Михаил Лебедев
Сон великого хана. Последние дни Перми Великой (сборник)
XIII
Весело сияло солнце на небе и отражалось на спокойных водах «тихого Дона», бывшего у места расположения стана Тамерлана довольно значительным. Лето приходило к концу, но воздух был теплый и ароматный, точно в июне. Монголы радостно готовились к выступлению с места стоянки, назначенному на утро завтрашнего дня.
– Пойдем на Москву, товарищи! – слышалось везде, доказывая о том удовольствии, какое испытывали азиаты при мысли о новых победах и завоеваниях. – Пресветлейший хан нас ведет! А с ним не бывает неудачи!..
– На Руси мало войска, – замечали иные. – Недаром Русь с давних пор под кипчакским владычеством состоит. А города на ней старинные, богатые, поживиться будет чем…
– Далеко Руси до тех стран, кои великий сагеб-керем покорил, – толковали некоторые, более других осведомленные о действительном состоянии Русской земли. – Не чета она Индии, Египту, Ирану, даже стране каменных гор! Там золота, серебра, жемчугу, камней самоцветных, всякого добра вволю на каждого пришлось, а на Руси что-то еще будет? Кипчаки на Руси хозяйствуют, русские города разоряют, осталось ли чего на нашу долю?..
На это менее корыстолюбивые говорили:
– Вестимо, большая добыча – доброе дело, но и то понимать должно, что Русь – страна весьма славная среди стран полунощных. Добыча дело проживное, а, покорив Русь, пресветлый хан имя свое на севере прославит. И будут русские князья вечными рабами наших ханов, ибо ведомо всем, что Орда Кипчакская ими спокон века владеет. А ныне, как сокрушил великий сагеб-керем Тохтамыша, кипчаки перед ним ничто, стало быть, и Русь в наши руки отдается. И мы покорим Русь, с пресветлым ханом неудачи не будет!..
– Только вот зима какова настанет? – качали головами мнительные, не бывавшие еще в полунощных краях, но слыхавшие о северной зиме разные ужасы. – Не одолеют нас враги, ибо мы с пресветлым ханом идем, а снег да стужа всякого доконают. Особливо не пощадит нас зима, ибо не привыкли мы к ней. Как бы не погибнуть нам в снегах русских!..
– С помощью Аллаха и пророка Его Магомета покорит пресветлый хан Русь и воинство свое с добычей домой приведет, – возражали правоверные воины, уповавшие на небесную помощь, и не хотели предаваться никаким сомнениям или мрачным думам.
После полудня великий хан объехал ряды своих войск на чудном арабском жеребце, украшенном со всею пышностью Востока, и милостиво разговаривал с окружающими его вельможами, расцветавшими от каждой улыбки повелителя. Воины восторженно кричали:
– Слава великому хану!.. Веди нас на Русь, на Москву!.. По одному слову твоему рады мы на смерть идти!.. Прикажи нам, пресветлый хан, и мы землю для тебя перевернем!..
Просветлевший лицом владыка благосклонно говорил в ответ:
– Завтра вперед пойдем, храбрые воины! С такими богатырями могучими нетрудно Русь покорить!.. Сделаем русских людей рабами своими!..
– Головы свои сложим, а твою похвалу заслужим, хан пресветлый! – гремели восхищенные воины и готовы были нести владыку мира на руках, если бы обычай позволял это.
Под вечер, когда в монгольском стане все укладывались на покой, чтобы подняться утром свежими и бодрыми, сторожевые наездники схватили одиночного всадника, похожего по одежде на русского и прямо скакавшего на монголов. Один из воевод, к которому привели пойманного, начал его допрашивать.
– Откуда ты? – спросил он строго, получив донесение от наездников, что неведомый всадник умеет говорить по-монгольски.
– С Руси, господине, – отвечал тот, смело глядя на азиата.
– Куда ж ты ехал? Зачем?
– К вашему хану я приехал… к Тимуру…
– К нашему пресветлому хану? – с удивлением переспросил воевода, высоко подняв брови. – Да как ты дерзнул?.. Как осмелился?.. Ты, червь презренный, ползающий во прахе земном?..
– Я приехал к хану вашему по особливому делу. Ведите меня к нему!..
– Много чести для тебя будет, собака, на лицо великого хана взирать! – закричал воевода, заподозрив в говорившем отчаянного человека, способного на всякое дело. – Пресветлейший сагеб-керем повелел таких людей, как ты, мечом сечь и огнем жечь. А посему одна дорога тебе – в ад, где мучаются псы неверные!.. Не посол же ты князя русского? Послы не так ездят…
– Не посол я, я враг великого князя московского, – со значением вымолвил русский, в котором можно было узнать Рогача, приводившего свой коварный план в исполнение. – А приехал я для того, чтобы вашему хану дорогу на Москву указать… и все рассказать о Русской земле. Так и скажите ему, что важную весть я привез…
Воевода нахмурился и плюнул.
– Так, значит, изменник ты? А изменников мы не жалуем! От изменников правды не жди…
– Нет, не изменник я, – торопливо возразил Рогач и постарался объяснить татарину, что между Москвою и Великим Новгородом существует громадная разница, что вредить Москве для новгородца не составляет измены, и в конце концов так убедил воеводу, что тот признал его желание предстать перед лицом владыки мира заслуживающим уважения и повел Рогача к ханскому шатру.
Новгородец был спокоен. Точно лед какой оковал его сердце: ни страха, ни трепета не чувствовал он, шествуя на страшный суд (как он мысленно называл свое вероятное свидание с Тамерланом). Речь его к великому хану была заранее приготовлена. Недаром он «складывал» былины, отличавшиеся замечательною благозвучностью, – Тимур был бы очарован его красноречием, если бы ему, Рогачу, удалось увидеть грозного завоевателя.
«Не ударю лицом в грязь, – думал новгородец, проходя по монгольскому стану, наполовину уже погруженному в сон. – Запущу соловья в зубы. На то я и гусляр-сказитель, чтоб небылицы в лицах представлять… Удружу Москве злодейской!..»
В стороне послышались стоны. Рогач посмотрел туда и увидел до десятка молодых, совершенно обнаженных женщин, избиваемых двумя воинами. Воины размахивали ножами и погружали их в груди несчастных, падавших со стоном на землю… Зрелище было омерзительное. Даже Рогач был потрясен.
– Что это? – невольно сорвалось у него с языка, когда воевода мельком поглядел на извергов и равнодушно пошагал дальше.
– Поганые русские девушки, – был ответ. – В Ельце-городе взяты были… Наши эмиры да князья забавлялись…
– Чего ж ради убивают их?
– Завтра в поход идем, так они мешать станут. Ну, и отдали воинам…
«Ах басурмане! – мысленно выругался Рогач, не потерявший еще способности сочувствовать чужому горю. – Отольется вам кровь христианская! Вот погодите ужо…»
Но тут он поморщился и подавил тяжелый вздох, готовый вырваться у него из груди. Сожалеть о неведомых девушках было неуместно тогда, когда он думал предать в руки варваров всю Русскую землю. Понятно, хан Тимур мог и без его «доброхотства» разгромить Русь, но измена оставалась изменою, и Рогач хорошо понимал, какой страшный грех берет он на душу, решаясь распалить воображение завоевателя рассказами о существующих и несуществующих богатствах земли Русской.
Рогач и его провожатые подошли к тройному ряду почетных телохранителей, окружающих великолепный шатер сагеб-керема. Воевода отыскал князя Бартома и долго говорил с ним по поводу того, представлять ли неизвестного русского перед светлые очи ханские? Наконец Бартом произнес:
– Горе нам, если могучий владыка прогневается на нас за беспокойство. Но и не доложить о сем нельзя. Ведь сам же он повелеть изволил, ежели кто с важным делом придет, пропускать к нему неукоснительно. А убрать этого русского (Бартом многозначительно провел рукой по шее) опасно. Его уж многие видели… Как ты думаешь, брат Гасан?
– Придется к пресветлому хану идти, – пробормотал воевода. – Аль, может, почивает он?
