Михаил Макаров
Идеальная совокупность. Том 2
Надрывный вой сирены оповестил о приближении машины дежурной части.
Калёнов по роли ответственного от руководства был в форменном обмундировании, смотревшемся на нем чужеродно. Подойдя с докладом к застёгнутому на все пуговицы майору, Вова Кирьянов не сразу признал в нем распальцованного начальника розыска.
Эксперт Елин понёс увесистый криминалистический чемодан вглубь гаражей. Шел, констатируя, как безнадёжно затоптаны пути подхода к месту преступления.
С опером подфартило: дежурил Малов, на своей земле ему и карты в руки.
На дребезжащей классике с ветерком примчался комитетский следак Холодков. В открытое окошко выставлен острый локоть, в зубах дымящаяся сигаретка ухарски закушена. Шустрила сподобился прихватить Сердюка, проживавшего с ним по соседству.
Старшего опера «южной левой» противоречивые чувства обуревали. Пахать в выходной после адской недели не в кайф, в то же время выезд на труп освободил Серегу от нянченья «мелкой», у которой начали прорезаться зубки. Ох и задала же она ночью жару папе с мамой!
Из опорника на общественном транспорте добрался старший участковый Муравьев Юрий Анатольевич. Под соусом приоритета профилактики участковых освободили от суточных дежурств. Жизнь им эта преференция не облегчила, так как сотрудников службы обязали выезжать на все значимые происшествия на закреплённых за ними участках. В любое время дня и ночи.
Ювелирно лавируя меж луж, подрулила сверкающая полировкой серебристая «тойота» с блатным номером «777». Звонок дежурного застал Кораблёва на автомойке. Из-за форс-мажора пришлось отказаться от чистки салона.
Просканировав взглядом присутствующих, руководитель СО задался извечным вопросом:
– Судмедэксперт?
– Он в саду, – темой владел Калёнов. – Я «овошников» за ним послал.
– Перфилов дежурит?
– Да.
– В каком он состоянии?
– Адекват. Я сам с ним говорил.
– Поглядим на этот адекват, – события последних недель крепко подмочили репутацию мэтра.
Сан Саныча доставили на передовую с какого-то весёлого празднества. Невзирая на принятый на грудь литр, начальник КМ счёл личное участие в работе по раскрытию убийства обязательным.
Белый костюм дополнительно увеличил его в размерах. Пиджак распахнут, одна пуговка шёлковой гавайской рубахи выскочила из петли, в прорехе виднелся нежно-розовый студень живота.
Старание Борзова выглядеть трезвым обнуляла избыточная говорливость.
За подполковником по пятам ходил привезший его Захаров, хозяин кабачка «Услади друзей» и ещё пары аналогичных заведений. У Захара типаж коммерса, застрявшего в девяностых. Стрижка ежом, наглый прищур, комплект цацек литого золота – цепура с крестом, часы, браслет, перстни. От него явственно наносило свежаком.
Кораблёв поджал губы: не побоялся ведь, гадёныш, сесть за руль. Знает: чуть чего – Сан Саныч от гайцов отмажет.
– Глянем, – бросил начальник СО, двинувшись к эпицентру места происшествия.
Калёнов, Борзов и примкнувший к ним Захар последовали его примеру.
Вытащенный «пэпсами» труп растянулся поперек дороги. Около него сидел на корточках криминалист Елин, особой приметой которого была привезённая из командировки в Чечню седая прядь волос на затылке.
Макс обернулся на звук шагов:
– Ближе не подходите. Тут два посторонних следа. Не убитого, не детские и не от берцев.
Кораблёв встал как вкопанный. Квалификация многоопытного Елина сомнению им не подвергалась.
– Это чё у него там во рту? Болт пролетарский? Реально? – Захар вознамерился зайти с фланга.
Терпение Кораблёва иссякло:
– Уйдите отсюда!
Коммерс только хмыкнул в ответ. Он помнил Кораблёва как завсегдатая своего весёлого кабачка. То, что с тех пор минуло десять наполненных важными событиями лет, Захаров во внимание не брал.
– Александр Александрович, уймите своего…хм… товарища! – главный следователь города был на грани взрыва.
