Михаил Ланцов
Сын Петра. Том 6. Треск штанов
В отличие от Томского и Тобольского военного округов, где приходилось иметь дело с отражением непрерывных набегов со стороны степи. Каждый сезон – полноценная военная операция, как правило оборонительная. И тот же Томск в 1698 года осаду даже держал от степняков. Бии улуса Джучи и енисейские киргизы[14] проказничали непрерывно и с выдумкой.
Алексей Петрович, отправляя Осипа Фомича сюда, рассчитывал, что тот сможет проявить свои лучшие качества. А именно распорядительность. В том числе в канун предстоящих реформ сибирских военных округов.
А тут такое дело.
Крепость сгнила.
И он о том узнал лишь после катастрофы. А если бы войска Цин не подошли к Нерчинску, мог бы и вообще не узнать. Вот его и заело. Ведь он спрашивал, принимая дела. Вдумчиво расспрашивал. И ему врали. В глаза врали.
– Лгуны! Мерзавцы! Твари! – кричал он, пытаясь догнать слишком быстроногих подчиненных.
После того, как он отходил палкой до полусмерти начальника канцелярии, остальные старались не подставляться. Как вскрылось, что тот знал о проблемах Нерчинской крепости и умолчал, так и сдали нервы у Осипа Фомича.
Бумаги все имелись.
Писали из города ведь. Писали. Понятно – до принятия дел новым генералом. Да только ведь знал глава канцелярии об этом. Точно знал. И много кто еще, включая простых жителей. Но пальца о палец не ударили. И слишком активного «пришельца» в лице Осипа Фомича «не беспокоили понапрасну». Ну а что? Ну сгнили укрепления. И что с того? Какая такая беда может приключиться, в которой они потребуются?
И тут в Иркутск прибыли лодки с беженцами.
Люди засуетились.
А чуть погодя пришли совсем уж печальные новости. Нерчинск пал, ибо сгнившие укрепления не устояли…
Устал и выдохся генерал только через пару часов, все-таки догнав и поколотив с добрый десяток старших чинов, часть из которых просто в силу грузности не сумели оторваться.
Да, по-хорошему нужно было поступать иначе. Приказать солдатам да казакам арестовать виновных. И дальше по инстанции пустить, перемалывая их судьбы в фарш. За дело. Но ситуация оказалась НАСТОЛЬКО неожиданной и шокирующей, что Осип Фомич не сдержался. Просто не смог совладать с собой.
И надо сказать, нашел в этой своей выходке полную поддержку горожан. Иркутск в те годы был очень небольшим. Все знали всех. И новость о падении Нерчинска вызвала эффект разорвавшейся бомбы. За своих командиров, которые лгали генералу, солдаты и казаки заступаться не стали. За дело же тех бил.
Да и опять же – зрелище. Не каждый день на такое посмотришь.
Осел Осип Фомич на лавочку у своего дома.
Осунувшийся. Мрачный. Злой.
Чуть погодя к нему приковылял, изрядно прихрамывая, начальник его штаба. Тот тоже лгал. За что и получил.
Потом подтянулся еще один командир. И еще. Еще. Пока все начальные люди воинские не собрались вокруг. Включая тех, что из Нерчинска пришли.
Ну и начали стихийный военный совет, к которому регулярно привлекались люди рангом пониже. В том числе и не военные чины, но хорошо знающие ту или иную местность. Дабы понять – куда цинцы пойдут, что смогут и так далее. Солдат старых вытащили, что еще в старую войну тут воевали. Даже нашли одного, сидевшего осаду в Албазинском остроге…
Сам же новый генерал в известной степени чувствовал стыд за свою выходку. Не по чину ему такие поступки. Хотя, как он слышал, и царь не гнушается иной раз за палку взяться. Да и подчиненные вроде не дулись. Только охали, трогая ушибленные места…
Глава 5
1711, июль, 5. Саратов – Удинск
Купец степенно отхлебнул чая из чашки и поставил ее на стол. На блюдце. Это был тот самый Семен Фомич, что возил линейки да гири из Москвы на продажу в Смоленск, когда вводили новую СИ.
Ныне сей торг уже не шел так же бойко. И он отправился в своеобразное турне – посмотреть да послушать. Благо, что денег на распространении СИ сколотил изрядно и лавки имел по разным городам всего северо-запада. Даже в Ригу пробился.
Маленькие.
Они себя окупали и прибыль мал-мало приносили. Но плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Вот и Семен Фомич желал выйти на другой уровень торговых оборотов. Для чего линейки с гирьками совершенно не годились. Вот и отправился он погулять. Людей посмотреть. Себя показать. Да подумать – откуда-куда и чего возить сподручнее. И отправиться решил в те края, где в эти годы кипела самая бурная жизнь, – на Волгу. Тут взрывной рост и торговли, и перевозок, и всякого рода особых дел. Тех же новых хозяйств поставили массу. Да производящих всякое…
Прибыл в Саратов.
Погулял по торгу. Поговорил с людьми.
Там-то и узнал, что один его старый знакомец тут поселился. Уехавший из Смоленска еще до всей этой бучи с новой СИ. Вот и решил навестить его да поговорить. Он ведь если и не местный, то вон сколько тут прожил. Всяко лучше ситуацию знает…
– Вокруг города ничего особенного нет, – добродушно ответил знакомец. – Здесь всего семь колхозов. В них маис, фасоль и тыкву растят. Тебе нужно южнее ехать.
– Тыкву знаю, – произнес Семен Фомич, – а маис и фасоль – это что?
– А пойдем покажу…
Прогулялись до амбара. Он начал показывать и рассказывать.
– Фасоль, считай, что горох, только крупнее. И варится дольше. Маис же… это зерно. Видишь, какие крупные и дивные колосья? Так-то вещь. Но люди его не знают и не покупают. Да и непривычно оно.
– Тыкву, как я слышал, тоже неохотно покупают.
– Так и есть. У привычки великая сила… увы…
– И кому же это все растят?
– На прокорм колхозникам да в Пермь. Там с едой несладко, оттого все берут. И тыкву с маисом в каше мешают.
– А зачем?
– Так с тыквой больше варева выходит. Живот набить – самое то. А тыквы у нас вон какие. На загляденье. Поговаривают, что их поначалу хотели растить скоту на прокорм. Но люди тоже жуют. Особливо ежели выбора нет.
– Не глянулась тебе чем-то тыква?
– Мне? Так нет. Я-то ее люблю даже. Супружница моя ее запекает с медом – вообще лакомство выходит. Но люди у нас к ней непривычны. Оттого про скот и думали. Или птицу. Что куры, что гуси, что эти… как их… индейские куры, да, тыкву хорошо едят. Но им не достается, – улыбнулся Платон Тихонович.
– Ты сказывал про юг. А что там?
– А там много чего садят. И земляной орех с грушей, и солнечный цветок, и иное. Сверх к тому, что у нас выращивают. Солнечный цветок особенно хорош. С него масло можно давить. Хорошее. У нас в Царицыне первая маслобойня стоит. Я брал на пробу. Не оливковое, но доброе и сильно дешевле. И еще с него жмых остается, которым скотину кормить можно. Тех же свиней. Так что дело верное.
– А груша эта земляная? Что сие?
– Ты картошку знаешь?
– Ну а как же?
– Вот что-то похожее. Только можно по всяким неудобным местам высадить. Мал-мало еды даст. Она как сорняк растет. Не скажу, что сильно много или очень вкусно, чем-то на редиску похожа, только слаще, но как подмога – хороша. Ее ведь даже вдоль тынов можно сажать. В любой угол понатыкать. Покупать и возить можно только на продажу как спасительное средство, впихивая его селянам. Говорят, и на Смоленщине растет, и даже на юге новгородских земель. Но это слухи. Это проверять надо.
– А орех земляной?
– Орех и орех, – пожал плечами Платон Тихонович, – на вот, попробуй, – сказал он и, зачерпнув несколько штук, протянул Семену Фомичу. – Шелуху только руками разломай.
Собеседник сделал, что просили.
Попробовал.
– Да не кривись.
– Непривычный вкус.
– Оттого ходу мало ему. Но он очень сытный. Его в гарнизоны дальние шлют. А если подсушить, перетереть да подсолить – на масло становится похож. Таким его на корабли дают, в жестяные луженые банки закрывая. В Царицыне мастерская небольшая этим промышляет.
– Маис подсушивать да молоть не пробовали? Коли зерно, сказываешь. Может, из него и хлеб можно печь?
– Да кто его знает? Может, и можно. Да он весь в кашу идет. Вполне приличную, хоть по вкусу люду чуждую. Привыкать к ней надо.
– А что еще на юге дивного растят?
– Сарацинское зерно – рис. В заболоченных землях дельты Волги высаживают. Особливо из далекой Аютии людишек вывезли, умеющих сие делать. Они там какие-то канавки капают да вообще странное делают. Но тут лучше самому посмотреть. Еще просо с сорго у казаков по Яику. Хотя… – задумался Платон Тихонович. – Знаешь, а ведь маис мелют.
– И где?
– Не у нас на Волге. Знакомец ко мне с Дона приезжал по прошлому году. Сказывал, что по нижнему его течению тоже, как у нас, тыкву, фасоль и маис сажают. И там мельницы ветряные на бровках ставят. Им туда через Иван-озеро особые жернова привезли. Бочку из чугуна литую, да шары к ней. Внутрь сыплют зерна маиса, кладут те шары да крутят бочку. Может, одну такую поставили, а может, и много – не ведаю. А то и набрехал. Кто же его знает? За ним такое водилось уже – любил приукрасить. Ты бы сам туда съездил – глянул. А потом мне отписал. Самому зело любопытно.
– А сам чего не поедешь?
– Так когда мне? Ты вон в разъездах. А я дела тут веду. Не отлучиться. Видел ветряки у города? На холмах.
– Видел. Такое не пропустишь.
– То мои. Я с Алексеем Петровичем ряд заключил.
– С царевичем? – удивился Семен Фомич, перебив собеседника.
– Так, – кивнул собеседник. – Я-то как из Смоленска уехал? Рискнул. Пришел к нему на прием. Да удачно… Ему как раз был нужен человек для дел таких. Вот и пристроился удачно.
– Зерно мелешь?
– Дерево пилю. С севера баркасы большие спускаются с деревом, заготовленным чин по чину по Каме и притокам ее. Просушенным по уму да в сплав непускаемым. А я тут его пилю. Чай, ветра бесплатные, – улыбнулся Платон Тихонович. – На брус и доски распускаю. Их загружаю на баркасы и дальше через Астрахань в Бендер-Энзели.
– Это куда?
– В Иран.
– Куда?
– К персам. Они свою державу так кличут.
– И хороший навар?
– А то! Я уже все вложенное в мельницы отбил. Еще и опилками торгую.
– Опилками? Кому они надобны-то?
– То Алексей Петрович подсказал. И даже оснастку прислал. Я из опилок кирпичи такие давлю, вроде глиняных. После просушки их как дрова можно использовать. Обрезки же и часть опилок идет на топку в этом деле. Тоже на юг везут. Денег не так много, но тоже прибыток.
– Интересно…
– Очень интересно. Так что занят я так, что никуда не отъехать. Если поставки сорвешь, царевич голову оторвет. Вот – присматриваю за рабочими. А все ж хочется разобраться – как у них там. Больно меня эта мельница маисовая за душу взяла. Его ведь тут много растят. И говорят, что еще колхозов ставить будут столько же на будущий год.
– А что там по Дону вообще?
– Переселенцы от турка туда едут. И эллины, и болгары, и иные. И через них едут. Поговаривают, что царь-государь наш с ихним договорился. И османы откуда-то издалека нам охочих людей везут. Магометан. Светлых ликом. Но не турки и не арабы. Другие. И странные. Царевич их обзывает берберами, но, мне говорили, себя эти люди кличут иначе и по-разному.
– И что же? Своим обычаем живут?
– Нет. Так их вразнобой по южным берегам селят. Стараются. В Крыму, по Дону аж до Воронежа, по нижнему Днепру до порогов. У нас-то тут все больше переселенцы из Ливонии и Финляндии. А там эти. Наш люд тоже едет, но мало пока. Их промеж этих пришлых селят, чтобы язык учили. Да и оных мешают дай боже.
– Не бунтуют?
– Так там полки стоят. Поди побунтуй, – усмехнулся Платон Тимофеевич. – Да и лихих казаков оттуда уже сковырнули. Шалить особливо-то и некому. Сказывают, что уже тысяч пятьсот люда всякого туда понаехало. Вот в дела их и вовлекают. От Царицына на запад сады разбивают. Вдоль дороги торговой. И по Дону всякое сажают. И в Крыму.
– А что там в Крыму сажать-то? Там же воды нет.
– Чего-то, – пожал плечами Платон Тимофеевич. – То мне неведомо. Самому любопытно. Да… Что еще? О! По Дону, кстати, как и у нас по Волге, леса сажают.
– Это еще зачем?
– Чтобы ветра землю не обдирали от снега зимой. А летом влага в земле держалась. Государь наш целую службу создал. С севера молодую поросль везут по реке на юг. И вон высаживают вдоль реки, нарезая квадраты верста на версту[15]. Сосны на песках, дубы на кромках всяких, где солнца побольше, а лиственницы в остальных местах.
– Что-то я не заприметил.
– А ты приглядись. Саратов уже прошли. И дальше на юг идут по правому берегу Волги. Отступая на три таких квадрата от реки. Покамест. Но по слухам, до самого Дона поведут их потом. Да и от него тоже стали высаживать. Навстречу.
– Дело, судя по всему, доброе, но пользы с него немного, – покачал головой Семен Фомич. – На саженцах-то далеко не уедешь.
– И то верно. Но это добре иметь в виду. Сажают их не просто так, а под посевы и колхозы новые. Так что торг едой всякой только усилится. Что тут, что там.
– Но то потом. Сильно потом. Когда эти посадки вырастут? А сейчас что из дельного еще примечал?
– Калмыки да башкиры коз ангорских разводить начали да овец гишпанских. Еще у башкир, тех, что на востоке, какие-то дивные животные – альпаки. Все они с очень мягкой шерстью. Но той доброй шерсти мало. И ее всю царевич выкупает для своей ткацкой фабрики. Пока.
– Думаешь, и другим можно будет перехватить?
– А почему нет? – улыбнулся Платон Тимофеевич. – В наши дни многое меняется. И быстро. Это я к чему? Ты бы подумал, помозговал да к Алексею Петровичу на прием пошел. Он деловых людей любит.
– Сказывают, что там к нему столько желающих попасть. Годами можно очереди своей ждать.
– Так ты поезди. Посмотри, что по Волге да Дону делается, а лучше еще и в Крым наведайся. И заезжай на обратном пути. Расскажешь. Подумаем. Я в долю войду. И Алексею Петровичу письмецо отправлю. Посодействую, чтобы он тебя принял без промедления, поручусь…
* * *
Казак пыхнул дымком из трубки, меланхолично рассматривая войска Цин. Спокойно. Без всякой опаски.
Здесь, в Удинске, узнали еще зимой о том, что творится что-то неладное. Беженцы ведь отходили через них. С того же Нерчинского завода, откуда люди лишь чудом смогли убежать. Так что, как чуть просохло, всем миром принялись строить здесь новые укрепления. Старый, ветхий деревянный острог «на малую статью» о пяти башнях не внушал никакой уверенности. Тем более что часть стены даже полноценно рубленной не сделали, оставив тын, то есть частокол. И лет этому укреплению насчитывалось прилично.
Стройку начали под рукой артиллерийского командира, присланного год назад сюда вроде как на повышение. Вырос он из простого солдата, за смышленость переведенного в артиллеристы и ставшего там сначала командиром орудия, а потом и до поручика дорос. И вот – сюда попал, начальствовать над артиллерией острога. По армейским меркам – уровень где-то между командиром огневого взвода и батареи.
Однако его, как и генерала пришлого, местные всерьез не воспринимали. И лишь когда запахло жареным, решили послушать. Ведь он вполне себе представлял устройство простых укреплений и артиллерийских позиций на них – учился этому в полковой школе.
Укрепления эти новые представляли собой земляной вал с бастионами и сухим рвом. Этакую продвинутую версию редута, которую возводили вокруг деревянных стен острога, выполняющего функцию второй линии обороны.
На бастионы он предлагал перенести те пять орудий, которые имелись в крепости. Маленькие однофунтовки. Ну и сосредоточить стрелков для массирования огня.
Люди старались.
Строили.
Не сильно рвались, но и не отлынивали.
А после того как появились первые беженцы из Нерчинска, принесшие известия о его падении, то все ускорились до предела. Стало ясно – мелкие остроги вряд ли задержат войска Цин. И осада Удинска вопрос времени, причем весьма небольшого.
Сдача Нерчинска была ударом по репутации России. Серьезным. Но стратегически ничего не меняла. А вот Удинск выступал в роли важного логистического узла, через который шла и торговля с Кяхтой, и Амурская торговля и велось снабжение Забайкальских острогов. Этот город был южными воротами Иркутска, который суть центр всех восточных владений – место, где сходились многие дороги региона, если не все.
Сдавать его было никак нельзя.
Совсем.
Ввиду мрачных известий начальственные люди стали бомбардировать Иркутск письмами о помощи, в первую очередь пытаясь выпросить артиллерию. Хоть какую-то. Имевшихся у них пяти, по сути, фальконетов вряд ли хватило бы, чтобы остановить надвигающуюся армию Цин.
Все эти письма, отправляемые сначала почтовым буером, а потом и катамараном, потонули в канцелярии. Глава ее, как вскрылось, был прикормленным с руки Цин. И обыски показали немало денег, которые он за все эти несколько лет скопил на взятках.
А обыски эти генерал учинил на утро после побоев.
Слишком уж много всяких странностей за канцелярией припомнили. Переписки не нашли, но раскаленный прут многое помог выяснить. И заодно позволил вскрыть шпионскую сеть.
Что же до Удинска, то на третий день после той расправы генеральской в него пришли лодки, привезшие и пушки чугунные, и мушкетов две сотни, и служивых сотню, и припасов разных в достатке. Так что с учетом отошедших сюда гарнизонов в Удинске получилось собрать кулак в добрых шесть сотен служивых да казаков. И сотню артиллерийской команды, которая обслуживала десяток 6-фунтовых чугунных пушек. Осип Фомич отправил сюда все, до чего мог дотянуться. Включая новые орудия, приехавшие с ним, но так и простоявшие «на складе», так как деревянная крепость Иркутска не позволяла их разместить.
Слободы, как завершили работы по крепости, начали разбирать, чтобы организовать просторное предполье. Сто двенадцать деревянных построек. Материал их был сложен внутри крепости, как и часть скарба. Людей же слободских, а также женщин и детей с имуществом отправили в Иркутск. На время.
Успели впритык.
Последний дом разобрали буквально за день до подхода армии Цин…
Около четырех тысяч из знаменитых цветных полков маньчжуров при поддержке отряда артиллерии. Целых два десятка легких пушек вроде тех, которыми пользовались и сами казаки со стрельцами. Ибо их можно было достаточно просто протаскивать по всяким трудным рельефам.
Казак вновь пыхнул и едва заметно усмехнулся, оценивая всю нелепость ситуации. Вон их пушки в сторонке. Даже на дистанцию огня не выводят.
Сунулись было.
Приголубили их дальней картечью. Одного залпа двух 6-фунтовок хватило. Била-то она на весьма представительное расстояние. Отчего неприятель явно поскучнел.
Шагов на восемьсот к крепости не совались. Их ведь с такого расстояния угостили. В принципе, можно было перейти на правый берег Селенги и продолжить движение на север – к Иркутску. Но оставлять в тылу такое укрепление выглядело крайне опасным. Да еще стоящее на единственной нитке снабжения.
Во всяком случае, без надежного запирания его, сил для которого не имелось…
Генерал Цин задумчиво изучал в русскую зрительную трубу эту крепость. Уже второй день.
Численность гарнизона он оценить примерно уже сумел.
Прилично. Но главное – пушки…
Они выглядели крайне неприятным обстоятельством. Находящийся рядом с ним француз уже успел объяснить многое. И за земляную крепость, на первый взгляд невзрачную. Четырехлучевая «звезда» с артиллерией на бастионах. Без подавления пушек защитников любой штурм мог закончиться бесплодной мясорубкой для нападающих. Даже собери тут вдвое больше войск.
И про деревянные рубленые стены, возвышающиеся за земляным валом как второй контур укреплений. Для Европы – обычное явление, только в виде не деревянных стен, а старых тонких замковых из камня. Они позволяли разместить там стрелков из мушкетов, поддерживающих оборону четырех угловых бастионов.
По его оценкам выходило, что без представительной осадной артиллерии, способной сначала подавить бастионы защитников, а потом обеспечить пролом в деревянных стенах, брать такую крепость можно только осадой.
А осада…
Генерал не обладал такими запасами продовольствия. И не был уверен, что до завершения летней кампании Удинский острог исчерпает свои. Зимой же он сам оказывался в крайне невыгодном положении…
Глава 6
1711, август, 12. Москва – Новый Свет – Филиппины
Алексей Петрович медленно прогуливался среди страусов, стараясь не делать резких движений, чтобы их не спугнуть и не спровоцировать. Они, конечно, были привыкшие к людям, но все равно.
Такие странные ощущения.
Птицы воспринимали его в известной степени равнодушно. Поначалу бросились к нему, думая, что их сейчас покормят, но, обнаружив, что еды нет, потеряли всякий интерес. Впрочем, нет-нет да подходили с некоторым любопытством. Все-таки его довольно яркий костюм сильно диссонировал с сотрудниками. Да и рост. Царевич в этом плане пошел в отца – высокий и худой, возвышался над окружающими, как каланча. Чем среди прочего привлекал внимание не только людей, но и птиц…
Ферму эту небольшую завели недалеко совсем от Воробьевского дворца. Она стала этаким отражением зоопарка. Его осколком, который приобрел хозяйственное значение.
Не единственным.
В самом зоопарке множилось и плодилось многообразие видов. А вот в ближайшем Подмосковье и стали появляться специализированные сельскохозяйственные предприятия.
Ферма страусов, которых разводили на мясо, перо, пух и кожу. Здесь уже насчитывалось две сотни голов.
Невдалеке делала первые шаги ферма крокодилов, которых хотели разводить ради шкур. Для чего пришлось делать им зимний бассейн в крытом ангаре. Отапливаемый. Не сильно. Главное, чтобы плюс.
Несколько рыбных ферм, вроде осетровой. Специально к столу царя.
Песцовая, соболиная, лисья и норковая фермы – на мех. Но тут больше опытные станции. Алексей пытался разобраться, как это все нормально делать. Подготовить кадры. А потом развернуть зверхозы в удобных для этого местах, ища способ, как и с жемчугом, сделать дополнительные источники доходов.
Семь опытных пасек, в которых проводили исследования конструкций улья и организации пчеловодства. Сам царевич почти ничего про это не знал. Но мед ценил. И хотел все, что можно, оптимизировать. Кроме того, ему требовалось как-то решить вопрос с двадцатью тремя теплицами на паровом отоплении. Чтобы опыление растений шло круглый год. В них к столу выращивали всякую зелень, ягоды, овощи и прочее, включая ананасы и лимоны.
Москва обрастала всякой экзотикой. Этой и другой.
И царевич порой любил по таким местам погулять. Просто отвлекаясь от дел и находя в посещении этих условных «коровников» какое-то успокоение.
– Алексей Петрович, – подбежал к нему запыхавшийся лейб-кирасир.
– Что-то случилось?
– Серафима Соломоновна. Уф… – выдохнул он. – Просила передать, что разрешилась от бремени.
Алексей замер.
Он в этой жизни уже становился отцом. Но все это как-то проходило… странно, что ли. Любовницы все ж таки не жена. И отношение к ним у него было совсем иное, как и к детям от них. Нет, конечно, он от них не отказывался и уделял им внимание с немалыми ресурсами, но прекрасно осознавал второсортность их в глазах окружающихся. И это сильно угнетало и его, и их. Сильно искажая их отношения. А тут – жена, в законном браке, все чин по чину…
– Кто? – тихо спросил царевич.
– Сын.
Он молча кивнул и, оставив страусов, направился во дворец. Утром схваток еще не было. А вот не вечер – и уже справилась. Видимо, все развивалось стремительно, что не могло не радовать. В эти годы затяжные роды могли закончиться фатально…
Добрался он быстро.
Впрочем, отец его опередил. Бегал словно укушенный с выпученными глазами. А эмоций сколько! Первый внук и наследник! Законный, во всяком случае. Тех, от негритянок, он таковыми их не считал. Да, подарки дарил и был в меру ласков, но не более того.
– Лешка! У тебя сын родился! – наконец заметив царевича, воскликнул царь и бросился его обнимать. А потом вместе с ним ринулся в покое к Серафиме. Точнее, он туда, а сын за ним.
Едва усидел без Алексея не ворваться…
Царевна вскрикнула от неожиданности. Но она лежала под покрывалом, а с ребенком возилась кормилица. Так что сильного смущения появление царя не породило. Кровавые тряпки же и прочее уже убрали.
Петр влетел.
Выхватил карапуза из рук кормилицы. И радостно поднял над собой. Вызвав невольную улыбку матери.
Алексей же тревожился.
Все-таки тот мог нечаянно уронить. Крепок отец, крепок, уже, считай, четверть века закладывает за воротник похлеще Борис Николаевича и все еще на коне, так сказать. Хоть иной раз и выпадает в осадок с потерей ощущения реальности. И чем дальше, тем больше. Но все одно – пока держится.
А если нет?
Если у него отказ пойдет не по мыслительной деятельности, а по координации движений? Все-таки должна была аукнуться эта синька рано или поздно. Улучив момент, он принял у отца сына и вгляделся в него.
Новорожденный.
Ничего еще толком и не разобрать во внешности. Кроме того, что не такой «шоколадный», как его первые двое выживших. Но все одно – держать собственное дите было приятно.
Умом Алексей понимал – не совсем-то и собственное. Тело-то заемное. И его остались там – в будущем. Погибнув ранее отца. Но он гнал от себя эти мысли. В конце концов, он тут живет, а старого владельца нет. Значит, и тушка его. И как следствие, ребенок…
Наверное.
Он пока никак не мог разобраться в своих ощущениях. Еще с тех пор, как «шоколадные» горничные детишек ему нарожали. Слишком уж сложными и противоречивыми эти ощущения были…
* * *
Молодая женщина из местного индейского племени с тревогой наблюдала за толпой врагов. Здесь явно было несколько тысяч вооруженных мужчин. И ей приходилось прикладывать немало усилий для того, чтобы сдерживать свой страх.
Сзади подошел муж и обнял ее за плечи.
Казак.
Из сибирских. Еще его дед участвовал в походах по Лене, а отец – по Амуру. И вот он тут, на юге западного берега Северной Америки. В небольшой крепости – Ново-Архангельск.
– Шошоны… – тихо произнесла жена.
– Далековато они от своих кочевий забрели.
– Эти недалеко от моря кочуют. К северу отсюда. Меньше недели пути[16].
– А чего они без коней?
– Так эти шошоны без них. Они пешим обычаем охотятся.
– Пешим? Хм. А сюда чего пришли?
– Грабить, – насколько возможно более равнодушно ответила жена, хотя внутри у нее все тряслось. В городе был богатый торг и большие склады с ценными товарами. Это уже все в округе знали. Причем товарами очень важными и нужными для местных жителей. Вот шошоны первыми и не выдержали. Хотя она уже не раз слышала разговоры гостивших родичей, что многие облизываются на богатства этого маленького города.
Муж же усмехнулся.
Крепость здесь стояла хоть и не самая большая, но добрая.
Квадрат сто на сто саженей[17], сформированный крутым земляным валом и глубоким сухим рвом перед ним, стенки которых подкрепляли деревом от осыпания. Поверх вала шел высокий тын, перекрытый крышей и бойницами, сооруженный на обычный для Сибири манер.
По углам квадрата – бастионы с 6-фунтовыми пушками чугунными. Тоже земляные и прикрытые тыном. А в центре каждого пролета – проездные деревянные ворота с поднимаемым мостом через ров. Высокая башня. В них и колокольня находилась, и наблюдательные посты, и прочее.
На будущий год обещали привезти сюда оборудование для производства керамического кирпича – чтобы сначала ворота переделать в камне. А потом земляной вал им выложить и тын заменить, укрепляя Ново-Архангельск на случай войны с испанцами. А их ими стращали. Даже поговаривали, что те собирались осадную артиллерию сюда притащить…
Но шошоны не испанцы.
Вон толпа простых индейцев с копьями, топорами и луками. Преимущественно с каменными наконечниками. Идут беспорядочно. И явного рвения к бою не проявляют. Видимо, крепость их сильно деморализовала. Или они рассчитывали на иное. Или… неясно…
Жена трепетала при виде их численности.
Союзники из числа местных племен отошли, не связываясь.
Казак же усмехался. Он был уверен – ничего они сделают. Даже осадить толком не смогут. Еды с собой они не так уж и много несли. Неделю или две – это максимум, сколько гости смогут тут продержаться.
Неясно было – на что они рассчитывали.
И кто их сподвигнул сюда отправиться.
Совсем другая ситуация происходила в то же самое время к востоку от этих мест – в Каролине.
– По коням! – рявкнул сотник, вторя своим товарищам, поднимающим реестровые полки в седло.
Все три.
Полторы тысячи всадников губернатор Каролины единым кулаком выдвинул против индейцев сиу, вторгнувшихся в пределы новых русских владений. Честно купленных у шотландцев, которым они достались по разделу наследства.
– Сотня к бою! – закричал командир, вторя полковнику. – Пики бери!
Дождался, пока вся сотня снимет свои пики с плечевых и ножных петель, перехватив должным образом. Потом скосился на полковника.
Тот огляделся.
Оценил состояние выстроенного его полка и соседей.
Обменялся кивками с другими полковниками. И только после этого дал отмашку своим сотникам, которые практически хором рявкнули:
– В атаку! Рысью! Марш!
И казаки всех трех реестровых полков ринулись вперед. Свободной лавой. На целую армию конную индейцев сиу. Полторы тысячи на добрые пять, которые даже растерялись от такого поведения. Ведь численное неравенство слишком уж сильно бросалось в глаза.
Зазвучал горн.
У каждой сотни свой.
Казаки на рысях молча скакали вперед.
Индейцы, тоже стали втягиваться навстречу, но не так организованно. Все-таки в отличие от реестровых казаков они такой атаке не учились, равно как и хоть как-то организованному бою. Просто воспринимали это все как вызов и не собирались просто так сдаваться.
Конные массы начали стремительно сближаться.
Тысяча шагов.
Пятьсот.
Двести.
И вот – горны затихли, подавая тем особый сигнал.
И вся эта лава в полторы тысячи всадников, пришпорив коней, перешла на галоп, опустив при этом пики, зажимая их под мышкой. И что было мочи заорала:
– Ура-а-а-а-а-а!
Оглушительно. Неожиданно. И в чем-то даже пугающе.
Секунд десять.
И сшибка.
У сиу были копья. И, видя такой порыв, они не стали затевать перестрелку с луками, а, пользуясь численным превосходством, пошли натиском. Но копьем они били с руки. И оно было существенно короче пики, отчего преимущества при сшибке не давало. Да и не у всех оно имелось. Большинство в ближнем бою довольствовались томагавком.
Казаки смогли за буквально несколько секунд, пока сходились лавы, выбить свыше тысячи неприятелей. Пика их тела пробивала, даже не заметив. Словно букашек протыкая булавкой.
Раз.
И всадник неприятеля, надетый глубоко на древко пики, начинал ее выворачивать.
Казаки бросали пику.
И начинали то тут, то там раздаваться выстрелы из седельных пистолетов. Картечью. Если не в упор, то накоротке. С каждым мгновением все больше и больше выстрелов, превращаясь в своего рода перестук. Словно палкой по плетню стучат. Только громче. Сильно громче.
При этом казаки продолжали продвигаться через лаву.
Не задерживаясь.
Не замедляясь.
Проскочили.
Разъехались.
