Михаил Волконский
Темные силы
Глава LVII
Наступили длинные зимние вечера, выпал снег, каналы Голландии замерзли и на их льду показались конькобежцы, старые и малые, живо скользя и заменяя этим способом передвижения обыкновенную ходьбу. Оголенные, обледенелые ветки стучали за окном. В широком камине, похожем на старинный очаг, пылали дрова.
Саше Николаичу нравились эти скучные, однообразные вечера, хотя и были они тоскливыми и навевали невольную грусть. Но это соответствовало его настроению и он не тяготился своим пребыванием на мызе, главным образом потому, что это пребывание вовсе не было принудительным и он мог каждую минуту по собственной воле прекратить его. Он читал, курил, беседовал с Тиссонье и изредка бранился с Орестом, когда тот уж чересчур предавался своей слабости.
Однажды вечером Саша Николаич сидел в креслах и рассеянно следил за причудливыми извивами красно-желтого пламени в камине, дрожавшими, исчезающими и появляющимися вновь.
Орест лежал на ковре на полу и грелся, находя такое положение тела для себя наиболее удобным, ввиду отсутствия дивана.
– Знаете, что я вам скажу, гидальго, – лениво начал он, не подымая головы: – Мы, должно быть, имеем с вами преглупый вид жертв, обреченных на заклание. Не знаю, как я, а вы положительно похожи на унылого жертвенного теленка. Позвольте мне вас увенчать как жертву цветами моего красноречия? – Он приподнялся и сел на ковре, поджав под себя ноги по-турецки. – Позвольте мне сказать вам, – ударил он себя кулаком в грудь, – все, что накопилось здесь! Первое, что меня гложет, – тоска!
– По родине? – улыбнулся Саша Николаич.
– Нет, по бильярду!.. Пробовал я ее топить в вине, но не помогает. И, наконец, если всецело предаться вину, можно совсем спиться!
– Да вы уж, кажется, дошли до этого!
– Нет, гидальго, когда Орест сопьется, он чертиков ловить будет, зеленых крокодилов увидит… белых слонов… а пока еще сие приятное общество меня не посещало! Как можно спиться?.. Я ведь тоже с понятием потребляю спиртной напиток, отравляющий алкоголем!.. Так вот, если вы вникли в мое рассуждение, то почувствуйте силу моего предложения! Поедем в такой город, где есть бильярд!
– А в Россию вам не хочется?
– Видите ли, гидальго! – ответил Орест. – Я должен признаться, что в России не только лучшие бильярды, но и самая правильная игра!..
– Неужели? – спросил Саша Николаич.
– Уверяю вас! Там можно и кием вильнуть два раза, и шарик, в случае чего, рукавом задеть! А в заграничных палестинах из-за таких пустяков придираются! Я было попробовал в Германии…
– Ну, и что же?
– Чуть не побили!.. Конечно, антагонизм рас!.. Их было десять немцев, а я – один русский, и потом они в своей стране, а я – пришелец!.. По-моему, это было не гостеприимно!.. То ли дело в России!.. Там даже частного пристава обыграть можно!.. А, подумайте, какое высокое общество!.. Эх! – с некоторым вдохновением воскликнул Орест. – Теперь там, на далеком севере… В Петербурге щелкают в трактирчике шарики… Как это?.. Шар шаром дуплетом в угол!..
– Вам, значит, в Россию хочется? – спросил его Саша Николаич.
– А вам разве не хочется? Ну, побыли за границей… пожевали, да и за щеку!.. А теперь, по санному пути – расчудесное дело! И потом тоже, вы думаете, мне не тяжело?..
– Тяжело?!.
Орест средним суставом пальца ковырнул себе глаз, как будто там были слезы, и воскликнул:
– А родителя не видеть!..
– Да насколько я знаю, вам это все равно! – возразил Саша Николаич.