– Ликует сей вечер хан великий, – прошептал Бартом. – Со своими любимыми женами тешится. Видишь, лампады сквозь шелк просвечивают? Это на женской половине… Туда и придется идти.
– Так иди ты, князь, – взмолился Гасан, чуть в ноги не кланяясь начальнику телохранителей. – Ты чаще у пресветлого хана на глазах торчишь, тебе и бояться нечего…
Бартом покачал головой.
– Не щадит никого великий хан, на кого прогневается, но гневаться на нас нельзя. Мы по его же приказу учиняем… Быть может, не ложно говорит русский, что важную весть привез. А если солгал он, горе ему!.. Иду к великому хану.
Он круто повернулся на месте, раздвинул ряды телохранителей и скрылся в ханском шатре, рисовавшемся на потемневшем небе своими стройными очертаниями.
Рогач стоял в каком-то оцепенении и думал:
«Скоро ли? Скоро ли?.. Хоть бы один конец!.. И чего они так боятся своего Тимура?..»
Бартом не заставил себя долго ждать. Ему удалось доложить повелителю о русском пришельце довольно скоро, и, выйдя из шатра, он приказал что-то ближайшим телохранителям.
Несколько рослых красавцев, сверкая золочеными доспехами, подбежали к Рогачу, сорвали с него меч и кольчугу, выхватили из-за пояса кистень, из-за голенища нож-засапожник, раздели его донага и, обыскав всего кругом, приказали ему снова одеться, после чего обезоруженный новгородец введен был во временное жилище Тамерлана.
В первом от входа отделении шатра, освещенном пятью лампадами, толпились множество придворных служителей, ходивших с такою осторожностью, что полет мухи был явственно слышен. Князь Бартом молча прошел вперед, к роскошно вышитому ковру, висевшему на золоченых столбах, и махнул рукой стоявшим у ковра евнухам, облаченным в какие-то фантастические одеяния, с белыми тюрбанами на головах.
Евнухи ловко приподняли край ковра, и князь Бартом с Рогачом очутились в богато убранном помещении, озаренном ярким светом лампад, висевших по всем направлениям. По сторонам шли ряды пышных шелковых подушек, наложенных одна на другую, а на подушках возлежало до десятка молодых женщин поразительной красоты. Многие имели на себе такую прозрачную одежду, что сквозь нее просвечивало тело. Хан Тимур, в просторном шелковом халате, с зеленым тюрбаном на голове, небрежно сидел на дорогих пуховых коврах рядом с самою любимою своей женой и, казалось, пронизал острым взглядом Бартома и смельчака русского, упавших на колени при входе.
«Вот он, владыка мира, гроза небесная! – пронеслось в голове у Рогача, лежавшего ниц на ковре. – Что-то изречет он мне?»
– Этот человек хотел меня видеть? – довольно благосклонно спросил Тимур, находившийся в особенно благодушном настроении.
– Этот, пресветлый хан, – раболепно отвечал Бартом, следя за выражением лица повелителя. – Какую-то весть он привез… важную весть, говорит…
– Толмача призвать сюда.
– Разумеет он речь нашу, владыка высочайший. Изволь выслушать его.
– Говори, человек русский, – обратился Тамерлан к Рогачу, слегка приподнимаясь на подушках. – Что привело тебя ко мне?.. Как ты осмелился нарушить покой мой?..
Новгородец поднял голову и смело поглядел на грозного завоевателя, презрительно сжавшего губы. Рогач был человек наблюдательный, и по лицу Тимура он сообразил, что одно лишнее слово – и жизнь его кончится под ножом палача. Тимур шутить не любил. Особенно не жаловал он изменников-перебежчиков, продававших родину из-за собственных выгод, и Рогачу надо было много уменья и изворотливости, чтобы выставить себя не изменником, а «честным врагом» московского государя.
– О, пресветлейший государь, царь над царями, повелитель над повелителями! – заговорил он возвышенным голосом, сложив на груди руки. – Слава твоя сияет как солнце, победы твои гремят по всей земле как гром небесный, слово твое – меч для рода человеческого! Воззришь ты грозным оком на народ какой, и все перед тобой трепещет! Никому не остановить стремление ратей твоих: как вихрь, как молонья огненная носятся они из края в край, рокочут раскатами громовыми, стрелами калеными свет помрачают, заставляют дрожать все живущее! От юных лет до старости преклонной суждено тебе Небом народы и царства покорять, и ты завоюешь весь мир! И будет в мире многое множество языков, а государь один, это ты, о пресветлейший, превысочайший царь царей, равного которому никогда не было и не будет!..
Гордая улыбка появилась на лице Тимура. Новгородец сумел-таки угодить ему. Подобная речь, обладая всеми свойствами тогдашнего красноречия, не могла не понравиться сагеб-керему, и он милостиво кивнул головой оратору.
– Верно говоришь ты. Мир в моих руках… Но не для того же ты пришел ко мне, чтобы поведать мне о том, о чем я уже давно знаю?
– О, превысочайший владыка! Многими царями и народами повелеваешь ты, многие цари и народы лобызают прах ног твоих. Немало таких державцев, кои хоть не видели, но чтут тебя. Имя твое славится во всех концах вселенной… А меж тем обретается такой владетель, который поносит тебя всякими словами непотребными, смеется над тобой заочно, похваляется разогнать твои воинства победоносные и тебя в полон забрать…
Тимур потемнел, как ночь. Рогач поразил его в самое сердце своим указанием на неизвестного владетеля, не признававшего могущества владыки мира, и он спросил отрывисто:
– Как зовут сего владетеля дерзкого?
– Это московский князь, юноша буйный. Надеется он на леса да на болота да на зиму студеную, что скоро наступит, и, вином упиваючись, похваляется, что твоя светлость потемнеет от его меча…
– А ты – подданный сего князя?
Рогач возразил с живостью:
– Я вольный человек, повелитель могучий. Родом я из Новгорода Великого, что не по указу московского князя живет. Московский князь вековечный ворог нашему Новгороду; зачастую мы против Москвы ратуем, и Москва против нас войною ходит. Не на жизнь, а на смерть враждуют Москва и Новгород, и москвитяне нас живыми бы съели, если б могли…
– Так, значит, московский князь не государь твой?
– Храни меня Праведное Небо от государя подобного! Московский князь сам по себе, и Новгород наш сам по себе…
– Добро, если правду ты говоришь. А если солгал ты – горе тебе! Изменников я не терплю!
– О, высочайший хан! – воскликнул новгородец, поднимая глаза к небу. – Дерзнет ли червяк ничтожный утруждать уши твои слушанием лжи заведомой? Николи того не бывало, чтоб последний из последних рабов твоих осмелился тебя обманывать!..
Тимур махнул рукой, и Рогач смолк. Раздумье выразилось на лице великого хана. Окружающие его жены хранили благоговейное молчание. Никто не шевелился, не произносил ни слова, потупив глаза в землю. Наконец Тимур провел рукою по лбу и строго поглядел на новгородца.
– Не изменник ты, стало быть, а враг московского князя? А враги друг другу худо сделать желают. И ты оговариваешь передо мною московского князя… и я понимаю тебя. Не говори ничего о том, как поносил меня юноша безумный; довольно того, что он не чтит меня, славу мою затмить похваляется. Наказание ему будет ужасное. Ни один город на Руси не избегнет разорения и разрушения! На Москву выступлю я завтра… Ты знаешь, человек, пути прямые на Москву?
Глаза Рогача блеснули радостью.
– Самый прямой путь отсюда на Москву – через Рязань-город, где сидит старый князь Олег, друг и свойственник московского князя. И Олег тоже словами непотребными тебя поносил… А дорогу прямую я знаю, с радостью твоим победоносным воинствам укажу…
«Припомнишь меня, лютое княжище рязанское! – подумал новгородец злобно, сообщив о прямом пути на Москву через Рязань, хотя от берегов Дона на Москву можно было пройти гораздо прямее. – Отольются кошке мышкины слезки. Хоть и околица через Рязань выйдет, а поведу басурман на Рязань, да и все тут!..»
– А каков город Москва? – спросил Тамерлан, зажмуривая глаза от истомы.
