Михаил Волконский
Жанна де Ламот
Глава XXXI
Семейный совет
Анна Петровна, бывшая графиня Савищева, выслушала сына с широко раскрытыми испуганно-удивленными глазами, решительно ничего не поняв из того, что он сообщил ей.
Какая там расписка?.. Какой дук дель Асидо?.. Этого она не знала и не могла взять в толк, но она почувствовала большую беду над собой, и все осторожные и высокопарные слова, которые ей говорил Саша Николаич, она перевела на свой язык так, что это значило, что у нее и Саши возьмут все, и она снова останется без средств, а так как она уже узнала, что это значит, то и была испугана до ужаса.
– Что ж, миленький, делай, как знаешь!.. То есть как это грустно! – сказала она сыну.
Но когда он, расцеловав ее, ушел, она почувствовала непреодолимое желание поговорить с кем-нибудь, посоветоваться, чтобы кто-нибудь толковый из мужчин объяснил ей, насколько опасно все то, что случилось, и посоветовал, как поддержать Сашу так, чтобы он, увлекшись, не сделал какого-нибудь промаха.
Но возле нее не было никого, кроме француза Тиссонье да еще Ореста.
Француза не было дома, и у Анны Петровны не было выбора. Если она хотела с кем-нибудь поговорить, то к ее услугам был только Орест, который лежал в своей комнате на постели, вычерчивая пальцем мысленные узоры на стене, обиженный на судьбу за то, что не на что даже сходить и выпить в трактир, чтобы там поиграть на бильярде. Он из деликатности не попросил у Саши Николаича, потому что видел, что тому было не до него, но теперь раскаивался, так как ему очень хотелось пойти в трактир.
Он уже обдумывал, нельзя ли пустить в оборот что-нибудь, вроде молитвенника, как вдруг ему пришли сказать, что его к себе просит Анна Петровна.
– Она меня просит?! – спросил удивившийся Орест и вскочил с кровати.
Анна Петровна до сих пор еще ни разу не входила в непосредственные сношения с «месье Орестом», как она называла его.
Однако посланный лакей положительно удостоверил, что Анна Петровна изволила просить к себе Ореста Власьевича.
Вывод, который из этого сейчас же сделал Орест, был тот, что судьба благоприятствует ему, как всегда. Он в последнее время уверил себя, что он – баловень судьбы.
Если Анна Петровна звала его к себе для разговора сегодня в первый раз, то у нее, несмотря на этот первый раз, можно попросить денег, а она даст, наверное. А если она даст, то трактир и бильярд ему обеспечены, что и требовалось доказать.
Орест мимоходом глянул на себя в зеркало, хотел было, ввиду исключительности случая, пригладить волосы и взял было для этого щетку, но сейчас же положил ее, махнул рукой и пошел так, как был. Он знал из опыта безнадежность приглаживания торчавшего на верхушке хохла, за который еще в детстве обыкновенно драли его.
Вошел он к Анне Петровне, наладившись по дороге всем своим существом на комильфо. Он раскланялся, сел на низенький стул, одну ногу вытянул, другую поджал под стул и выпрямился так, как, по его предположениям, это делают дипломаты.
– Месье Орест! – начала Анна Петровна, – Я хочу поговорить с вами!.. Меня беспокоит Саша!
Орест, конечно, рассудил, что денег пока еще у нее просить рано (нельзя же так сразу!) и что надо сказать хоть что-нибудь про Сашу Николаича, раз Анна Петровна заговорила о нем. Он сделал серьезный вид, нахмурился, что выразилось у него главным образом тем, что его усы стали ежом, и сказал:
– Да, он влюблен!
Сказал он это с единственной целью, чтобы только сказать хоть что-нибудь.
– В кого? – вздрогнула Анна Петровна.
Она обожала и чужие любовные истории, а уж когда речь зашла о сыне, то ей и подавно это было интересно. Сама она думала, что Саша Николаич чувствует склонность к Наденьке Заозерской. Она думала это потому, что ей самой хотелось этого, так как скромная Наденька Заозерская была ее любимицей.
Орест сейчас же обозлился на себя. Он вообще терпеть не мог разговаривать с дамами да еще о любви, а тут вдруг сам бухнул такое слово, из которого потом и не вылезешь...
«А почем я знаю в кого?» – подумал он и ответил:
– Это тайна!..
– Он разве признался в чем-нибудь вам?
– Любовные дела – это тайна!.. Все равно что дело чести!.. – произнес Орест, чувствуя себя необыкновенно неловко. – Не требуйте от меня, мадам, – он запнулся, не зная, что поставить после этого, и, вдруг почувствовав на лбу испарину, торопливо договорил: – Анна Петровна!
Вышло не совсем неловко, и Орест даже был рад этому.
– Месье Орест, миленький! – заговорила Анна Петровна. – Расскажите, что вы знаете!.. Мне как матери можно знать все!
«Вот пристает! – мысленно сказал Орест. – Нет, положительно, я уже много разговаривал с ней, пора просить денег!»
– Видите ли, глубокоуважаемая!.. – начал он, но Анна Петровна не дала ему договорить.
– Впрочем, вы, мужчины, удивительно скрытны и всегда стоите друг за друга. К тому же, меня вовсе не это беспокоит в Саше. Вы ничего не слышали? Он же должен лишиться всего состояния!
– Как лишиться всего своего состояния? – воскликнул Орест. – Я-то как же?.. Я уж слишком привык к комфорту!.. Я не допущу этого, на каком это основании?
– Я не знаю, на каком основании! – замотала головой Анна Петровна. – У него какие-то расписки...
– Ах, вероятно, расписка, данная кардиналом дуку дель Асидо?
Анна Петровна потупилась, как всегда это делала при упоминании кардинала Аджиери.
– Я не знаю! – сказала она.
– Виноват! – буркнул Орест, поздно соображая, что делает еще хуже тем, что извиняется. Не будь ему так нужны деньги, он давно бы уже удрал, – Видите ли, глубокоуважаемая... – решился он приступить к Анне Петровне, – собственно, мне нужен рубль.
– Вам нужен рубль? – протянула Анна Петровна, – Пожалуйста, месье Орест, – и поспешно добавила: – Если я могу вам служить...
– Тогда уж позвольте два! – осмелев, произнес Орест, и поспешил добавить: – С полтиной!..
– Пожалуйста, миленький! – заторопилась Анна Петровна и стала звонить в стоявший у нее под рукой маленький серебряный колокольчик.
Прибежавшие две горничные должны были отыскать именно тот мешочек или ридикюль, где у нее был положен кошелек. Но ни в одном из них кошелек не нашелся, а нашли его в спальне Анны Петровны, на туалете за зеркалом.
«Вот они женщины! – внутренне вознегодовал Орест. – Они толком не знают, где у них лежит такая нужная вещь, как деньги!»
Он главным образом всегда презирал женщин за то, что они не пьют водку, а те, что пили, делали это так противно, что уж лучше бы и не пили!
Анна Петровна вручила Оресту два полтинника, он поблагодарил ее и так ловко спрятал деньги, точно показал искусный фокус.
– А насчет Саши я подумаю, – сказал он, – и будьте совершенно спокойны, я не допущу, чтобы он разорился... Поверьте мне, что пока я при нем, с ним ничего не случится!
– Я знаю, месье Орест, что вы любите Сашу!.. Но вот только что я хотела сказать вам... простите, что я буду с вами полностью откровенна! Я слыхала, что вы часто бываете нездоровы, а это очень вредно, миленький, для здоровья!
Орест встал, поклонился, щелкнув каблуками, как будто у него на них были шпоры.
– Это я для вашего сына жертвую собой! – сказал он.
– Как же так, миленький? – спросила изумленная Анна Петровна.
– А чтобы он увидел, как это дурно и никогда не делал того же самого! Простите, что побеспокоил!
Орест шаркнул еще раз и исчез, а Анна Петровна, не задумываясь, решила, что, право, месье Орест вовсе не такой уж дурной человек.
Глава XXXII
Все, что нужно было Жанне
Жанна шла по саду, опустив голову и глубоко задумавшись. Ее не оставляла навязчивая мысль, не давала ей ни днем ни ночью покоя.
Этот человек, который являлся то Белым, то дуком дель Асидо, то, наконец, как он сам признался в этом на заседании, аббатом, на самом деле, очевидно, был ни тот, ни другой, ни третий. Это была такая таинственная, притягивающая к себе личность, которая была способна властвовать над другими и управлять ими.
Жанна на своем веку повидала многих людей и знала их, но никто из них не мог сравниться с этим человеком, кроме разве одного, которого Жанна видела часто и который был впутан даже в ее дело с ожерельем, а именно – графа Калиостро. (Граф Калиостро, истинное имя которого было Иосиф Бальзамо, родился в 1743 году, был величайшим мошенником своего века. Своими мистическими фокусами и чародейством он стяжал себе огромную известность, и многие его современники были склонны верить, что Калиостро обладает философским камнем и бальзамом вечной жизни. Обладая большим умом, он умело поддерживал легковерие окружавших его и, благодаря своим связям с масонами, пользовался большим авторитетом. Он был замешан и в историю с ожерельем королевы и, вынужденный бежать из Франции, скитался по всей Европе, побывав, между прочим, и в России)... Только последний мог бы сравниться с дуком в знании людей и в той силе воли, которая умеет подчинить их себе. Единственный человек, который всегда и во всем брал верх над Жанной, был граф Калиостро; со всеми другими она справлялась до сих пор сама, как справилась с Белым, распознав, что он был дуком дель Асидо. Но она еще не справилась с самим дуком.
Жанна знала, что ей надо было делать. Теперь она была настолько стара годами и опытом жизни, что могла бы, кажется, потягаться с самим графом Калиостро!
Она знала, что нужно только найти, в чем состоит слабость человека, чтобы управлять им. А у каждого человека есть какая-нибудь слабость, нужно только суметь открыть ее.
Несомненно, что и дук дель Асидо уязвим в чем-нибудь, и чтобы подчинить его себе, надо только выждать, приглядеться и действовать с осторожностью. А для того, чтобы подчинить себе такого человека, стоит поработать!
Жанна, давно уже привыкшая ступать так, что ее не было слышно, поднялась из сада на балкон и вдруг остановилась здесь, прислушиваясь.
Из растворенных окон гостиной, выходивших на балкон, доносились голоса, которые Жанна сразу же узнала.
Разговаривала княгиня Мария с Сашей Николаичем. Говорили они по-русски.
Жанна настолько знала этот язык, чтобы понять их разговор, довольно, впрочем, односложный и краткий, но выразительный. Да и не столько слова надо было понять Жанне в этом разговоре, сколько то выражение, с каким их произносили.
– Итак, вы решили? – спросила княгиня.
– Да! – ответил тот.
– Решили отдать двести тысяч?
– Да!
– Но разве вы так богаты, что можете располагать такими суммами?
– Это все, что я имею...
– Так вы отдаете все, что у вас есть?
– Нет, не все.
– Что же остается?
– Моя честь...
– Но деньги, состояние?
– Ради того, что я считаю своим долгом, я рад отдать не только все свое состояние, но и самое жизнь... Я готов умереть...
– Знаете, мне кажется, умереть легче, чем, раз испытав, что значит после нищеты получить богатство, снова расстаться с этим богатством. Я бы ни за что не решилась на это и, простите меня, мне трудно поверить...
– Вы не верите мне?
– Нет, я не это хочу сказать...
– Нет, скажите прямо, вы не верите мне?
– Вот видите, из всех людей, которых я встречала до сих пор, или, вернее, которых я знала, – и при этом я не исключаю и себя самой, – ни один из них не сделал бы этого...
– Но, как видите, я делаю! – заметил он.
– И я, признаюсь вам откровенно, удивляюсь вам и не могу назвать вас…
– Может быть, умным?
– Нет, я могу назвать вас рыцарем!.. В вашем поступке, если вы решитесь на него, есть что-то возвышенное, отделяющее вас от других людей, и я рада, что могу засвидетельствовать это!..
– А я рад, нет, самым настоящим образом счастлив тем, что могу видеть вас и говорить с вами!..
– Уж будто это так?!..
– О да!.. Клянусь вам!..
«Ну, тут, – подумала Жанна, – пойдет весь тот вздор, который повторяют все люди, когда бывают влюблены, воображая, что они выдумывают что-то новое и говорят вещи, которые никто до них не говорил, хотя они в любой комедии могут услышать все это, когда им угодно!»
И она была права.
Действительно, она услышала весь этот вздор и весь он был произнесен Сашей Николаичем восторженно и страстно.
Положим, он имел право до некоторой степени быть восторженным и страстным, потому что готов был заплатить двести тысяч за что – неизвестно, но княгиня Мария его не останавливала и не умеряла его пыла, а терпеливо слушала его и подавала такие реплики, которые могли только разжечь его.
Многое пережила Жанна на своем веку; случалось и ей говорили такие вещи, и ей самой в прежние годы приходилось подавать реплики, и она отлично знала, как они подаются, и что значит тот или другой оттенок их. Как ухо опытного, старого музыканта улавливает малейшую фальшь в разыгрываемой симфонии, так и ее ухо могло бы различить даже мастерски замаскированную фальшь в ответах женщины на страстные речи мужчины. И она так же, как могла распознать фальшь в этих ответах, могла тотчас же уловить и оттенок искренности. И вот в том, что она теперь слышала в голосе княгини Марии, распознала несомненную искренность.
Да это и немудрено.
Жанна сейчас же взвесила, обсудила и приняла во внимание... Мысль у нее в таких случаях прояснялась, как вспышка молнии.
Жанна, преклоняясь перед дуком дель Асидо, как перед гением, способным на дело великой интриги, знала все-таки, какой он был человек, и знала также, какие люди окружали его, а, следовательно, княгиня Мария могла привыкнуть к ним только, а о таких, каким на деле был Саша Николаич, она читала только в романах, где они были окружены ореолом героев. Поэтому было ясно, что Саша Николаич должен был произвести на нее впечатление.
Жанна жадно вслушивалась в доносившиеся до нее из гостиной звуки. Она замерла, затаила дыхание, а затем, наконец, как бы с удовлетворением кивнула головой и сама себе улыбнулась, как это делают люди, которым случится не обмануться в своих ожиданиях.
– Будьте же всегда таким, – проговорила княгиня Мария, – будьте счастливы, и вот вам на счастье моя рука!..
Жанна слышала, как Николаев, должно быть, взяв эту руку, поцеловал ее.
«Вот оно!» – сказала себе Жанна.
– Я буду счастлив только возле вас! – донесся из гостиной голос Николаева.
Жанна почти с торжеством подняла голову и гордо посмотрела вперед. Ей показалось, что она была близка к тому, чтобы иметь возможность найти слабую, уязвимую струну в дуке дель Асидо. У него была молодая жена-красавица. У этой красавицы был страстно влюбленный в нее молодой человек. Она была не совсем равнодушна к нему, а годы дука были такими, что он должен был ревновать свою красавицу-жену. В этом должна была находиться его слабость и на этом могла сыграть Жанна. Это было все, что ей нужно...
Глава XXXIII
Забытый платок
Жанна простояла на балконе до тех пор, пока не закончился разговор княгини Марии с Сашей Николаичем. Он простился и уехал, а княгиня Мария, оставшись одна, подошла к окну и остановилась, не подозревая даже, что за нею может следить кто-нибудь. Глаза ее горели, щеки пылали румянцем, губы были полуоткрыты, она порывисто дышала.
Все это видела Жанна, скрытая стоявшими на балконе растениями. Она отлично знала и понимала то состояние, в котором сейчас находилась молодая женщина.
Она кашлянула и резким движением появилась на балконе.
Княгиня Мария вздрогнула и сделала инстинктивное движение, чтобы затворить окно. Ей было явно неприятно, что Жанна застала ее врасплох.
– Что с вами? – спросила та.
– Ничего! – ответила княгиня и, не совладав с собою, захлопнула створки.
«Ты сердишься? Тем лучше!» – подумала Жанна и, повернув с балкона, снова отправилась в сад. Теперь она, казалось, была очень довольна собою и медленно шла, заложив руки за спину и глядя себе под ноги.
Жанна направилась в ту сторону сада, где был расположен так называемый «Уголок Италии», где стояла мраморная скамейка, кресла и стол с мозаичным кругом знаков зодиака.
Когда она подходила к скамейке, навстречу ей поднялся сам дук Иосиф, пришедший с другой стороны сада и теперь присевший было на скамью.
– А я как раз искал вас! – сказал он Жанне. – Мне надо передать известные мне подробности относительно драгоценностей Кончини... Раз это дело поручено вам обществом, вы должны его довести до конца.
– Будьте покойны! – не без самоуверенной гордости произнесла Жанна. – Я сделаю это, пожалуй, лучше вашего любого агента.
– О, я не сомневаюсь в этом! – подхватил дук и особенно деловито зашагал возле Жанны. – Пройдемся немного по саду! – предложил он.
Жанна в знак согласия кивнула головой и пошла вперед, проговорив:
– Я жду только ваших объяснений, чтобы начать действовать!
– Видите ли! – начал он. – Я могу вам сообщить только некоторые обстоятельства, которые дадут вам канву, а составить узор, чтобы вышить его по этой канве, должны вы сами.
– Говорите!.. Говорите! – повторила Жанна, принимая то особенно внимательное выражение лица, которое чрезвычайно нравится мужчинам, когда они о чем-нибудь рассказывают.
– О драгоценностях Кончини, – с таинственным видом начал дук Иосиф, – вернее, об их существовании, известно не только обществу «Восстановления прав обездоленных», но и другим ассоциациям, и, между прочим, Ордену иезуитов. Он давно уже выслеживает драгоценности, как и мы, и, вероятно, не напал еще на их след; хотя, надо сознаться, у господ иезуитов гораздо больше средств, чем у нас, и нам с ними конкурировать трудно; однако в этом отношении у нас есть перед ними некоторое преимущество в том, что нам известен их агент, они же ничего не знают о вас как об агенте нашего общества, и надо употребить все силы к тому, чтобы они и дальше оставались в неведении.
– Я сумею сделать и это! – сказала Жанна. – А их агент здесь, в Петербурге?
– Да.
– И он действует?
– Об этом трудно сказать что-нибудь положительное; он, по-видимому, очень хитрый человек.
– Кто же это?
– Это один из тайных иезуитов и тайный католик; его отец – русский, мать – француженка, католичка, зовут его Орест Беспалов; он, по обыкновению, якобы пьян, но на самом деле это его пьянство такое же, каким оно было у одного из величайших умов человечества, Парацельса, который часто показывался профаном и непосвященным пьяненьким. Этот Орест Беспалов кажется незначительным, иногда даже глупым человеком, но на самом деле он великолепно играет свою роль и под распущенной внешностью в нем скрываются дисциплинированная воля и хитрый расчет. Но он представляется слишком искусно, чтобы это можно было заметить. Я почти не сомневаюсь, что как бы вы ни старались, вы не отличите этого Ореста от обыкновенного пьянчуги.
Жанна задумалась, потом сказала:
– Моя задача действительно усложняется! Чтобы иметь дело с пьянчугой, хотя бы даже по внешности, мне нужно идти отыскивать его по кабакам, а это трудно уже потому, что я плохо владею русским...
– Орест Беспалов говорит по-французски... По кабакам вам его искать не придется, потому что несмотря на свое поведение он умеет дружить с людьми из так называемого порядочного общества. Между прочим, он в больших приятельских отношениях с Александром Николаевым и даже живет у него. Это тот самый человек, который помешал было нашему посланному достать у Николаева обратную расписку.
– Кстати, об этом Николаеве! – проговорила Жанна. – Если не ошибаюсь, он знал вашу жену раньше, чем она стала ею?.. Он занимал комнату у чиновника, который воспитывал ее.
– Да, этот Николаев вечно и повсюду появляется у меня на дороге! – не без некоторого раздражения произнес дук Иосиф.
– Он имеет успех у женщин и умеет им нравиться! – как бы вскользь заметила Жанна.
– Ну что ж! У него есть все данные для этого! – рассудительно сказал дук. – Он молод, недурен собой, ловок и богат...
– Ну, конечно! – подхватила Жанна, – На балу у графа Прозоровского я видела, как много хорошеньких глазок искало его, а одни так чуть было не плакали из-за него!.. Это была маленькая племянница фрейлины Пильц фон Пфиль, приятельницы княгини Гуджавели, которая взялась вывозить эту племянницу... Бедная молодая девушка влюблена в господина Николаева, и вообразила, кажется, что он платит ей взаимностью, и была уверена, что он будет танцевать с нею мазурку, а он ее танцевал с вашей женой... И вот тут Наденька Заозерская...
– Кто это – Наденька Заозерская? – прервал ее дук Иосиф.
– Да это же племянница фрейлины Пильц фон Пфиль.
– Да, так что же она?..
– Я вам говорю, что она влюблена в Николаева и под влиянием своего чувства сейчас же приревновала его к вашей жене, княгине, хотя, конечно, княгиня и не подала к этому ни малейшего повода. Но Наденька Заозерская – вы же знаете влюбленных – в волнении говорила мне, что Николаев был влюблен в княгиню раньше, еще тогда, когда они жили под одной крышей, и княгиня-де чувствовала к нему склонность и не вышла за него замуж только потому, что у него не было средств, которых она искала в замужестве, что теперь их любовь проснулась снова, что Николаев – такой благородный человек, такой рыцарь, что не может не нравиться женщине, если захочет... Так говорила Наденька Заозерская и, признаюсь, я должна была в душе согласиться с нею во многом! В самом деле, будь я на месте княгини, то не смогла бы остаться равнодушной к такому поступку Николаева, как возврат двухсот тысяч без малейших колебаний. Один только этот факт мог бы увлечь ее, не будь у нее такого мужа, как вы...
Жанна, прекрасно знавшая человеческую природу, рассчитывала почти наверняка, что каждое ее слово попадет в цель и если не произведет на дука немедленного действия, то, как разъедающий яд, отравит его спокойствие. Она старалась сделать вид, будто не смотрит на дука, хотя и следила за ним уголком глаза...
Но лицо дука было слишком спокойным, чтобы по нему распознать, о чем он думает в настоящую минуту.
Сделав круг по саду, они как раз в это время подошли к дому, и дук дель Асидо круто повернул на балкон.
Жанна последовала за ним.
В гостиной лакей подбирал осыпавшиеся лепестки роз из букета, стоявшего на маленьком круглом столике у кушетки, на которой лежал забытый батистовый платок княгини, а рядом стояло кресло, повернутое так, словно с него только что поднялся кто-то.
– Где княгиня? – спросил дук Иосиф по-итальянски у лакея-итальянца.
– Княгиня пошла к себе наверх.
– У них был кто-нибудь?
– Да, только что.
– Кто именно?
– Синьор Николаев.
Дук Иосиф задумался, прищурил глаза, потом повернулся к Жанне и сказал ей по-французски:
– Я забыл вам сказать, что Орест Беспалов – сын того самого чиновника, у которого воспитывалась моя жена.
И, покончив на этом разговор с Жанной, он прошел наверх, к себе в кабинет.