– Значит, этим я не смогу тронуть ваше чувствительное сердце? – спросил Орест. – Тогда наплевать!.. Мы и без родителя другие предлоги найдем!.. Я так полагаю, что вы, собственно, против поездки в Россию ничего не имеете… Только ваша инертность не позволяет вам решиться! Все со дня на день откладываете! Сколько раз я вам говорил, гидальго, что ваша инертность вас погубит!.. Бросьте, начните новую жизнь! Уж, хоть напейтесь как следует!.. Все-таки это будет порыв. Возьмите пример с меня… Хотите я напою вас вдребезги?.. Не желаете?.. Тогда одно средство!.. Я увожу вас в Россию! Завтра же вашим именем делаю все нужные распоряжения и прошу меня слушаться!.. Потом сами же меня благодарить будете!
Но Саша Николаич остановил его вопросом:
– Да чего это вы так усердствуете сегодня?
– Ах, гидальго, иначе нельзя!.. Надо честно отрабатывать свой хлеб!
– В каком это смысле?
– А в том, что я получу приличное вознаграждение, если уговорю вас поехать в Россию.
– От кого?
– От поющего тенором турецкого евнуха, состоящего при живой мумии – турчанке. Ему, видите ли, с этой особой нужно возвращаться в Петербург и он в последний раз, когда мы были в городе, посулил ублаготворить меня, если я уговорю вас ехать туда тоже… Он боится пускаться в такое далекое путешествие, не зная языка и обычаев европейских стран. За ним тут и мальчишки уж по улицам бегают!.. Вот хитрый евнух и соблазнил меня подкупом, а я ему предался и готов, как верный раб, тут же предать своего господина!.. Итак, гидальго, айда в Россию!
– Ну, это же еще не сказано! – улыбнулся Саша Николаич.
– Гидальго! – укоризненно протянул Орест, вставая со своего места и вытягиваясь. – Да ведь мой-то гонорар пропадет тогда! Не могу же я испытывать исключительное давление вашего капитала над собой!.. Итак, завтра же я приступаю к распоряжениям…
Он сделал величественный жест рукой и удалился, а назавтра, действительно, приступил к распоряжениям.
Саша Николаич в том ему не препятствовал.
Глава LVIII
Прошло более полугода с тех пор, как Андрей Львович Сулима отправил Желтого и Фиолетового в Крым и теперь действовал в Петербурге только при помощи пяти человек, носивших остальные цвета. Однако интересных дел здесь у него не было, да он как-то особенно не гонялся за ними.
Маня жила у него в доме как у своего попечителя.
Выдался майский день, настолько теплый, что они вышли на балкон и сидели там после обеда.
– Когда же мы, наконец, поедем за границу? – спросила Маня, увидев издали завернувшую на Фонтанку карету с увязанными на ней вещами, сильно забрызганную грязью дорог. – Вот если бы нам в такую же хотя бы карету сесть и двинуться!
– Хоть в такую карету! – повторил Андрей Львович улыбаясь. – Да лучше такого экипажа и желать нельзя! Это великолепный дормез!
В это время карета подъехала к их дому и остановилась у ворот.
Из нее вышел господин в дорожном плаще и шляпе. Он поднял лицо по направлению к балкону, увидел Сулиму и решительным шагом вошел в ворота.
Андрей Львович тоже увидел его и, быстро сказав Мане: – Это ко мне! – ушел навстречу гостю.
Встретил он его на лестнице.
– Ромео Паццини! Неужели это вы? – спросил он на итальянском языке, звучно и красиво отчеканивая слова.
Облик приезжего весьма мало соответствовал поэтическому имени Ромео. Годами он был не молод, станом далеко не строен и черты его были резкими. В особенности нос придавал ему, загнувшись словно клюв, сходство с вороном. Волосы у него были так ровно и густо черны, что не могло быть никакого сомнения в том, что он их красит.
Паццини поднялся по лестнице и, не здороваясь, сказал тоже на итальянском языке:
– Я к вам прислан из Парижа и явился прямо с дороги. Мне нужно сейчас же переговорить с вами.
Андрей Львович кивнул на кабинет головой и повел его к себе.
Тут Паццини вынул кокарду, составленную из всех семи цветов, с белым помпоном посередине и надел ее.
Сулима достал свою белую и тоже надел ее.
– Значит, разговор будет официальным? – спросил он.
– Совершенно! – ответил гость.
– Я слушаю! – воскликнул Андрей Львович и откинулся на спинку кресла.