– Костик, в самом деле, – начальник КМ скорчил собутыльнику заговорщическую рожу, означавшую: не тронь – оно и не завоняет.
– Давай недолго, Саныч. Люди ждут! – сунув руки в карманы, Захаров вальяжно пошагал к огромному чёрному джипу с наглухо затонированными стеклами.
Когда он удалился на достаточное расстояние, Кораблёв спросил:
– Личность установлена?
– Личность знаменитая, – начальник ОУР криво усмехнулся. – Это ж моя бывшая зона. Убиенный – Вася-сколько времени, он же Грюков Леонид Викторович, семьдесят седьмого гэрэ, проживает: Димитрова семь, квартира, если память мне не изменяет, двадцать один. Первый этаж, налево…
– Подождите, он Василий или Леонид?
– По паспорту – Леонид, в миру – Вася. Он психбольной. Бродит по району, спрашивает у всех время. – Калёнов по инерции говорил о погибшем в настоящем времени. – Безвредный в общем-то. Но весной-осенью, когда у них, у психов, обострение, поступали жалобы, что он, значит, онанизмом занимается в общественных местах. Тогда его в психушку ло́жили. Поколют его там, выходит тихий. Снова идет гулять, сколько времени спрашивать.
– Отрезанный член во рту – явно какой-то знак, – Кораблёв пытался нащупать мотив. – Но какой?
Его размышления активировали Борзова:
– Александр Михалыч! Помните расчленёнку на Белинского? Ну, где злодей был мясник… Он как сказал? При забое хряку перво-наперво отрезают пипирку, чтобы, значит, мясо не завоняло! Может, Васятку тоже того? На антрекоты собирались пустить? Вон он какой справный!
– Не наш случай, – Кораблёв не поддержал скоморошество подполковника.
Прошлогоднее убийство на улице Белинского было из другой оперы. Там преступник подозревался в каннибализме обоснованно.
– Я Малова отправил на Димитрова семь – у матери узнать, когда Вася ушел из дома, – в разговор вклинился Калёнов.
Ему, похоже, было неловко за поведение своего начальства.
– Правильно, – одобрил Кораблёв, – сузим светлый отрезок времени.
– Сердюка в «Дилижанс» заслал, это наливайка за углом…
– Я знаю.
– Там у нас крепкие позиции. Разнюхаем, какая гопота тут сейчас рулит. Чего ещё? Участковый поквартирный обход делает, – большим пальцем майор ткнул в сторону ближайшей пятиэтажки.
– Мало, мало людей на отработку жилмассива, Роман Александрович…
– О, господа убойщики пожаловали! – звонко хлопнул в пухлые ладоши Сан Саныч и закричал, дурачась. – Опаздываете, господа! Без вас раскроем, и в сводку вас не дадим!
Из затормозившего перед вертушкой «крузака» на разные стороны синхронно высадились Белобрагин и Рязанцев. Явление второго Кораблёва вдохновило: наконец-то ОРЧ активизируется.
Загорелый, экономный в движениях атлет Рязанцев смахивал на героя голливудского блокбастера.
Пасмурный вид острожского «Рассела Кроу» Кораблёв списал на проблемы в семье.
«Он же тестя вчера хоронил. Кладбище настроения не улучшает».
– Андрей Владимирович, подойдите! – руководитель СО призывно взмахнул рукой.
Жестикуляция была излишней. Все дороги и без того вели к трупу.
Чем бы таким серьёзным нагрузить профильное подразделение? – напряг извилины Кораблёв.
Мыслительный процесс нарушило появление нового, весьма и весьма важного действующего лица. Экипаж вневедомственной охраны доставил судебно-медицинского эксперта.
Долговязому и голенастому «аисту» Перфилову пришлось покряхтеть, чтобы выкарабкаться из тесного чрева служебной «шестёрки» с эмблемой ОВО на борту. Оказавшись на свободе, маэстро мило улыбнулся. Его гладенькие щечки имели цвет лесной земляники. На челе – ни морщинки. Взгляд из-за стёклышек очков в стальной оправе – сама невинность. Разве на эдакого пупсика можно обижаться?
Кораблёв долго не мог взять в толк, как Перфилов умудряется столь стремительно восстанавливаться после марафонских запоев. В минуту хмельного откровения Василий Васильевич поделился секретом.
Оказывается, жена на дому ставит ему капельницы.
– Она в любую вену попадет! В самую тонкую, – сообщил Перфилов горделиво.
А сейчас он смущённо улыбался:
– Я малину в саду обрезал. Телефон в домике лежит, не слышу звонка. Сын подбегает, дергает за брюки: «Папа, за тобой полиция приехала!» Полиция! Хм! Насмотрелся по видику американских боевиков.
Перфилов поздно стал отцом, его Ванюшка, тоже очкарик, ещё не ходил в школу.
Вынув из кармана латексные перчатки, эксперт привычно их крутнул, расправляя. Поочередно дунул в каждую, слипшиеся пальцы приобрели объём и смешно растопырились. Принялся сосредоточенно натягивать перчатки на руки, начал с левой.
Итак, игроки уселись за ломберным столом, карты сданы, ставки сделаны.
Если посчастливится раскрыть убийство по горячим следам, то на закрепление доказательств уйдёт остаток субботы и всё воскресенье.
Если оперативно-следственная машина забуксует, придется пахать оба выходных.
По большому счету, что совой об пень, что пнем об сосну, но для профи разница принципиальная.
12
24 сентября 2007 года Понедельник
Рязанцева действительно укатали похороны. Морально, не физически. Организационных хлопот по проводам человека в последний путь при капитализме стало минимум. Все заботы берут на себя ритуальные агентства. Удовольствие это, правда, не из дешёвых. Тем более, что отпуск выжал семейный бюджет насухо. Пришлось экстренно одалживаться, кредитора Андрей нашёл с трудом. Сестра матери тётя Галя, прежде чем откупорить кубышку, взяла с племянника клятвенное обещание вернуть всю сумму через неделю. Ни днем позже! Как будто ей, одинокой и зажиточной, эти деньги требовались позарез. Мысли, где перезанять, у Рязанцева пока отсутствовали. До зарплаты – страшно подумать сколько.
Выйду на работу, сориентируюсь – опер поставил проблему на паузу.
Покойный тестяга был тот ещё жук. Когда после свадьбы жили у Юлькиных родителей, папашины попойки достали. Причём он был не из тех, кто выпьет и ткнётся носом в подушку. Он качал права. Нальёт шары – и ну орать: «Вы здесь никто! Хозяин здесь – я!»
Однажды Андрейка не вытерпел. Отвесил плохишу леща, чтобы тот поутих. Тестяга схватился за стамеску. Она у него, плотника четвёртого разряда, острее бритвы была отточена. Пришлось вполсилы стукнуть баклана по бороде, он слетел с копыт и отрубился.
После того инцидента молодые съехали на съёмную квартиру. Не садиться же за этого хрона! Какие порядки за решёткой, Рязанцев знал не понаслышке[57]. Юлька, люто ненавидящая алкашню, была на стороне мужа, но отец есть отец. Родная кровь.
Допившись до цирроза, тесть с водкой вынужденно подвязал. Начав хворать, быстро слёг, медицина диагностировала неоперабельный рак печени. Больной требовал ухода, и Юлька стала после работы через весь город с пересадкой мотаться на Текстильщик. Помогала матери, которая, как назло, тоже расклеилась.
Мало времени оставалось ребёнку. На этой почве в семье пошёл разлад.
И вот Дорофеич преставился. Вроде бы отмучились все, не только он, жизнь продолжается, говорят в таких случаях, но тёща словно ополоумела от горя. Рвала на голове волосы, будто смерть скосила молодого богатыря, а не пьянчугу-камикадзе. Истериками вдова накручивала себе давление, падала в обморок, к ней вызывали «скорую», которую приходилось ждать часами. На кладбище чуть в могилу не бросилась. Выла волчицей, не переставая.
В итоге Юлька опять пропадает на Текстильщике, квохчет там над матерью. Куда деваться? Родная кровь. Хорошо – Мишанчика другая бабушка к себе взяла.
Насмарку весь курортный отдых. Словно приснились жаркое солнце, горячий нежный песочек и солёная волна Средиземного моря…
Аврал по убийству на Димитрова отвлёк Рязанцева от семейных передряг. Мокруху не раскрыли, но продвинулись ощутимо. Оперская чуйка подсказывала – горячо.
В понедельник Андрей пришёл в УВД пораньше. Хотел на свежую голову отписать справки по вчерашним-позавчершним наработкам.
Стирая пыль со стола, обнаружил на перекидном календаре послание. Почерк Сутулова не спутаешь, буковки у него похожи на растопыривших лапки паучков. За счёт разного наклона «насекомые» как бы приплясывали.
«Тебе обзвонилась марьяна[58] с № 2-33-52».
Ехидство записки зашкаливало. Почему сразу «марьяна»? И прямо-таки обзвонилась? Провода обрывала?
Рязанцев представил, как гаденько ухмылялся Борисыч, сажая своих кривобоких «паучков» на листок с датой «20 августа». Для Андрея это был крайний рабочий день перед уходом в отпуск, на нём календарь стопорнул.
Телефонный номер принадлежал адвокату Стрельниковой.
Инга начала трезвонить на мобильный, когда они в Домодедово проходили погранконтроль. Ответить Рязанцев смог только в Остроге. Состояние тестя ухудшалась стремительно. Он ещё был жив и даже вроде пришёл в себя, но врач уже сказал: готовьтесь.
– У меня архисерьёзный разговор, – наводить тень на плетень Стрельникова обожала.
– Говори, – перелёт и трансфер вымотали собеседника так, что к интриге он остался равнодушным.
– Не телефонный. Заедешь?
– Не могу.
– Когда сможешь?
– В понедельник.
– Долго. Раньше точно никак?
– Стопудово.
– Тогда в понедельник, с утра, – церемонная интонация, оттаяв, плавно перетекла в интимную, медовую, – я соску-училась…
Отношения предполагали симметричное «я тоже», но из-за открытой двери на кухню, где чумная Юлька на скорую руку готовила ужин, Андрей ограничился нейтральным «до связи».
Впрочем, толерантной последняя фраза была для непосвященных. Применительно к Рязанцеву и Стрельниковой её смысл имел самый что ни на есть порочный окрас. Их связи исполнилось два года, её будущее окутывал густой туман, при этом намерений прервать отношения стороны не выказывали.
Адвокатесса положила глаз на брутального оперативника, приняв по дежурству защиту одного из бандитов, напавших на Фонд муниципального строительства. Для бухгалтера организации вооружённый налет закончился летальным исходом, директрисе посчастливилось отделаться тяжёлым ранением[59].
Клиент Стрельниковой, отмороженный на всю башку гангстер, вздумал буйствовать во время опознания. Рязанцев технично укротил рецидивиста.
Имевшая слабость к бравым парням спортивного кроя Инга пустила в ход полный ассортимент «ССС»[60]. Объект симпатий не принадлежал к семейству ловеласов, и тем желаннее он казался. Пару недель скромняга притворялся, будто не понимает намёков, охотнице пришлось удвоить старания, склонив молодого, здорового мужика к резонной мысли: почему бы и нет? Моральный кодекс спасовал перед натиском тестостерона.
Свой брак Рязанцев считал вполне счастливым. Они с Юлькой были одноклассниками, гуляли в одной компании, за ручку ходили на дискотеки и в кино. После восьмого класса подали документы в ПТУ[61], Андрей на сварщика выучился, Юля – на кондитера. На выпускном Рязанцев признался подружке в любви, та ответила взаимностью. Осенью суженого призвали в армию, и девушка честно ждала его два года. На заре Андрейкиного милицейства она сражалась за жениха, когда того прессовала прокуратура. Выйдя замуж, стойко переносила тяготы и лишения совместной жизни с опером уголовного розыска.
Время точит больше, чем лечит. Быт, осложнённый скромным достатком и скитаниями по чужим углам, заедает. Рано или поздно хроническое отсутствие мужа выводит из терпения самую кроткую жену. Она начинает вываливать претензии, в ответ слышит взаимные. Хрупкий домашний мирок дает трещину…
А любовница бесконфликтна и щедра на тёплые слова, ставшие редкостью в родной семье. И у неё никогда не болит голова. Секс с ней всякий раз потрясный.
У Рязанцева рабоче-крестьянские корни. С людьми иного склада – с теми, что дома не форсят в трениках и майках, а обедают за круглым столом, застеленным тисненой скатертью, общаться ему не доводилось. А тут – дубовый паркет, столовое серебро, отутюженные салфетки, бронзовый семисвечник на пианино «Steinway». Он словно в кино про дореволюционных господ попал…
– Приятно ощущать себя совратительницей! – плотоядно улыбнулась Инга, фиксируя смятение партнера на предложение поэкспериментировать в позе «шесть-девять»…
Постелью её интересы не ограничивались. Стрельникова много читала, предпочитала историческую прозу, что для женского вкуса в общем и целом нетипично. Из лучших побуждений она попыталась и любовника до своего уровня подтянуть. Для разминки вручила ему толстую книжку про Древний Рим: прочти, обалденная вещь! Андрей с опаской взвесил в руке увесистый «кирпич». Подумал – жизни не хватит, чтобы одолеть тысячу страниц, которую накатал забугорный писака Колин Маккалоу[62].
Ингу отличал прагматизм. Частенько она теребила кавалера просьбами рабочего характера. Начала с пустяковых. Узнать, с кем в камере сидит её подзащитный. В выходной договориться насчёт продуктовой передачи. Уболтать дежурного по ИВС принять сигареты не россыпью, а в пачках.
Часть просьб была на грани допустимого, но Андрея это не смущало. Опер, отпахавший «на земле» девять лет, умеет пробежать босиком по лезвию закона и не порезать пятки.
Местом их блиц-встреч был парк экскаваторного завода. Предприятие, некогда выпускавшее каждый второй экскаватор в стране, благополучно обанкрочено. Без хозяйского призора объект социальной сферы дичает. Взять его на баланс голоштанный муниципалитет не торопится.
Летняя эстрада имела кирпичный приделок, в котором с весны обитали адвокаты, отколовшиеся от центральной консультации. Надоело молодежи довольствоваться крошками со стола аксакалов. В заводилах у возмутителей спокойствия ходила Инга Юрьевна Стрельникова.
Эстрада – локация для офиса не статусная, однако удобная географически, горсуд в шаговой доступности расположен.
Внутрь Рязанцев не пошёл, лишние уши без надобности. Свернул на ближнюю аллею. Многоярусные сорные заросли американских клёнов надёжно скрыли его от любопытных глаз. Передвигаться следовало осторожно. Под ногами чавкала грязная кашица из размокшей палой листвы. Оскользнуться на ней проще простого.
Глядя на адвокатское пристанище, Андрей вспомнил – раньше тут была раздевалка для самодеятельных артистов, по совместительству – сторожка, и в ней обитал Маштаков, когда его из ментуры вышибли.
Про то, как Николаича на прошлой неделе закрывали по подозрению в изнасиловании, добрые люди расписали в цветах и красках.
Не дают, гады, спокойно жить человеку. Только-только у него всё наладилось. Рязанцев догадывался, что к случившемуся причастен Сутулов, не умеющий забывать старые обиды.
Стрельникова, яркая картинка на фоне сезонного увядания флоры, появилась минуту спустя, она всегда приходила второй. Алая курточка «Finn Flare» длиною по пояс, дабы крутизну ягодиц от окружающих ненароком не утаить. Куртка, естественно, расстегнута. Иначе как похвастаться упругой грудью, облитой тонюсенькой белоснежной водолазкой? На женщине голубые джинсы-клеш, косой гульфик которых акцентировал прельстительную выпуклость лобка.
Шелковистые волосы пижонки выпрямлены при помощи специального утюжка. Этой осенью Инга роковая брюнетка.
Красавицей ее не назовёшь. За счёт великоватой нижней челюсти лицо смотрится удлинённым. К сравнениям с Ксенией Собчак адвокатесса привыкла, шуточки отбивала на лету.
– Мне бы еще Ксюшину банковскую карту!
Другой вариант:
– Подала заявку на шоу двойников. Гонорары там не чета нашим!
…На сей раз Стрельниковой понадобился адрес свидетеля по уголовному делу, направленному в суд.
– С ней просто хотят поговорить.
– В обвиниловке же всё написано.
– Там вымышленный адрес. Следак в шпионов играет, – Инга скорчила презрительную гримаску. – Между прочим, это серьезное нарушение УПК, основание для возвращения дела прокурору. Ты, как новоиспечённый правовед, должен это понимать.
Видя замешательство оперативника, она включила дар убеждения:
– Не подставлю, не бойся! Мой клиент – уважаемый человек, гендиректор предприятия, не какой-нибудь бандос.
Прегрешения её протеже квалифицировались статьей о неуплате налогов в особо крупном размере.
Рязанцева просьба насторожила, но отказать в ней не повернулся язык. Свою уступчивость он оправдал аргументом – ну какие преступники из белых воротничков… Вот убийцы, насильники или разбойники – это да! Реальным злодеям потворствовать нельзя.
Меркантильная мысль «а мне что взамен» показалась здравой.
– Ин (буква «гэ» в её имени казалась лишней), займёшь мне денег? На месяц? Лучше на два.
– Цифра? – решив всё-таки закурить, Стрельникова извлекла из плоской пачки, которой небрежно поигрывала, тонкую сигаретку, щелкнула «крикетом».
– Двадцать.
– Ой, Андрюшенька! У меня столько налички нет. Надо в банк идти менять.
– Мне деревянных.
– Да-а? Ну, это меняет дело. Ноу проблем. Когда заглянешь?
– Завтра можно?
– Завтра – вторник? Что у меня после работы во вторник? Фитнес. Но к восьми я освобожусь. Кстати, что-то ты, хороший мой, спорт забросил.
На день рождения Рязанцев получил от любовницы безлимитный абонемент в модный фитнес-центр «Спарта». Оригинальный, уместный в обе стороны подарок быстро завоевывал популярность среди людей с деньгами.
Чтобы легализовать посещение крутого заведения, пришлось врать Юльке. Версия, будто сертификат задарил Кобылянскому подшефный коммерс, а лентяй Феликс толкнул его Андрею за бутылку «Гжелки», то есть даром, вышла убедительной. После знакомства с Ингой убойщику систематически приходилось обманывать жену.
В «Спарту» он действительно не заглядывал давненько. Слишком пафосным казался открытый москвичами клуб в сравнении с тренажеркой политеха, где Рязанцев занимался много лет. Большинство клиентуры фитнес-центра приходило туда, чтобы поколотить друг перед дружкой понты. Вдобавок Андрею не хотелось лишний раз светиться возле Стрельниковой. Удивительно, что Юльке до сих пор не настучали про их шашни.
– Завтра в восемь, – отступать было поздно, да и глупо: «бабки» с неба не свалятся.
Адвокатесса оглянулась, не прилип ли кто из ее коллег к окну, сделала шажок вперед и легонько огладила пах любовника.
– Умира-аю от желания! Мур-мурр…
Рязанцев молниеносно возбудился. Усмиряя зов плоти, он сдавленно прорычал. Эта женщина сводила его с ума. Если поманит пальцем, трудно будет не побежать за ней, виляя хвостиком.
Удерживал долг перед сыном. Андрей знал, что такое расти без отца. Когда ему было двенадцать, батя разбился на мотоцикле. Дальше матушка тащила их с брательником в одиночку.
13
24 сентября 2007 года Понедельник
– Ого! – глянув на часы, убойщик встрепенулся.
Он опаздывал на встречу с ИОИ[63].
Без колёс, как без рук. Обзавестись своими – несбыточная мечта. В обозримом будущем по крайней мере.
За подразделением числилась ВАЗ-2107 цвета баклажан с пробегом сто тысяч кэмэ. Водитель был закреплён с ППС.
Пока Рязанцев грел пузо на турецком курорте, у «семёры» полетели разом бензонасос и помпа. Тачку загнали в гараж. Водителя Серёжу отозвали в батальон.
Сутулов на проблему забил. Его вполне устраивала «Toyota Land Cruiser» Олежки Белобрагина.
Ничего не имел против «крузака» и Рязанцев, но молодой нынче в разгоне. По поручению следствия повёз на экспертизы вещдоки с последнего убийства. Кататься Олеже в кайф. Тудым-сюдым в область сгонял, полдня прошло. «Руль» с зарплатой опера управленческой структуры, плохо ли?
Пришлось добираться на троллейбусе. Когда у милиции отбирали бесплатный проезд на общественном транспорте, нечаянные расходы власть гарантировала компенсировать. Громкие обещания, как заведено в державе, остались пустышкой.
Сотрудники начали возбухать, многих служба заставляла мотаться по городу десять раз на дню, никакой зарплаты не напасёшься. Атмосфера накалялась, и начальство вынуждено было на своем уровне решать вопрос с директором УТТ, дядькой упёртым и вздорным. Не сразу, но нашли на перевозчика методы. В итоге теперь к милиционерам в форме кондукторы не пристают. Но, если едешь по гражданке, раскошеливайся, качать права бесполезняк.
Рязанцеву пилить до конечной, а потом еще пешочком. Хорошо, дождя нет.
Впереди завиднелось четырёхэтажное кирпичное здание, обнесённое изгородью. Справа от закрытых ворот торчала будка КПП.
Это специализированный дом-интернат для инвалидов и престарелых. Знаменитый дом призрения. Его жильцы, половина которых засиженные рецидивисты, на казённом языке именовались обеспечиваемыми.
Оставь надежды, всяк сюда входящий[64], обязательно говорил Маштаков, когда они наведывались в эту глушь в связи с очередным кровавым происшествием.
Прощаться с надеждами Андрею не пришлось, потому как пункт «посещение социального учреждения» в его планах отсутствовал.
Проверившись, не следует ли кто в кильватере, опер вильнул по тропке к недострою на чётной стороне улицы. Дом имел заброшенный вид, при том что забор вокруг него был высокий, глухой и крепкий. Железная калитка также вызывала уважение. Рязанцев знал, что она должна быть открыта. Так и вышло. Он потянул дверь на себя и боком скользнул в образовавшийся проём.
На лавочке под яблоней сгорбился старик в плаще с капюшоном, накинутым на голову.
– Точность – вежливость королей, Андрюша, – молвил он с укоризной.
– Извини, Виктор Иваныч, – принимая правила игры, убойщик оказал уважение возрасту.
Человек в капюшоне оперся на клюшку и за несколько приёмов поднялся. Трудный маневр сопровождался кряхтеньем и хрустом в коленях.
– Портки драповые, кальсоны, плащишко… Это сколько ж на мне тряпья? А пяти минут хватило, чтоб почки заныли, – посетовал мужчина на контакт с напитавшимся дождевой влагой сиденьем, а заодно и на годы. – Воистину старость не радость, Андрюша.
По паспорту гр-н Сидельников В.И. вовсе не был престарелым. От установленного законом пенсионного возраста его отделяла пропасть в девять лет.
В заслуженные старцы он произвел себя своей властью, из следующей логики исходя: год строгача за три надо считать. А карцеры и шизняки[65] – там день за пять идти должен! С правильной арифметикой на круг полвека трудового стажа…
Задача по устройству Витька в стационар поначалу всем казалась безнадёжной. Но это, без преувеличения, был единственный вариант спасения его многогрешной жизни.
Крайний раз откинувшись, Сидельников вернулся к разбитому корыту. Сожительница отказала ему в крыше над головой, не простив подлянки в отношении брата[66]. Мольбы Валюху не разжалобили, угрозы не испугали.
С полгода бедолага мыкался по корешам, таким же золоторотцам. В одном шаге находился от того, чтобы забомжевать и крякнуть под забором.
Выручила настырность. Два, а то и три раза на неделе Витёк соскребал себя с лежанки в узле теплотрассы и ковылял в милицию. Просачивался через кордоны, условным стуком стучался в двери розыскников, ныл о своих прежних заслугах. Челобитье имело резоны. Конфидент официально был «в корках»[67] под звучным псевдонимом «Космонавт».
МВД, однако, плевать на отработанный материал. Кто такой Витёк на текущий момент? Доходяга. Какой от него выхлоп? Нулевой. Ну, и идёт он лесом. Тем паче, что его прежние кураторы, влиятельный барин Птицын Вадим Львович и совестливый выпивоха Миха Маштаков, давно за бортом системы. Титов, лужёная глотка, от оперативной работы отошёл, вопросы не решает.
Витёк усыпил бдительность секретарши и ужом проскользнул в кабинет начальника КМ.
– Сан Саныч, я ведь такое знаю, – отчаяние сподвигло его на шантаж, – ежели чего, мало никому не покажется. Помните, как мы с вами хороводы вокруг мистера прокурора водили? В парке-то?
– Сядь! – начальственный перст указал на стул за приставкой.
– Сесть я всегда успею, – суеверная оговорка объяснялась издержками профессии. – С вашего дозволения я присяду.
Витёк опустился на самый краешек стула. Выпятил трубочкой синеватые губы, заскорузлые от въевшейся грязи руки сложил на коленях, демонстрируя полную лояльность.
Борзов озадачился. В кино попутавших берега горлохватов утилизируют как вторсырьё. Драматургия жизни куда сложнее.
Идея со специнтернатом стала итогом его философских раздумий. Воплотить замысел велено было Рязанцеву, это же он пригрел «воскресшего» агента, подарив тем самым ему надежду.
Начали с оформления инвалидности. Болячек у Витька было, как блох у шелудивого пса, но тянули они лишь на третью группу. Чтобы выправить вторую, пришлось подключать связи в мире эскулапов. Бюрократическая машина ржаво заскрипела. В итоге медико-социальная экспертиза признала артрит, осложненный перенесённым гепатитом, серьёзным нарушением опорно-двигательного аппарата.
Сан Саныч изначально поставил Рязанцеву условие: «Твой человек будет прикрывать объект от и до! На халяву пусть не надеется».
Дом-интернат – прибежище вышедших в тираж лиходеев. Убийства там случались регулярно, преобладали бытовые, примитивные. Гемор был в том, что старичьё – публика, упёртая идейно и хлипкая телесно, колоть «божьих одуванчиков» целая проблема. Резидент в серпентарии на Овражной много проблем мог решить.
В дни пенсий контингент нажирался до отключки. В коридорах, на лестничных маршах, а летом и на улице, начиная от ворот, валялись тела обеспечиваемых. Персонал через них равнодушно перешагивал.
Так и хотелось повторить за пушкинским богатырём Русланом: «О поле, поле, кто тебя усеял мёртвыми костями?»
На полном пансионе Витёк воспрянул духом. Здоровое питание, медобслуживание, режим и гигиена делали свое дело.
Когда он сбривал сивую щетину, вставлял зубные протезы и переставал прикидываться умирающим, то молодел на верных десять лет. Метаморфоза случалась, если того требовал сюжет.
Впервые Сидельников обрел легитимный источник дохода. Скромный размер пенсии он компенсировал игрой в картишки. Кочевал с заветной колодой по комнатам, обезжиривал азартных старичков и доверчивых дурачков.
Криминал в интернате процветал. На мелочёвку Витёк не разменивался, освещал исключительно тяжкие преступления. Восставал против того, чтобы быть слугой двух и более господ.
Поэтому начал он с претензий:
– Ты, Владимирыч, втолкуй «бэхээсам», чтоб крупицу разума включали, когда на встречу идут. А то в давешнюю среду завалились двое модных в дежурку и Паше Афганцу говорят: «Вызови-ка, старшина, нам Сидельникова». Паша, гений конспирации, рад стараться, по громкой как заблажит: «Обеспечиваемый такой-то, незамедлительно явиться в комнату дежурного!» Палево, Владимирыч! Голимое! Вот такие бельма на меня сожитель выпучил! Он хоть и лошара по жизни, но пару ходок за плечами имеет. Я, конечно, на голубом глазу прогнал, будто менты шьют мне внагляк кражу хавчика из столовки, и винтанул из хаты. На чердаке зашкерился. Павлуха побегал по корпусу, иголку в стоге сена не сыскал, куда ему, контуженному… «Бэхээсы» не солоно хлебавши свалили… Перед людьми вроде-ка я отбрехался, но всё до разу, Владимирыч!
– Я им объясню, – Рязанцев на просьбу отреагировал серьёзно, проблематика возникала не впервой.
Молодняк плевать хотел на безопасность агентуры, в особенности чужой.
Макс Горлов, в двадцать семь лет замнач ОБЭП[68], был парнем умным, хватким, но высокомерным и циничным.
