Михаил Волконский
Темные силы

Полная версия

Глава XXVI

Француз остался в трактире недолго, он желал видеть Неву и приглашал с собой Ореста. Но тот не выказал склонности к мирному наслаждению красотами природы, к тому же ему давно известными, и предался удовольствиям, которые были ему более свойственны – их могли ему доставить деньги.

Вернулся он домой поздно ночью мертвецки пьяный и на другой день долго приводил себя в порядок. От вчерашних тридцати рублей осталась только мелочь, да и из той пришлось выдать рябой девке Марфе, чтобы она сходила за водкой для опохмеленья.

Орест чистился и приглаживался, обливал голову водой и с удовольствием вспомнил весело проведенное время. Ему хотелось опять и сегодня провести день так, но для этого ему нужны были средства. Эти средства опять мог дать граф Савищев, которого он вчера мысленно посылал к шаху и на которого сегодня возлагал все надежды. Но для осуществления этих надежд нужно было бы привести графу хоть какие-нибудь сведения. Однако для получения последних требовалось объясниться с Маней. И вот для этого-то объяснения Орест и приводил себя в порядок.

Он улучил минуту, когда Маня была у себя в комнате одна, и отправился к ней, ступая на цыпочках, так как чувствовал себя деликатным.

Маня была поражена его появлением у себя в комнате. Это было строго-настрого запрещено ему и все объяснения между ними происходили в столовой.

– Принчипесса! – заговорил Орест. – Прошу тысячу извинений, но верьте, что важные мотивы заставляют меня нарушить ваше уединение.

– Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не смел входить ко мне! – сердито сказала Маня.

– И я свято хранил завет ваш… но, я говорю, обстоятельства исключительные, и если вы меня прогоните, то будете сожалеть!

– Если тебе нужен гривенник, я тебе дам; уйди только…

Орест замотал головой.

– Не о едином гривеннике будет жив человек, но о многих… и дело не в том: у меня вчера был граф Савищев.

Маня, отошедшая было к окну, обернулась и взглянула на Ореста, спросив:

– У тебя?

– Принимаю этот вопрос за начало дипломатических сношений и потому позволю себе сесть! – проговорил тот, опустившись на стул и положив ногу на ногу. – Да, вчера у меня был граф Савищев; его лучезарное появление произошло в вашем отсутствии и нашего дражайшего родителя тоже. Я был один…

– И ты его принял?

– О, принчипесса!.. На своем веку я принимал даже касторовое масло!

– Да перестань ломаться!.. говори как следует: зачем он приходил?

– Понюхать!.. То есть понюхать не то, как у нас в сенях пахнет, а освидетельствовать, так сказать, атмосферу. Он в вас влюблен, принчипесса, и вы это знаете.

– Что же, он говорил с тобой?

– Это наша тайна! Но я пришел вам сказать: оставьте графа Савищева и займитесь нашим жильцом! Здесь дело будет сходнее… Наш жилец получит огромное наследство…

– А ты откуда знаешь?.. Он тебе рассказывал об этом? – насмешливо спросила Маня.

Ее насмешка относилась к Саше Николаичу.

– Нет, принчипесса, он со мной в интимность не входит… но по Петербургу его разыскивает француз, только вчера приехавший и желающий сообщить ему о наследстве… Так вот, принчипесса…

– Ах, какое мне дело до чужих наследств?

– Послушайте, принчипесса, хоть раз в жизни вы можете поговорить со мною серьезно?.. Известно ли вам, например, кто вы такая?

Маня села у стола, сжала губы и не сразу ответила.

– А тебе известно?

Орест молча кивнул головой.

Наступила минута тишины; ясно было слышно тиканье часов в столовой.

– Говори то, что ты знаешь, – сказала, наконец, Маня.

– Я знаю все, принчипесса, но скажу вам под одним условием: чтобы и вы мне рассказали, зачем вы ездили в рессорном экипаже, ожидавшем вас прямо на перекрестке, на Фонтанку, к господину Сулиме, по имени и отчеству Андрей Львович.

Маня быстро встала со своего места и заходила по комнате.

– Ты лжешь! Никуда я не ездила! – воскликнула она.

– Ездили! – остановил ее Орест.

Маня вдруг густо покраснела и заговорила с нескрываемой досадой:

– Что же, ты следил за мной?.. Этого только недоставало!.. Кажется, до сих пор ты от меня, кроме хорошего, ничего не видел…

– И благодарен, принчипесса, за те гривенники, что вы отпускали мне от ваших щедрот! Но вы всегда были умны и поэтому сообразите, с какой это стати мне было следовать за вами?.. Вас выследил сам граф Савищев, найдя это занятие более подходящим для себя. Даю слово Ореста Беспалова, что это – истина!

Маня взялась за голову и несколько раз провела рукою по лбу.

– Постой… я ничего не понимаю! – сказала она. – Граф Савищев меня выслеживал… и пришел тебе рассказать об этом?

– Не волнуйтесь, ибо в деяниях мудрых сказано: спокойствие – свет, а волнение – тьма!.. Сиятельный граф не конфиденции мне свои выкладывал, а изволил нанять меня, чтобы я следил за вами.

– И ты согласился?

– Давление капитала, принчипесса!

– Но ведь это же мерзость!

– Совершенно справедливо изволили заметить! С одной стороны это – мерзость, но, с другой – я искуплю ее своим благородством. Благородство же мое в том, что я прямо весь перед вами, как невинный щенок, четырьмя лапами кверху. Берите меня всего и повелевайте. Граф Савищев поручил мне допытаться, как и почему вы вчера путешествовали к какому-то Сулиме; скажите мне, что для вас нужно, чтобы я ему сказал по этому поводу?

– Скажи ему просто, что я ездила за работой.

– Поняли, принчипесса, мою игру?.. Я всегда знал, что ваш ум не лишен остроты и равняется вашей красоте… Но граф Савищев не так прост: он навел справки и узнал, что достопочтенный Сулима живет один в своем доме и никаких швейных работ от портних принимать не может.

Маня заложила руки за спину, опустила голову и опять заходила по комнате.

Глава XXVII

– Ты знаешь ли, – сказала она наконец Оресту, – что все это может быть гораздо серьезнее, чем ты думаешь? Дай мне немного подумать и сообразить, как поступить. Ты не знаешь, почему граф Савищев следил за мной?

– Романея! – вздохнул Орест.

– Брось! Говори яснее! – раздраженно проговорила Маня.

– Чувство любви! – пояснил Орест. – Я вам докладывал, что он влюблен в вас.

– Чувство любви!.. – протянула Маня и покачала головой. – Нет, дай мне подумать.

– А долго вы, извините, размышлять будете?.. Когда я могу надеяться на ответ?

– Завтра утром я тебе скажу.

Орест протяжно свистнул и произнес:

– Ждать до завтрашнего утра, принчипесса, – танталовы муки, на которые я не способен!

– Почему танталовы муки?

– Потому что если я сегодня сообщу графу добытые сведения, получу от него соответствующую мзду…

– И много?

– Вчера он мне дал тридцать рублей пожертвования.

– А если я дам тебе деньги, ты подождешь?

– Посмотрим!

Маня подошла к комоду, выдвинула тяжелый ящик, порылась в нем и достала империал.

– Вы уже столь богаты, – воскликнул Орест, – что можете покупать меня золотом?.. Не ожидал, принчипесса!.. До завтра!

– Погоди! – остановила она его. – Ты мне еще не сказал, что тебе известно про меня?

– Я тороплюсь, принчипесса!

– Но мне нужно знать…

Орест приблизился к ней, нагнулся к ее уху, и, обдавая ее перегаром, тихо шевельнул губами:

– Что вы не дочь титулярного советника Беспалова, а графиня Савищева!

– Так это правда? – вырвалось у Мани.

– А вы были осведомлены об этом?

– Да… то есть, нет… Говори, что тебе известно?

Орест нагнул голову и прислушался в сторону столовой: там Беспалов шлепал своими туфлями.

– Нельзя! – сказал Орест. – Изложение требует времени, а родитель может помешать.

– Тогда вот что. Мне все равно надо идти сейчас. Я выйду черным ходом, а ты пройди на улицу через парадную. Ты проводишь меня, и мы поговорим по дороге.

– У меня жажда, и ваш империал просто горит у меня в кармане! – продекламировал нараспев Орест и добавил: – Разве отложить объяснение подробностей нельзя?

– Нельзя. Мне нужно сейчас, иначе я не смогу разобраться! – настаивала Маня очень серьезно и требовательно.

Орест повиновался и, проходя через столовую, видел, как отец, отперев дверцу буфета, запахнув халат и прижав к себе локтем трубку, налил из заветного графинчика рюмку и опрокинул ее в рот.

Проглотив водку, он мельком взглянул на Ореста и демонстративно запер буфет: «А тебе, мол, не дам!»

Орест ответил ему взглядом сожаления.

«Если бы ты знал, – подумал он, – что я вчера протравил тридцать целковых, а сегодня у меня в кармане империал!»

В передней он без смущения надел плащ Саши Николаича, который был у себя в комнате и читал «Санкт-Петербургские Ведомости», и вышел на улицу.

Маня сразу и не узнала его в этом нарядном плаще их жильца: до того в нем изменилась фигура Ореста.

– Что это ты? – удивленно спросила она.

– Чтобы быть достойным вас и не скомпрометировать вашего изящества своим костюмом, слизнул без спроса чужие ризы! – пояснил Орест, довольный своей находчивостью.

Маня опустила вуаль на шляпе и пошла вместе с Орестом.

– Ну, говори скорее! – шепнула она.

– Да ведь рассказ довольно длинен! – начал Орест. – У отца графа Савищева…

– Был брат! – перебила его Маня. – Он был женат на француженке и скрылся по обстоятельствам…

– По обстоятельствам, которые ему грозили виселицей! – бесцеремонно добавил Орест. – Ну так вот-с! У француженки, графини Савищевой, была камеристка, то есть, попросту, горничная девка; но так как и она была француженкою, то ее звали камеристкой. В один прекрасный день эта камеристка оказалась беременной. Вы меня извините, принчипесса, что я называю вещи своими именами, но в деловом разговоре иначе нельзя!

– Да, да, скорее!

– Так камеристка оказалась беременной; от кого и как – пусть будет покрыто мраком неизвестности, но этот мрак неизвестности оказался все-таки настолько благороден и состоятелен, что соблазненную девицу-француженку выдал замуж за титулярного советника Беспалова, чтобы дать имя ребенку. А невинный младенец сей, получивший имя Беспалова, ваш покорнейший слуга! Но это только так, кстати! Дело совсем не в этом. А сущность всего интереса для вас заключается в чувствительности этой самой камеристки, а впоследствии госпожи Беспаловой. Когда она узнала, что ее бывшая госпожа скончалась, родив дочь, которую отдали в воспитательный дом, потому что ее отец бежал, а родственники не хотели ее признавать, она, с согласия мужа, Беспалова, взяла девочку и воспитала ее как родную дочь. Это были вы, лучезарная принчипесса, которая, насколько я мог судить, еще недавно ничего не подозревала…

Маня, сильно взволнованная, шла так быстро, что Орест едва поспевал за ней.

– Я солгала, я ничего не знала до вашего рассказа! – с трудом выговорила она.

– Тем приятнее для меня, что я вас смог обогатить такими ценными сведениями! – поклонившись, промолвил Орест.

– Но достоверны ли они?

– Вполне! Когда все это происходило, мне было семь лет и все переговоры шли при мне. Думали, что я ничего не понимаю, но я и в детстве отличался своими выдающимися способностями, и все это помню, как вчера!

– Так что, Беспалов недаром называет меня своей воспитанницей? – спросила Маня.

– Как видите, моя краса! Из всех нас, составляющих население его палаццо, один только Виталий его подлинное детище.

Они уже завернули с Невского на Фонтанку и Маня остановилась у ворот дома, который, как легко догадался Орест, принадлежал Андрею Львовичу Сулиме.

– Благодарю, – сказала она, – мне надо зайти в этот дом.

Орест снял картуз и галантно произнес:

– Не смею вам мешать, принчипесса, поступайте, как вам заблагорассудится… Вы предупреждены обо всем!

Проговорив это, он грациозно раскланялся и, картинно задрапировавшись в плащ, удалился, довольно правдоподобно избражая собою действующее лицо французского таинственного романа.

Глава XXVIII

Маня проворно юркнула в ворота и прошла в подъезд во дворе.

– Доложите обо мне сейчас же Андрею Львовичу! – приказала она встретившему ее в подъезде лакею.

Лакей с сомнением оглядел ее.

– Доложите!.. Разве вы не помните, я вчера приезжала сюда, в здешней карете, – торопливо объяснила Маня. – Доложите… он уже знает… Скажите, что по очень важному делу.

Лакей пошел докладывать, быстро вернулся и сказал:

– Пожалуйте, просят!

С сильно бьющимся сердцем Маня вошла в кабинет Андрея Львовича. Это был богатый кабинет, с ковром во всю комнату, с дорогими книжными шкафами, с зелеными штофными портьерами, темными старинными картинами и бронзовыми статуэтками. Сулима сидел за столом и писал.

– Вы знаете, что я узнала сейчас? – сразу же приступила Маня. – Вы сказали мне не все… Вы мне сказали, что сделаете меня наследницей состояния графини Савищевой, если я вам уступлю половину всего, а ведь я – наследница на самом деле, потому что я…

– Погодите, погодите, моя милая барышня, – спокойно остановил ее Андрей Львович. – Что такое?.. и откуда вы узнали?

– Вы мне рассказывали, что дочь разжалованного графа Савищева была отдана в воспитательный дом и след ее потерялся навсегда… вы мне рассказывали это?

– Да, рассказывал.

– И говорили, что можете поставить меня на место этой дочери, потому что я подхожу по годам и по имени.

– И это я говорил, – согласился Сулима.

– Ну, а теперь я узнала, что я – на самом деле эта якобы потерянная в воспитательном доме дочь…

– От кого же вы узнали это?

– Если я вам это скажу, то раскрою свои карты!

– А вы хотите их скрыть?

– Зачем рассказывать лишнее? Отчего вы мне не сказали, что я – настоящая дочь графа Савищева?

– Для того, чтобы тоже не говорить лишнего! – улыбнулся Андрей Львович. – Впоследствии я бы вам это сообщил!.. Но раз уж вы узнали, делать нечего!

– И напрасно скрывали! – возразила Маня, – Теперь я буду действовать с более легким сердцем, потому что чувствую за собой право, а то я было уже испугалась!

– Испугались?!.. Чего? – воскликнул Сулима.

– Вы мне сказали, что нам необходимо иметь метрическое свидетельство Анны Петровны и что оно лежит в ее туалете в незапертом ящике. Вам во что бы то ни стало необходимо было, чтобы я доставила его вам. Я это сделала и вчера приезжала сюда и привезла его вам в вашей карете.

– Ну, что же? Если это и было страшно, то уже прошло… чего же тут пугаться?

– Но свидетельство я взяла из ящика после того, как его туда положил молодой Савищев; и вдруг сегодня оказалось, что он вчера следил за мной, видел, как я села в карету и как подъехала к вашему дому.

Андрей Львович внимательно выслушал Маню и затем спросил ее:

– Он сам вам это рассказал?

– Не мне, а Оресту Беспалову, которого он подкупил, чтобы тот разузнал, зачем я к вам ездила, и сообщил ему.

– Ну, а Орест Беспалов?

– Нашел более выгодным вступить в сделку со мной. Он признался мне во всем и спрашивает, что я должна сказать ему для сообщения графу Савищеву в виде результата своих якобы розысков?.. И я, прежде чем ему ответить, пришла посоветоваться с вами.

– Вы поступили очень разумно! – одобрил Сулима. – Я все более и более убеждаюсь, что вы – верный человек и с вами можно иметь дело! Когда вы обещали дать ответ?

– Завтра утром.

– Так завтра утром напишите маленькую записочку графу и назначьте ему свидание хоть в Летнем саду, что ли, а эту записку пусть ему передаст Орест Беспалов.

– Но Савищев обещал ему за сведения деньги.

– Дайте вы их ему. У вас хватит? Или дать вам еще?

Маня потупилась.

Андрей Львович вынул из стола пачку ассигнаций и передал ей, сказав:

– Все равно, когда вы станете богатой, тогда сосчитаемся!.. А графу при свидании скажете, что были у меня по поводу наследства Оберланда, но что это – огромная тайна, которую вы открываете только ему, по особенному расположению. Можете вставить что-нибудь относительно того, что я принадлежу к ордену иезуитов и интересуюсь вами потому, что ваша мать, то есть жена титулярного советника Беспалова, была католичкой… Ну, а что же ваш жилец?

– О нем у меня тоже есть новости! – ответила Маня.

– Какие же?

– В Петербурге сейчас есть какой-то француз, приехавший из-за границы, который разыскивает его, чтобы сообщить ему о наследстве.

Андрей Львович выпрямился, поджал губы и нахмурил брови.

– И давно приехал этот француз?

– Только вчера.

– И уже успел повидаться с Николаевым?

– Кажется, нет… даже наверное нет, потому что тот непременно сообщил бы мне об этом. Этого француза видел Орест…

– Где же встретился Орест с этим приезжим?

– Должно быть, в трактире, потому что, кроме трактира, он нигде не бывает.

– Хорошо, милое дитя, благодарю вас! Идите же и сделайте все, как между нами условлено! – сказал Сулима.

Спровадив Маню с некоторой поспешностью, Андрей Львович нервно дернул за сонетку и приказал появившемуся лакею:

– Как можно скорее карету!..

Глава XXIX

Когда карета была подана, Сулима быстро вскочил в нее и коротко крикнул кучеру:

– К Желтому!..

У Крыжицкого ему сказали, что Агапита Абрамовича нет дома.

– Он должен быть! – настойчиво произнес Андрей Львович. – Именем Белого я говорю, чтобы он сейчас же был тут!

Через некоторое время в кабинет, куда никого не спрашиваясь проник Сулима, вышел из шкафа Крыжицкий.

– Простите! – сказал он, – Но я был занят в моей лаборатории.

– Знаю я твою лабораторию! – усмехнулся Андрей Львович, которому была известна, очевидно, и находившаяся за лабораторией турецкая комната. – Скажи мне лучше, внимательно ли ты следишь за порученным тебе Николаевым?

Крыжицкий пожал плечами и ответил:

– Ну конечно, внимательно. Он по-прежнему живет у Беспалова, недавно был в гостях у Леки Дабича, который хочет втянуть его в прежнюю среду, и при всем этом он еще более, чем когда-нибудь, влюблен в красивую воспитанницу Беспалова.

– Ну, а знаешь ли ты, что вчера в Петербург приехал некий француз, который ищет Николаева, чтобы сообщить ему о завещании отца?..

– Нет.

– Вот то-то же!

– Но кто этот француз?

– Вернее всего, старый камердинер завещателя, и если он найдет Николаева в Петербурге и расскажет ему, что его отец умер и оставил ему по завещанию все наследство, все состояние, то Николаев запросто может отправиться во Францию и получить наследство помимо нас. А там взыскивай с него по расписке!.. Необходимо, во-первых, чтобы он думал, что получение его наследства вовсе не так просто, а, во-вторых, чтобы он, убежденный в сложности дела, получил состояние через нас. Только тогда мы будем обеспечены и уверены в том, что на нашу долю придется половина.

– Я все это понимаю! – сказал Крыжицкий. – И понимаю, что нужно во что бы то ни стало помешать французу – кто бы он ни был, камердинер или кто другой – увидеться с Николаевым. Но для этого нужно знать, откуда получено известие о приезде француза?

– От Ореста Беспалова.

– Этого довольно! Все будет сделано! – решительно произнес Агапит Абрамович.

Сулима, улыбаясь, покачал головой, затем спросил:

– Что ты намерен делать?

– Прежде всего узнать от Беспалова, где этот француз? – ответил Крыжицкий.

– А если он не скажет?

– Дам ему денег.

– Сколько?

– Ну я не знаю… сколько понадобится.

– А если их понадобятся сотни?

– Дать их ему.

Андрей Львович опять покачал головой и сказал:

– Где твоя прежняя сообразительность? Восточные курения слишком затуманили ее!.. Пропадешь ты благодаря своей турчанке!

– Я не понимаю, в чем тут может быть ошибка! – начал было высказывать свои соображения Агапит Абрамович.

– В том, – перебил Сулима, – что Орест Беспалов, получив сотни, станет кутить и швыряться деньгами и в первый же раз, когда он, пьяный, попадет в полицию, у него потребуют отчета в том, откуда у него столько денег, а это нам крайне невыгодно.

Крыжицкий стукнул рукой по столу и воскликнул:

– А ведь это правда! В самом деле, у меня ясность мыслей затуманилась… Значит, надо действовать иначе!.. Сегодня же увезу Николаева из Петербурга!

– Это средство сработало бы лучше, но он никуда не поедет из Петербурга.

– Может, его уговорить, что это необходимо для его дела.

– Едва ли! – сказал Сулима, – Он не захочет оставлять Петербург и расставаться с любимой девушкой. На влюбленных трудно подействовать рассудительными убеждениями!

– Тогда что же делать?.. Время терять нельзя!

– Нужно поступить самым простым и верным поэтому способом. Француз остановился в гостинице, а их не так уж и много в Петербурге, и если все цвета пойдут по ним, то легко смогут найти всех французов, приехавших вчера в Петербург, если бы их приехало даже несколько. А найдя, нетрудно распознать, который из них нам нужен, и затем легко поступить по обстоятельствам!.. Берись сейчас же за дело, а я дам знать остальным.

– Фиолетовый, кажется, болен! – сказал Крыжицкий.

– На всякий случай, я к нему проеду сам. А, впрочем, и шестерых вас будет достаточно!

На этом они расстались.