– О, Москва – город богатый весьма! Без числа в нем храмов каменных, а на каждом храме крыша позолоченная. Маковки на крышах как жар горят: усыпаны они камнями самоцветными, а решетки вокруг храмов серебряные, кованые, точно хитрый узор извиваются. А войдешь в храмы – очи слепит: злато, серебро, жемчуг, бирюза, прочие другие вещи светятся-переливаются, на солнышке поблескивают на все лады. А двор княжий точно ясный день: воздвигнут он из камня белого, что из заморской страны привезен; нигде ни соринки, ни задоринки; покрыт он листами серебряными, позолоченными, а на верхушках теремов высоких коньки вырезные понаставлены, сияют бирюзой да яхонтами. А окошки все большие, величавые, а в рамах слюда вставлена – и цены этой слюды нет, ибо она на разный цвет и сквозь нее все видно яснехонько. А в кладовых княжиих казны столько пособрано, что и сметы нет! В одном подвале, кажись, злата до тыщи пуд навалено, в другом – камни самоцветные во ста бочонках стоят, в третьем – жемчугом хоть гору вали, а серебра не считали и сочесть не могут: таково-то его много-премного! А потом, сукон немецких, парчи, бархату, алтабасу, шелку антиохийского да азийского, ковров персидских, драгих шкурок пушных и прочего добра подобного – о них же Господь Бог ведает! А кроме сего, у других князей да бояр да торговых людей во всех городах и весях земли Русской изрядная утварь есть, и злато, и серебро, и камни самоцветные, – отовсюду пособрано ими и в укладку положено! Богатство на Руси несказанное, особливо на Рязанщине да на Московщине! А дружины у князей слабые, куда им тебе супротивничать, хан пресветлый! Пойдешь ты на град Москву, и все перед тобой падет во прах, как солома под серпом жнеца, и озолотишь ты себя и воинство свое…
– Довольно, – перебил Тимур Рогача, наслушавшись его речей. – Не прельщают меня богатства русские, но Русь покорить я хочу. И Русь покорена будет. Не остановят меня ни рати супротивные, ни зима грядущая. Не то преодолевал я, а с Русью ли мне не управиться?.. Ты, русский, прямым путем нас поведешь. Но помни, за истину слов своих головой ты отвечаешь!
– О, пресветлый хан!.. – начал было Рогач, но Тамерлан нетерпеливо махнул рукой, и князь Бартом с такой силой дернул новгородца за плечо, что тот кувырком вылетел за ковер, отделяющий женскую половину шатра от помещения придворных служителей.
«Толкуй там, что не прельщают тебя богатства русские! – думал предатель, укладываясь спать в войлочной палатке, куда его привел Бартом. – На злато-серебро ты падок, поганец! Ну, и иди на Москву!.. Посмотрим, как ты запляшешь тогда, князь-государь Василий свет Дмитриевич! Это не в Сытове с красными девицами потешаться!..»
XIV
Великий, прославленный завоеватель хан Тимур никогда не отменял своих распоряжений.
Отдав приказание о продолжении похода на Русь, он как будто успокоился и даже развеселился, хотя в тайниках своей души не переставал чувствовать некоторую долю тревоги. Не приходит ли конец его могуществу и славе? Почему такая мысль запала ему в голову, этого он сам объяснить не мог. Русь – не такая страна, где можно было ожидать всяких случайностей; воинское счастье никогда не изменяло ему, а тем более на Руси не изменит, где царит разногласие между князьями-владетелями. А тайный голос упорно твердит ему, что, если пойдет он на Русь, счастье отвернется от него!
– Да нет же, пойду я на Русь и покорю ее под ноги свои! – решил славный воитель и не отменил своего приказа о выступлении, хотя недоброе предчувствие по-прежнему давило его и так и подмывало распорядиться об отступлении.
Рогач справедливо полагал, что на злато-серебро Тамерлан был падок. Действительно, владыка мира любил собирать сокровища, хотя собирал их не ради ненасытной алчности к золоту, а просто ради того, чтобы быть первым в мире не только по могуществу, значению и славе, но и по богатству. Когда новгородец рассказал ему о «премногом достоянии» московского великого князя, других князей, бояр, торговых людей и всей земли Русской, не существовавшем на самом деле, он тогда же решил, что все это будет принадлежать ему, и перед сном приказал передать своим военачальникам, что слово его о выступлении остается неизменным, – и опочил на женской половине с мыслью о приобретении новых земель и сокровищ.
Перед восходом солнца Рогач был приведен к эмиру Курбану, начальствовавшему над передовыми отрядами, который расспросил его о прямом пути на Москву через Рязань, осведомился, сколько рек и болот придется переходить, и, довольный его ответами, приказал одеть его в пестрый халат из тонкой дорогой материи, велел дать ему коня и указал ехать впереди войска в сопровождении сотни отборных наездников, которым втайне было внушено зорко следить за русским, не внушавшим полного доверия.
«Начинается отмщение великое!» – радостно думал Рогач, когда половина рати Тимура бесшумно снялась с места и выступила в поход на Москву, ненавидимую мстительным новгородцем до глубины души.
Остальная часть войска осталась. Выступление для нее назначено было в полдень, когда сядет на коня сам высокий владыка, не выходивший еще из своего шатра, и верные эмиры, князья и воеводы терпеливо ожидали его появления, одевшись в полную походную одежду.
– Сумрачен ликом хан пресветлый, – передали придворные служители, и все, как один человек, притихли, понимая, что при окружающем безмолвии скорее может пройти дурное расположение духа у сагеб-керема.
А время катилось неудержимо. Незаметно приблизился полдень, а хан Тимур не думал выходить из шатра. Это было всего непонятнее. Всегда он аккуратно делал то, что назначал, а теперь – медлит почему-то… И вдруг странная новость была сообщена вельможам князем Бартомом, наведывавшимся в ханский шатер.
– Изволил опочить хан пресветлый, – передал начальник телохранителей. – На подушках с утра он возлежал, великим своим думам предавался, а сейчас задремал и уснул. Не нарушьте покой его!
– Но как же поход на Русь? – нерешительно заговорили военачальники, не ожидавшие такого оборота дела. – Передовая рать уже выступила, вперед идет… нам было указано в полдень сниматься… а пресветлый хан опочить изволил. Что же нам делать теперь?
– Ждать, – невозмутимо ответил Бартом, ставивший выше всего спокойствие своего государя, и вельможам ничего не оставалось, как последовать этому мудрому совету.
И они стали ждать…
Гробовая тишина царила в великолепном шатре сагеб-керема, погруженного в необыкновенный сон. Никогда не засыпал он днем, следуя правилу, что день сотворен для дела, а не для сна, но тут какая-то странная непобедимая дремота овладела им, и он, незаметно для самого себя, заснул, склонив на подушки свою голову… Это было 26 августа 1395 года.
Крепко спит великий хан. Ровное дыхание его отчетливо раздается в шатре, окруженном преданною стражей. Ковры, повешенные с южной стороны, не позволяют лучам солнца падать на лицо владыки мира, любившего почивать в прохладе, и, в силу последнего соображения, князь Бартом распорядился, чтобы двое прекрасных невольниц опахивали его большими веерами, имевшими ручки из слоновой кости.
«Не уйдет от меня Русь… разгромлю я ее! – думал Тимур, засыпая. – Всеми богатствами овладею… Надо в поход выступать… Надо на коня садиться. Что же эмиры, воеводы мои?..»
Мысль великого хана оборвалась. Сон смежил его веки. Голова плавно опустилась на подушки, и он погрузился в то состояние, в котором человек отрешается от действительной жизни и забывает, где он и что с ним.
Легкое всхрапывание хана проносится по шатру. Лицо его остается, даже и во сне, сосредоточенным и горделиво-важным. Правая рука закинута за голову, левая лежит на груди. Губы плотно сжаты; из носа вылетает свист…
«Опочил повелитель наш», – думают прекрасные невольницы и осторожно помахивают веерами, освежая лицо великого хана…
Спавший беспокойно зашевелился. Дрожь пробежала у него по телу. Пальцы на руках сжались в кулак… Хриплый звук вырвался у него из груди.
– Как смели?.. Дерзкие!.. – невнятно пробормотал он, не просыпаясь. – Эй, стража!.. Бартом!..
– Он Бартома зовет, – шепнула одна невольница другой, наклоняясь к уху товарки. – Сказать или нет ему?
– Не проснулся еще хан пресветлый, – возразила другая, отрицательно мотнув головою. – Во сне он произнес имя Бартома… Как бы не попасть нам в беду…
– Так, значит, не звать Бартома?
– Не смеем мы позвать его. Не наяву, а во сне вымолвил повелитель наш имя начальника телохранителей. Лучше пробуждения его ждать…
Невольницы приложили пальцы к губам в знак молчания и продолжали обмахивать Тимура веерами, робко поглядывая на него… Лицо великого хана изменилось. Вместо горделивой важности на нем появилось выражение какой-то робости, почти ужаса: брови высоко поднялись, ресницы чуть-чуть затрепетали… и вдруг глаза его открылись… Невольницы замерли от страха.
– Кто ты? – беззвучно прошептал Тамерлан, глядя куда-то в вышину и, вероятно, видя что-то невидимое для обеих невольниц. – И ты приказываешь?.. Ты повелеваешь?..
Тут он зашептал что-то непонятное; невольницы ничего не могли разобрать и, не смея уже махать над ним веерами, неподвижно стояли у его изголовья, уподобившись безгласному мрамору…
Тимур продолжал лежать на подушках, устремив глаза кверху, и во взоре его было столько неподдельного ужаса, что невольницы не знали: спит или не спит пресветлый хан, лежавший с открытыми глазами?..
Знаменательное, чудесное событие случилось с повелителем чагатайских монголов, заснувшим в тот момент, когда следовало садиться на коня и выступать в поход. Ночью он спал спокойно, убаюканный мыслью о скором покорении Руси, изобиловавшей несметными богатствами, по словам пришлого новгородца, но когда настало утро, он поднялся с ложа хмурый и сердитый. Воображение нарисовало ему ту непростительную обиду, какую нанес ему московский князь, и хотя обида эта была нанесена заочно и ничем не доказывалась, кроме извета Рогача, но не таков был хан Тимур, чтобы прощать личное оскорбление, даже и призрачное. И вот он погрузился в мрачную задумчивость, продолжавшуюся до полудня, когда было назначено выступление остального войска. Однако выступать в полдень Тимуру не пришлось. Какая-то необычная, тяжелая дремота овладела им, и он крепко заснул, забыв о назначенном походе.
И вот спит великий хан. Смутное предчувствие чего-то грозного, неотвратимого наполняет его душу. Он делает беспокойное движение… Что-то сдавило ему грудь. «На Русь, на Русь!» – беззвучно шепчут его губы, и он тяжело дышит.
И вдруг показалось великому хану, что полы его шатра приподнимаются… выше и выше… Засинело ясное небо… Он порывался крикнуть, но не мог. Пальцы его рук сжались в кулак, но тотчас же разжались. По телу пробежала дрожь. С губ сорвался хриплый шепот:
– Как смели?.. Дерзкие!.. Эй, стража!.. Бартом!..
Но ни Бартом, ни стража не являлись. Да Тимур и забыл о них, пораженный представившимся ему зрелищем…
И видит хан… Над ним уже не шелковая ткань шатра, а величественное, необъятное небо. И это не просто небо, какое он привык видеть каждый день, а светлое, лучезарное, ослепительное, никогда не виданное им. А там, высоко-высоко, в глубине этого неба, появилось необыкновенное сияние. И не может понять Тимур, солнце ли это или что другое? Солнце? Нет, это не солнце. Это гораздо ярче солнца. Что же это такое?
А сияние все ближе и ближе. Распространяя вокруг себя свет и тепло, спускается оно прямо на сагеб-керема, лежавшего в полном оцепенении на подушках. Спит он или не спит? Нет, он не спит, а видит это почти наяву. Но и не совсем наяву он видит. По крайней мере, сохраняя некоторое сознание, Тимур мог сообразить, что глаза его закрыты. А между тем чудесное видение представлялось ему до того ясно и отчетливо, что все мельчайшие подробности дальнейшей картины навсегда остались в его памяти.
