Михаил Осипович Гершензон
Северная любовь А.С.Пушкина
II
От этих внешних фактов перейдем к внутренней, к душевной жизни Пушкина в первые месяцы его ссылки.
Уже В. Д. Спасович обратил внимание на то, что в стихах Пушкина задолго до ссылки, едва ли не с 1817 года, временами сказывается неудовлетворенность рассеянной петербургской жизнью. Инстинктивно он, по-видимому, давно уже рвался вон из этой обстановки. К концу петербургского периода это чувство в нем крепнет, овладевает сознанием и обнаруживается с полной ясностью. Весь последний год перед ссылкой Пушкин уже сознательно стремится вон из Петербурга. Мы знаем, что в марте 1819-го года он собирался вступить в военную службу и уехать на Кавказ; потом, оставив это намерение под влиянием авторитетных советов, он решает удалиться в отцовскую деревню:
Смирив немирные желанья,
Без долимана, без усов,
Сокроюсь с тайною свободой,
С цевницей, негой и природой
Под сенью дедовских лесов;
Над озером, в спокойной хате, и т. д.
Летом этого же года, живя в деревне, он пишет:
Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья.
Я твой: я променял порочный двор цирцей, и т. д.
И здесь опять звучит у него тот же мотив – жажда свободы:
Я здесь, от суетных оков освобожденный,
Учуся в истине блаженство находить, и т. д.
Он впервые сблизился с Чаадаевым еще будучи в лицее и затем тесно подружился с ним уже в Петербурге, в 1818-1819 гг.; и вот как он в послании к Чаадаеву характеризует эти два момента своей жизни:
Ты сердце знал мое во цвете юных дней;
Ты видел, как потом в волнении страстей
Я тайно изнывал, страдалец утомленный;
Эта строка, в которой Пушкин изображает свое душевное состояние за время перед ссылкой, не оставляет ничего желать в смысле ясности; он «тайно изнывал» в «суетных оковах» – он жаждал «свободы».
И вот он покидает Петербург. Правда, он не сам расторгнул оковы, – он выброшен отсюда грубой рукой; но он так долго, так страстно рвался вон, что важность самого факта застилает для него причину: ему кажется, что он сам бежал, в поисках свободы и свежих впечатлений. В том же послании к Чаадаеву (апрель 1821 г.) он говорит:
И, сети разорвав, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушаю тишину.
Еще определеннее он говорит об этом в элегии, написанной на пути из Феодосии в Гурзуф:
Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края;
Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья;
И еще долго спустя, в «Бахчисарайском фонтане», он упорно повторяет: «Покинув север наконец…»
Это – капитальный факт из внутренней биографии Пушкина; мы увидим дальше, какую важную роль он сыграл в творчестве нашего поэта.
Итак, он на воле, он вырвался из душной атмосферы «света», он свободен от «стеснительных условий и оков». Как же он чувствует себя в первые месяцы ссылки? Счастлив ли он своей свободой? вбирает ли он жадно те новые впечатления, которых так искал? – Нет; в нем произошла какая-то глубокая перемена, которую он сам не в силах себе уяснить. На протяжении многих месяцев после приезда на юг его стихи и письма говорят об одном: о полной апатии, об омертвелости духа, о недоступности каким бы то ни было впечатлениям.
Это началось, по-видимому, тотчас по приезде. На Горячих водах он пишет эпилог к «Руслану и Людмиле» – и здесь мы находим такие строки:
Забытый светом и молвою,
Далече от брегов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кавказа гордые главы.
Над их вершинами крутыми,
На скате каменных стремнин,
Питаюсь чувствами немыми
И чудной прелестью картин
Природы дикой и угрюмой;
Душа, как прежде, каждый час
Полна томительною думой –
Но огнь поэзии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она прошла, пора стихов,
Пора любви, веселых снов,
Пора сердечных вдохновений!
Недолго спустя, на южном берегу Крыма, он в стихотворении «Чаадаеву» говорит о себе:
…в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень и тишина, и т. д.
И там же в Гурзуфе пишет он великолепное стихотворение «Мне вас не жаль», где, перечислив без сожаления утехи своей бурной юности, говорит:
Но где же вы, минуты умиленья,
Младых надежд, сердечной тишины?
Где прежний жар и слезы вдохновенья?..
Придите вновь, года моей весны!
Его обычная впечатлительность как бы атрофирована. Несколько лет спустя, он так – сам удивляясь своей бесчувственности – рассказывал в письме к Дельвигу (черновом) о своем переезде с Кавказа в Крым. В Керчи он посетил гробницу Митридата. «Воображение мое спало, хоть бы одно чувство, нет – я сорвал цветок для памяти – и на другой день потерял его без всякого сожаления. Развалины Пантикапеи подействовали на мое воображение еще того менее». Ночью, плывя из Феодосии в Гурзуф, он не спал, но когда капитан указал ему вдали Чатырдаг, он не различил его, «да и не любопытствовал». И дальше, среди тех строк, где он описывает свою жизнь в Гурзуфе, есть неоконченная фраза: «Холодность моя посреди прелестей природы…» Только на минуту, в ту бессонную ночь на корабле, ожила его душа при воспоминании о прошлом – и «в очах родились слезы вновь».
