Михаил Лебедев
Сон великого хана. Последние дни Перми Великой (сборник)
XV
Тяжело было на сердце у князя Микала, когда он выступал из Покчи на поиск московской рати, чтобы дать ей сражение. Предчувствие чего-то недоброго лишило его сна и покоя, заставив пожелтеть его румяное, дышащее здоровьем лицо, исполненное обычно жизнерадостности. Не обольщала его даже многочисленность собственного ополчения, двигавшегося за ним длинною, бесконечною вереницею, извивавшеюся, подобно змее, по узенькой лесной тропинке, ведущей от Покчи к реке Низьве. Князь Микал понимал, что не в количестве ратников дело, насколько это касалось его воинства, двинутого навстречу москвитянам. Дело было в доблести ратной, в решимости умереть за свою родину, в убеждении победить врага, а главное – в том, чтобы противники были равны друг другу на поле брани по опытности и стойкости, чего нельзя было сказать про пермян и москвитян… Но жребий, конечно, был уже брошен. В недалеком будущем предстояло сражение, которое должно было решить: быть или не быть свободной Перми Великой?
– Эх, кабы Москву нам отогнать, – вздыхал Микал, – какая бы радость была для нас… И для вас также! – добавлял он, обращаясь к Арбузьеву, поддерживавшему в нем бодрость духа.
– Отгоним, князь! – отзывался тот, уверенно кивая головою. – Не таковские мы, слава Богу! Постараемся врага отбить! Только бы добраться нам до москвитян, показали бы им кузькину мать!
– Дал бы Бог! Дал бы Бог! – бормотал Микал, но в глубине души не верил ни в Бога, ни в удачу свою на поле брани, вполне справедливо рассуждая, что если уж с вогулами они управились с грехом пополам, то, значит, с русскими и подавно трудно будет управиться.
– Скоро к Низьве-реке подойдем, – толковали ратники-пермяне, имевшие вид довольно удрученный и невоинственный. – А там москвитяне нас встретят. А у них мечи длинные, тяжелые. А стрелы насквозь человека пробивают. А сами они свирепее медведя разъяренного, которого мы, бывало, из берлоги поднимали… Плохо придется нам, братцы, от них! Напрасно князья наши не мирятся с Москвою…
– На то, значит, воля ихняя, княжеская, – отзывались другие. – Но все-таки надо им и о нас подумать. Нельзя же нам попусту гибнуть, ежели пользы от того ждать не приходится!..
– Попытаться надо в мир вступить, авось и помирятся москвитяне. А ежели не станут они мириться, тогда, вестимо, уж придется с ними биться как следует!..
– Ладно, пошлю я к москвитянам посла, – решил Микал, когда ему было доложено о желании ратников начать переговоры с Москвою, а этому он и сам отчасти сочувствовал. – Попробую без бою с ними сладиться. А только, ежели захотят они слишком многого, не поддадимся мы им доброй волею, не примем стыда на свою голову. Будь что будет! Конец так конец! Либо умрем на поле битвы вольными людьми, либо отгоним Москву, чего бы ни стоило это нам! Так ли я говорю, братцы, верные слуги и помощники мои?
– Так, так! – закричали тысячи голосов, вызвав даже улыбку на печальном лице покчинского князя, увидевшего полное единодушие с ним его подданных.
Но к Низьве они подошли уже слишком поздно, когда московское войско переправилось через реку, расположившись станом на том берегу Низьвы. Тут к Микалу явился незнакомый человек-пермяк, назвавшийся жителем селения Юдор, находившегося во владениях князя Мате. Этот человек сообщил Микалу, что московская рать разделилась на две части, одна из которых переправилась через Низьву, а другая ушла неведомо куда, держа направление в сторону, противоположную от Низьвы.
Это озадачило Микала. Он переговорил с Арбузьевым и воеводами и решил, что неприятель затеял хитрость, направив другую часть рати в обход того же Изкара, только с таким расчетом, чтобы окольным движением обмануть их, пермян, благо к тому представился удобный случай. Но воевода Бурмат высказал догадку: не на Чердын ли или Покчу пошли москвитяне, обладавшие, быть может, такою численностью, что имели полную возможность разделиться надвое, чтобы начать военные действия в двух местах.
– Нет, полно толковать, воевода почтенный, – перебил его Арбузьев, обращавшийся с приближенными князя Микала довольно небрежно. – Не расчет москвитянам надвое делиться, ибо от того ущерб ихним силам будет. Да и дозорные у нас понаставлены по лесам окрестным, не могли же проспать они воинство вражеское, ежели на Чердын, аль Покчу, али Урос там пошло оно. Мигом бы весточка до нас долетела. А теперича ни слуху ни духу от них. Стало быть, не на Чердын, не на Покчу, не на Урос пошли москвитяне, а пошли они на Изкар околицею, чтобы, значит, нас в обман ввести!.. Вот моя мыслишка, князь высокий. Не знаю, как ты порассудишь по делу сему.
– По-твоему ж думаю я, Василь Киприянович, – ответил Микал, убежденный доказательствами новгородца. – А Бурмат испугался понапрасну, вестимо. Нельзя же москвитянам потаенно пройти, ежели сила их неисчислимая. Непременно заприметили бы их. Это хоть кто поймет.
– Может, ошибся я, спору нет, – согласился Бурмат, покорно склоняя свою голову перед князем. – Может, взаправду на Изкар обе части воинства московского двинулись. Только чует мое сердце недоброе…
– Что ж поделаешь, друг-воевода, сердце не всегда спокойно бывает, – глубокомысленно заметил Микал и, прекратив разговор, приказал своему ополчению переправляться через Низьву, спустившись для этого верст на пятнадцать ниже московского стана.
На следующий день, около полудня, князь Микал уже подошел к Изкару, где и соединил свои силы с силами князя Мате, набравшего более полутора тысяч ратников. Таким образом, в общей сложности, под началом пермских вождей оказалось около пяти тысяч человек, вооруженных кто чем попало и одушевленных разными чувствами, преимущественно же злобою к врагу, соединенною с порядочною долею робости.
Мате от души торжествовал, видя такую огромную рать, не слыханную для Перми Великой. Он думал, что стоит им ударить на врага – и враг будет повержен во прах, сраженный пермскою мощью. Но Микал был угрюм и печален. Он чувствовал, что трудно сломить москвитян, привыкнувших биться с татарами, известными своею свирепой отвагой. А пермянам далеко было до татар… не сдержать им будет напора московского… Тоска грызла его сердце, исполненное неясного трепета… «Эх, кабы вышел толк из мирных переговоров с противниками проклятыми!» – вздохнул Микал и послал Арбузьева навстречу москвитянам, чтобы предложить им мир от имени покчинского и изкарского князей, только с непременным условием сохранения пермской независимости, вместо чего русские могли получить богатый откуп, соответствующий их походным трудам.
Арбузьев вернулся быстро, принеся известие о непреклонной решимости главного московского воеводы покорить Пермь Великую «под нозе своего государя», невзирая ни на какие препятствия. Это точно холодом обдало душу Микала, но он подавил свое волнение и приказал готовиться к бою, решив биться с врагами до последней крайности.
А москвитяне были уже недалеко… Воеводы забегали промеж рядов ратников, показывая кому где стать, отдавая приказания десятникам, руководившим в битве действиями воинов, порученных их наблюдению… Вокруг Изкара тянулся ряд преград и прикрытий, воздвигнутых стараниями Мате, не терявшего даром времени в ожидании незваных гостей. Эти преграды и прикрытия состояли из высоких деревянных срубов и целых гор сухого валежника, внутри которого была положена береста для того, чтобы в крайнюю минуту можно было поджечь сушняк и огнем и дымом отогнать нападающих. Тут были размещены особенно меткие стрелки под начальством храбрейших десятников, обязанных защищать известное пространство, указанное им воеводами. Над десятниками были еще поставлены особые начальники, нечто вроде сотников, назначение которых состояло в том, чтобы объединять отдельные десятки и согласовать их работу с работою прочих частей войска. Таким образом, первая линия укрепления начиналась еще далеко от валов и палисадов Изкара, являясь немалым препятствием для наступающих.
– Готовься, готовься! Враг идет! Враг идет!.. К болоту подходят уже!.. – пронесся глухой ропот по рядам пермских ратников, и все сразу притихли, почти затаили дыхание, ожидая рокового мгновения, когда неприятель выйдет из лесу на открытое пространство болота.
– Не зевай, братцы! – обратился Арбузьев к своим сотоварищам, засевшим впереди всех с туго натянутыми луками в руках. – Бей их как собак поганых! Прямо в лбы московские целься!.. Я думаю, не забыли еще вы, как они в Новгороде нашем буянили, кровь ручьями лили, отцов да матерей наших вешали, сестер да невест наших насиловали!.. Надо им отплатить хоть маленечко, пусть знают, каковы мы есть люди новгородские!..
– Не спустим мы, Василь Киприянович! Побьем их, сколько силушки нашей хватит! Ты уж не бойся за нас! – раздались голоса новгородцев, разделявших чувства своего предводителя. – Не забыли ведь еще мы поношение новгородское, крепко в нас обида московская сидит!..
– Ну, то-то же. Стойко на месте держись, пример пермянам кажите. Пусть и они поорудуют так же, как мы орудовать хотим! Ну, Господи, благослови!
– Господи, благослови! Господи, благослови! – повторили повольники и, наскоро перекрестившись, зорко стали глядеть вперед, ожидая появления неприятеля.
Ждать им пришлось недолго. На той стороне небольшого болота, по краю которого тянулась описанная линия заграждений, мелькнул человек, за ним другой, третий… И вдруг бесчисленное множество людей высыпало из темного леса, сверкая на солнце своими доспехами и оружием…
– Стреляй, стреляй! – завопили новгородцы и стали пускать стрелу за стрелою, оглашая воздух отборною руганью, направленною по адресу ненавистных им москвитян.
Тысячи пермян, засевшие на краях того же болота, тоже принялись беспрестанно стрелять из луков, сопровождая это оглушительным шумом и гвалтом, чем они хотели устрашить нападающих.
Но москвитяне ни шагу не отступили назад, приняв град стрел на щиты и доспехи, от которых большинство стрел отскакивало, не причиняя людям ни малейшего вреда. Только редкая стрела новгородская впивалась в тела вражьих воинов, заставляя их делать прыжки и падать на землю от боли… Арбузьев тотчас же смекнул, в чем дело, и выругался грубым ругательством:
– Ах вы, волчья сыть, дьяволы бесхвостые, антихристы комолые! Наперед они латников отборных пустили, которых стрелой не проймешь, вестимо, только разве мечом добрым доконаешь! А мы их стрелами лупим, как горохом в стену, прости Господи. Надо, брат, тех стрелять, которые сзади пойдут, а этих придется копьями да топорами употчевать! Так вы и знайте, братцы: на этих стрел не тратьте по-пустому, а пуще в задних старайтесь попадать!.. А с этими врукопашную мы схватимся потом…
Но благоразумный совет новгородца утонул в гуле тысячи голосов, кричавших что-то гневное и угрожающее… А москвитяне, не пустив ни одной стрелы, не издав ни звука, стремительно побежали через болото, прямо на те преграды и прикрытия, за которыми притаились пермяне… Зрелище было потрясающее, грозное. Выставив вперед щиты, бердыши и копья, низко наклонив головы, неслась на пермянских людей длинная фаланга рослых воинов, закованных в сталь и железо. Видимо, это были отборные силачи, предназначенные для первого удара, от которого иногда зависел исход сражения. Безмолвие страшного врага увеличивало впечатление несокрушимости, веявшей от железных рядов москвитян… Ужас обуял пермян, увидевших бесплодность своей стрельбы по неприятелю, не обращавшему внимания на стрелы, сыпавшиеся им прямо в лицо. Ратники заметались из стороны в сторону, завопили на все голоса:
– Беда, беда! Не берет их ни стрела, ни рогатина!.. Зажигай валежник, братцы! Зажигай все срубы, весь сушняк!.. А потом на гору утекай, на гору… В Изкар! В Изкар! Отсидимся там за валами каменными!..
– Куда вы, черти, побежали? Постой, постой! – кричал Арбузьев, видя поголовное бегство своих пермских союзников, но те поджигали груды сушняка с лихорадочною поспешностью и стремглав убегали к Изкару, не слушая окриков своих десятников и воевод, старавшихся успокоить это мятущееся стадо.
Произошла страшная сумятица, в которой не могли разобраться сами князья Микал и Мате, прискакавшие на место суматохи… А неприятель был уже на носу. Перед глазами новгородцев ярко блеснули московские шеломы, украшенные красными лоскутками, развевающимися на их верхушках. Послышался лязг железа о железо… донеслось хриплое сопение людей, обремененных тяжелыми доспехами… Арбузьев на мгновение приостановился, размышляя: не последовать ли им за пермянами, чтобы из-за крепких валов Изкара отражать нападение врага? Но время свободного отступления уже было упущено. Приходилось принимать бой, чего бы ни стоило это для них. И Арбузьев крикнул своим сотоварищам, ожидавшим его сигнала:
– А лях их побери, пермячишек этих пархатых! Пускай они, как зайцы, утекают, а мы с москвитянами схватимся! Будь что будет! Куда ни шло! Смерть так смерть… умереть мы сумеем, кажись! А ежели кто смерти боится из вас, может тот уйти за пермянами. Я не держу, вестимо, потому как люди свободные мы все…
– Все мы с тобой остаемся, Василь Киприянович, – послышался дружный ответ. – Все мы с Москвою биться желаем, чтоб, значит, немножечко за старые обиды отплатить! А смерти мы не боимся нисколечко!..
– Ну, вот и ладно, коли так. А теперича схоронитесь-ка, братцы, промеж деревьев этих, – скомандовал Арбузьев, – а только передовики московские набежат, вы их мечами разите, копьями колите, а сами за деревьями прятайтесь. Будто и нету вас тут, будто мечи да копья сами работают, точно по волшебству какому… А они, москвитяне-то, что впереди идут, тяжело снаряжены, видать, ворочаться скоро не могут, тут-то мы и побьем их малую толику, а потом можно и к городку отойти, если уж невмоготу придется…
Новгородцы, как кошки, отпрянули назад перед набежавшими на них москвитянами и, прячась за деревьями неширокого, но густого перелеска, росшего между болотом и изкарскою горою, принялись с такою ловкостью колоть неприятеля, что победоносное наступление латников сразу прекратилось и они отхлынули назад, подобно морскому отливу, огласив воздух отчаянными криками:
– Секут, секут! Надо их обходом взять! Обходом, обходом! Эй, не напирай сзади, полегче, полегче! Тут новгородцы засели!..
XVI
Дело приняло другой оборот, неблагоприятный для московского войска. Новгородцы отбили первый натиск, оттеснив назад неприятеля, ошеломленного встреченным отпором. Пермяне, понуждаемые князьями и воеводами, опять прихлынули к болоту, пуская из-за груд горевшего сушняка тучи стрел в нападающих, стеснившихся на узком пространстве болота. В довершение всего ветер дул прямо в лицо москвитянам, застилая им глаза густым дымом, от которого дышать было трудно. Произошло минутное замешательство, грозившее превратиться в общее расстройство, опасное для успеха дела князя Пестрого.
Но Пестрый был опытный воевода, не терявшийся ни при каких обстоятельствах. Нападение в лоб не удалось благодаря отчаянности новгородцев, опрокинувших отборных латников, пущенных для первого удара. Это его огорчило, но не лишило присутствия духа. Он въехал на своем белом коне в самую гущу воинов и закричал веселым голосом:
– Ловко, ловко, братцы! Выманивайте, выманивайте их сюда! Пускай они из лесу выползают!.. А вы, други мои, Толбузин, Беклемишев, Бабич, Гребенка, – обратился он к отрядным начальникам, быстро подбежавшим к нему, – ведите людей своих обходом на Изкар, чтоб, значит, с боков его оцепить. Вы, Толбузин с Беклемишевым, направо идите, а вы, Бабич с Гребенкой, налево. А там уж увидите вы, что делать придется. Главное, вперед идите безостановочно, старайтесь врага побить, паче же всего завладеть крепостью ихнею. А ежели можно будет, новгородцев сзади турните. А я на них прямо пойду… Ну, с Богом!
Толбузин, Беклемишев, Бабич и Гребенка поспешили исполнить приказание, двинув свои отряды в обход Изкара, заслонившегося со всех сторон каменными валами и палисадами. Пестрый отвел остальную часть войска назад и, дав ратникам оправиться, снова пошел на новгородцев, продолжавших сидеть в перелеске.
Арбузьев видел, как ринулись вперед свежие ряды москвитян, растянувшихся на этот раз в длинную линию, концы которой терялись в лесу, скрывавшем действительную их численность. Впереди всех ехал большой воевода и, потрясая мечом, кричал:
– За мной, ребятушки, за мной! Порадейте во славу Божию! Поутешьте государя своего, великого князя Ивана свет Васильевича! Поборитесь с недругами злыми! Завоюйте страну сию пермянскую под нозе государя великого! А он вас без награды не оставит!..
– Рады мы за государя головы свои положить!.. – орали ратники и стремглав бежали за воеводой, показывающим им дорогу.
– Ах, дьяволы, они нас окружить замышляют, кажись! – встревожился Арбузьев и, понимая неравенство своих сил с вражьими, приказал отступить к городку, куда уже снова отхлынули пермяне, спешившие укрыться от москвитян под защиту городских укреплений.
Но бедные новгородские повольники не успели уйти благополучно, несмотря на свою изворотливость. Послышался шум справа – и вдруг на них набежала толпа неприятеля, вынырнувшего из облаков дыма и копоти, распространяемых горевшим сушняком.
– Москва! Москва! – завопили нападающие и схватились с противниками врукопашную, загородив им дорогу к отступлению.
Это были отряды Толбузина и Беклемишева, зашедшие в тыл партии Арбузьева, не ожидавшей появления врагов с этой стороны.
Арбузьев оглянулся кругом. Положение было безвыходное. Сзади, от болота, наступал сам Пестрый с главными силами, валившими за ним густыми рядами; от Изкара напирали Толбузин и Беклемишев, кричавшие своим воинам:
– Рубите, колите, братцы! Изничтожайте изменников новгородских!.. Этих-то нам и надо побороть, а пермячишек мы поразмечем не в кою пору!.. Ну, раз! Ну, раз!
– Ну, два! Ну, два! – рявкнул Арбузьев, расслышавший в шуме битвы голоса московских начальников, которых он ненавидел всеми силами своей души. Глаза его вспыхнули гневом и яростью, кровь забурлила в нем, как кипяток. Он крикнул своим сотоварищам: «За мной, братцы!» – и кинулся навстречу москвитянам, преградившим им путь к Изкару.
Произошла ожесточенная сеча, закончившаяся прорывом Арбузьева с тридцатью товарищами к городку, битком набитому защитниками-пермянами, боявшимися вступить с врагами в состязание в открытом поле. Более половины новгородцев пало в схватке, дорого стоившей и Толбузину с Беклемишевым, первый из которых был убит, а второй ранен настолько тяжело, что его замертво оттащили куда-то в сторону. Простых же москвитян было убито и ранено вдвое более новгородцев.
– Ну, князья, пропало наше дело! Пропала Пермь Великая! – прохрипел Арбузьев, бросая окровавленный меч к ногам Микала и Мате, встретившим его у городских ворот. – Невмоготу нам бороться с врагом… Не можем мы одни Москву отгонять… И то уж, слава Богу, до сытушки поработали мы, полили своею кровью землю пермянскую… А ратники ваши, как зайцы, от врага бегут! А эдак ведь с москвитянами воевать не приходится!..
– Что ж поделаешь, Василь Киприянович, – сконфуженно отозвался Микал, потупляя глаза в землю. – Не привычны наши люди стенка на стенку биться. У нас больше из-за валов сражаются, чтоб, значит, можно было укрыться где…
– Да ведь укрытий-то и там довольно было! Только знай из-за срубов стрелы пускай да отпихивай москвитян рогатинами, ежели уж слишком близко подойдут они… А ваши – куды тебе! Сейчас же сушняк запаливать начали да удирать от врага без оглядочки… Просто глядеть было стыдно на ваших воителей! А туды же, бахвалились раньше, что положат головы за князей своих да за страну родную!..
– Горе, горе одно, Василь Киприянович! – вздохнул Микал, покраснев от негодующих слов новгородца. – Не думал я… не ждал такого страму… Просто хоть топись со стыда, таково тяжело теперь сердцу моему!.. А ты, кажись, поранен изрядно, а?
– Рука моя порублена правая, шибко порублена. Не могу я мечом владеть. И грудь в двух местах проколота… копьем, что ли… Не помощник я вам теперича, князья именитые. Хочу я от вас уйти подобру-поздорову. Соизвольте лишь лодки мне дать с товарищами моими, кои в живых еще остались. И они тож порублены порядочно, не могут вам службу служить. Уплывем мы на Волгу на матушку из места сего, полечимся от ран на воздухе вольном. А вам мы желаем всякого счастия, паче же всего победы над лютыми ворогами… Только по совести говорю я вам, князья любезные, плохи ваши дела, ой как плохи! Не управиться вам будет с москвитянами… Попомните слово мое…
– А может, удержимся еще в Изкаре? – перебил Мате, с гордостью поглядев на свои городские укрепления. – У меня ведь все приготовлено к встрече врага… Камней да бревен хватит, чтобы москвитян давить…
– Что ж, дай вам Бог! – ответил Арбузьев слабым голосом, чувствуя, что все более и более изнемогает от ран. – А нам вы лодки дайте… до Колвы проводите… Простите, что мало вам послужили… У меня уж в глазах темнеет… Эх, до чего дошло!
И он потерял сознание.
Микал приказал ближайшим десятникам проводить израненных новгородцев до Колвы, дать им лодки, положить туда необходимое количество припасов и отправить вниз по течению, о чем и просил Арбузьев. О дальнейшем добрые молодцы должны были позаботиться сами.
– Жаль мне Арбузьева, ах как жаль! – сказал Микал, провожая глазами группу удалых повольников, плетущихся за своим предводителем, которого несли на руках четверо дюжих пермяков. – Крепко за нас он стоял… за нас и пострадал, бедняга!..
– Теперь мы одни остались, князь Микал. Отслужили свою службу люди новгородские… Ну, да бояться нам нечего в Изкаре! – тряхнул головой Мате, считавший свой городок неприступной твердыней. – Москвитяне не сразу нас достанут отсюда!.. Пусть только сунутся они… мы им покажем себя! Посмотрим, как они кверху полезут! У нас ведь камней да бревен хватит, чтобы их давить!..
– Хватит-то хватит, вестимо… но все-таки… – начал было покчинский князь, но, не договорив, махнул рукой и направился к городским воротам, где замечалось какое-то движение.
Мате последовал за ним.
Изкар действительно в те времена – даже помимо мнения князя Мате – считался хорошею крепостью, обладавшей всеми средствами для обороны. Гора была крутая и высокая, усыпанная крупными камнями сверху донизу, от которых городок и получил свое название (изкар – каменный городок). Склоны горы были тщательно чищены от всякой поросли, могущей служить прикрытием наступающему врагу, которым могли быть и вогулы, и остяки, и татары сибирские, не говоря уже о московских завоевателях, грозивших теперь осадой или приступом. Подступы к городку, таким образом, обстреливались со всех валов и башенок крепости, имевшей еще такое важное орудие для борьбы, как бревна и камни, собранные в громадном количестве.
«Пожалуй, на каждого москвитянина по камню хватило бы, – подумал Мате, проходя мимо гор этого своеобразного ратного снаряда, радовавшего его взоры, – только бы головы свои они подставили…»
Но москвитяне своих голов не подставляли, а, напротив, осторожно обходили всю гору, заставляя бежать перед собой последние партии пермян, остававшиеся вне городка. На приступ они сразу не шли, а сначала знакомились с местностью, выглядывая, нет ли какой лазейки, удобной для проникновения в Изкар. В воздухе реяли стрелы, пускаемые с обеих сторон, но никому не причинявшие вреда по причине дальнего расстояния…
Подойдя к городским воротам, Микал и Мате увидели, что как раз напротив них, далеко внизу, у подошвы горы, появилась большая толпа неприятеля и копошилась над сооружением какого-то сруба из легких жердей, заготовленных ранее изкарцами для домашних надобностей. Основанием сруба служили три толстых бревна, поставленные на круглые обрубки дерева, могущие свободно катиться по земле… Работа положительно кипела под руками москвитян, пользовавшихся готовым материалом для устройства своего загадочного сруба, выраставшего с каждой минутой. Осажденные терялись в догадках, не понимая, какую цель преследуют враги, воздвигавшие нечто вроде прикрытия от стрел и камней, грозивших посыпаться на них сверху.
– Для чего они сруб строят, а? – недоумевал Мате, поглядывая то на Микала, то на Бурмата, то на других воевод, удивлявшихся не меньше его. – Неужто боятся они стрел наших, а? Как вы думаете?
– Да, что-то такое… – неопределенно промычал Микал. – Видать, что неспроста они стараются…
– Неспроста, ой неспроста суетятся они тут! – поддержал Микала Бурмат, не спускавший глаз с таинственного сооружения неприятеля. – Как бы не вышло чего… Москвитяне ведь хитры на выдумки…
– Пусть только полезут они сюда! У нас ведь камней да бревен хватит, чтоб их давить!.. – воскликнул Мате, считавший камни и бревна главным оружием, которым он думал победить москвитян. – Пусть только полезут они!..
Но торжествующий голос Мате сразу осекся, когда он понял наконец замысел лукавого неприятеля… Все стояли потрясенные и растерянные, чувствуя, как у них поджилки затряслись со страху… Микал только и мог пробормотать: «А, вот оно что… выдумка какая!..» – и бессмысленным взором глядел вниз, где творилось что-то странное, непостижимое, удивительное.
Москвитяне перестали стучать топорами вокруг сруба, по-видимому окончив его. Послышался дружный крик тысячи голосов – и вдруг сруб этот дрогнул, качнулся и медленно пополз вперед, на гору, катясь по круглым обрубкам, подкладываемым под него по мере движения…
– Сюда, сюда! – закричал Микал, уяснив себе намерение москвитян подойти к самым валам, заслоняясь от стрел, бревен и камней своим движущимся прикрытием. – Здесь враг полезет! Здесь отбивать его придется!.. Сюда, братцы, сюда! Выбирай камни покрупнее, выкатывай бревна потолще… Авось не стерпит сруб ихний, разобьется от бревен да камней… Скорей, скорей!
– Москва идет! Москва идет! – пронесся крик по городку, и все бежали к городским воротам, где уже шумела толпа ратников, ворочая громадные камни, заготовленные для встречи недругов.
– Спускай, спускай! – скомандовали воеводы и покатили с вала первый камень, отличавшийся гигантскими размерами.
Камень сначала покатился быстро, но потом угодил на мягкую площадку и вонзился острым краем в землю, где и застрял навсегда.
– Еще спускай! Еще, еще! – галдели кругом и принялись скатывать камни целыми десятками, но москвитяне были еще далеко от валов, и камни либо не достигали до них, либо откатывались в сторону, вызывая этим целые потоки отборнейшей ругани со стороны пермян.
А сруб продолжал двигаться вперед и вперед, повинуясь могучей силе московских ратников, подталкивающих его сзади. Из-за прикрытия никого не было видно, только изредка мелькали юркие фигуры людей, подкладывающих под сруб обрубки дерева, служившие катками для всего сооружения. Выдумка была простая и полезная, давая нападающим возможность подобраться под самую крепость, не потеряв ни одного человека. А сознание своей безопасности под носом у врага доставляло москвитянам громадное удовольствие и заставляло их заранее торжествовать победу.
Вдруг все толпившиеся на валах увидели далеко внизу какого-то маленького, приземистого человечка, быстро бегущего на гору. За ним гналось четверо москвитян, как это тотчас же определил Бурмат, отличавшийся замечательною дальнозоркостью. Человек этот махал руками, спотыкался, падал, но через мгновение вскакивал снова и продолжал бежать еще быстрее, не позволяя нагнать себя преследователям. Последние, наконец, начали отставать, не осмеливаясь приближаться к укреплениям Изкара, где их могли засыпать стрелами и камнями. Среди защитников городка раздались радостные возгласы:
– Ушел, ушел! Не поддался недругам проклятым!.. Где ж им пермянина догнать!..
Но москвитяне не захотели отпустить врага безнаказанным и, став на одно колено, точно по команде, натянули свои тугие луки, прицелились и пустили по стреле в беглеца, который в ту же минуту сунулся лицом в землю, точно ему сзади хорошего тумака дали.
– Убили, убили! – зашумели на валах. – Эх, отплатить бы им надо за это, тоже стрелами попотчевать, что ли!.. Эй, выходи вперед, кто лучше стреляет… Прямо им в спины целься!.. Скорей, скорей! Вишь, побежали они…
– Вот вам на сдачу, собаки московские! Вот вам, вот вам!.. – закричали ожесточенные стрелки, пуская сотню стрел в москвитян, побежавших обратно под гору, но за дальностью расстояния все усердие пермян пропало даром: враги благополучно скрылись под защиту движущегося прикрытия, оставив в дураках своих недругов.
А подстреленный москвитянами беглец, едва преследующие его люди скрылись из виду, проворно поднялся с земли и, заметно прихрамывая на правую ногу, добежал до валов, где его встретили с поощрительными возгласами, радуясь, что он не убит, а только притворялся мертвым.
– К князю Микалу! К князю Микалу! – кричал он, поднимаясь на откос вала при помощи легонькой деревянной лестницы, спущенной ему сверху. – На Покче беда большая… Москвитяне к Покче подходят, к утру уж будут под Покчей… А вчера они Урос разорили, не осталось кусочка от Уроса…
– Что ты говоришь? Что ты кричишь? – бросился к нему Микал, потрясенный услышанными словами. – Какие москвитяне Урос разорили? Какие москвитяне на Покчу идут? Да что ты толкуешь, брат Варыш?..
Варыш – это был житель Покчи, хорошо известный Микалу, – торопливо перебил князя, сказав:
– Отсюда ж москвитяне пришли, от Низьвы-реки они нагрянули, пока вы на Изкар спешили…
– От Низьвы-реки они пришли? Да неужто так совершилося? Да как мы о том не проведали?
– Оплошка такая, стало быть. Сумели они тайком разделиться на две части, сумели вас всех обмануть… А теперича до Покчи добираются, а там и до Чердына дойдут…
– Что Чердын! Что Покча! – с отчаянием воскликнул Микал. – Родная земля наша гибнет! Погибает Пермь Великая наша!.. А дозорные наши все проспали, не разведали о походе второй рати московской на Урос…
– Слышал я, – продолжал Варыш, – привел их на Урос новгородец один, из тех, что в Новгороде Малом живут. Привел он их тайною тропою, а по тропе той дозору, кажись, совсем не было…
– Да, оплошали мы, крепко оплошали! Просто как волку в пасть голову свою пихнули!..
– А княгиня твоя плачет, сокрушается, – сообщал покчинский вестник, – просит тебя в Покчу поспешить, сохранить ее, и сына твоего, и Покчу самое от погибели. На тебя, князь высокий, надежда одна!.. Поскорее в Покчу поезжай, выходи отсюда без промешканья, пока еще не заперли тебя здесь москвитяне…
– Выходить? Да можно ли выходить?.. А Покчу ведь нельзя оставить без помощи… Ах, право, беда какая! – развел руками Микал и стоял как в воду опущенный, сознавая ясно только одно, что дни Перми Великой сочтены и что не по плечу им бороться с Москвою, которая и сильна и хитра выше меры.