Паццини тотчас же заявил ему:
– Тобою недовольны в Париже, и я прислан сюда, чтобы сменить тебя!
– Вот как? – воскликнул Андрей Львович и спросил: – А за что же?
– Хотя Верховный совет общества не обязан давать отчет в своих действиях членам, но я скажу тебе, что, вероятно, ты и сам сознаешь, что действия в Петербурге были слишком небрежными. Но главное недовольство тобой за дело по наследству кардинала Аджиери. Упустить такой случай!
– Так! Значит, интрига против меня из Крыма имела-таки свой результат!..
Паццини как будто немного удивился, но продолжал:
– Откуда бы ни были получены сведения, но, повторяю, упустить такой случай было ошибкой!
– Так что же не поправили этой ошибки Желтый и Фиолетовый, отправившиеся в Голландию без моего разрешения? – спросил Андрей Львович.
– Один из них был убит, второй умер, – ответил Паццини. – Но едва ли и такие опытные агенты, как они, могли поправить дело!
– Они его испортили, насколько могли! Николаев знает теперь больше, чем это следовало бы ему. Совет сам виноват, зачем не дал мне полных сведений о наследстве Аджиери!
– Теперь уже поздно рассуждать об этом!
– Рассуждать никогда не поздно! – возразил Сулима, – Хотя дело испорчено не по моей вине, но я поправлю его. Николаев под наблюдением преданного мне человека едет в Петербург и скоро будет здесь.
– Ты думаешь, что возможно что-нибудь еще сделать? – спросил Паццини.
– Возможно, если не забывать главного средства: людской психологии. На Николаева можно подействовать с этой стороны и у меня уже собрано все, что нужно для этого.
– Но, к сожалению, тебе не придется уже действовать! Тебе велено вернуться в Париж!..
– Мне велено?! – вдруг повысил голос Андрей Львович. – Да неужели ты думаешь, мой наивный друг Ромео, что можно так легко приказывать мне и повелевать мной?
– Однако если ты захочешь идти против совета… – попробовал возразить Паццини.
– Это совет сам хочет идти против меня, не зная, очевидно, кто я такой. Сознаюсь, я думал, что они там настолько проницательны и настолько все-таки осведомлены, что знают, с кем имеют дело!..
– Послушай! – остановил Сулиму Паццини, никак не ожидавший встретить с его стороны такой отпор. – Ты говоришь со мной как власть имущий!
– Я говорю так, потому что это мое право!
– Но власть над советом имеет только один!..
– Да, один, который, когда восемнадцать лет назад общество «Восстановления прав обездоленных» пришло в полный упадок, спас его своей находчивостью!
– Да, это был аббат Велла, избранный за это в верховные вожди.
– Но он был предан, посажен в тюрьму…
– И бежал оттуда, – закончил фразу Паццини. – А дальше о нем никто не имел никаких сведений. Неизвестно, жив ли он…
– Но неизвестно также и то, умер ли он?
– Поэтому и не было избрано другого верховного вождя. Даже предатель Веллы, Симеон Ассемани не был отыскан.
– Симеон Ассемани получил заслуженную кару от руки убийцы, – сказал Сулима. – И если ты хочешь знать, то вспомни убийство Крыжицкого.
– Крыжицкий был Симеоном Ассемани?! – изумленно спросил Паццини.
– А вы там, в Париже, не знали этого, как не знаете и где аббат Велла? Ну, так я объясню это тебе!
Сулима расстегнул жабо на груди, достал висевшую у него на шее сафьяновую сумочку и вынул из нее сложенный в несколько раз пергамент.
– Читай! – сказал он, развернув и показав пергамент Паццини, но не выпуская его из рук.
– Ты… аббат Велла?! – тихо произнес Паццини, пораженный и смущенный вместе.
– Теперь ты убедился, что я имею власть приказывать? – произнес Сулима.
– Но отчего же ты до сих пор скрывался?.. Отчего не объявил себя в Париже, приняв управление всеми делами?
– Я управлял незаметно для вас и дела до сих пор шли недурно, – стал объяснять Андрей Львович. – Но поехать туда, к вам… Нет, я слишком стал осторожен для этого!.. Преданный раз, вторично я не дам провести себя!.. Вам нужно было утвердиться здесь, в этой стране, далеко лежащей к северу, и теперь, когда я настолько крепок здесь, что могу не бояться вас, теперь я вам открыл себя, и ты, Ромео Паццини, как ты есть, отправишься сейчас же в своей карете назад и с такою же поспешностью, как ты это хотел сделать со мной, сменишь моим именем председателя верховного совета и сам займешь его место.
– Позволь мне хоть денек отдохнуть! Дороги, в особенности в России, ужасны!..
– Я не могу тебе дать ни дня, ни часа, ни минуты! – твердо сказал Сулима-аббат Велла. – Ты должен отправиться не медля!
Паццини покорно повиновался. Не уходившая с балкона Маня видела, как приехавший вышел из ворот, сел в свою карету, и она, сдвинувшись, закачалась на своих рессорах.
– Кто это был? – спросила Маня у вышедшего на балкон Андрея Львовича.
– Один дурак, – засмеялся он, глядя вслед удаляющейся карете, – которым я заменил другого, слишком умного.
Маня ничего не поняла, но не стала расспрашивать дальше. Она по опыту уже знала, что Андрей Львович все равно не расскажет того, чего не захочет.
Глава LIX
Орест, как только приехал в Петербург вместе с Сашей Николаичем, который остановился в гостинице, первым делом отправился в трактир, свое заветное заведение, даже не заглянув в дом титулярного советника Беспалова.
В трактире он нашел много перемен. Во-первых, над бильярдом висела теперь новая лампа. Старую разбил пьяный купец, справлявший поминки по своему родителю. Из трех половых остался только один. Из былых посетителей осталось мало, но зато явились новые.
Один такой, с видом завсегдатая, хиленький, худенький сидел в темном углу бильярдной.
– Ставь шар-р-ры Оресту Беспалову! – скомандовал Орест входя, и так испугал своим окриком состоявшего при бильярде мальчишку, что тот опрометью кинулся исполнять приказание.
Орест нашел на стойке свой прежний кий, который был ему замечательно по руке, и, войдя в прежнюю атмосферу, огляделся, с кем бы сыграть поскорее, но, кроме хиленького, сидевшего в углу, никого не было.
Орест поморщился. Он не любил играть с неважными игроками, но ему очень хотелось попробовать свой удар на знакомом бильярде и он сказал хиленькому:
– Сыграем что ли?.. или на наличные!
Хиленький поднял голову, а Орест разинул рот и чуть было не выронил из рук кия.
– Да никак это ваше сиятельство, граф Савищев?.. – воскликнул он, едва узнав в хиленьком, потертом человечке прежнего молодого графа.
– А вы, кажется, Орест Беспалов? – проговорил Савищев, неловко поворачиваясь, как это делают любители в театре, когда они в первый раз попадают на сцену.
– A vos services!..[11] К вашим услугам! – расшаркался Орест. – Ну что, сыграем?
Савищев вытянул шею и медленно потер руки.
– Я пожалуй… только…
– Что только?..
– Нет, ничего, сыграем, если хотите!
И Савищев, стараясь быть развязным, как бы всем своим существом говоря: «Ну да, что ж такое?.. хочу, вот так и делаю!» – направился к стойке и взял первый попавшийся кий.
– Нет, позвольте! – остановил его Орест. – Деньги в лузу!.. Мы играем на франк?.. то есть, четвертак?.. Пожалуйте сюда двадцать пять копеек!
– Все равно, я потом отдам! – небрежно уронил Савищев.
Орест положил кий.
– Нет, так, ваше сиятельство, не ходят! Бильярдная игра – дело серьезное!..
Савищев передернулся и тотчас же спросил:
– Да у вас, у самих-то, есть деньги?
– Сколько угодно! – воскликнул Орест, вынул кошелек из кармана и постучал им о борт бильярда.
Савищев вдруг быстро подошел к нему и, схватив его за рукав, с беспокойною суетой, став вдруг очень похожим на мать свою, заговорил с загоревшимся взором:
– Это она дает вам деньги?.. Скажите, пожалуйста, вы видели ее?.. Да?.. Это она вам дает?
Орест прицелился на него взглядом, покачал головой и произнес:
– Нет! Он!..
– Какой он? – перебил его Савищев. – Я вас спрашиваю… про Маню. Про Марию…
Орест протяжно свистнул и провел рукой по воздуху для обозначения дальности расстояния, а затем сказал:
– Принчипесса возвысилась на такую ступень общественной лестницы, что нам не достать ее, хотя, правда, мы и сами теперь не то, что медведь в трубку наплевал, а до некоторой степени взысканы судьбой, благодаря известному вам Саше Николаичу.
Савищев сжал губы.
– А его дела поправились? – спросил он с нескрываемой завистью.
Орест пожал плечами и ответил:
– Я в его дела не вхожу… больше потому, что он, правда, сам мне о них не сообщает.
– Что же вы? – спросил Савищев. – Состоите теперь при нем?
– То есть, позвольте, бутон мой!.. как это я состою?.. Мы с Сашей Николаичем – друзья, и он делится со мной всем, как бы я делился с ним, если бы у меня было, а у него – нет. Круговая дворянская порука… и только! Желаете, к примеру, выпить?.. Мой кошелек к вашим услугам!.. Хотите вина и фруктов?.. Человек! – крикнул он. – Принеси нам водки и соленых огурцов!
При виде принесенной водки Савищев совсем ослабел. Он с жадностью, дрожащей рукой, поднес полную рюмку ко рту и медленно стал запрокидывать ее, как бы высасывая пьяную влагу, как это делают настоящие пьяницы.
И этот бывший граф, еще полгода назад завтракавший в ресторане, с наслаждением пил теперь водку в плохоньком трактире на счет Ореста Беспалова, предаваясь этому занятию до тех пор, пока оба не дошли до бесчувствия.
Глава LX
Громадно же было удивление титулярного советника Беспалова, когда он утром услышал в коридоре, за шкафом, не то сопение, не то храп, свойственный обыкновенно Оресту.
Беспалов заглянул за шкаф, где стояло нетронутым логовище Ореста, как только он оставил его, и увидел в нем самого Ореста, продиравшего глаза и отдувавшего свои трепаные усы.
Первое, что пришло в голову титулярному советнику, было то, что это ему померещилось, и он стал креститься.
– Что это вы молитесь на меня?.. или не нашли другого образа?.. – промычал Орест, чмокая губами и поднимаясь.
– Орестик! Голубчик… ты?.. – обрадовался Беспалов, по привычке распуская полы халата и приседая.
– Я-то я… – произнес Орест, – но позвольте, неужели все остальное было сном? гашиш?
– Что ты говоришь? – спросил титулярный советник.
– Секта изуверов… дурман… – отозвался Орест.
Титулярный советник боязливо попятился.
– Позвольте, родитель! – стал рассуждать Орест. – Я уезжал?
– Уезжал.
– Шесть месяцев тому назад за границу?
– Шесть месяцев тому назад за границу.
– Значит, все это не было сном? Но тогда как же я-то очутился здесь сейчас?
Беспалов так широко развел руками, что ударил трубкой по шкафу, и произнес:
– Не знаю!
– А я знаю теперь, сообразил! – воскликнул Орест. – Вчера я был пьян…
– Неужели только вчера, Орестик?
– Нет, и в другие дни тоже, по это не важно, а суть в том, что я был именно вчера пьян и напился в стародавнем трактире. Затем все понятно. В пьяном беспамятстве и бесчувствии я прошел по прежней инерции из трактира сюда по знакомой дороге.
– Ночью? – спросил титулярный советник.
– Разумеется.
– Но как же ты в дом-то вошел?
– В окно, по привычной своей дороге, – ответил Орест. – Я делал это машинально, как говорят поэты. У вас окно в кухне до сих пор, значит, без задвижки, на честное слово запирается…
– Да неужели без задвижки?
– Да-с, и отворить его при сноровке легко… Вот что значит привычка! – с некоторым восхищением продолжал Орест. – Попал по инерции…
– Ну, и, надеюсь, теперь останешься с нами?
– Ни-ни! Как же я могу покинуть Сашу Николаича? Священное чувство дружбы не позволяет мне этого!..
Беспалов растерянно стал переминаться с ноги на ногу.
– Как же, Орестик? А мы так ждали тебя!.. Знаешь, как мы хорошо жили прежде, и ты, и Маня, а теперь… Я очень тосковал, Орест… И Виталий…
– А, Виталий! – проговорил Орест. – А что с ним?
– Сидит в столовой. Пойдем к нему… Они вошли в столовую.
– Виталий! – сказал титулярный советник. – Орест вернулся…
– Слышу! – отозвался из своего угла Виталии.
– Почему же ты слышишь?
– Винным перегаром запахло.
– Ты не рад видеть брата? – спросил титулярный советник.
– Я не вижу его…
Беспалов спохватился.
– Ну, я не то сказал… Раздражительный он стал, нынче, – обернулся он к Оресту и показал на Виталия, – Ты бы сказал ему что-нибудь…
– Да что я ему скажу? – спросил Орест, явно нацелившийся взглядом на Виталия. – Я тебе привез из-за границы часы, – сказал он все-таки.
– А на что мне они?
– Часы, брат, особенные! с «репетицией» это называется. В любой момент нажмешь пружинку, они тебе отобьют сейчас же часы и минуты – и смотреть не надо.
– Стенные? – спросил Виталий…
– Нет, карманные, золотые…
– У моего камердинера будут такие часы, – глух произнес Виталий, но сейчас же добавил: – А где же они?
– Дома. Схожу, принесу, – ответил Орест.
– Как же ты говоришь «дома»! – воскликнул титулярный советник. – Твой дом тут, Орест… Ты, может, хочешь рюмку водочки, опохмелиться?
И, не зная, чем еще ублажить Ореста, он отпер буфет, достал заветный графинчик и подал его и рюмку.
Для Ореста не существовало ничего священного. Он, вместо того, чтобы налить водку в рюмку, стал бесцеремонно, к ужасу титулярного советника, пить прямо из горлышка графинчика.
– Погоди, ты не все! – не утерпел Беспалов.
– Не бойтесь, оставлю, – успокоил его Орест, ставя графинчик на стол. – Вы знаете судьбу Наполеона Бонапарта? – торжественно спросил он у титулярного советика.
Тот присел только, распустив полы.
– Наполеон у меня камердинером! – сказал Виталий.
– Вот как! – удивился Орест. – Ну, так видите ли, этот Наполеон из простого корсиканца стал императором и еще может возвыситься даже до камердинера великолепного Виталия! Я на такое возвышение, конечно, не рассчитываю, но все-таки не желаю прозябать у вас за шкафом…
– Я тебе комнатку отведу, что мы сдаем, в ней же никто не живет, – предложил Беспалов.
– А харчи?
– Харчи у нас хорошие. Намедни я соорудил рассольню…
– Я говорю, милостивец, насчет вина и елея, – пояснил Орест. – Теперь мне полное раздолье…
– Неужели ты нас променяешь на вино?
– Поменял же Наполеон родительский дом на пушечный дым и гром барабанов. Эти смертоносные орудия, на мой взгляд, гораздо отвратительнее невинного вина. Замечаете вы прелесть каламбура в словах «невинное вино»? Будь я дюк Ришелье или что-нибудь в этом же роде, и, наверное, этот каламбур повторился бы в истории!
– Ты уходишь, Орест? – спросил Беспалов-младший.
– Ухожу, Виталий.
– Опять надолго?
– Нет, я вернусь скоро.
– И принесешь часы?
– Ах, да, часы… принесу!.. Впрочем, вот что, почтенный муж! – обратился Орест к титулярному советнику. – Помните такой уговор: когда я буду пьян, то буду являться к вам на ночлег! Потому что понимаю, что в гостинице, где я остановился, в таком виде являться неудобно!
– Вот и отлично! – воскликнул Беспалов. – Значит, ты у нас будешь ночевать каждый день!.. Я дам тебе ключ от парадной двери, чтобы ты мог зайти, когда захочешь…
– Нет! – возразил Орест. – Привычка – мать всех пороков или как это там говорится, но парадной двери я не найду пьяный. Кухонное окно – дело другое! Итак, с величайшим почтением и глубокой преданностью имею честь быть, как пишут в официальных письмах!..