И видит хан Тимур, что белое как снег облако опускается над его головою. И невыразимо сладкое, тонкое благоухание коснулось его…
«О, Аллах! Не ангела ли смерти за мной посылаешь?» – подумал потрясенный воитель и исполнился священного ужаса, овладевшего всем существом.
– Зри, царь прегордый: Владычица Небесная грядет! – донесся до него чей-то нежный, как звон серебряных колокольчиков, голос, и он открыл глаза…
Облако уже совсем опустилось над ним. Сияние сделалось еще ярче и ослепительнее. И в средине этого сияния, утвердясь на прозрачном облаке, стояла величественная женщина несказанной красоты. Одеяние Ее было соткано из света и воздуха; на главе было белоснежное покрывало, испускавшее лучи ярче солнечных. Взоры Ее – бесконечно-кроткие и прекрасные – прямо обратились на Тимура и, казалось, приказывали ему что-то…
– Изыди вон из страны русской! – услышал он божественный голос и устрашился до такой степени, что не знал, жив ли он или мертв.
– Кто Ты? – наконец прошептал он, набравшись силы и смелости. – И Ты приказываешь?.. Ты повелеваешь?..
– Я – Матерь Бога Живого, – прозвучало в ответ. – И Я приказываю, Я повелеваю тебе, царь земной, удалиться из пределов русских. И горе тебе, если ты ослушаешься Моего веления! В один миг исчезнет тленное величие твое, и твое воинство как дым рассеется!..
Тимур затрепетал как лист. В груди его точно оборвалось что-то. Сердце сначала замерло, а потом заколотилось шибко-шибко… Слова Небесной Владычицы глубоко потрясли его.
– О, Матерь Бога Живого! – воскликнул он, хотя в действительности восклицание его оказалось невнятным шепотом. – Не знал я Тебя раньше, но от христиан слыхал о Тебе… И рад бы я исполнить волю Твою, но нельзя назад ворачивать… Никогда не отступал назад сагеб-керем – владыка мира, и русских ли сил он убоится?..
– Царь земной! – раздался тот же голос, и кроткая настойчивость послышалась в нем. – Не хвались властью земною. Владыка мира – один Всевышний, а ты последний из Его рабов. Воззри на сии силы небесные! Что может противиться им?
Тамерлан возвел глаза кверху. По правую сторону Царицы Небесной стояло в воздухе множество светлых старцев с длинными седыми бородами, в святительских одеяниях, с золотыми жезлами в руках; тут же виднелись молодые юноши и пожилые мужи с венцами на головах; далее расположились сонмы христианских мучеников, пострадавших за веру свою. По левую же сторону Матери Бога Живого раскинулись по всему пространству необъятного неба тьмы молниеобразных воинов Царя Небесного, тихо реявшие белоснежными крылами и имевшие в руках по огненному мечу. И числа этому воинству не было! Ужас обуял Тимура. Куда было его жалким, смертным ратникам бороться с небесными силами!.. А сверху опять раздался голос, но уже не кроткий и нежный, а громовой и грозный:
– По предстательству Царицы Небесной дарованы мир и благодать стране русской! Обрати вспять полки свои, нечестивый царь земной, ежели не хочешь погибнуть в сей же день со своими кромешниками!..
И, сверкая как молния, появился перед рядами небесных воинов архистратиг-воевода бесплотных сил. И указал он пламенным мечом на Тимура – и тьмы светлых воинов устремились на великого хана, направив в него свое огненное оружие…
Тамерлан закричал от страха и проснулся. Над ним был голубой верх шатра, сквозь который просвечивало солнце. По сторонам виднелась обычная обстановка, окружающая его в походах. Значит, это был сон, а не что иное. Но такой сон не мог быть простым сном, – это был вещий сон. И, придя к такому заключению, Тимур приказал позвать к себе главнейших военачальников и вельмож и сказал им:
