bannerbannerbanner
Убийство в Оптиной пустыни

Михаил Федоров
Убийство в Оптиной пустыни

Полная версия

2. Шерстили район. Допрос БОМЖа

Отовсюду таскали людей в Козельск в прокуратуру, в милицию, допрашивали в самой Оптиной, словно соревнуясь между собой, кто больше составит протоколов: прокурор, следователь, опер, участковый или какой другой сотрудник. Все кипело. Только прежней неразберихи уже не было. Хотя все метались в догадках, и в воздухе висело напряжение, но уже вызревало что-то более-менее ясное.

В козельской прокуратуре допрашивал прокурор.

– Мельник Валентина Петровна… – говорила грудастая женщина. – Матушка Валентина… родилась в 1941 году во Владимирской области… Работаю в монастыре Оптина пустынь бухгалтером…

Улочка в Козельске


Прокурор записывал в протокол:

«…живу в монастыре… Дом находится недалеко от скитской башни. 15 апреля в монастырь приехали родственники наместника Венедикта из Москвы, Наталья с дочерью остановились у меня… Вместе со мной проживает инокиня Дарья. Она уехала 14 апреля в Шамардино и приехала вчера ночью… После пасхальной службы примерно в 5 часов я и Наталья с дочерью пошли в трапезную за монастырем. С нами был сын Натальи. В трапезной пробыли минут 15–20. Вышли. Шли мимо звонницы. Там было человек 5—10. Звона никакого не было. Это 5.30. Почему нужно звонить на территории монастыря, мне непонятно, должны звонить в скиту… Мы пришли домой, поставили чайник. Наталья отвела сына к наместнику… Вначале мы услышали пасхальный звон, потом сумбурный… Мы обратили на это внимание, но подумали: балуются ребятишки. Так как на Пасху разрешается звонить всем. Потом мы услышали крики, но мне показалось, что кричат за стенами монастыря. Мы с Натальей вышли и прошли в сторону скитской башни. Я увидела лежащего на земле человека, как оказалось, это был отец Василий… Видимо, он шел на службу в скит…»


Пафнутьевский источник


Допрос ничего нового не давал.

– Следующий! – крикнул прокурор.

В коридоре шумели. Мало кому хотелось попасть к прокурору на разговор.


Старший участковый допрашивал в Оптиной пустыни.

– Разиньков Михаил Иванович… – рассказывал длинноволосик, – родился в 1965 году… в Сергиевом Посаде Московской области… Послушник в Оптиной пустыни….

Старший участковый протоколировал рассказ:

«…18 апреля в 5.45 возвращался из скита и у яблоневого сада видел бородача. Ему лет 40. Я спросил: “Что ты здесь делаешь?” – “На дороге лежит камень, и он мешает”… На самом деле лежал камешек. Он ушел. А потом я узнал, что по этой дороге пошел в скит Илий. В монастыре я пробыл минут 15 и вышел в скитские ворота, закрыл их за собой. И пошел в скит. Больше бородача не видел…»

Теперь еще один бородач помимо Карташова замаячил на горизонте, и с этим фактом предстояло разбираться.


Участковый нашел послушника на Пафнутьевском источнике, и здесь же, на деревянном помосте, состоялся разговор.

– Теренин Александр Свердлович… – кутаясь в полотенце и стуча зубами, отвечал послушник: – …родился в 1955-м… в Брянской области… Каменщик… Живу в Оптиной пустыни…


Паломник в купели в Оптиной


В протоколе участковый записал:

«…17 апреля приехал в монастырь на дежурство… Отец Силуан выдал повязки и распределили по объектам… Постоянно находились между храмом Марии Египетской и Введенским собором… В 5 утра сдали повязки… Пошли в храм, там пробыли до полшестого… Потом в склад… Услышал раздирающий крик. Подбежал к помосту. На нем лежали отец Ферапонт и отец Трофим. На мой вопрос: “Что случилось?” никто вразумительно ничего не ответил. Кинулся на вахту звонить в милицию и в “скорую”… Потом к наместнику. По дороге увидел отца Василия. Он лежал на спине. Побелел на глазах… Тут сбежалось народу, и началась неразбериха…»

Уголовное дело росло. Зато любому проверяющему можно было замазать глаза огромной бумажной, проведенной за два дня работой.


Прокурор-криминалист Грищенко сидела в кабинете в облаке дыма. Галстук с рубашки свис, верхняя пуговица расстегнута. Копну волос как придавило. Она курила и перебирала бумаги. Сбоку от нее согнулся на стуле некто кучерявый и, кашляя, листал «Независимую газету»:

– Вы читали, в Сухуми схватили российского лейтенанта. Шпионил. Собирал разведданные у грузин. Интересно, отдадут ли его нашим или нет?

– Угу, – произнесла Грищенко, занятая своим делом, не обращая внимания на кашель кучерявого.

Кучерявый развернул другую газету:


Психбольница в Ленинграде


– В Бадахшане границу в районе Московского пограничного отряда перешла банда. Идут бои с применением артиллерии. Надо же, только из Афганистана слиняли, а солдатикам опять достается…

– Угу…

В кабинет завели Карташова.

БОМЖ сморщился: даже он так не курил и застыл в двери. При виде Грищенко шапка у него в руках задрожала, вспомнился последний допрос.

Грищенко оторвалась от бумаг:

– Так, политинформацию заканчиваем…

Кучерявый спрятал газеты.

Грищенко пристально смотрела на БОМЖа:

– Корячиться будешь или чистую правду, и только правду. Как на духу, – произнесла и показала на кучерявого соседа: – Это твой адвокат. Москвин…

– Абрам Абрамович. – Адвокат привстал и снова сел.

На лице Карташова мелькнула улыбка, он присел к столу, сжимая пальцы рук и приглушая дрожь.

– Слушай меня внимательно, – заговорила Грищенко, не вынимая изо рта папиросы. – Ты подозреваешься в совершении убийства трех монахов… Преступление предусмотрено статьей 102 Уголовного кодекса РСФСР…

Карташов вздрогнул.

– Ну а теперь давай рассказывай, как дошел до жизни такой…

– Я вчера все рассказал…

– Если будет как вчера, пеняй на себя…

Сапоги Карташова застучали по полу дробью.

– Будем волынку тянуть?..

Грищенко подождала, пока БОМЖ успокоился, и с его слов записывала:

«С монастырем Оптина пустынь знаком с августа 1992 года. Приезжал сюда устраиваться на работу, но меня на постоянную не взяли. В Оптиной пустыни я постоянно жил. Ездил-паломничал по другим монастырям. Церквям. В Бога я верю с детства. Родители также были верующие».

Потушила окурок:

– А с этим делом как? – покрутила у своего виска.

Потом записала:

«Перед армией я получил травму головы, и меня поставили на психиатрический учет. В армии я служил в инженерных войсках, в понтонно-мостовом батальоне. Демобилизовался в 1978 году».

– К уголовке привлекался?..

Записала ответ:

«В 1985 году меня арестовали, так как я подрался со своим отчимом. Он хватался за нож, за все, а я отбивался и ударил его табуреткой. Мне вменили статью, но признали невменяемым и поместили на лечение в Ленинградскую спецбольницу, где я пробыл четыре с половиной года. Вышел из больницы в 1989 году».

Грищенко раскрыла рот:

– Четыре года…

– Да, четыре…

«Вовсе не одиннадцать, – вспомнила разговор с Мортыновым, – но все равно порядком. Напали с ножом, ударил табуретом, лечился в психушке. Стопроцентный убивец».

Дальше в протокол вписывала:

«Из больницы я вернулся домой к матери, в город Горький… квартал Дружба, д… кв. … До прошлого года жил там. А затем поссорился с матерью из-за иконы, которую она хотела выбросить, и ушел из дома. Стал паломничать. С матерью с тех пор не встречался».

– Ладно, что было на Пасху?

Москвин насторожился и поводил ухом, внимательно слушая.

Прокурор-криминалист записывала:

«Последний раз я приехал в Оптину пустынь 15 апреля 1993 года с Украины. Приехал, чтобы встретить праздник Пасхи. Приехал один. Одну ночь я переночевал в храме, другую ночь – в доме наместника на втором этаже, где спят приезжие, а последнюю ночь спал на чердаке в подсобном хозяйстве».

«Это мы слышали». – Грищенко вспомнила допрос накануне и спросила:

– Так на Пасху где был?

– А я не знал, что Пасху встречают ночью, что идет ночная служба, поэтому я лег спать на чердаке…

– Что ты мне мелешь, ходишь по монастырям и не знаешь…

Снова закурила.

БОМЖ:

– Проснулся утром, часов в пять-шесть-семь, и пошел к монастырю. Встал у ворот и стоял ждал, пока пропустят.

– А говорил, ходил в скит…

– Да, в монастырь-то не пускали… У ворот я стоял не один, там еще были люди. Я видел, как к воротам подъехала милицейская машина. А из монастыря шли женщины и плакали. Что там произошло, я не знал…

– А бурые пятна на бушлате? Кровь? – спросила и глянула на Москвина, у которого вытянулся даже нос.

– Вы уже спрашивали, не знаю… Когда я ложился спать, снял этот бушлат с вешалки в кладовке, где лежат матрацы. Кому принадлежит бушлат, я не знаю. Была ли на нем кровь, я не видел, было темно.

– А откуда в бушлате трудовая книжка?

– Тоже не знаю…

– Ты жил в одной комнате с послушником из издательского отдела?

– Не помню…

– Все у тебя: «не знаю», «не помню»… – бросила Грищенко и пошла ва-банк: – А почему твои отпечатки на ноже?

БОМЖ вскрикнул:

– Не может быть!

Взмахнул руками и свалился со стула.

Вскочил и Москвин.

Вызвали «скорую».


Через сорок минут допрос продолжился. Карташов сидел на стуле и покачивался. Запах нашатыря заглушал запах курева.

Грищенко больше не дымила, методично задавала вопросы и писала ответы:

«К монахам Оптиной пустыни я относился хорошо. Злобы к ним не имел. Утром на Пасху я подошел к отцу Антонию, попросил у него благословения на дорогу и денег, так как собрался в Дивеевский монастырь под Арзамасом, может быть, меня там взяли бы на работу. Отец Антоний меня благословил и дал 200 рублей на дорогу… Отца Мелхиседека я хорошо знаю. Я ему помогал по электрической части. Относился он ко мне хорошо».

 

Вид на Дивеевский монастырь


Грищенко выложила на стол ножи и показывала по одному:

– Это твой?

– Нет…

– А этот?

– Не…

– Видел у кого?

– Не видел…

Клала на столешницу шинель, потом кепку, затем сумки, найденные при осмотре в Оптиной.

Спрашивала:

– Твое?

Он отнекивался:

– Не видел. Не знаю…


Фотография Александра Меня на месте убийства


В протоколе появилось:

«Когда я приехал 15 апреля в Оптину пустынь, то ни сумок, ни других вещей у меня не было. Из ножей я носил только штык-нож, и то, когда служил в армии. Монахов я не убивал, так как не имел права. Мы одним миром мазаны…»

Когда Карташов поставил свой росчерк внизу протокола, Железная Леди дала свободу своим чувствам:

– Хочешь сухим из воды выйти?! – Руки ее снова вылезли из рукавов. – Кукиш тебе, а не Дивеево! Еще не хватало монахинь подрезать… В клетке будешь сидеть, в ней и подохнешь…

Последние слова полетели вслед Карташову, которого под руки повели милиционеры.

– Где мне чиркануть? – тихо привстал еврейчик. – Как вы мастерски допрашиваете. У вас в Калуге все такие спецы?..

– Не все, – огрызнулась прокурор-криминалист.

– Ой, а газетки все-таки почитайте. – Москвин осторожно положил на край стола «Независимую газету».

Грищенко хотела выдать что-то более хлесткое, но сдержалась и лишь смахнула газеты со стола:

– Они мне не нужны…

Москвин поднял газетки и попятился из кабинета:

– А жаль. Там забавные вещички пишут. Вот, суд над гэкачепистами…

– А я девушка сельская, политически безграмотная…

Она не хотела вступать в спор с защитником, который ее раздражал.


Вечернее совещание у Зубова снова проходило без прокурора, который не мог изменить любимому занятию – встречам с представительницами прекрасного пола.

Грищенко ругала милиционеров, которые спят в хомуте и не ведают, что у них под носом ходят-бродят психи с ножами; опер погнал на Грищенко, которая волынит с предъявлением обвинения БОМЖу; Мортынов орал на опера, который хочет всех засадить, а тот в ответ только вжимал голову в плечи; начальник паспортного стола крыл последними словами монастырь, который превратился в сборище отребья; сменивший дежурного капитана майор не знал, что делать с задержанными, которые агрессивно рвались на волю; начальник милиции Зубов пытался всех перекричать и махал листком с рисунком бородача: «Вот еще фигурант из Сосенского… Николай Николаевич…»

Когда страсти улеглись, решили на следующий день допрашивать-передопрашивать свидетелей; милицейским нарядам раздать составленный Сосниным портрет стрелка, чтоб искали; удерживаемых в коридорах милиции помурыжить до утра и по одному выпускать; послать человека в Орлинку (Сосенский), чтобы вместо объяснений оформить протоколы допросов; забрать в Калуге экспертизы и искать, искать и искать…

– Так-так. – Потеряв голос, Зубов поднял руку, и прохрипел: – В верхах сказали, второго «висуна» не простят…

– Какого второго?..

– А про Меня забыли?

– А-а… – понял Мортынов.

Прошло два с лишним года, как в Подмосковье топором убили протоиерея Александра Меня[10]. Поговаривали, душегубец напал из кустов, но убийство до сих пор не раскрыли.

А теперь зависло убийство еще трех монахов.

Что бы там ни говорили, а ведь за это могли и поснимать головы.

3. Похороны монахов

Прощание с убиенными монахами прошло 20 апреля 1993 года, на праздник Иверской иконы Божией Матери. Три гроба стояли в глубине Введенского собора. Лица монахов покрыли черной материей. Вокруг с насельниками собралось много народа. Стояли близкие и друзья погибших.

Кто всхлипывал, а кто и со слезами на глазах радовался.

Приехали спортсмены, с которыми отец Василий играл за сборную по водному поло, его мать. Кто-то сетовал, что зря отца Василия увезла «скорая» и ему не дали умереть в обители. Кто-то вспоминал, что отец Василий мечтал умереть на Пасху, когда колокола звонят. Он и умер, только когда колокола отзвонили. Кто-то, как отец Василий сказал паломнице: «Каждый, любящий Бога, должен лично встретиться с силами зла». Вот и встретился. Кто-то сокрушался: «Будущего архимандрита потеряли…»


Кто говорил об иноке Трофиме: мог гвоздь пальцами согнуть. Почему же не совладал с убийцей? Три тысячи иисусовых молитв произносил в день… Безотказный. Старушкам перепахивал огороды, а потом летел на тракторе на службу…


Прощание в храме


Кто вспоминал об иноке Ферапонте. Рукодельный. Смышленый… Ежиков наловит в лесу и несет в склад мышей гонять. Говорил: «Хорошо тем, кто принял смерть за Христа. Хорошо бы и мне такой удостоиться». Вот и удостоился…


Игумен Мелхиседек на прощании сказал:

– Мы потеряли трех монахов, а приобрели трех Ангелов…

Братья подняли гробы с убиенными и медленно-медленно понесли из храма на крошечный погост у стены. Последний путь иноков и иеромонаха пролегал по местам недавних кровавых событий. Здесь несколько дней назад метался убийца с мечом. А теперь ветерок вздымал материю на умиротворенных лицах молодых насельников, могущих стать оптинскими старцами и продолжить былые традиции, но стремительно отошедших в мир иной и теперь общавшихся с вечностью…


В последний путь


Перед погребением


Келья отца Василия


Вдоль стены выросли три холмика с тремя крестами.

К крайнему из них подошла и застыла мать отца Василия.


Друзья отца Василия долго не уезжали из монастыря. В деревянном доме проведали келью, в которой он жил аскетом и спал на доске… Постояли на песчаной дорожке, где их товарищу нанесли удар в спину ножом. Знали молниеносную реакцию своего капитана команды и спрашивали: почему на этот раз она ему не помогла…


Келья инока Трофима


Кто-то шел в келью инока Трофима…

Кто-то Ферапонта – посмотреть уголок инока за занавеской…

4. Подмога из Калуги. Заметка в газете

Из Калуги, чтобы скорее раскрыть преступление, на подмогу прислали бригаду следователей. Сразу разослали по объектам. Следователя Сенищева на милицейском УАЗе повезли в Орлинку доводить до ума дело со стрельбой. Следователя Сашина забросили в Оптину, пусть там брушит. Третьего отправили по дальним селам района: может, там что найдется. Четвертого оставили в Козельске определяться с забившими коридоры задержанными.

Мортынов остался в отделе милиции координировать работу всей следственной группы, сидел в кабинете, раскладывал по томам бумаги и ничего плохого не ожидал, пока дежурный не бросил ему на стол газету:

– На читай, тетеря!

– Слушай, капитан, не зарывайся…

– А ты читай-читай…

Мортынов взял газету:

– «Советская Россия»… Сегодня вышла, 20 апреля. – Посмотрел на дату, читал: – «Страшным преступлением омрачен… праздник… убиты три монаха… двое зарезаны перед звонницей». На звоннице, – поправил. – Но это мелочи. «Третий убит… тем же преступником, убегавшим с места преступления…» Ну что, так оно и могло быть… Хорошо, что хоть обмолвились, а то про Оптину совсем забыли…


«Советская Россия». 20 апреля 1993 года


Дежурный:

– Дальше-дальше…

– «Очевидцев преступления не обнаружено. На месте убийства найдены: шинель, кепка, возможно, принадлежащие убийце. И орудие убийства… в виде короткого меча». Все верно. Постой, а кто мог тиснуть эту заметку?

– Скажите еще, что я, – загыгыкал капитан.

– «…удалось задержать подозреваемого в убийстве бомжа К.». Не слабо! «Из его собственных слов стало известно, что ранее судим за нанесение тяжких телесных повреждений отчиму…» Не понял, но об этом знают я, Грищенко, Зубов, опер…

– Не знаю, не знаю…

– «… проходил лечение в психиатрической больнице… жил в монастыре в качестве паломника… работал в котельной… изгнан…» Выходит, в нашей бригаде завелся крот?! – вылетело у Мортынова.

Он резко встал:

– Кто ж такую ерунду отмочил?.. Зачем? Чтобы мы свернули следствие и упекли Карташова…

– А что?! – обрадовался дежурный.

– Я догадываюсь, чьих это рук дело… Газета вышла сегодня, вчера уже донесли… Надо с нашей «командиршей» поговорить…


Железная Лариса расслабилась и пришла в этот день в отдел позже обычного.

– Должна же я отдыхать… – сказала, оправдываясь перед Мортыновым и поправляя прическу на голове. – Вчера допоздна провозилась…

Прочитав заметку, ухмыльнулась:

– Ну, скакуны…

– Им все ясно… А что «Николай Николаевич» бродит с обрезом… Еще тьма вариантов…

– Ничего, вот экспертизка придет с пальчиками БОМЖа, и тады…

Мортынов знал, что откатали всех «бандитов» и отпечатки их пальцев вместе с ножами послали экспертам.

– А если пальчиков БОМЖа не окажется? – произнес Мортынов.

– Не будь кликушей…

– Кто ж это тиснул, – произнес и, прощупывая, спросил: – Зубов?.. Опер?..

– У них кишка тонка! – возмутилась Грищенко. – Их в Москве слушать никто не станет…

– Выходит, не обошлось без Калуги…

– Все-то ты знаешь… – как отрезала Грищенко и взяла газету: – На память…

Когда она вышла, Мортынов подумал: «Видимо, она в Калугу начальникам. И те выше… Эх, все хотят скорее прогнуться и БОМЖа упечь… А там хоть трава не расти…»


Несмотря на сообщение в прессе, крутилось множество слухов: убил солдат; отомстили местные жители; орудовала банда; совершено ритуальное убийство. И поливали грязью: православные на Пасху перепились и порезали друг друга. Все произошло на почве сексуальных отношений между мужчинами. Послушник поквитался с братией. И раздавались самые фантастические байки: прилетели марсиане на НЛО…

А газета проталкивала: БОМЖ убийца.

И все сомнения прочь!


Голова у Мортынова распухла, ему нужно было все прояснить, а домыслы отмести. Найти и отработать того, кто просил супа горохового в трапезной, и ему не дали… Кто гневно посмотрел на женщину в храме… Кто попался паломницам на дорожке в скит, а объяснил свое нахождение здесь камнем… Кто крутился около звонницы, стоял за монахом и потом приседал… Гонцов на НЛО… Стрелка из Орлинки…

И давили: что телитесь? Сажайте Карташова!

Уже убивец известен на всю страну.

Можно было остановиться на Карташове и его «банде», но ничем кроме собачек, причастность «главаря» к убийству не подтверждалась. Конечно, можно было отдать бородача козельским операм, и те бы выбили нужное, но на это Мортынов пойти не мог. А строить обвинение на таких шатких доказательствах Мортынову не позволяла совесть. Слава богу, годы королевы доказательств – признания обвиняемого – канули в Лету.

На горизонте маячил стрелок, который перепугал деда с бабулей. По их описанию Таджик составил портрет налетчика, его раздали сотрудникам милиции, и те ездили по селам, шли по домам, спрашивали, не знают ли такого. Надо было терпеливо искать, а Грищенко гнала вперед.

 

5. Второй выезд в Орлинку

Приезд подкрепления придал расследованию новый импульс, а сами прибывшие с интересом окунались в неизвестное для них дело, не зная, смогут ли в чем-то помочь: раскрыть преступление, разобраться с обстоятельствами убийства, выяснить, почему стала возможной кровавая Пасха и что нужно сделать, чтобы подобное не повторилось.

Следователь Сенищев ехал на УАЗе в Орлинку. В Сосенском заглянули в отделение милиции.

– Э, Таджик, карета подана! – полетело по отделению.


Улица в Сосенском


Через минуту в дежурку подсел старший опер Соснин, и они помчали дальше. Соснин удивлялся: зачем ехать, терять время, когда он отдал объяснение, нарисовал портрет стрелка, только ищите, но потом успокоился: жираф большой, ему видней.

Въезжая в Орлинку, повернули к дому лесника.

– Вон хозяин. – Соснин показал на деда на крыльце.

А когда подошли к заборчику палисадника, он обратился к хозяину:

– Здравствуйте, снова к вам. Со мной человек из Калуги…

Дед провел гостей в комнату.


Комната, в которой произошел выстрел


Когда Сенищеву показали дырку в полу, он присел рядом:

– Сюда стрелял?

Дед:

– Сюда…

– Сквозная?

– Похоже, навылет…

– Надо пулю достать…

– А вот его нога… – Дед показал на след обуви.

– Молодцы, сохранили. Сфотографируем… Вы можете понятых найти?

Дед, как и в прошлый визит милиции, ушел за старичками.


Пыжи и пуля, извлеченные из-под пола


Сенищев ловко выдернул из портфеля фотоаппарат, сфотографировал след на полу, доску с дыркой.

Думал, как проникнуть под пол.

Вскоре дед привел двух доходяг, которые были при выемке патронов. Общими усилиями сняли с пола доску, достали пулю и пыжи.


Осмотрев дом, Сенищев заполнил протокол.

Доходяги поставили крестики на последнем листе и ушли, а гость из Калуги сел за стол и обратился к хозяевам дома:

– Теперь я должен вас допросить…

– Так с жинкой говорили. – Дед посмотрел на Таджика.

– Ее опрашивали, а это допрос… – произнес Сенищев.

Спрашивал деда, слушал ответы.

Записывал:

«…живу с женой… осталось семь домов… проживают дачники… старики со старухами… 18 апреля 1993 мы были с женой вдвоем в доме. Около 9.15 сели завтракать. В это время к нам в комнату вошел незнакомый мужчина… без стука…»

– Как выглядел мужчина?

Сравнил ответ деда с тем, что записали в объяснении бабули:

– Все так же… Я из него перепишу…

Переписал:

«…лет 30–35… рост 165 см… голова лысоватая… с густой бородкой округлой формы… брюки… рубашка…»

– Что еще?

– В правой руке у него обрез… – говорил хозяин. – Мы с женой растерялись… Мужчина прошел на середину комнаты и молчал… Я обратил внимание, что курки на обрезе взведены, так как долгое время работал лесником… Спросил: почему у него взведены курки? Он не ответил, стал молча спускать курки. Мне показалось, что он не привык обращаться с оружием, потому что спускал курки неумело.

