Михаил Волконский
Темные силы
Глава LXV
– Что с вами, миленький? – стала спрашивать Анна Петровна, забеспокоившись и не понимая, что случилось. – Голубчик, что же это с вами? – повторила она. – Говорите, ради Бога!
Саша Николаич отнял руки от лица и оно у него было такое радостное и такое счастливое, что Анна Петровна сама заулыбалась, взглянув на него.
– Если бы вы знали, графиня, что со мной делается! – воскликнул он.
– Да я вижу, миленький, но понять ничего не могу! Почему вас так обрадовало это письмо?
– Потому что оно вернуло мне спокойствие и сделало меня богатым!
– Я все-таки ничего не понимаю, миленький! Вы мне толком скажите…
– Ну, хорошо! Я скажу вам. Ведь это письмо написано кардиналом де Роганом аббату Жоржелю, который был его секретарем!
– Да… аббату Жоржелю!
– Этот аббат Жоржель – мой отец!
Анна Петровна вдруг тихо ахнула и суетливо замотала своей сухонькой седой головкой из стороны в сторону. Потом она, легко засеменив, кинулась в сторону и возвратилась к Саше Николаичу опять, взяла его обеими руками за голову и жадным, пристальным взглядом стала напряженно смотреть ему в лицо.
– Как я не заметила этого раньше?! – тихо произнесла она, опуская руки. – Похож на него, вылитый отец!..
У взволнованного и без того Саши Николаича спутались мысли и он, сам не зная почему, пробормотал:
– Да! Все находят, что я похож на отца!
Хотя, кроме старого француза Тиссонье, других из этих «всех» никого не было, Саша Николаич не знал в эту минуту, что говорил.
– А мать? Мать? – повторила Анна Петровна. – Вы слышали о ней что-нибудь?
– Я знаю только, что я родился от русской, в Амстердаме в 1786 году.
Голова Анны Петровны затряслась и конвульсивная дрожь пробежала по всему ее телу. Она хотела снова поднять свои дрожащие руки, но они бессильно упали.
Сейчас же, словно новый прилив жизни и бодрости охватил ее, она с внезапной силой почти крикнула:
– Так это он!.. Это – ты?! Ты… мой миленький Саша?
Она бросилась к нему, охватила его, притянула к себе и прижалась к нему, и беззвучные, страстные рыдания заколыхали ее всю.
Саша Николаич не разумом и не рассуждением, а чувством понял, что Анна Петровна была его матерью.
– Матушка… мама… – силился выговорить он ребяческое слово, с которым ни к кому еще в своей жизни не обращался.
Его горло сжалось, глаза заморгали и он почувствовал, что слезы щекочут его щеки и льются неудержимо. Но он и не хотел сдерживать эти блаженные, счастливые слезы.
Они плакали оба.
Словами между ними было сказано немного. Только Анна Петровна, немного придя в себя, проговорила, показав на письмо:
– Это он мне отдал как доказательство того, что ты никогда и ни в чем не будешь нуждаться в жизни!
И они снова залились слезами.
……………………..
Прошло немного времени – и Анна Петровна с Сашей Николаичем подъехали в его карете к гостинице, где он жил.
– Лучший номер! Два номера… Все, что у вас есть самого лучшего и дорогого! – приказывал Саша Николаич в вестибюле засуетившемуся управляющему, ведя под руку старушку.
– У нас есть прекрасные комнаты! – услужливо хотел было распространяться француз-управляющий.
– Я все их оставляю за собой! – сказал Саша Николаич. – Куда идти?
– Сюда! Сюда, пожалуйста!..
– Внизу?
– Да-с, внизу, если угодно.
– Я нарочно беру внизу, чтобы тебе не было нужды подыматься по лестнице! – сказал Саша Николаич старушке, произнеся это слово «тебе» дрогнувшим, особенно счастливым голосом.
Старушка только крепче оперлась на его руку и прижалась к ней.
Анна Петровна была помещена в целый апартамент, который, обыкновенно, занимали только члены посольств, случайно приезжавшие в Петербург. Комнаты были убраны великолепно, но Саше Николаичу этого показалось мало. Он потребовал еще ковров, мягкой мебели, добавил двух горничных, чтобы они служили исключительно Анне Петровне, приказал, чтобы экипаж всегда был к ее услугам, сам побежал распоряжаться, чтобы поскорее подавали «чай» с сандвичами и печеньем. Ему хотелось всюду попасть и всюду быть в одно и то же время: сидеть с матерью и, вместе с тем, бежать и приказывать, чтобы все сделали для нее как можно лучше.
Орест, без дела слонявшийся по гостинице, понял, что теперь Саше Николаичу не до него, и не попадался ему на глаза. Но после обеда, когда Анна Петровна немного легла отдохнуть, он поймал-таки Сашу Николаича и заявил ему очень серьезно:
– По случаю вашей семейной радости, позвольте моравидисы!
Саша Николаич прыснул от смеха и достал бумажник. Ему попалась сторублевая бумажка, он хотел отдать ее Оресту, но тот с достоинством отступил на шаг и, величественно отведя руку Саши Николаича, сказал:
– Много!.. Такого давления капитала не выдержу!.. Все равно за окно выкину! Позвольте обыкновенную порцию, с тем, чтобы завтра повторить…
И, получив «обыкновенную порцию», он ушел совершенно довольный.
Глава LXVI
Анна Петровна сначала не очень беспокоилась исчезновением Кости, потому что, как оказалось, ему и раньше случалось пропадать на целые сутки и более. Она только попросила Сашу Николаича съездить на ее прежнюю квартиру и повторить там еще раз, чтобы Косте сказали, как только он вернется, чтобы немедленно приезжал в гостиницу.
Саша Николаич, кстати, еще хотел сделать покупки для Анны Петровны. Когда он уже совсем было собрался ехать, его в дверях остановил Орест.
– Счастливейший гидальго! – проговорил он укоризненно. – Нехорошо, испытав благодеяние судьбы, забывать о малых сих!
– Говорите скорее, что такое?
– А ваше обещание, сеньор?.. Насчет часов?.. Вы их передали слепому Виталию?
– Нет еще.
– Нехорошо!
– Так я сейчас заеду и передам.
– На этот раз я вам верю! – Орест деловито последовал прочь.
Признаться, случай с Анной Петровной сильно подействовал на воображение Ореста.
Как это вдруг у Саши Николаича объявилась мать? Он даже в уме прикидывал, не может ли сам Орест оказаться ему каким-нибудь завалящим дядей или двоюродным братом? Впрочем, это у него было не серьезно, а так, маленькая игра ума. Ему и без того было хорошо.
Саша Николаич явился в дом титулярного советника Беспалова лучезарный и радостный.
– Это вы? – встретил его титулярный советник, бережно запахивая халат. – Я весьма рад счастью видеть вас вновь…
Саша Николаич заглянул в свою бывшую комнату и посмотрел на нее с чувством, с каким, вероятно, выпущенный на волю узник смотрит на свою тюрьму…
– Не угодно ли пройти в столовую? – пригласил Беспалов.
– Хорошо.
Виталий сидел в столовой в своем углу.
– Вот, – сказал ему Саша Николаич, – вам часы с репетицией от Ореста…
– Значит, он на сей раз не соврал! – произнес Виталий.
Он взял часы и ощупал их, быстро перебрав по ним пальцами.
Он сейчас же нашел пружинку, которую нужно было надавить, чтобы часы заиграли. Раздался приятный звон – и обычно малоподвижное лицо слепого расплылось в улыбке.
Саша Николаич впервые увидел, что Виталий может так улыбаться… Ему было так хорошо теперь самому, что он хотел, чтобы все вокруг были счастливы.
– Послушайте, Виталий, – произнес он, приближаясь к слепому, – я скоро поеду за границу и возьму вас с собой.
– Зачем? – не понял и удивился Виталий.
– Мы посоветуемся с заграничными профессорами в Берлине; возможно, они сделают вам операцию и вы прозреете. Такие случаи бывали…
Слепой отрицательно покачал головой.
– Вы сомневаетесь? – спросил Саша Николаич. – Но отчего же не попробовать?
– Не надо.
– Отчего же не надо?
Виталий надавил пружину, часы опять зазвенели и это доставило ему удовольствие.
– Вы мне не дадите всего! – сказал он.
– То есть, как это, всего?
– А моего кораллового замка, например.
– Какого кораллового замка? – изумленно спросил Саша Николаич.
– В котором я живу теперь…
– Опять понес ахинею! – махнув трубкой, воскликнул Беспалов.
– Нет, не ахинею! – рассердился слепой. – Я живу в коралловом замке. Для вас эти стены и мрачны, и невзрачны, как вы говорите, а для меня они – своды кораллового замка. Вы едите на глиняных блюдах, а я – на золотой посуде и, когда я хочу, у меня раздается музыка (он снова заставил поиграть часы). А если в Берлине сделают так, что я прозрею, я тоже увижу ваши невзрачные стены и глиняную посуду, и что тогда останется от моего кораллового замка?!.
– Вы не слушайте его, Александр Николаич! – вступился титулярный советник. – Он вам и не такую философию разведет. А если вы так уж добры, нельзя ли вас попросить определить меня куда-нибудь в ваше будущее поместье, хотя бы экономом, что ли? Или что-нибудь в этом роде… По гастрономической части я тоже могу, как вы знаете… Вы благодетельствуете моему сыну Оресту, только он – неблагодарная свинья. Чем бы уделить его старому отцу из своих достатков, он пьянствует…
– Да я вовсе не благодетельствую ему, – возразил Саша Николаич, – а о вас я подумаю и непременно постараюсь сделать что-нибудь…
– Сделайте, Александр Николаич, а то посудите: я один совсем останусь – Орест при вас состоит, Виталия вы хотите везти за границу, Маня получила огромное состояние…
– Кстати, – спросил Саша Николаич, – вы не знаете, каким именно путем перешло к ней это состояние?
– Точных путей не ведаю… Знаю, что ей способствовал господин Сулима…
– Это-то и я знаю.
– Но, как бы она ни получила…
– То есть в сущности она присвоила чужое… – вставил Саша Николаич.
– Нет, извините, в том-то и дело, что свое…
– Свое?
– Да.
– Но ведь состояние принадлежало ее дяде… – сказал Саша Николаич.
– Не совсем! – пояснил Беспалов. – То есть, вернее, оно было ее отца, а дядя только расширил его на казенных подрядах… Но вы думаете, он сразу стал заниматься ими? Нет-с, поздно за ум взялся. Я сам довольно долго служил у него в конторе. Все дело знаю…
– Чем же он занимался? Раньше-то?
– Содержал игорный дом.
– Неужели? – изумленно воскликнул Саша Николаич.
– Да-с, аристократический игорный дом, куда сходились к нему и вельможи… Орлов бывал… Открыв у себя карточный притон, он отправил жену за границу; она там прожила года полтора…
– В каком году это было? В восемьдесят шестом? – спросил Николаев.
– Да-с, именно в восемьдесят шестом, так оно и будет…
– Хорошо, продолжайте…
– В полтора года граф составил себе капиталец и выписал жену, прекратив у себя ночные оргии, – сказал Беспалов. – Пустился он в аферы… Они шли у него с переменным счастьем, но с мало-помалу возраставшими убытками… Наконец, у него случился крах, то есть полный крах что называется. В то время произошла история и с его братом. Тот попался и, скрываясь, передал ему тридцать тысяч, чтобы на проценты от них воспитывался родившийся ребенок, то есть Маня. Все это слышал камердинер, который потом рассказывал мне. Граф же Савищев, когда его брат бежал, деньги присвоил себе, а Маню отдал в воспитательный дом. Мы с женой взяли ее оттуда и воспитали. Подымать историю я не мог: где мне было тягаться с графом Савищевым! А он с этих тридцати тысяч пошел и пошел на подрядах… Тогда сумасшедшие делали дела, в конце царствования блаженной памяти государыни Екатерины Второй!.. Так вот, собственно, Маня и получила только теперь, что ей следовало раньше получить… Вот какие дела бывают на свете!..
Глава LXVII
Только на другой день вечером, после исчезновения Кости, Анна Петровна серьезно встревожилась о нем…
Костя пропал без вести. Напрасно Саша Николаич старался, напрасно обещал за розыск крупную награду – ничего не вышло…
Анна Петровна находилась как в чаду после случившегося с ней нового неожиданного переворота. Казалось, она всю любовь перенесла на Сашу Николаича. К известию о пропаже Кости она могла привыкнуть исподволь, потому что сначала была надежда, что он объявится, и только мало-помалу выяснилось, что с ним, должно быть, что-нибудь случилось и он исчез навсегда. Анна Петровна горевала и, вместе с тем, быстро утешалась, потому что теперь у нее был Саша, который окружал ее такой лаской и таким вниманием, какие она еще не видела никогда…
Как-то раз Саша сидел с матерью, когда ему доложили, что его желает видеть Андрей Львович Сулима…
– Скажите, что я не принимаю, – распорядился он.
Лакей исчез, но вскоре вернулся снова и доложил:
– Они очень просят…
– Скажи, что я не принимаю, понимаешь? – рассердился Саша Николаич.
– Им очень нужно! – продолжал настаивать, видимо, получивший хороший «чаек» лакей. – Они говорят, что у вас их книга.
«Ах, эти записки!» – вспомнил Саша Николаич и приказал:
– Позовите ко мне Ореста Власовича!
Орест пришел, поставив растрепанные усы ежом, что служило у него признаком недоумения. Он недоумевал, зачем мог понадобиться.
– Я получил известие, – сказал он, – что вы нуждаетесь в моем обществе. Я на вашем месте не связывался бы с такой персоной, как я!..
– Вот что, Орест! Возьмите у меня в комнате на столе сафьяновую тетрадку и передайте ее господину, который меня спрашивает. Да скажите ему, чтобы он впредь оставил меня в покое, что я теперь не сомневаюсь ни в чем. А если он начнет слишком рассуждать, то вы намекните ему, что я приму меры против общества «Восстановления прав обездоленных», запомнили?
– Общество «Восстановления прав обездоленных», – повторил Орест, – что ж тут трудного… Помилуйте, мой друг, для вас я на все готов. Вы можете выпустить на меня целую роту господ, которые вас спрашивают – и я с ними поговорю. Вы же знаете мое красноречие… Может быть, вы ему предложите какие-нибудь напитки? Я его угощу с удовольствием и сам тоже выпью…
– Нет, он, вероятно, не пьет…
– Тогда это нестоящий человек, гидальго, я пойду к нему…
Андрей Львович Сулима сильно поморщился, когда увидел вышедшего к нему Ореста с сафьяновой тетрадкой.
– Эге! – сказал Орест. – Да мы с вами знакомы, кажется! Встречались, кажется… Позвольте вам, милоссдарь, сервировать честную длань Ореста Беспалова.
И он с размаху наотмашь протянул первым важному, осанистому Андрею Львовичу руку…
Сулима не без брезгливости ответил Оресту рукопожатием.
Тот расшаркался перед ним, затем с необыкновенным достоинством указал на кресло и сел сам, после чего сказал:
– Мне поручено вернуть вам манускрипт. Он нам не подходит.
– То есть как это не подходит? – переспросил Андрей Львович, принимая тетрадку.
– Не подходит, не годен!.. Я его, собственно, не просматривал, но мой друг, Саша Николаич, читал его и нашел негодным. А я в его литературный вкус верю!
– Но Александр Николаевич взял у меня заметки вовсе не для одобрения их с литературной стороны. Они его интересовали…
– А теперь более не интересуют! – перебил его Орест.
– Странно!..
– Но тем не менее факт! Слово Ореста Беспалова!
– Это совсем не похоже на него! – продолжал Сулима.
– А между тем, господин Сукровица, это так!
– Извините, какая сукровица?
– Так, кажется, ваша фамилия?
– Моя фамилия – Сулима!
– Виноват! – воскликнул Орест. – Тысяча извинений… и столько же сожалений. Так вот, господин Сыворотка!..
– Послушайте, молодой человек, вы, кажется, просто хотите быть со мной дерзким?
– Ничуть! – с важностью произнес Орест. – Но, видите ли, я совершенно не привык к дипломатическим объяснениям в особенности на сухое горло… Когда у меня в горле сухо, то иногда оттуда вылетают такие слова, что я совершенно не понимаю, откуда и как я запомнил их! Иногда даже думаешь, что это просто ничего не значит! Так, звук пустой, а выходит какая-нибудь дрянь, которая может оскорбить слух почтенного аристократа. А все потому, что сухое горло!
– Так если хотите, то этому горю можно помочь. Стоит только нам спуститься в ресторан гостиницы.
– Но, видите ли, вопрос в том, кто кого будет угощать: я – вас или вы – меня?
– Нет, я вас угощу! – ответил Андрей Львович.
– Я нахожу, что вы красноречивы, как старик Вольтер! – воскликнул Орест. – Вы говорите так убедительно, что я не могу не согласиться на ваши доводы… Итак, вперед, ребята!.. Я за вами… как командуют храбрейшие из офицеров…
Сулима с Орестом спустился в ресторан, но повел его не в общий зал, а спросил отдельный кабинет.
– Вы что хотите пить? – спросил он Ореста.
– Принеси ты нам, – обратился Орест к ожидавшему заказа лакею, – во-первых, водки, во-вторых, еще водки! В третьих, повтори то же самое, а их благородию принеси оранжаду, потому что они, верно, любят сладенькое!
– Так что вам передал Александр Николаевич?.. – начал Сулима, дав Оресту выпить несколько рюмок.
– Вы желаете слышать его подлинные слова или хотите, чтобы я изукрасил их фиоритурами вежливости и цветами красноречия? – спросил Орест. – На это мне наплевать, потому что вы платите за водку, и я рад исполнить ваше желание.
– Нет уж, говорите прямо, без фиоритур.
– Слушаю-с! – произнес Орест. – Мой друг гидальго изволил выразиться так: «Скажите этому господину, чтобы он оставил меня в покое, потому что я ни в чем уже не сомневаюсь; а если он будет рассуждать, то пугните его…» Впрочем, виноват, тут он употребил какое-то дипломатическое выражение, но смысл был, несомненно, таков: «Пугните его, что будут приняты меры против общества „Взаимопомощи обездоленных“!»
– Что?! – изумленно воскликнул Андрей Львович.
– Виноват: «Восстановления прав обездоленных»! Кажется, так!
– Он вам сказал это?
– Сказал! – твердо ответил Орест. – И я повторяю, как попугай, ибо не люблю вникать в тонкие материи. По-моему, если попал пальцем в небо, то ковырять дальше не следует.
– Ну, знаете, хорошо, что вы не вникаете в то, что вам и знать не следует! – произнес Андрей Львович. – А то вы могли бы за это поплатиться…
– Нельзя быть специалистом по всем отраслям. Я, собственно, – специалист по игре на бильярде и в нее, могу сказать смело, вник превосходно.
– Послушайте, сколько вы получаете у Александра Николаевича? – спросил Ореста Сулима.
– То есть как это, сколько я получаю?
– Н-да! Ведь он вам дает деньги? – спросил Сулима.
– Позвольте-с! К чему вы, собственно, клоните?
– К тому, что если вы захотите, то сможете получать вдвое больше! Сколько бы вам ни давал Александр Николаевич, я вам дам вдвое больше!
– Или, иными словами, если объяснить этот ребус, то вы нанимаете меня?..
– Ну, зачем же нанимать!.. – возразил Андрей Львович.
– Нет, я потому так говорю, что мог бы вам со своей стороны сделать предложение, – не смущаясь, продолжал Орест: – У моего брата есть великолепное место! Миллионное содержание… Он своему камердинеру платит миллион миллионов и на это место метит, кажется, сам Наполеон, император французов. Но должность дворецкого у него не занята. Судя по вашей представительности из вас отличный дворецкий мог бы выйти!
– Послушайте, вы, кажется, пьяны совсем! – не теряя своего хладнокровия, проговорил Андрей Львович.
– Пьян! – согласился Орест. – Ваша проницательность изумительна! В особенности, если принять во внимание, что вы видели, как я перед вами уничтожил графин водки! Как хотите, а она все же действует!
– Но ведь вы говорили мне, что только при сухом горле у вас вырываются непотребные слова! Когда же вы его промочите…
– Тогда еще хуже! – подхватил Орест. – Тогда я могу найти такие выражения, что частный пристав раз чуть в обморок не упал. Последний раз я спьяна выговорил такое, что случившаяся тут беременная женщина родила!.. Слово Ореста Беспалова!..
– Нет, я вижу, мне с вами каши не сварить! – решил Андрей Львович и встал. – Я хотел дать вам вполне свободное и обеспеченное существование, устроить вашу жизнь!
– А я оказался скотом! Так и доканчивайте, не стесняйтесь… Такого же мнения обо мне и принчипесса, которую вы похитили из нашего дома и стережете наподобие дракона!
Андрей Львович взял шапку и ушел.
– Позвольте, а за водку кто платить будет? – крикнул вслед ему Орест, но, высунувшись в дверь, увидел, что Андрей Львович расплачивается в коридоре.
– Заплатите, благодетель, и за второй графин авансом! – жалостно и просительно произнес он.
Сулима поспешно сунул деньги в руку лакея и быстрыми шагами направился к выходу, унося с собой сафьяновую тетрадку.
Глава LXVIII
Андрей Львович вернулся домой настолько не в духе, что встретившая его Маня удивилась, потому что никогда еще не видела его таким.
– Что с вами? – спросила она.
– Ничего, мой друг, особенного!.. Но скажи мне, пожалуйста, отчего ты о прежних своих не интересуешься?.. О старике Беспалове?.. У него, кажется, есть сын-пропойца?
– А они вам зачем-нибудь нужны?
– Мне всегда нравится, когда ты своими вопросами попадаешь куда следует! – ответил Сулима. – Да, мне нужен этот Орест!
– С ним сговориться нетрудно. Дайте ему денег и он сделает все, что нужно!
– Я попробовал ему предлагать, поил его водкой – ничего не вышло!.. Я ему даже пробовал обещать вдвое платить против того, что он получает у Николаева!
– И он, конечно, не согласился? – спросила Маня.
– Ну, да!
– Так вольно ж вам было поить его водкой и в то же время предлагать деньги!.. Раз она есть перед ним, он больше ни о чем не думает! Надо его брать, когда у него не на что будет купить водки…
– Если бы ты взялась для меня устроиться с ним? – предложил Андрей Львович.
– Да что вам от него надо?
– Мне надо знать через него, с кем сообщается и что делает Николаев.
– Зачем? – живо поинтересовалась Маня.
– Затем, что этот Николаев сейчас оскорбил меня, не приняв и выслав ко мне пьяного Ореста! Но этого еще мало! Ему стали известны вещи, которые не должен знать никто и которые могут погубить меня!
– Значит, вы считаете Николаева своим врагом? – спросила Маня.
– И довольно опасным.
– И вы будете действовать против него?
Андрей Львович подошел к ней, положил руку ей на голову и провел по волосам.
– Ты знаешь, что я замечаю? – с расстановкой произнес он. – Что каждый раз, когда между нами заходит разговор об этом Николаеве, ты становишься более оживленной, как будто он для тебя не просто посторонний, а…
– А что?
– Точно ты вспоминаешь о нем с удовольствием, чтобы не сказать больше… Или вечера, проведенные с ним, не прошли бесследно?
– Может быть, и не прошли! – загадочно ответила Маня.
– И ты…
Андрей Львович приостановился, Маня взглянула на него.
– И ты могла бы полюбить его? – спросил Сулима.
Маня улыбнулась одними губами, серьезно посмотрела на Андрея Львовича.
– Я не понимаю, – ответила она, – этих возвышенных чувств, которые бывают лишь, кажется, только в книжках, а на самом деле не существуют… Что я – девчонка из института, чтобы увлекаться красивым мальчиком без рода и племени? Я – графиня Савищева!
– Так ты никогда не вышла бы за него замуж? – спросил Сулима.
– Никогда!..
– Даже несмотря на то, что он богат?
– Я и сама теперь не бедна.
– Значит, что же тебе нужно?
– Пока я с вами – ничего! – просто ответила Маня.
– Да нет! Я не говорю сейчас, сию минуту, но вообще, чего бы ты потребовала в первую очередь от мужа? Все-таки молодости и красоты?
Маня покачала головой и ответила:
– По-моему, красота для мужчины – его мужественность и сила! А молодые – они влюбчивы, размякнут сейчас же или начнут разыгрывать страсти, теряют голову и ведут себя, как дети!.. Нет, для меня молодость – не главное!
– Тогда титул? – предположил Андрей Львович.
– Да, конечно, я бы желала переменить свое графство на фамилию, которая была бы не ниже. И это для меня – одно из существенных условий.
Андрей Львович любовно, одобрительно посмотрел на нее и произнес:
– Молодец ты, Маня! Таких девушек, как ты, очень немного встречается! С твоим умом и силой воли ты можешь многое в жизни сделать, если найдешь опору в достойном тебя человеке. Из всех женщин, которых мне приходилось встречать на своем веку, только одна могла равняться с тобой по энергии; но она не достигла своей цели и погибла, потому что вышла замуж за незначительного, слабого человека, который совсем не соответствовал ей. Слабовольный, лишенный ума и сообразительности, он помешал ей в жизни и привел к падению; но и тут она сумела бороться и если не вышла из этой борьбы победительницей, то, во всяком случае, обставила все же себя более или менее сносно.
– Кто же это такая? – полюбопытствовала Маня.
– Госпожа де Ламот.
– Госпожа де Ламот?
– Да, Жанна Валуа, графиня французская, вышедшая замуж за господина де Ламот. Я всегда удивлялся ее энергии, хотя мы никогда не были друзьями и даже теперь она враждует со мной и думает, что сильна настолько, что в состоянии противодействовать мне.
– Как? Она враждует с вами? – удивилась Маня. – Я, кажется, читала, или кто-то рассказывал мне, что она умерла в Лондоне, выбросившись из окна…
– Это история, которая была подстроена ею, чтобы избежать агентов французского управления полиции. Когда она, заключенная в Сальпетриер, бежала из него и очутилась в Лондоне, она имела смелость напечатать свои записки, в которых не пощадила Марии Антуанетты, королевы французской. Записки разошлись в огромном количестве экземпляров и читались во Франции, что называется, нарасхват. Французское правительство не могло открыто схватить госпожу де Ламот в Англии, но оценило, так сказать, ее голову и подослало убийц. Ее преследовали так неотступно, что ей пришлось пуститься на хитрость и раз и навсегда освободиться от преследований. Ею была разыграна комедия падения из окна и мнимой смерти. Ее преследователи успокоились, а сама она переселилась в Крым с одной восточной княгиней, кажется, грузинкой, воспитывавшейся в Петербурге в институте.
– Так она теперь живет в России? – спросила Маня.
Андрей Львович ответил, помедлив:
– Да, в Крыму, вместе со своей княгиней и даже руководит оттуда, или, вернее, воображает, что руководит, целой организацией. Ее муж сейчас в Париже, он вернулся туда во время революции, но он не знает, что его жена жива…
– И она еще решается вступать в борьбу с вами?!
– Она не подозревает, что мне известно, кто она, и что я поэтому держу ее в руках, – ответил Андрей Львович. – Пусть она пока потешится, если это ей так нравится. Когда будет нужно, я назову ее и открою клеймо, выжженное ей палачом на теле.
– Ах! Ужасно с нею обошлись! – проговорила Маня.
– Она сама виновата, потому что слишком понадеялась на себя одну и решила соединить свою судьбу с таким человеком, как Ламот.
– Да, в этом, несомненно, была ее ошибка! – воскликнула Маня. – К сожалению, женщины еще поставлены так, что нуждаются в поддержке более сильного мужчины!
– Не говори так, Маня! – возразил ей Андрей Львович. – И мужчина тоже нуждается в поддержке женщины. Ты не можешь даже вообразить себе, как бывает подчас одному трудно…
– Но выбор жены зависит от мужчины. Ему дана возможность выбирать и он свободен, а женщина, к сожалению, должна только соглашаться или нет с этим выбором…
– Опять не так, Маня. Иногда мужчина сделает выбор, но даже не решается сказать об этом избранной им девушке…
– Какой же он тогда будет сильный мужчина, если станет робеть перед девушкой? – воскликнула Маня.
– Это не робость, – ответил Сулима, – но уверенность, что такой шаг будет попран и поэтому не стоит делать этого. Что бы ты ответила, если бы я, например, был не Андреем Львовичем Сулимой, а на самом деле носил титул выше графского и предложил бы тебе руку и сердце, как это принято выражаться?
– Я ответила бы: верните себе скорее свой титул…
Андрей Львович подошел к ней и взял за руку.
Маня подняла голову, посмотрела ему прямо в глаза и, выдержав его пристальный взгляд, молча кивнула ему головой.
– Тогда, – воскликнул Андрей Львович, – ты отправишься за границу и там станешь женой дука Иосифа дель Асидо, князя Сан-Мартино!
