Михаил Казиник
Тайны гениев. Три книги в одной
Глава 15
Величайший философ всех времен
Кто же? Думаете, Сократ? Или Платон? Быть может, Аристотель или Спиноза? Кант? Гегель?
О-о-о, как они велики! Каждый из них – целая Вселенная, полная мыслей-звезд.
Но после знакомства с философией Николая Кузанского именно ему безоговорочно отдаю предпочтение перед всеми мыслителями всех времен. Ибо его концепция мироздания – не только самая современная, но выглядит еще и концепцией мышления человечества будущего. Его книги вызывают у меня ассоциации с музыкой Баха. Та же глубина и та же устремленность на много тысячелетий вперед, к человеку Нового Ренессанса.
То есть к человеку, у которого научное и творческое мышление находятся на равных уровнях.
Основная идея мышления Кузанского (1401–1461) в том, что Вселенная познается одновременно строжайшей математической логикой и мистическим незнанием. Даже само название его главной книги «О разумном незнании» (иногда переводится «Об ученом незнании») уже воспринимается как поэзия. Кузанец (это его латинское имя) был теологом (одним из влиятельнейших епископов Римской католической церкви), математиком, философом и, безусловно, человеком искусства Возрождения.
Все сферы его деятельности очень хорошо ощущаются, когда читаешь его книгу.
Он искал
Вечность (как художник),
Бога (как теолог) и
Абсолютный Максимум (как математик).
И все эти три понятия для него, по сути, одно и то же.
Как невероятно, скажем, звучит его идея об АБСОЛЮТНОМ МАКСИМУМЕ!
Представьте себе рассуждение подобного рода:
во Вселенной нет такого числа, которое нельзя было бы увеличить
(1+1,10+1, 100+1,1000+1, 10000000000000000000000+1).
Как бы велико оно ни было – его ВСЕГДА можно увеличить.
Но как добиться Абсолютного Максимума, то есть Вечности?
И что же это такое – Вечность?
И можно ли математически описать Вечность?
И вот здесь начинаются чудеса!
Для того чтобы это сделать, говорит Николай Кузанский, необходимо совершить КАЧЕСТВЕННЫЙ СКАЧОК, то есть абстрактно оторваться от максимального числа в частности и области чисел вообще и попасть в такое (опять же абстрактное) измерение, где ни прибавление, ни вычитание не способны что-либо изменить.
Ибо Вечность плюс один или минус один, умноженная на два или деленная на два, пребудет Вечностью.
Таким образом, через абстракцию мы добрались до Абсолютного Максимума.
Но он же (о, чудо мышления!) – одновременно и Абсолютный Минимум!!! Понимаете, почему? Да ведь у него – все качества Минимума. Ибо Вечность, деленная на два, будет Вечностью.
Если половину Вечности разделить на два – будет все равно Вечность. Вечность, деленная бесконечное количество раз, пребудет Вечностью! Таким образом, Вечность (или Абсолютный Максимум) не делится и не умножается.
Так же как и Абсолютный Минимум.
(Ведь если минимум можно уменьшить, то это уже не минимум.)
И, в конце концов, теоретически мы можем оказаться в минимальном из возможных миров, который является одновременно макро- и микромиром.
От Абсолютного Максимума, как и от Минимума, нельзя ничего отнять, к ним нельзя ничего прибавить.
То есть чисто теоретически это сделать можно, но ни Максимум, ни Минимум от этого не изменятся.
Итак, перед нами – идея Бога.
И одновременно – современнейшая идея о макрокосме и микрокосме. И это полностью соответствует идее черных дыр и сингулярности – самых невероятных постэйнштейновских открытий нашего времени.
Но я прошу вас вернуться к тому моменту, где заканчивается земная логика и включается абстракция.
Что же это за расстояние между самым великим числом, которое всегда можно увеличить на единицу, и Абсолютным Максимумом? Что заполняет его?
Кузанец называет пространство между нашим исчислимым миром и Вечностью ПУСТОЕ ПРОСТРАНСТВО, а переход из ограниченного мира в мир без границ – КАЧЕСТВЕННЫЙ СКАЧОК.
На мой взгляд, здесь гениальный математик и философ вплотную подошел к тому явлению, которое мы называем искусством. То есть я бы осмелился сформулировать это так: великое искусство – это вечное стремление человечества заполнить пространство между любым возможным на Земле конкретным и управляемым числом и совершенно неуправляемым Абсолютным Максимумом.
Человечество в своих духовных, полученных из Вселенских источников отправлениях всегда стремится постичь тайну этого пространства, ибо раскрытие тайны равносильно обретению Бессмертия. Кузанский пишет о том, что Бог и есть Абсолютный Максимум. Мы же на нашей планете обладаем лишь такими величинами, которые можно преобразовывать.
Таким образом, искусство – это вечное стремление выйти за пределы исчислимого пространства, приблизиться к истине.
Этим же занимается наука, но она ограничена необходимостью прибавлять, отнимать, делить и умножать.
Поэтому (почти) всякое научное открытие – лишь очередная ступень на лестнице познания.
Искусство же – всегда у цели, и мы не можем утверждать, что баховские фуги, написанные 300 лет назад, – ступень к симфониям Шостаковича. Ибо фуги эти столь же сложны и глубоки для восприятия сегодня, как и тогда.
И, в свою очередь, музыка Шостаковича – не сложнее (но и не проще) музыки Баха.
И романы Достоевского не сложнее и не глубже, чем трагедии Шекспира, невзирая на огромную разницу во времени, в которое жили и творили Шекспир и Достоевский.
И купол собора Святого Петра в Риме не примитивнее, чем здание оперного театра в Сиднее, несмотря на то, что их создателей разделяет полтысячи лет.
Значит, именно в искусстве мы находимся в том измерении, когда плюс или минус не изменяют, не упрощают, не увеличивают, не уменьшают и не усложняют и где Время не сопутствует диалектическому движению от простого к сложному. Итак, искусство – это не путь от простого к сложному, а единственное в нашем (во всем остальном ограниченном) мире, что не подвержено общей логике движения, развития, усложнения. Итак, пространство между сколь угодно большим числом и Абсолютным Максимумом заполняется искусством.
Искусство, которое вечно, находится вне земной логики развития и отражает многие аспекты земного бытия с позиций Вечности. Искусство, где вообще перестает действовать земная (бытовая) логика. Искусство как единственная сфера, приближающая нас к Бессмертию, к тайнам нашего Божественного (Космического) происхождения.
Кстати, здесь же можно понять, почему в иудаизме существует запрет на имя Бога.
По-русски, скажем, иудеи написали бы так: Б-Г.
И вот эта черточка между Б и Г есть пространство между сколь угодно большим числом и Абсолютным Максимумом.
Ведь когда мы пишем «БОГ», то этим берем на себя смелость утверждать, что именно так выглядит Бог на письме, что этими буквами и звуками мы обозначаем конкретное понятие.
Можно понять и ответить на вопрос, почему в исламе существует запрет на изображение Бога. (И более того, запрет на изображение человека, ибо человек есть Образ Божий.)
То, что Николай Кузанский – не только великий математик и философ, но и гениальный поэт, можно осознать, внимательно читая его книгу «Об ученом незнании».
Но прежде чем продолжить разговор на эту тему, я хотел бы на мгновение отвлечься
и процитировать замечательное стихотворение в прозе одного современного поэта:
ДВИЖЕНИЕ
ЛЮБОВНОЙ
СВЯЗИ
УВЛЕКАЕТ
ВСЕ
ВЕЩИ
К ЕДИНСТВУ,
ЧТОБЫ
ОБРАЗОВАТЬ
ИЗ НИХ
ВСЕХ
ОДНУ-ЕДИНСТВЕННУЮ
ВСЕЛЕННУЮ.
А теперь читайте дальше, но очень-очень внимательно. Это – не произведение современного поэта.
Это – один из постулатов книги кардинала Римско-католической церкви Николая Кузанского, написанной им в 1440 году.
И если продолжить чтение его книги, то по мере углубления в нее начинаешь понимать, что и Сам Бог для Кузанского – не просто Творец-Строитель, а ХУДОЖНИК в самом ренессансном смысле этого понятия. Тринадцатая глава второй книги «Об ученом незнании» называется так: «Изумительное искусство Бога в творении мира и его элементов». А вот фрагмент из этой главы:
«Бог пользовался при сотворении мира арифметикой, геометрией, музыкой и астрономией, всеми искусствами (выделено всюду мной. – М.К.), которые мы также применяем, когда исследуем соотношение вещей, элементов и движений.
При помощи арифметики Бог сделал из мира одно целое.
При помощи геометрии Он образовал вещи так, что они стали иметь форму, устойчивость и подвижность в зависимости от своих условий.
При помощи музыки Он придал вещам такие пропорции, чтобы в земле было столько земли, сколько воды в воде, сколько воздуха в воздухе и огня в огне».
Разве мысль великого философа не звучит здесь как поэзия?
И здесь мне становится совершенно ясно, что заполняет пространство качественного скачка Николая Кузанского между земным, объяснимым и неизъяснимым, Божественным. Искусство!!!
И когда я читаю эту книгу Кузанского, то отчетливо слышу фуги Себастьяна Баха, вижу перед собой расписанный Микеланджело потолок Сикстинской капеллы в Ватикане, передо мной высветляются грандиозные структуры «Божественной комедии» Данте, во мне звучит поэзия Пушкина и Пастернака.
Я хочу только еще раз отчетливо повторить эту мысль. Расстояние между бесконечными числами и неисчислимостью Кузанский подает сперва как ПУСТОЕ ПРОСТРАНСТВО. Преодолеть это пространство можно только тем, что Кузанский называет КАЧЕСТВЕННЫЙ СКАЧОК.
То есть пространство пусто не потому, что там ничего нет, а потому лишь, что оно неведомо нам, неисчислимо, необъяснимо с нашей земной точки зрения.
«Пустое пространство» – это образ, рожденный не только математиком, но и поэтом.
Когда же Кузанский говорит о Божественных орудиях сотворения мира, то называет таковых три, и в их числе – музыку.
Это значит (следите внимательно за мыслью!), что Бог заполнял то, что Кузанский называет «пустое пространство», музыкой. Итак, что же получается?
Если смотреть на переходное пространство из нашего исчислимого мира вверх, то пространство действительно ПУСТОЕ.
Но если смотреть из Абсолютного Максимума, то есть сверху вниз, то оно заполнено музыкой.
Ибо Божественная музыка (или, как ее часто называют, «Музыка сфер»), согласно философу есть строительный материал, соединяющий неисчислимое (Бесконечность, Бога, Вселенную, Макрокосм – называйте как хотите, в соответствии с убеждениями, верой, кругом представлений) с тем, где появляется возможность вычислений (конечное, жизнь человека, планета или песочница, молекула или океан). И вот здесь-то можно попытаться понять
1) место искусства на Земле.
Или, по крайней мере, хоть как-то ответить на вопрос,
2) что такое искусство,
3) зачем искусство на планете,
и даже подумать о том…
Глава 16
…что может случиться с человечеством, если оно придет к убеждению о ненужности искусства и замене Духа «еще более развитым» компьютером
Когда мы смотрим фильмы, созданные каких-то 30 лет назад, у нас возникает чувство, что над нами просто смеются. Настолько несовременными выглядят поступки, ситуации, даже сами движения героев. Когда мы изучаем закон Архимеда (гласящий, что на тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, направленная вертикально вверх и равная весу жидкости, вытесненной телом), то нам всего лишь 12–13 лет. Это вполне зрелый возраст для понимания закона, который в свое время был величайшим открытием человеческой цивилизации.
Когда мы изучаем историю средневекового Рима, то нам очень трудно понять, зачем люди без конца воевали, зачем так много разбойников на улицах Рима, почему невозможно было выйти на улицу в темное время суток.
Зачем варвары разрушали Рим, вместо того чтобы им любоваться. Нам кажется совершенно невероятным, когда мы читаем, как в эпоху Возрождения римский папа Лев X бегал с палкой за Микеланджело и угрожал побить последнего, если тот не закончит Сикстинскую капеллу в указанные самим папой сроки.
Невозможно без улыбки читать, как Иоганн Себастьян Бах оправдывался перед городским начальством и нижайше просил прощения за то, что поз- волил себе назвать дурным словом фаготиста из церковного оркестра.
Невозможно без удивления читать письма Бетховена, в которых он без конца пишет о единственном предмете, который его волнует, – о деньгах. Все это – какая-то суета, фантасмагория, клоунада. Но посмотрите фильм Ингмара Бергмана «Земляничная поляна», пройдите по улицам и площадям Вечного города, послушайте Мессу си-минор Баха, Большую мессу Бетховена, войдите в Сикстинскую капеллу. Да какие там папы с палками, какие фаготисты, какие деньги, какие варвары!
Словно не этот Бах, словно иной Микеланджело, другой Бетховен!
Какие там «дубли номер 15» и «мотор»?
Где теперь все эти воевавшие, драчливые, сварливые люди?
Перед нами раскрывается иная картина мира.
Кто же они, эти странные гении в искусстве?
Почему этим бахам, бетховенам, рембрандтам, моцартам, шопенам так сложно живется в этом мире?
Читая Кузанского, можно понять, почему это так.
Дело в том, что гениальным творцам приходится жить одновременно в двух мирах: исчислимом и неисчислимом.
Первый, ограниченный, мир установил вполне конкретные законы, придерживаясь которых можно и нужно жить.
В этом мире существуют все основные математические величины, все сиюминутные нормы, необходимость продавать свой труд тому, кто взамен обеспечит более или менее приличные условия для существования физического тела Творящего. В этом мире есть масса условностей, правил общежития, правил выживания.
Второй мир, то есть то пространство, которое не поддается логическому осмыслению, это мир, объединяющий великую энергию Космоса с энергией тех, кому дано получать всеобщую космическую информацию и транспортировать ее в условия Земли.
Между миром, ограниченным во всех направлениях, и миром, где нет верха и низа, очень нелегко поддерживать контакт бесконфликтно.
Цель гениев – черпать энергию неизмеримого, безграничного мира и поддерживать ею энергию мира ограниченного.
Земному телу невероятно трудно существовать сразу в двух этих измерениях.
Отсюда – столь частые нервные истощения, отсутствие привычной земной логики в рассуждениях гениев.
Отсюда их одиночество, неумение устроить свою жизнь в соответствии с повсеместно принятыми нормами исчислимого мира.
Но если спросить у Гения, хочет ли он поменять свою беспокойную жизнь на жизнь обычного человека, то, сколько бы Гений ни жаловался, он скажет, однако, твердое НЕТ!!!
Ибо, во-первых, он не сможет жить по-другому, а во-вторых, Гений подсознательно чувствует, что в этом мире ему дано задание и для него открыты иные измерения.
Борис Пастернак, прекрасно ощущая место художника в мире, написал:
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты вечности заложник
У времени в плену.
Человек искусства продолжит заниматься своим делом, чего бы это ему ни стоило, ибо без искусства, без связи с неизмеримым миром, с его энергетикой погибнет ограниченный мир, задохнется в своем сиюминутном практицизме.
В какой-то степени искусство, как, впрочем, и религия, – противоядие против мира, где техника старается заменить собой человека. В сегодняшнем виртуальном мире появляется как никогда страшная опасность потерять Человека.
Пользуясь компьютером и телевидением, человека можно зомбировать в каждом доме, его можно купить и продать так, что человек этого даже не заметит.
Он и не заметит, что давно перестал принадлежать самому себе. Сегодня, когда можно увидеть по телевизору одновременное уничтожение тысяч людей, а затем переключить программу и понаблюдать веселое шоу, становится страшно за человека.
Если смерть многих тысяч можно заменить, переключить за долю секунды на комедию, то что же тогда – мучения Родиона Романовича Раскольникова по поводу совершенного им убийства «никчемной старушонки»?
Что такое – борьба Моцарта со смертью после нашего знания о коммунистических и фашистских лагерях?
Как оценивать человеческую жизнь после жуткого Беслана?
Чего стоит эта жизнь?
Две дочерние религии иудаизма – ислам и христианство – столк- нулись в смертельной схватке.
Что может противостоять всем этим ужасам? Быть может, то, что я напишу, звучит как утопия? (Да, пожалуй, так оно и есть!) И все же ИСКУССТВО!!!
Искусство и те, кто способен его воспринять.
Понятые всерьез и воспринятые на глубоком уровне творения гениев. Искусство подлинное никогда не обращается к толпе, но лишь к одному Человеку.
К его глубочайшим возможностям и способностям взывают фуги Баха и симфонии Моцарта, картины Рембрандта и романы Достоевского, могучие соборы и мечети, устремленные в Космос, к своей великой колыбели.
Но способности к восприятию искусства не лежат на поверхности. Как все подлинное, искусство требует погружения в себя. Сделать это как раз труднее всего, ибо мир ориентирован на поверхностность суждений, мгновенность восприятия, однозначность оценок. Простейшие видеоряды и клипы вместо представлений, готовые литературные образы, кем-то приготовленные и сервированные в многочисленных телевизионных сериалах, вместо развития собственной творческой фантазии индивидуума.
Как противовес всему этому выступает стих Пастернака, который я хочу поместить здесь.
Когда я перечитываю такие стихи, как этот, то моя пошатнувшаяся вера в благополучный исход человеческой цивилизации крепнет, несмотря ни на что.
Ибо раз в отдельных представителях человечества есть подобные состояния, то, чисто теоретически, оно может существовать как знаковая система, как представитель высочайших сфер человеческого духа.
В этом стихотворении мандельштамовские требования «орудийности» поэзии существуют как высшее воплощение этой орудийности.
Стихотворение хочется читать вслух. Читать как заклинание.
Б. Пастернак
Из цикла «ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ»
Мчались звезды. В море мылись мысы.
Слепла соль. И слезы высыхали.
Были темны спальни. Мчались мысли,
И прислушивался сфинкс к Сахаре.
Плыли свечи. И казалось, стынет
Кровь колосса. Заплывали губы
Голубой улыбкою пустыни.
В час отлива ночь пошла на убыль.
Море тронул ветерок с Марокко.
Шел самум. Храпел в снегах Архангельск.
Плыли свечи. Черновик «Пророка»
Просыхал, и брезжил день на Ганге.
Всего 12 строк…
В каких временах мы успели побывать? И в каких странах? В скольких культурах?
Для простого перечисления и объяснения мне придется использовать намного большее количество слов, чем в самом пастернаковском стихотворении.
И вы, при наличии некоторого опыта, можете сами попытаться сделать это.
Я же попробую, насколько смогу, приоткрыть завесу над космичностью, невиданной философской глубиной этого шедевра русской поэзии XX века. «Плыли свечи…» Плыли – значит оплывали.
Но и плыли, ибо один из главных героев – Средиземное море. Свечи как отражение звезд. Звезд, которые мчались.
Но что это за странный образ: «мчались звезды»? Ведь звезды неподвижны для наблюдателя.
Неподвижны, да, но только в случае с конкретно данным временем. А дано безграничное время…
Ведь колосс, или Колосс Родосский, – одно из семи чудес античного мира – был разрушен задолго до того, как на земле появился Пушкин и написал стихотворение «Пророк».
За время, прошедшее между разрушением Колосса и рождением Пушкина, звезды промчались с огромной скоростью на огромное расстояние. Значит, начало стиха: «Мчались звезды…» превращает Время в фон.
Но фон чего?
Фон для безграничной и не имеющей пределов скорости мыслей.
Поэтому дальше так логично: «Мчались мысли».
Движение мыслей приравнено к движению звезд.
Но какой же отрезок времени описывает Пастернак? Не меньший, чем нужно, чтобы море высохло до слепой соли. Но высохшее море – не больше, чем высохшие слезы или просыхающий черновик «Пророка».
Но «слепла соль» – это еще и слезы, соленые слезы. Слезы, слепящие глаза.
Сфинкс, который загадал загадку из глубины своей египетской цивилизации («прислушивался сфинкс к Сахаре»).
Но задал он ее представителю другой цивилизации – греческому царю Эдипу. (Кто утром на четырех, днем на двух, а вечером на трех?) Перед нами – диалог цивилизаций.
Но при чем тут Пушкин? Как при чем?
А Ибрагим Ганнибал!!! Прадед!!! Пушкина!!! И вновь «прислушивался сфинкс к Сахаре» – это же родословная Пушкина. Ибо сфинкс – это и Санкт-Петербург. А значит, Россия разговаривает с Африкой!!! И Пушкин – их представитель. Еще один диалог цивилизаций!!!
Окончание стиха: «Брезжил день на Ганге» в контексте отсутствия времени в стихе может восприниматься как начало еще одной цивилизации – индуистской. Восходит солнце индуизма!!!
А «ветерок с Марокко», который «тронул» море?
И тут же: «Шел самум».
Ветерок – причина самума или опять разные времена?
А «Были темны спальни»? Потому что свечи оплыли? Или отплыли?
Со скоростью мчащихся звезд. Или еще не зажжены?
А вообще все стихотворение – парафраз на тему: А.С. Пушкин пишет стихотворение «Пророк» (?) (!)
Ведь единственный образ, который повторяется в стихе дважды, – это «плыли свечи».
Не верите, что все это – о «Пророке»?
Так вот вам тема, на которую написано это стихотворение. Как вариация на тему.
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
Человек, воссозданный ангелом, стал Пророком.
Помните последнюю строчку «Пророка»?
Напутствие, данное ангелом поэту, который получил дар пророка?
«Глаголом жги сердца людей».
А теперь перечитайте стихотворение Пастернака. Оно все насквозь глаголит. И жжет.
Свечами, жарой пустыни (когда от жажды «заплывали губы»), жжет солью слез, самумом, Сахарой.
И вдруг в снегах Архангельск! Почему?
«Но вреден север для меня» (Пушкин).
Всё в жаре, в огне и огнях. Все мчится!
Но «храпел в снегах Архангельск» (!).
Здесь еще расстояние температур Сахары и Архангельска в снегах.
А чтобы почувствовать, как жгут глаголы «Пророка», выпишем их в ряд.
Мчались, мылись, слепла, высыхали, были темны, мчались и прислушивался.
Плыли, стынет, заплывали, пошла на убыль.
Тронул, шел, храпел, плыли, просыхал и брезжил.
17 глаголов в 12 строчках!!!
А вы говорите: телевизор! А вы говорите: всемогущий компьютер.
Телевизор перегорит от напряжения, компьютер потребует немедленно его выключить, а глагол будет жечь сердца людей.
Если мы не перебьем, не уничтожим друг друга, так и не сумев понять – кто мы на Земле.
Если вы много раз, да вслух, да с подлинным погружением, прочитаете это стихотворение, то мне останется задать вам один вопрос – тот, который стоит в заглавии этой главы.
Если вы соглашаетесь со мной,
если вы осознали, что подобные стихи – не просто хорошее, но более или менее необходимое чтение,
если вы понимаете, что никакие технологии не заменят человеку потребность в перечитывании этого крохотного стиха,
если вы чувствуете,
что это стихотворение разрушает традиционные представления о времени,
что оно причастно идее космичности культуры, что оно разбивает привычную атмосферу каждодневности,
что оно вдохновляет нас на осознание бессмертия,
я буду очень рад.
Но если у вас вдруг появится ощущение причастности к уровню мысли этого стиха, чувство белой зависти к его автору, потому что вы сами – Творец, то я буду просто счастлив.
Ведь мы рождены гениальными.
Только важно не испугаться своего предназначения, не погрязнуть в толпе, не раствориться в ней.