– Мог застрелить?

– Нет, обрез держал стволом вниз… Приклад обрезан по шейку…

– Понятно, выстрелил…

– Да. Он отнесся к выстрелу спокойно и попросил налить ему 100 грамм водки… Бутылка-четвертинка стояла у нас на столе… Ее ваш коллега забрал…

Таджик:

– Я ее в отдел отвез…

Хозяин:

– Я налил ему 100 грамм. Он стоя выпил… Он говорил, что подрался с охотниками и отобрал ружье… Я предложил закусить ему холодцом. Он закусил и попросил налить ему еще водки. Я налил. Он выпил. Я спросил, отуда он. Он сказал, что из деревни Прыски. Я спросил у него фамилию. Он ответил: Иванов Николай Николаевич. Тогда я сказал, что сам из Прысок и всех там знаю. После этого он сквозь зубы сказал, что из Казачьего…

– Вы проезжали Прыски и Казачье. Они перед Козельском, – пояснил калужцу Таджик.

Марченко:

– И добавил фамилию, но я ее не расслышал. Он задрал рубашку на животе. Я заметил, что у него на поясе полный патронташ патронов. Мужчина стал доставать патроны из патронташа и отдал мне в руки. Он дал мне 12 патронов 16-го калибра. Тут же перед уходом мужчина зарядил один недостающий патрон в ружье…


Прыски


Соснин понял, почему послали человека из Калуги в Орлинку: он многое упустил и теперь молчал.

Марченко:

– Когда дал мне патроны, он стал просить какую-нибудь рубашку. Жена дала мою старенькую хлопчатобумажную рубаху. Он тут же одел ее поверх своей рваной и застегнул пуговицы. Когда оделся и вышел, жена пошла следом. Он спросил: как добраться до асфальтовой дороги. К Сосенскому…

Закончив допрос, Сенищев задал вопрос:

– Опознать сможете стрелка?

– Смогу… – ответил хозяин.

– А вот ваше объяснение, – обратился к хозяйке. – В нем верно написано?

– А як же…

Сенищев переписал объяснение в протокол допроса и дал бабуле расписаться.

Потом допросил Соснина.

– Вот теперь все пучком… – Собрал бумаги.


Дед вознамерился проводить гостей, как Сенищев:

– Вы с бабушкой со мной поедете…

– Зачем?

– Составлять портрет…

– Чей?

– Стрелка…


Фоторобот предполагаемого убийцы


Дед с бабулей нехотя утолкались с Сосниным на заднее сиденье дежурки.

Ехали и спрашивали:

– А его споймали?

– Нет, – отвечал Сенищев. – По лесам бегает…

– Ой, страсть-то какая!..

На душе у Соснина кипело: «Что в отделе волыните? Я же два дня назад портрет отдал. Мухи сонные!»

С ротозеями в милиции Таджик сталкивался почти каждый день, но, боясь снова оказаться в Душанбе, предпочел не возмущаться и спрыгнул с подножки УАЗа в Сосенском.


– Не волнуйтесь, вас привезут и отвезут обратно, – сказал Сенищев старикам, когда сам покидал машину у ворот Оптиной.

– Прощайте, – помахала бабуля.

– Рано прощаться… Мы еще встретимся…

Дед с бабулей надеялись, что их отпустят, а их повезли в Козельск.

Два часа эксперт подбирал, прикладывал нос, рот, брови, глаза к изображению головы на экране:

– Так похож? А так? Нет?..

Муж с женой спорили, тыкали друг в друга, ругались, пока с каким-нибудь вариантом не соглашались. Эксперт прикреплял бороду, клоки волос, пока не появилось более-менее схожая с нападавшим картинка.

Изрядно истрепав деда с бабулей, эксперт отстал от них, и стариков повезли назад в Орлинку.

10  Александр Владимирович Мень (22 января 1935 г., Москва – 9 сентября 1990 г., Семхоз, Московская область) – протоиерей Русской православной церкви, богослов, автор книг по богословию, истории христианства и других религий, основам христианского вероучения, православному богослужению. Убит 9 сентября 1990 года.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru