Михаил Жарчев
Электрический бал
Иллюстрация на переплете художника PANDA Иллюстрация на форзацах художника hokori.tana
© Жарчев М.А., текст, 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Глава I
Machiniste
Милая М., ангел мой, как давно не писал я вам! За это не корите: переезд вытянул из меня все жилы. Как хочу, чтоб вы оказались здесь и осветили улыбкою то место, в котором мне волею злой судьбы приходится доживать век.
Со дня моего прибытия в Москву минул уже месяц. Не передать словами, как паршиво чувствую я себя в этом балаганном городе, который и городом-то назвать можно лишь с известною натяжкой.
Взглянешь на него с Кремлёвских стен и диву даёшься: будто кто-то бисер рассыпал да ручеёк пустил посередине. Ручеёк, это я, конечно, о Москве-реке. Скверная река, не чета нашей одетой в мраморный мундир красавице Неве.
А какие тут дороги! Хотя можно ли назвать дорогами эти ухабистые вместилища вечно не просыхающей жижи?
Ползёшь, бывало, по какому-нибудь переулку, и подбрасывает тебя на каждой кочке до самых облаков. Да так, что желудок пускается в отчаянный краковяк. Подлинное истязание.
Шутка ли, на прошлой неделе один титулярный советник вылетел из коляски и натурально убился об мостовую. Но тут этому прискорбному событию никто даже не удивился.
А какие тут лужи! Вы таких, право, не видали. Разольются на всю улицу, блестят водами зловонными. Въедешь, да так и увязнешь по самое брюхо. Спасибо предприимчивым мужичкам с ломами, которые только тем, представьте себе, и зарабатывают, что вызволяют подобных простофиль, чтобы срубить дармовой полтинник.
И ни в чём здесь нет ни логики, ни порядка. Глядишь, желтеют казённые здания, пестрят крышами барские особняки, благоухают садами, шелестят фонтанами. А рядом что? Гнилые лачуги, бараки зловонные, дома с завалинками, куры да свиньи бегают. И над всем этим возвышаются колокольни бесчисленных церквушек. Да и те осаждены торговками, разносчиками, шарманщиками, точильщиками, старьёвщиками, попрошайками, непотребными девками, и, стыдно сказать, даже опустившимися представителями благородного сословия, утратившими от пьянства и кутежа человеческий облик.
Приличная публика и та не гнушается мимоходом завернуть за угол и справить нужду на святые, некогда белоснежные стены. И это при всей истовой богомольности москвичей!
И тянутся улочки кривенькие да худенькие, то срываясь вниз, как поток ручья, то вздыбливаясь в такую гору, что ни один экипаж не вскарабкается ни зимой, ни летом. И куда они ведут – предсказать решительно невозможно. Плетёшься по ним, словно в забытьи, как по проклятому лабиринту без входа и без выхода.
Вот в такое место забросило меня Отечество в эти смутные дни, когда я более всего нужен государю.
Но не для того пишу, чтобы излить стариковские жалобы, а для того, чтобы поведать престранную историю, которая произошла со мной в поезде по пути из Петербурга в Москву. Зная, как увлекают вас различные спиритизмы, столовращательства и прочие шарлатанства (уж простите вашего слугу за такие оценки), передаю этот случай во всех подробностях. Всё время вспоминаю ваши глаза, всегда чуть печальные от возложенного на вас бремени. Не собрались ли за границу, как настаивают доктора? Поезжайте, молю. Вам губителен сырой петербургский воздух.
Знайте, всякую минутку, всякую секундочку думаю я о вас.
С любовью, ваш П.
* * *
Победоносцев катился по чугунному пути, соединяющему две столицы, и дремал, укутавшись в английский плед. Изредка он приоткрывал веки и поглядывал в окно, за которым проносились сонные деревеньки, припорошенные последним снегом поля и заболоченные лесные гущи. Вагон степенно покачивался на рессорах, в абажуре мерцало газовое пламя, a в воздухе витал горьковатый запах угля. И чудилось Победоносцеву, что это не он несётся в брюхе извергающего копоть железного монстра, а кто-то совсем-совсем другой.
В этом полусне он, по обыкновению своему, видел хрупкий силуэт М., осторожность её якобы случайного взгляда и бледные тонкие пальцы, перебирающие голубую ленту. В душе его вдруг проскочила та божья искорка, которая время от времени пронзает сердце каждого из нас. Пронзает и наделяет великим смыслом всё, что было, что есть и что ещё предстоит. Хоть и понять смысл этот не представляется возможным – как зыбкий пух, разлетается он от прикосновения неуклюжих клешней разума. Ублажённый грёзами, Победоносцев наконец забылся сном в плену мягкого дивана.
Проспал, видимо, долго, потому что, когда открыл глаза, за окном совсем уж стемнело. И лишь какие-то белёсые тени скользили вдоль рельс за его одурманенным взглядом – осколки вмиг позабытого сна, не оставившего после себя ничего, кроме тревожного послевкусия.
Виктор Георгиевич зевнул, потянулся и почувствовал, что на него кто-то смотрит. И действительно, напротив сидел господин лет тридцати. Он барабанил тонкими пальцами по кожаному футляру из-под цилиндра и улыбался той счастливой улыбкой, на какую способны лишь дети, слабоумные и иностранцы, первый раз оказавшиеся в России.
– Bonjour, Monsieur! – улыбнулся господин.
Победоносцев выпрямился и поздоровался по-французски. На этом их беседа должна была бы кончиться, но, через пару минут безмолвия иностранец на чистейшем русском затараторил:
– Милостивый государь. Корю, бесконечно корю себя за то, что прерываю течение ваших в высшей степени благородных мыслей, но не поведаете ли, куда нас мчит этот обречённый поезд?
Победоносцев оторопел.
– Видите ли, – продолжил незнакомец, – обстоятельства вынудили меня прыгнуть в первый попавшийся состав, и я не успел узнать, куда он, собственно, следует.
«Очень странно…» – подумал Победоносцев, рассматривая попутчика.
Тёмные волосы незнакомца были зализаны назад. Бледный лоб покрывали мелкие капельки пота. Зубы, острые и хищные, всё время что-то перетирали. Глаза подрагивали, а верхнюю губу обрамляли усики настолько тонкие, что, казалось, с их помощью можно пришивать пуговицы.
Господин вытянул из кармана пиджака портсигар, на котором Победоносцев заметил гравировку в виде орла, раскинувшего крылья. Странно однако было то, что вместо головы орлиной красовалась голова будто бы натурального тульского мужика с окладистой бородой и нахлобученной мурмолкой.
– Угоститесь?
– Не курю, – соврал Победоносцев, создавая, по привычке, про себя досье на странного господина.
– А я себе позволю!
Незнакомец прикурил чёрную папироску, таких раньше Виктор Георгиевич не видел, и по купе распространился аромат настолько чудный и крепкий, что источником его, без сомнения, мог быть табак только наивысшего качества.
Последний раз Победоносцев прикасался к трубке ещё на перроне перед посадкой, и душу его от этого запаха буквально пронзило жало взыгравшего желания.
– Ах! – воскликнул господин и хлопнул себя по бледному лбу. – Какая бестактность! Я забыл поинтересоваться, не имеете ли вы чего против.
– Отнюдь, сделайте себе удовольствие…
– Вы сняли камень с моей души!
Незнакомец затянулся и выпустил несколько ароматных колец Победоносцеву в лицо. Виктор Георгиевич невольно втянул ноздрями одно из них. Кольцо причудливо вытянулось и исчезло в глубинах носа. По телу прошлась волна мимолётного блаженства.
– Отчего ж в некурящее не сели? – спросил незнакомец, щурясь.
– Мест не было… – соврал Победоносцев.
– Это положительно странно! Положительно!
– Чего же здесь, простите, странного?
Победоносцева уже очень тяготила эта вынужденная компания.
– А то, что я обошёл состав и не нашёл с кем и словом перекинуться! Хорошо, что нашёл хотя бы вас. А то что же, помирать прикажете со скуки в этом железном гробике? Смотрите, как отделали: стены бархатные, дерево, позолота. Ей-богу, гроб на колёсах.
Он откинулся на спинку дивана и расхохотался. У Виктора Георгиевича дёрнулась щека. Негодяй только что поймал его на лжи. А в том, что перед ним негодяй, Победоносцев не сомневался. За годы работы в Третьем отделении он безупречно научился выявлять неблагонадёжный элемент. Там он насмотрелся и на горе-студентиков, помутившихся рассудком под влиянием западных идей; и на сектантов, закапывающих себя в землю целыми деревнями; но более всего на разномастных жуликов, выглядящих и ведущих себя ровно так, как это делал навязчивый господин.
Купе заполнилось дымом настолько, что Победоносцев едва различал уже физиономию напротив.
– Ужасная привычка, ужасная! – посетовал незнакомец и вдавил окурок в хрустальную пепельницу. – А ведь как распространилось его употребление в высшем обществе! Знаете почему?
– Просветите меня…
Господин довольно цокнул и наклонился поближе:
– Некоторые утверждают, руководствуясь, видимо, собственным опытом, что этот злосчастный табак, – он отогнал руками дым и поморщился, – ослабляет детородную функцию. Не выходит ли из этого, что правящий класс стремится, подсознательно конечно, к купированию репродукции, дабы форсировать собственный катагенез, или, если угодно, вырождение?
Беседа принимала престранный оборот.
– Зачем же это кому-то может понадобиться?
– А затем, что чувство вины за угнетение других классов отравляет жизнь несравнимо сильнее, чем измельчённые листья какого-то американского растения.
«Подозрительно, – размышлял Победоносцев. – Очень подозрительно».
– Отчего же вы сами курите, раз осознаёте такие материи?
Господин повернулся к овальному зеркальцу в простенке и некоторое время рассматривал себя.
– Смерть, – наконец ответил он, – нагоняет нас слишком быстро. И, чтобы суметь оторваться от неё, нужно предпринять нечто более смелое, чем отказ от невинных привычек.
«Сумасшедший, – догадался Победоносцев, подмечая про себя идиотскую улыбку и дёрганые манеры. – Форменный идиот».
– Вы ко мне, собственно, за каким делом?
Незнакомец завертел головой, словно в купе мог быть кто-то ещё.
– Сударь милостивый… Состояние вашей памяти вызывает у меня опасение. Мне, собственно, только и нужно от вас, что узнать, куда несётся этот обречённый поезд… О чём я у вас первым же делом и справился.
В голосе господина прозвучала неподдельная обида. Он набрал полные щёки дыма и уставился в окно блестящими от слёз глазами.
– Что же у вас в билете не написано?
– Да был бы у меня билет, разве стал бы я отвлекать вас и прятаться здесь от обер-кондуктора. Да и какая разница, что там написано! Неужто вы, мудрый человек, да ещё и с такими завидными усами, полагаете, что буквы на листочке действительно влияют на то, куда несёт нас эта железная махина? Ведь, напиши я «Константинополь», не уверуете же вы, что мы умчимся туда?
– Но зачем же нам в Константинополь? Что вы комедию ломаете!
– Вот и я считаю, что незачем! А вот многие думают по-другому. Ирония в том, что, куда бы ни нёс нас этот обречённый состав, окажемся мы в месте ну совершенно неожиданном.
– Что-то вы меня, право, запутали…
Незнакомец перегнулся через стол, вперился дрожащими зрачками в Победоносцева и зашептал:
– Поезд этот никогда не поедет по прямым, проложенным западом, рельсам. Он мчится задом наперед по витиеватым изгибам, подобным спирали, которая закручена и изломана самым трагичным, самым ужасающим образом. Шире, шире русская колея!
Остатки волос зашевелились на голове Победоносцева.
– И кто эти рельсы изломал?
– Виктор Георгиевич, ну а что вы хотите от дороги, которую испокон веков строили мертвецы?
Господин хлопнул по столу и снова расхохотался.
Победоносцев почувствовал, как кровь отливает от органов. Негодяй знал, как его зовут.
«Нет, он не сумасшедший. Все эти разговоры про табак, про Константинополь и про рельсы неспроста…»
– И куда же мы прибудем по-вашему? – спросил он с наигранным примирением в голосе.
– Этого никто не знает.
– Но машинист-то, пожалуй, должен знать…
– Машинист как раз знает меньше всего, – отмахнулся незнакомец. – К тому же его скоро убьют.
Повисла тишина, прерываемая лишь стуком колёс и поскрипыванием вагонов.
Т-Е-Р-Р-О-Р-И-С-Т. Слово сложилось в голове Победоносцева буква за буквой, как направление на вокзальном табло.
«Но как вырядился, подлец! Жилет шёлковый, запонки золочёные. Папироска эта чёртова…»
Виктор Георгиевич почувствовал, как накаляются кончики ушей. Он откинул полу сюртука и потянулся к наградному смит-вессону.
– Извольте уточнить, не послышалось ли мне то, что вы сейчас сказали? – спросил, он, заглушая словами звук расстёгиваемой кобуры.
– Машиниста убьют. Это я вижу так же ясно, как вас перед собой, – подтвердил незнакомец.
– Может, вы знаете, кто убьёт, в каких вагонах едут?
– Во всех вагонах, Виктор Георгиевич. От первого класса до самого что ни на есть, хм, третьего. Такой машинист разве кого устроит? Разве можно это, когда ведёшь такой большой поезд? И не известно ли ему, что поезду должно ехать только вперёд и никак не назад и уж точно не туда-сюда! Так никому не угодишь.
«Всё это тщательно спланированный спектакль, – крутилось в голове Победоносцева. – Пока негодяй отвлекает меня пространными речами, его пособники, должно быть, уже захватили состав!»
– Но, позвольте узнать, откуда это известно вам?
– А разве вам это не известно? – округлил глаза незнакомец. – Всё к этому идёт. К тому же у прошлого и будущего есть одна общая черта. Впрочем, вы не поймёте…
Господин не успел закончить фразу, дуло револьвера уже смотрело ему в голову.
– Поднимите руки, – процедил Победоносцев.
Незнакомец повиновался. Бархатный жилет его задрался до подбородка.
– Если хоть один ваш мускул двинется к этой чёртовой коробке, я вас пристрелю.
Террорист кивнул. На физиономии его расцвело нечто среднее между изумлением и восторгом.
Победоносцев откинулся на диване, не спуская с негодяя глаз:
– Могу ли я впредь рассчитывать на вашу откровенность?
Виктор Георгиевич взвёл курок, давая понять, что действительно очень рассчитывает.
– Всецело, господин Победоносцев!
– Вы из социалистов, надо полагать?
– О, забота об общественном строе – не мой конёк. Видите ли, общественная мораль предлагает слишком узкую рубашку, чтобы я мог в неё влезть. И уж тем более я не из тех, кто полагает что достаточно сбросить социальные оковы и всё само собой наладится. Единственное общество, частью которого я хочу стать, – это небесное общество. И, как вы можете полагать, туда не так-то просто получить приглашение.
– Вы, я погляжу, фанатик. Ни тени страха, ни тени сомнения… Но знайте, что и моя рука в случае чего не дрогнет. Отвечайте, что в футляре?
– Вам правда интересно? – поднял брови террорист. – Там очень деликатное устройство. Даже тряска в этом поезде может нанести вред его механизмам.
– Значит, я правильно подумал, что бомба…
– Мне нравится, как вы мыслите! – воскликнул негодяй так, что Победоносцев чуть не спустил курок. – О, машинист, пожалуй, достоин именно бомбы. Не из рогатки же в него палить вишнёвыми косточками!
– Вы хотите подорвать поезд, это я понял. Но зачем вам его разворачивать?
Незнакомец зажмурился, бледная физиономия его пошла красными пятнами, и через мгновение тело его сотряс приступ хохота.
Победоносцеву отчего-то начало казаться, будто он сам находится под дулом невидимого пистолета.
– Отвечайте тотчас, или, клянусь, я выстрелю!
– Грядёт конец мира, Виктор Георгиевич. Стоит ли беспокоиться о таких мелочах?
Негодяй опустил руки и взялся за крышку футляра.
– Не сметь! – крикнул Победоносцев, но террорист уже рылся в тёмных внутренностях коробки.
Победоносцев нажал на спусковой крючок. Револьвер щёлкнул, но выстрела не последовало. Виктор Георгиевич вопросительно посмотрел на оружие.
Господин вытащил руку из футляра. В кулаке у него было что-то зажато.
– Во всяком процессе, мсье Победоносцев, надобно соблюсти правильный набор ингредиентов. И у меня есть кое-что, чего вам недостаёт, чтобы осуществить ваше желание.
Он раскрыл ладонь и высыпал на столик шесть блестящих патронов.
– Теперь вы обладаете всем необходимым и можете со спокойной совестью меня пристрелить.
Победоносцев надломил револьвер и заглянул в барабан. Тот был пуст.
Руки его затряслись так, что он вряд ли смог бы зарядить хоть одну пулю.
– А говорили, не дрогнет, – улыбнулся незнакомец.
– Что, чёрт побери, происходит?! – крикнул Победоносцев так, что в пустой кружке зазвенела ложечка.
– Простите великодушно меня за этот дурацкий розыгрыш, – расплылся в улыбке попутчик. – Порой от скуки я просто не могу найти себе места. Ну что вы скуксились! Небольшой невинный трюк. Разрешите наконец представиться. Жак Дюпре. Медиум, алхимик, прорицатель, целитель, оккультист, спирит. Как меня только не называют! Еду в Москву по приглашению спиритического общества давать сеансы.
Победоносцев почувствовал, как глаза застилает гнев. Он питал особую ненависть к возвращающейся моде на столовращательство. До сих пор он не мог забыть приезда ко двору шотландского шарлатана Юма. С тех пор прошло тридцать лет, но зараза лишь плотнее обосновалась в гостиных и салонах высшего света.
– Но более всего, – продолжил иностранец, – я прославился талантом исполнять чужие желания. Ах, желания-желания! Шаткая лестница, подъём по которой ведёт на самое дно бездны. Последнее время я, признаться, поиздержался и отправился в Россию, так как жизнь у вас стоит не в пример дешевле, чем в иных развитых странах. Ах, Россия! Словно широченная река Стикс, текущая между двумя берегами – Европой и Азией. Да и во времена сумятицы в головах люди, за неимением чего иного, всё чаще начинают тянуться к помощи потусторонних сил.
– Но как, чёрт побери, вам удалось завладеть моими патронами?
– Не в моих правилах рассказывать секреты фокусов, но отчего-то мне кажется, что я вам должен. Итак, когда я нашёл вас, вы только отходили ото сна. Одно это дало мне преимущество. L’élément de surprise, как говорится. По жёлтым пальцам я сразу опознал в вас курильщика и поспешил предложить ароматную папироску, от которой вы, к удивлению моему, отказались. Это всё усложнило, ведь займи вы руки… Впрочем, дым и так не давал вам покоя, укрывая, вдобавок, от взгляда мои действия под вашим услужливо распахнутым сюртуком. Потом эта чепуха про поезд, в которую вы не только с удовольствием уверовали, но и сами себе выдумали заговор с террористами и бомбой. Мне лишь оставалось подкидывать время от времени поленья в костёр, который разгорался в вашей голове. Да и к тому же нет ничего проще обдурить излишне самоуверенного человека.
– Не верю! – проревел басом Победоносцев. – Ни единому слову не верю! Должно быть, вы обобрали меня, пока я спал!
– Я не только ссыпал патроны себе в ладонь, но и прощупал инициалы, выгравированные на револьвере. И тут меня осенило, не тот ли вы Победоносцев. Нет, не обер-прокурор Синода, конечно. Но его однофамилец, столичный назначенец, приезда которого ожидает вся Москва? Случалось мне недавно поправлять финансы в Карлсбаде, где как вам известно, скучает пол-империи. Так там все москвичи были очень уж обеспокоены вашим назначением на пост отбывшего в столицу и всеми нежно любимого генерал-майора Козлова. Только о том и судачили, представьте себе.
Краска залила лицо Победоносцева. Он почувствовал невыносимую слабость и размяк на диване. Револьвер лежал теперь на столике, чернея пустым барабаном.
– Что же их так беспокоит?
– Принципиальность ваша. Неподкупность. Честность. Даже трезвость ваша им кажется чуждой. Но более всего их интересовало, за что же вы так впали в немилость, что вас отправили подальше от императорской семьи. И на этот счёт, смею заметить, предположения высказывались самые разные.
– И какие же?
– О, это вы в скорейшем времени узнаете сами. Я же более всего не хочу прослыть распространителем слухов.
– Я не могу отделаться от чувства, что вы продолжаете копаться внутри меня своими бледными пальцами, – процедил Победоносцев. – Вы шарлатан и карманник. Вас арестовать следует!
– О, как мы хотим, чтобы всё было в нашей власти! – проговорил Дюпре, ничуть не смутившись. – Хотя не можем порой уследить и за собственной подмышкой.
Виктор Георгиевич до боли сжал челюсти. Парировать было нечем. Можно было только представить, какой позор может ждать его в столице, если там узнают, что какой-то проходимец обезоружил его ещё на подъезде.
– Вынужден просить вас, – выдавил Победоносцев, преодолевая гордость, – чтобы всё произошедшее осталось между нами.
– Извольте на сей счёт не беспокоиться. Я забуду обо всём, как только выйду из купе. А между тем мне действительно пора. Утром в Москве меня ждут важные дела. К тому же не хочу нарушать границы вашего гостеприимства. Надеюсь, мы с вами ещё встретимся!
Господин поднялся, накрыл крышкой футляр, подхватил его и покинул купе.
Победоносцев просидел остаток ночи, почти не двигаясь. Его тошнило. В голове крутились тревожные мысли.
Поезд всё пёр и пёр вперёд, пока за окном наконец не рассвело.
Вошёл обер-кондуктор, чтобы прикрыть окна. Несмотря на это, зловоние от пригородных свалок всё равно просочилось в вагон и щекотало Победоносцеву нос.
Когда из тумана выплыл вокзал, обер-полицмейстера взяла оторопь. Двухэтажное здание с башенками было будто бы тем же, от которого он отъехал двадцать часов назад. В памяти всплыли слова негодяя о том, что поезд движется в противоположном направлении. Но потом он припомнил, что два вокзала были построены как братья-близнецы с натянутой между ними чугунной николаевской пуповиной.
«Вот же, – подумал Победоносцев, – всегда знал, а внимания не обращал».
На промёрзшей платформе Виктор Георгиевич с удовольствием задымил трубку, но не почувствовал никакого облегчения. Ещё долго вглядывался в лица сонных пассажиров в надежде увидеть шарлатана с футляром. Но тот, видимо, сошёл раньше.
Победоносцев вышел на Каланчёвскую и тогда только заметил, что не может найти часы. Нагрудный кармашек, в котором он их носил, был пуст. Навалилась невыносимая усталость. Полицейский кучер уже дожидался его, скукожившись на козлах. Виктор Георгиевич сел в холодную карету и сразу уснул, терзаемый смутным и нехорошим предчувствием.
* * *
Князь Поль Бобоедов глотнул шампанского, но вредный напиток отказался заливаться в горло. Вместо этого он, шипя и пенясь, растекался по щекам и шейному платку. Когда бокал опустел, князь полюбовался его искрящимися гранями и швырнул за спину. Бокал звонко разбился о вишнёвого дерева секретер. Князь уставился в окно и неопределённое время разглядывал жиденькую февральскую метель – одну из последних попыток хваткой московской зимы удержаться на месте.
– Чёрт тебя дери! – наконец крикнул он.
На его зов тут же явился сгорбленный слуга. «Престарелый мальчуга», как называл его Поль за небольшой рост и огромные уши.
– Слушаю, барин.
– Шампанского ещё подай.
Слуга почесал в затылке:
– Так нету больше. Последнее докушали.
Поль закатил глаза:
– Зови приказчика!
Слуга скрылся в дверном проёме.
Минут через пять явился приказчик с книгами под мышкой – дородный детина в овечьем тулупе и с глазами, посаженными так близко, что казалось, будто это две слипшиеся икринки.
Князь сглотнул от резкого приступа голода.
– Звали, барин? – спросил приказчик.
– Ещё как звал! Что ж ты шампанского не заказал, как я тебе приказывал? И ананасы, сволочь, где? Что я тебе, репой закусывать должен?
Приказчик моргнул:
– Так Ваша светлость, должно быть, запамятовали. А мы между тем уже не единожды обсуждали. На что заказывать-то?
– Опять ты про деньги… – закатил Поль глаза. – Так ты же у меня ими распоряжаешься. Вот ты мне их и разыщи. Или я зря плачу тебе?
Приказчик принялся переминаться с ноги на ногу и перелистывать расходные книги:
– Так откуда им взяться-то? Вот, взгляните на записи, тут всё до копеечки.
От негодования князь вскочил на ноги:
– Что ты мне в лицо ими тычешь? Я в них разве понимаю что? А ты, чёрт плешивый, признавайся, ты всё и растратил!
– Вот те крест, барин, – перекрестился приказчик. – Ни рублика не прикарманил.
– Так где же они?
– Всё, что с залога выручили, так Ваша светлость всё уж и протранжирили. А мне между тем двор и скотину уж нечем кормить. А вы про ананасы…
– А дачи! – крикнул князь, не очень ровно рассекая на ватных ногах вдоль комнаты. – Дачи ведь есть.
– Так это, – смутился приказчик. – Дачи вы изволили давеча мсье Чебоксарову в карты срезать.
– Че-бо-кса-ров! – вскрикнул князь и, будто подстреленный этим неприятным воспоминанием, рухнул в кресло.
Несколько минут прошли молча. Лишь паркет слегка поскрипывал под переминающимися ногами приказчика.
– А мануфактура? – спросил князь без особой надежды.
– Убыток один, барин, одни растраты. Кредиторы ещё всю плешь мне истерзали, когда, мол, барин выплатит дивиденды обещанные.
Поль глубоко задумался. Без шампанского это давалось ему плохо. Наконец решение появилось в его голове.
– Анисовую неси!
– Так анисовку тоже скушали всю, – моргнул приказчик. – Только зверобойская и осталась.
– Неси какая есть, – поморщился Поль.
Принесли водки. Князь усадил приказчика напротив. Они выпили по три, отчего-то не чокаясь, и закусили кисловатой брюквой.
– Видать, время усадьбу закладывать, – сказал князь дрожащим голосом.
– Да бог с вами, Ваша светлость, она уж три года как заложена-перезаложена! И там тоже проценты залоговые накапали.
Князь почесал кудрявый затылок:
– Что же тогда делать?
– Продавать её надо, барин. Вон купец Ананьев шибко интересуется.
– Не бывать этому! – топнул князь. – Чтобы я фамильную усадьбу этим торгашам безродным продал? Не бывать!
Повисла тишина. Метель подвывала за окном. Потрескивали ходики.
– А впрочем продавай, братец, продавай, – сказал князь и хлопнул ещё рюмку. – К чертям собачьим продавай эту рухлядь. Возьму эти деньги, махну в Париж. Заведу там себе кокотку и такая жизнь пойдёт! У-ух!
Тут неожиданно для себя, Поль вдрызг разрыдался.
– Чего вы, барин? – испугался приказчик. – Али водка не пошла?
Князь поднял мокрые глаза:
– Или женюсь на купчихе! А чего не жениться? Приданое, папенькины деньги. Да и ей хорошо, титул как-никак, а? А там уж и до Парижа недалеко.
Поль хлопнул себя по коленям и налил ещё по одной.
– Вот это, барин, дело хорошее! – Обрадовался приказчик то ли идее, то ли очередной рюмке.
Выпили.
– А чего плут этот? Всё у баронессы?
– Гошка-то? Да хрен его оттедова выгонишь теперь. Пьёт и жрёт, говорят, чрезмерно, в спальне с баронессой милуются.
– Мерзавец! – Князь стукнул по столу так, что подпрыгнули пустые рюмки. – Предатель! Я, значит, из него человека делаю, а он!
Князь почувствовал, как гнев вихрем беснуется у него внутри.
– Немедля прикажи запрягать, едем к баронессе! Я уж выведу его на чистую воду!
– Но как можно, пьяны-с. Да и вьюга.
– Запрягать! – крикнул князь, и голос его сорвался на фальцет.
В санях было холодно. Возница хлестанул лошадь, и та лениво потащила сани по липкому снегу. Князь укрылся овчиной и тут же задремал. Ему приснилась огромная брюква в корсете, которую он ведёт под руку по улицам Парижа.
Сани подпрыгнули на кочке, и Поль разлепил глаза. Они еле-еле плелись по размотанной дороге. Князь уже протрезвел и пожалел обо всей затее. Заявляться к баронессе, конечно же, было нельзя. Это разрушило бы весь его хитроумный план по возвращению той чудной вещицы, которую он имел неосторожность проиграть старушке в карты. Поль уже было хотел крикнуть вознице поворачивать, как в небе что-то вспыхнуло. Вспышка эта была ярче, чем что-либо, что он видел в жизни. Будто сам рай разверзся над его головой. Князь на мгновение ослеп, а потом увидел кривую ветку молнии, которая вонзилась в спину пегой лошадки. Затем молния исчезла, и мир потемнел обратно. Лошадь дёрнулась и рухнула в липкую слякоть.
Весь хмель вышел из Поля. Он откинул овчину, спрыгнул с саней и подбежал к вознице. Тот склонился над телом лошади и рыдал.
– Бедная, ох, бедная, – причитал он, мотая головой. – Это кто ж поверит? Молния зимой!
Князь склонился над мелко дрожащей лошадкой и положил руку ей на голову. Пасть лошади открылась, но ни звука не вышло из неё. Глаз животного, как показалось князю, удивительно мудрый глаз, внимательно следил ним.
Поль поднял глаза в сероватое небо:
– Да уж, свезло так свезло…