письме к Гнедичу, указал на одну такую черту: как ни соблазнительно было избрать местом действия горы и ущелья Кавказа, – он «поставил своего героя в однообразных равнинах, где сам прожил два месяца». И подобных черт много. Например, действие поэмы происходит летом, в период гроз, косьбы (может быть, второй) – когда и Пушкин был на Кавказе. Он описывает Байрам[14] – и от Геракова мы знаем («Пут. зап.», 153), что в тот год Байрам начался 5-го или 6-го сентября, и следовательно, Пушкин мог его видеть у крымских татар.
Пушкин неоднократно признавался, что в лице пленника он изобразил самого себя. Соглашаясь с мнением Горчакова, что характер пленника неудачен, он замечает: «Это доказывает, что я не гожусь в герои романтического стихотворения», и, посвящая поэму младшему Раевскому, он говорит:
Ты здесь найдешь…
Мечты знакомые, знакомые страданья
И тайный глас души моей.
Мы видели, каково было душевное состояние Пушкина на Кавказе и в Крыму – и каким оно представлялось ему самому. Три чувства преобладали в нем: 1) он чувствовал себя на свободе, и был интимно уверен, что сам бежал от «стеснительных условий и оков»; 2) он чувствовал себя нравственно мертвым, недоступным никакому очарованью, никакой радости; 3) наконец, он лелеял какую-то давнюю, неразделенную любовь. Этими тремя элементами всецело исчерпывается и психологический сюжет «Кавказского пленника». Больше в нем нет ничего. Замечательно, что в своей бессознательной правдивости Пушкин и пленника сделал поэтом, каким был сам: «Охолодев к мечтам и лире», говорит он о пленнике.
В стихотворениях, написанных Пушкиным за это первое время его ссылки, можно подобрать ряд признаний, почти буквально совпадающих с характеристикой, которую он дает своему пленнику. И пленник, как сам Пушкин, «бежал» с севера – и по той же причине:
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.
И то, что дальше говорится о пленнике:
Свобода! он одной тебя
Еще искал в подлунном мире.
это самое Пушкин, в 1821 г., писал Дельвигу о себе:
К неверной славе я хладею –
Одна свобода мой кумир.
Общ ему с пленником и «души печальный хлад». Как в нем самом, это – самая резкая черта в душевном состоянии пленника: она проходит красной нитью через всю поэму. В ответ на любовь черкешенки пленник говорит:
