Михаил Жарчев
Электрический бал
Иногда Полю удавалось врать очень проникновенно. Это был один из тех моментов.
– Занимательно, – сказал Дюпре. – Ну и что же было дальше?
– В общем, я и поднял баронессу на смех. Шутка вышла на славу. Особенно смеялись дамы, которым я, уже не стесняясь, подмигивал. Не смеялась только старая баронесса. Она предложила мне поставить перстень на кон и проверить её предположение. Тут бы мне забрать барышень и уехать кутить в «Яр», но я, на свою беду, предложение принял… Успех. Чёртов успех вскружил мне голову. Распечатали колоды для «Фараончика» [5]. Я поставил бубнового валета. Старушка принялась метать. И… на втором же круге на её сторону приземлилась такая же карта. Уж если кто и был из нас шулер, так это она! Вскоре я уже наблюдал, как баронесса нанизывает на свой упитанный пальчик мой перстень. Как только это произошло, я будто бы почувствовал какую-то глубокую утрату. Я просидел до утра, наблюдая, как один за другим расходятся гости. Более всего мне запомнились взгляды тех барышень. Презрительные взгляды. Как никогда, я чувствовал себя слабым и одиноким.
Князь откинулся на стуле, вымотанный собственным рассказом.
– Что ж, выходит, перстень действительно наделён некой таинственной силой… – прошептал иностранец, – Но вы же, наверное, пытались вернуть его?
– Пытался, – кивнул Поль. – Перед тем, как обратиться к вам я перепробовал всё. Хотел выкупить, требовал, угрожал, просил, умолял, унижался. И четверговую свечу домой носил, и освящённую вату в уши закладывал, всё без проку. Когда ничего не помогло, я решил найти у моего vis-à-vis[6] слабость.
– И какая же слабость у баронессы?
– Старушка всегда была падка на молодых красивых мужчин. Следующий ход напрашивался сам собой, но злая природа, как вы сами можете лицезреть, наградила меня рыхлым задом и поросячьими глазками. Нужен был кто-то, на кого она точно клюнет. И тут сама судьба подкинула шанс.
Сидел я как-то в трактире и горевал о потерянной удаче за графинчиком зубровки. Как вдруг ко мне подсел один оборванец. «Отставной унтер-офицер карабинерного полка, председатель советов, благодетель, содержатель лошадей и тарантасов Жорж Селиванович Безобразов», – так он представился.
Одет «председатель советов» был в грязные кальсоны и изорванный мундир. Благоухал Жорж Селиванович в высшей степени mauvais [7]. По обритому наполовину черепу я сразу заключил, что он беглец с каторги, и уже хотел отослать его к такой-то матери. Но, помилуйте, он так ловко раскрутил меня на ужин с водкой, что всю оставшуюся ночь я прослушал, открыв рот, небылицы о его военных приключениях и любовных подвигах. Жорж называл себя то тайным сыном самого Наполеона, то прямым потомком Чингисхана, а двигался и говорил, несмотря на свинское опьянение, с таким изяществом, что даже в своём рванье мог потягаться с любым придворным кавалером. А как красив чертовски! Тогда-то в моей голове и созрел план. Я немедленно предложил ему работать на меня. Он поклялся в вечной преданности и остаток ночи искал, кому набить морду, лишь бы эту свою преданность доказать. Когда силы его покинули, я отвёз его в усадьбу, бросил в подвал, приставил ко входу приказчика с ружьём и две недели держал на хлебе и воде, ограждая всячески от водки, к которой он, как я догадывался, был чертовски пристрастен.
После того как хмельной бред покинул его голову, а сама голова заросла густыми кудрявыми волосами, я отвёл его к лучшему цирюльнику и заказал недурной фрак. Ба! Это был другой человек. Настоящее совершенство. Как раз то, о чём вы говорили ранее. Я уже представлял, как влюблённая старуха отдаст ему всё, что он пожелает, включая, само собой, мой перстень.
– Но, судя по тому, что вы сидите теперь передо мной, что-то не заладилось?
– Поначалу всё шло великолепно. Я организовал Жоржу приглашение на бал, который устраивала баронесса. Перекрестив и поцеловав, я отправил его на извозчике, строго наказав не пить. Мерзавец вернулся под утро мертвейше пьяным и не смог ничего толком объяснить. Проспавшись, он сообщил, что старуха влюблена в него до безумия и попросил водки на опохмел. Я был в восторге: баронесса таки не устояла перед остроумным красавцем. Зная не понаслышке женскую душу, я решил потомить влюблённую. В этом мне помог ящик вина, которым я наградил Жоржа за отличную службу. Через несколько дней, когда офицер был уже в тяжелейшем запое, я прознал через свои источники, что баронесса не находит себе места и чуть ли не с жандармами разыскивает бравого офицера, который завладел её сердцем. Всё шло как нельзя лучше. Пора было приводить соблазнителя в чувство. Пришлось окунуть его в прорубь, но вскоре обольститель был так же свеж, как и в день первого свидания. Я отправил его к особняку баронессы и принялся ждать с лёгким сердцем и большими надеждами.
В эту ночь Жорж не вернулся. Как не вернулся и на следующий день. Он заявился лишь через неделю, и вид имел совершенно измождённый. Он рассказал, что баронесса поселила его у себя в спальне и ни на мгновение больше не собирается с ним расставаться. Далее он с дрожью в голосе поведал о любовном аппетите старушки, который, как он смел выразиться, был чрезмерно конский.
Я смотрел на своего подельника и не мог узнать. Лицо его осунулось, под глазами чернели мешки, а руки дрожали так, как не дрожали даже после двухнедельного запоя.
– Так-так… – пропел Дюпре. По напряжению его лица и отсутствующим глазам, уставленным вдаль, было заметно, что ум его занят чрезвычайно напряжённой деятельностью. – А что же кольцо? Удалось ли достать его?
– Тут судьба нанесла очередной удар. Оказалось, что старушка ни за что не готова была расстаться с перстнем, даже ради нового возлюбленного. В последнюю ночь Жорж решил бежать из любовного плена и попытался стянуть перстень с пальца спящей баронессы. Но тот так плотно засел на упитанном пальчике, что снять его, даже с маслицем, не представилось возможным. Так мой подельник вернулся ни с чем.
– Занимательно, – протянул Дюпре, глаза его дрожали. – А вы не пробовали отнять?
– Что отнять?
– Палец. Чик – и перстень бы слетел.
Князь уставился на собеседника в непонимании:
– Скажете тоже… Она же проснётся.
Дюпре хлопнул в ладоши и залился смехом.
– Удивительный вы человек, князь! Ради своего желания не готовы даже нарушить чей-то благостный сон. Ну-с, что было дальше?
– Собственно, ничего. Подельник мой имел неосторожность прогуливаться в рядах, где его отловили слуги баронессы, и теперь он, надо полагать находится с ней в сожительстве, в любовном плену. И теперь, только вы можете помочь мне вернуть перстень. Зная ваши таланты…
Дюпре сузил глаза:
– Что вам известно о моих талантах?
– Простите великодушно, но слышал от людей, достойнейших, между прочим, людей, что на ваших сеансах у присутствующих пропадают с тела разные безделушки. Крестики, кулончики… Вот я и подумал…
С губ Дюпре слетела улыбка. Глаза его сощурились. Тонкие усики поднялись вверх, как две чёрные рапиры. Поль понял, что ступил на тонкий лёд.
– Ах вот как оценивает меня общество! – прошептал Дюпре. Поль заметил, что глаза его едва заметно увлажнились.
– Во всём виноваты расшалившиеся духи, я это понимаю, понимаю, – затараторил Поль. – Я и сам, как вы можете судить, верю во что-то подобное. Но не могли бы вы нашептать этим духам сорвать колечко с пальца баронессы? Ведая, что старушка теперь только и ищет встречи с вами. Я и подумал, что это неплохой шанс.
Дюпре мрачно рассматривал собеседника. Желваки на его скулах ходили ходуном.
– Желания-желания… – произнёс Дюпре отвлеченно. – Шаткая лестница, шаги по которой ведут в самую бездну. Мы стремимся удовлетворить их и одновременно страшимся, так как знаем, что исполнение их не принесёт желаемого облегчения, а лишь породит новые, ещё более извращённые, ещё более опасные. Ещё более смертельные…
Поль отчего-то поёжился.
– Не дрейфьте, мой друг! – расхохотался Дюпре. – Я помогу вам. Однако вам предстоит сложный и неприятный ритуал. Вам придётся познать таинство, которое может не уложиться в вашей кудрявой меркантильной голове.
– Ритуал? Но к чему же ритуал? Мы же поняли друг друга.
– Без ритуала, князь, никак не обойтись. Видите ли, универсум устроен так, что всему необходим правильный набор ингредиентов и действий с ними. Ошибись хоть в одном шаге, и всё пойдет прахом. И, если вы хотите обратно свой перстень, действия эти придётся выполнить.
Дюпре резко поднялся, взял со стола абажур и пошёл сквозь клубы папиросного дыма в глубь комнаты, унося с собой зеленоватый свет.
Поль отчего-то очень не хотел следовать за иностранцем. Он знал, что там, в смердящей глубине комнаты, его не ждёт ничего хорошего. Всё ещё можно было отказать, всё бросить. Но встречаться снова с жутковатым калекой, висящим на двери, не хотелось ещё больше. Поэтому князь поднялся на слабых ногах и последовал за Дюпре.
Иностранец выхватил у него саквояж и отбросил в тёмный угол:
– Это нам будет только мешать. Там, куда вам предстоит отправится, мсье, деньги не имеют никакой силы. Сюда, прошу.
* * *
Взору Поля открылся длинный стол, на котором лежало нечто продолговатое, накрытое грязной рогожей.
Дюпре одним движением сорвал ткань. Сильный запах гниющей плоти ворвался в ноздри Поля. Взору предстало то, во что мозг сначала отказался поверить. На столе лежал труп довольно упитанного человека лет пятидесяти. У человека не было головы. Полная жёлтая шея заканчивалась аккуратным почерневшим срезом.
Князь почувствовал тошноту и попятился, но Дюпре крепко схватил его за шиворот.
– Этот человек никому больше не сможет причинить зла. Не причинит он его и вам. Он мёртв, как вы можете судить. Чего же тут пугаться?
Князь не мог отвести взгляда от трупа.
– Но кто он?
– Вам совершенно не стоит переживать по этому поводу. Что вас должно волновать, так это то, что этот человек может послужить напоследок вашей цели.
– Но как? – наконец вымолвил князь, стараясь поменьше дышать. – Простите, не могу взять в толк.
– Дело в том, что то место, где можно дотронуться до своего желания, находится не где-нибудь в Патагонии, оно находится здесь.
Маг поднял указательный палец и прислонил князю ко лбу.
– Вот здесь. Здесь находится самое далёкое и страшное место из всех, которые только можно представить. Путь туда полон опасностей и преград, поэтому и добраться туда без посторонней помощи – или правильней сказать «потусторонней»? – никак не получится.
– В моей голове? – удивился Поль, потирая место прикосновения.
– Да, там, в вашей голове, находится самая сложная машина из существующих, и, чтобы проникнуть в неё и не быть перемолотыми острыми шестернями подсознания, нам понадобится этот, хм, человек. А теперь подумайте, зачем же Всевышний запрятал это место так далеко?
– Наверное, чтобы туда никто не добрался…
– Вот! Вы уже начали всё понимать…
Поль хотел бы закричать, что ничего не понимает. И что в словах Дюпре нет никакой логики. Что если это место, чем бы оно ни было, находится в его голове, то тогда совершенно непонятно, как там окажется чёртов перстень. Но в этот момент что-то едва заметно ужалило его в шею. Он попробовал схватиться за это место, но Дюпре удержал его руку.
– Не стоит мешать процессу, – сказал он на ухо. – Видите ли, любое чудо, а исполнение вашего желания и будет сродни чуду, это набор определённых действий, выполненных в определённой последовательности.
Поль почувствовал, как немеют ноги и что только благодаря железной хватке Дюпре он ещё не повалился на пол.
– Мне нехорошо, – признался князь. Комната начала легонько покачиваться вокруг него. Всё вокруг было нечётким, будто было соткано из плотной дымки.
– То, что произойдёт далее, может показаться вам странным, иррациональным, даже невозможным, – шептал иностранец на ухо, и голос его доходил до Поля будто бы издалека и со всех сторон.
– Но позвольте, как всё-таки ко мне вернётся перстень? – произнёс князь и не узнал собственного голоса.
– Перстень вернётся к вам, будьте покойны. Причём вернется образом самым неожиданным. Для серого вещества в вашей черепушке нет ничего невозможного. Просто отдайтесь потоку, который подхватит вас через три, два…
Предметы перед взором князя принялись закручиваться в магическом хороводе. Труп на столе тоже принялся извиваться, подобно обезглавленной змее.
– Вы видите? – сказал Дюпре. Но голос этот казался князю бесконечно далёким, будто крик с другой стороны лавандового поля.
Мир скрутило в сероватую спираль. Князю казалось, что он и сам непостижимым образом вращается на рукавах этой спирали и одновременно видит её со стороны. Но тут в смазанных узорах начало что-то проступать.
Это что-то застыло перед мысленным взором Поля на неопределённое время.
На какое именно, Поль не понимал. И ослепительное мгновение, и тягучая бесконечность одинаково подходили под эту роль. В сознании не произошло никаких изменений, по которым можно было бы заключить, что та пресловутая стрела, символизирующая путешествие от былого к ещё не свершившемуся, не остановилась. Или вовсе не исчезла, проткнув тонкую грань, за которой её самонаправленная непрерывность не теряет смысл.
Теперь же, когда он пришёл в себя, первым, что он почувствовал, был холод.
Он распахнул веки, и в его зрачки впился непроглядный ледяной мрак. Поль почувствовал внутренностями, что оказался в месте худом и враждебном.
– Где я?! – крикнул он, хватая озябшими ладонями пустоту перед собой.
Никто не ответил. Лишь собственный голос, отразившись от невидимых препятствий, рассыпался на десятки осколков и вернулся искажённым пугающим эхом.
Мрак был осязаемым и затекал в глаза, уши и ноздри. При каждом вздохе чёрный холод бесновался в лёгких колючим водоворотом. Князь таращился по сторонам, пытаясь найти хоть какой-нибудь источник света, и чувствовал, что если не будет моргать почаще, то у него, пожалуй, замёрзнут глаза.
Вдруг он услышал неподалёку шаги. Шаги приблизились вплотную и затихли.
Сверкнули искры, и появившийся следом огонь развеял густую тьму.
Перед Полем стоял безголовый полноватый мужчина в бархатном фраке и со свечой в руке. Свет, исходивший от неё, прогнал мрак и холод.
Князь разглядел вокруг себя что-то вроде пещеры. От того места, где они стояли, во все стороны лучами расходились десятки тёмных тоннелей.
Мертвец поклонился Полю и жестом пригласил проследовать за ним. Безголовый пугал Поля менее всего. Невыносимая ледяная тьма, которую мертвец изгнал своим появлением, казалась теперь куда страшнее. Князь встал на ноги и последовал за кадавром, который зацокал каблучками в сторону одного из тоннелей.
Князь едва успевал перебирать ногами. Порванный штиблет цеплялся за пол пещеры и мешал идти. Свеча отбрасывала на стены пещеры страшные тени, на которые Поль старался не смотреть.
Они вошли в неприметный коридор. В нём гудел и тревожил пламя свечи ветер.
Тоннель становился шире и шире. Под ногами появился ковёр. Стены выровнялись. На них выросли газовые фонари. По бокам засверкали лаком двери. Они оказались будто в средней руки отеле. Из-под дверей струился приветливый свет, слышались человеческие голоса и смутно знакомые запахи.
Мертвец остановился и указал синим скрюченным пальцем на одну из дверей. Князь с опаской подошёл ближе, нагнулся и заглянул в замочную скважину.
Внутри было темно, и он смог различить лишь чей-то силуэт.
Силуэт тряс головой и говорил зычным тенором, который Поль сразу же узнал.
– Мадам! – рапортовал его подельник. – Отныне и навеки тело моё и моя бессмертная душа находятся исключительно в ваших белых благоухающих ручках.
– Ах, лгунишка! – отвечал игривый женский голос.
Несмотря на то, что говорящая нарочито и не слишком удачно завышала тон, князь тут же узнал баронессу Армфельт.
– Не слишком ли большую драгоценность доверяете вы такой простушке, как я?
– Отнюдь! – взревел Безобразов, покачиваясь. – Прекрасней вас нет никого и на целом свете! А ведь где я только не был. Слыхали ли у вас в Москве, как я охотился на львов в Боливии?
– Ах, Жорж, полно небылиц! Поведайте лучше, что привлекло вас в бедной крестьянской дочери, которой я, по повелению злой судьбы, являюсь? – протянула баронесса настолько кокетливо, насколько позволял преклонный возраст.
– П-р-р-ротестую! – запротестовал Жорж. – Ни одна, даже самая знатная, бургундская принцесса не сравнится с вашей дивной красотой!
Баронесса утробно загоготала:
– Ну хватит вздора, mon cher! [8] Что там у вас вздыбилось в панталонах?
– И смерть, и жизнь, и бешенство желанья! – задекламировал Жорж. – Бегут по вспыхнувшей крови. И разрывается дыханье!
Влюблённого мотало из стороны в сторону.
– Баронесса, козочка, мне бы жахнуть ещё рюмашку для порядку. Чтоб легче было впиться, так скать, в ваши красы, как жадная пчела в листок весенней розы.
– Вы выпили сполна, гусар. А теперь прыгайте уже на свой цветок, да и жальте меня, жальте!
Жорж зарычал и замотал головой, будто храбрясь перед нырком в ледяную прорубь. Князь отстранился с отвращением от замочной скважины. В этот момент мертвец схватил его за шкирку, поднял над землёй, распахнул дверь и метнул, будто он был не тяжелее котёнка, в проём.
Поль больно рухнул на пол, а когда поднялся, то увидел за собой лишь стену, увенчанную большим и не очень правдивым портретом хозяйки. Никакой двери, чтобы вернуться назад, не было.
– На что вы там уставились? – спросила баронесса. – Долго ли мне быть ещё съедаемой желанием?
Поль испуганно развернулся. Баронесса лежала в ворохе простыней, раздвинув белые ноги. На правой руке её в свете луны поблёскивал перстень.
Князь почувствовал, что в паху у него пульсирует что-то тяжёлое. Он опустил глаза и вскрикнул. То, что он увидел, никак, никак не могло принадлежать ему.
– Ну хватит дурачиться, мой жеребец, – прорычала баронесса томно, приподнимаясь на кровати. При этом ночнушка спала с её плеча и оголила бледную тяжёлую грудь.
Князь дёрнулся было назад, но баронесса протянула руку и схватила князя за то, что никак, никак не могло ему принадлежать, но, как выяснилось, имело наикрепчайшую связь с его телом и ощущениям.
Князь понял, что безбожно пьян. Тело его повело, и он завалился на победно улюлюкающую баронессу.
Остальное виделось ему сквозь пелену хмельного тумана. Стоны, вздохи, поцелуи, объятия. Тошнота. Тошнота. Поль несколько раз проваливался в небытие, но снова просыпался от криков баронессы.
Когда истязания кончились, князь завернулся во влажные простыни и, дрожа, провалился в беспробудный сон. В нём Поля мотало по бесконечной спирали разрозненных больных мыслей.
Глава III
Cadavre
(начало письма обгорело)
… что до того примечательного иностранца, о встрече с которым я поведал в прошлом письме, история его получила на днях неожиданное продолжение.
Заявилась ко мне на приём одна купеческая мамаша с дочуркой. Требую, говорит, разыскать англицкого колдуна. (У них, по старой традиции, все иностранцы либо англичане, либо немцы.) «Попался, голубчик!» – думаю. Зло, оно не может таиться. Так убийца всегда возвращается на место преступления, так вор за раз спускает ночную добычу, чтобы снова выйти на ходку!
«Выкладывайте, – говорю, – мамаша, что он у вас украл».
А она: «Да ничего он не украл. Младшенькая вот в девках сидит. Выдать бы за достойного человека. А люди добрые поведали, что иностранец объявился, который что ни попросишь, всё исполнит. Только денег давай. Денег у нас сколько хошь. А вот благородные господа в женихи всё не просятся».
Я ей: «Что вам, милочка, от меня-то надо?»
«Так где ж мне его разыскать-то? – говорит. – Вся из сил выбилась. Вы уж, – говорит, – его схватите и в участке держите, чтобы каждый, кто желанием располагает, найти его мог и желание енто исполнить». И сидит улыбается чёрными своими купчихинскими зубами. Вот такой в Москве народец!
Так вот я и решил справиться, где сейчас мой случайный знакомый и чем занят. Приезд его тоже привёл город в движение. Я уже некоторое время подмечал, как о нём возбуждённо судачат московские языки без костей. Один весьма уважаемый статский советник клялся, что, мол, на днях вышеуказанный иностранный маг по просьбе родственников поднял из мёртвых купца первой гильдии Матвеева. Тот подписал духовную и свалился обратно в гроб замертво. И тут в этот анекдот, который я слышал, кажется, несколько лет тому назад ещё в Петербурге, верят безоговорочно! Я ему: как же вы клясться Богом можете, когда сами не видели. А он аж побелел и заявил со звенящей в голосе обидой, что «люди врать не будут». Представьте себе!
Так вот послал я хожалых по всем гостиницам, полагая найти в одной из них объект своего интереса. И тут – ба! С первого раза попадание – иностранец снял номер в «Шевалье». Я кинулся по адресу, но оказалось, что негодяй так в номер и не въехал, в чём я собственными глазами и убедился.
Каково же было моё удивление, когда из других гостиниц стали поступать похожие сведения: иностранец забронировал номера и у них и точно так же не явился. Метрдотели как один волновались, не приключилось ли с иностранцем чего худого, и просили разобраться.
На что можно списать подобное поведение, как не на злой умысел и попытку запутать следы? Причём преступление, побудившее его действовать подобным образом, судя по всему, ещё не совершено! Своим интересом мне как бы удалось заглянуть за шторку будущего, и в моей власти теперь это будущее предотвратить!
Приволокли студента из художественной академии, и вместе мы составили портрет негодяя, благо лицо его я запомнил превосходно. Оттиски развесили во всех участках и на всех будках. Людей, похожих на него, приказано было ловить и везти ко мне. Из личных средств я назначил награду двадцать пять рублей серебром. И, когда этого проходимца приволокут в отделение, посмотрим, какие ещё фокусы таит он в рукаве.
С любовью, Ваш П.
* * *
Жорж Безобразов зевнул, причмокнул и потянулся, чтобы ухватиться за рыхлую талию баронессы, но рука его нашла только пустоту. Сознание царапнула неприятная мысль. Он отбросил её и готов был уже нырнуть глубже в медовую дрёму, как вдруг отвергнутая мысль вернулась и воткнулась в мозг острой иглой. Он вздрогнул и понял, что никакой он не Жорж, а князь Поль Бобоедов. И что находится он не в спальне баронессы Армфельт, а на холодном деревянном столе в той же самой пыльной комнате, где его вчера мучил иностранец.
Князя прошиб пот. Он вскочил со стола и заметался по комнате. Ни Дюпре, ни саквояжа в ней не было.
Князь завыл, схватил себя за кудри и, гремя каблуками, кинулся в коридор. Керосиновая лампа стояла погашенной. Пальто с галунами валялось на полу, придавленное сапогами. Из двери одиноко торчал гвоздь, на котором вчера, по-видимому, и висел слуга-калека.
Одной рукой Поль схватился за стену, чтобы не упасть, другой за сердце. Грудь его сдавило. По щекам предательски заструились обжигающие слёзы.
«Провели, как мальчишку! – прошипел он. – Оболванили». Ему вдруг сделалось совершенно, совершенно невыносимо. Сначала он закричал что есть мочи, потом разрыдался, а потом принялся хохотать, пока в бессилии не опустился на пол.
Когда он вышел из особняка, уже рассвело. По улицам ещё носился смрад проехавших недавно ассенизационных обозов. Две тощие кошки шныряли вдоль заборов, вызывая ленивый лай заключённых за ними собак.
Князь поднял глаза к небу. Горячие слёзы струились по его щекам. Невесомые перистые облака плыли в голубой вышине, равнодушные к его беде. Он вдруг захотел присоединиться, вклиниться в их величественный строй. Раствориться в небе, в щебете соловьёв, в запахе свежей листвы. Стать ветром, запертым в глухих переулках. Стать солнечным зайчиком на осыпавшейся стене. Стать отражением солнца в лужах нечистот, оставленных проехавшими недавно золотарями. Стать всем и ничем. Он вытер слёзы и заковылял по глинистой колее. Тёплые лучи падали на его кожу, ветерок поднимался от земли и забирался под сюртук, отчего тело подрагивало.
Из переулков уже начал вылезать припухший фабричный люд. Мимо проехала подвода с курами.
«Может, я уже умер? Может, я теперь призрак?»
Князь брёл по оживляющимся улицам и пытался представить себя мёртвым. Но у него ничего не получалось. Видел ли он себя парящим над своим окаменевшим телом или наблюдающим с небес за собственной траурной процессией, везде так или иначе присутствовал кто-то, кого он мог помыслить собой. Того, кто вмещал в себя его сознание. Со всеми его неприглядными атрибутами. А если так, то где же обещанное избавление?
Нет никакого после, осознал Поль. Никакого потом. Ведь если по ту сторону что-то есть, значит, никак нельзя закончить эти страдания. Эти зудящие мысли. Эти обиды. Этот стыд.
«То есть все, конечно, согласятся, что господин такой-то де почил. Но сам господин, пожалуй, никогда этого не осознает. Он просто перестанет быть. А что же в этом страшного?»
Он ослабил шейный платок. Ему вдруг стало необычайно легко от этой мысли. Мимо пронеслись первые экипажи, в окнах домов начинала кипеть простая человеческая жизнь, полная простых человеческих радостей.
«Если смерть – окончательная точка, – продолжал рассуждать князь, шаркая расслоившимся штиблетом по мостовой, – то самим этим фактом она как бы исключает себя из реальности существа, эту смерть испытывающего… Получается, что смерти нет».
Совсем запутавшись в мыслях, князь остановил какого-то скукоженного лысенького чиновника с узелком и спросил, что тот думает по этому поводу. Тот кивнул, скукожился ещё сильнее и, ничего не ответив, перебежал на противоположную улицу. «Смерти нет!» – крикнул Поль ему вдогонку.
– Смерти нет! – сообщил князь сонному булочнику, который открывал лавку.
– Ничего не дам, – рявкнул тот, прикрывая товар рукой.
– Смерти нет! – закричал Поль на всю улицу.
Чалая псина, которая уже некоторое время преследовала князя, прижала рваные уши и сиганула в подворотню.
В голове Поля родилось решение всех проблем. Решение всегда было рядом, но князь боялся обратить на него внимание, когда дождливыми вечерами оно скреблось в окно. Теперь же Поль сам бежал ему навстречу, не обращая внимания на изорванный штиблет.
* * *
Когда ноги донесли его до Мясницкой, голые амуры смотрели уже не так затравленно, как накануне. Воспарившее солнце успело стереть с их детских физиономий драматические тени. Из кабаков на свет божий выползали нагулявшиеся господа. Попав под животворящие утренние лучи, они как один слепли и теряли способность передвигаться самостоятельно. Вездесущие извозчики тут же подхватывали их под локоток и уводили к своим экипажам.
Одна из жертв отдыха – прилизанный и вне всякого сомнения нализавшийся купеческий сынок, завидев Поля, хищно улыбнулся и, засучив рукава, безумно пошлого канареечного фрака с искрой, двинулся на князя. Но площадь под его ногами, видимо, накренилась и он, высоко поднимая колени, попятился назад, пока не упал в объятия сопровождавших его престарелых кокоток. Те развратно загоготали и кинули на князя несколько издевательских, замутнённых опиумом взглядов.
Князь прошёл мимо, не чувствуя ничего к этим людям. Он вдруг понял, что всё вокруг ненастоящее. И площадь с её амурами, и опухшие извозчики, и особенно этот господин с прямым пробором. Что за этой плоской ширмой, за которую все боятся заглянуть, возможно, всё же есть что-то иное. Что-то выпуклое и неподдельное.
Он свернул в переулок, думая о том, что написать в предсмертной записке. Но строчки, которые приходили в голову, отдавали то глупостью, то жалостью к себе, то убогим пафосом, которым так выделяется этот подвид genre épistolaire [9].
Смяв в голове листок с очередной попыткой, которая начиналась словами «Ни в чём себя не вините. Я повесил себя за шею по велению собственной отчаявшейся души», князь распахнул дверь и шагнул в подъезд.
Его обдало привычным зловонием уборной и не менее привычными утренними криками. Но ничего из этого сегодня не раздражало Поля. Во всём он видел теперь биение, которое не замечал раньше, – бессмысленное и прекрасное биение жизни, которую Поль в ближайшее время собирался покинуть.
Поднимаясь по лестнице, князь понял, почему не выходит записка – её попросту некому адресовать. А обращаться к миру, надеясь, что мир заметит его исчезновение, казалось и вовсе слабоумным. «Если бы бабка была жива, – подумал он, – пожалуй, ей бы я черканул пару строк». От этих мыслей сердце его защемило жалостью к самому себе.
Он представил, как дворники снимают с верёвки его синее тело, а молодой следователь, бледный от запаха смерти, разворачивает дрожащими пальцами записку только для того, чтобы понять, что в ней ничего нет.
Эта мысль немного подняла князю настроение, и он твёрдо решил ничего не писать. «Ах, какая простая всё-таки штука жизнь! – думал он, считая ступеньки. – Всего-то и надо прожить её так, чтобы было к кому обратиться в предсмертной записке. А если это так, то, может, и помирать не стоит?» Князю подумалось, что все самоубийцы либо эгоисты, либо люди безмерно одинокие.
Восхождение по лестнице почти закончилось, когда на её вершине возникла пузатая фигура приказчика. Полосатый жилет и маленькая усатая голова с широко расставленными крошечными глазами делали его похожим на огромного жука, лишь прикидывающегося человеком.
– Ба! Ваша светлость, пожаловали! Утро доброе-с, – прошипел жук. Физиономия его излучала премерзкое веселье.
Князь кивнул и завернул в коридор, в конце которого была его квартира. Но приказчик прыгнул в сторону, обогнул князя и перекрыл проход.
– Дома не ночевали-с?
– Вас не касается, – отрезал князь и попытался протиснуться между ним и стеной.
– Лицо чрезвычайно отдохнувшее. В картишки дулись? – Приказчик снова перегородил путь.
– Да если даже и дулся, вам-то что? Не мешайте проходу.
– Вам туда, князь, совершенно нельзя. Высшее указание! – Приказчик многозначительно поднял тонкий кривой палец с бородавкой на первой фаланге.
– Отчего ж мне в свою квартиру нельзя, любезный? – спросил князь, рассматривая мерзкий нарост.
– Да была бы она ваша, разговору бы не было! А так ведь дом доходный. А от вас третий месяц никакого доходу.
– Ах это… – поморщился князь. – Сказал же – завтра. Так завтра, значит. Пусти.
– Завтра вы обещали вчера, – зашевелил усами пузатый, будто вынюхивая, что у князя на уме. – Впрочем, как и позавчера. Как и днём ранее. А пропади вы? С кого взыскивать прикажете? Со святого Серафима Саровского? Так и тот, знаете ли, давно умер.
– Куда же я, батюшка, по-вашему, пропасть должен?
– Сбежите. Или упекут вас. Или в подворотне чикнут. Почём мне знать?
– Чикнут? Да ты с кем разговариваешь!
– Да и с кем же, потрудитесь объяснить! – залепетал жук. – Князей, графьёв да баронов у нас тут цельный этаж! Одного вон нашли недавно. С голодухи помер! Так при нём только дворянская грамота и была. Он, представьте себе, съесть её пытался. Думал, что с титулом бумага сытнее. Да так и преставился с гербом во рту. А вы говорите…