Михаил Ера
Месть трефового короля
– Теперь я должен рассказать вам всё, – вдруг объявил он.
– Есть еще что-то? – язвительно осведомился я.
– Есть причины весьма странные, демонические… Князь был мне другом, и пока был жив, я ни в коей мере не позволял себе ухаживание за супругой его. Слово дворянина! Однако молва приписывает Полине Григорьевне амурные дела с немцем, чего не может быть. Я разговаривал с княгиней по этому поводу – заверяю вас, что это не более чем сплетня.
– К чему мне это знать?
В тот момент я испытывал неприязнь к графу, но ему удалось заинтересовать меня, поэтому в голосе моем почти не было раздраженности.
Мы медленно пошли по улице, и он продолжил:
– Покойный князь описывал мне платье, которое купил ей лично, и в котором якобы застал супругу-изменницу. Дело в том, что со слов княгини платье исчезло из ее гардероба несколько раньше названых событий.
– То есть, вы хотите сказать, что Полина Григорьевна не имела возможности быть одета в это платье вообще? – уточнил я.
– Да, именно, – без доли сомнения ответил граф.
– А разве князь не видел ее лица?
За годы общения с переговорщиками я пристрастился к рассуждениям свойственным послам.
– Вот тут-то и начинается чертовщина. Он видел лицо, но не общался с супругой. Я же, с полной уверенностью могу сказать, что Полина Григорьевна не могла присутствовать в том месте, так как собственными глазами видел, как она входила в дом Трубилиных на другом конце города, и в совершенно другом платье. Я слышал ее голос – это была она, да и Трубилины свидетельствуют о том же.
– Вы говорили о том князю?
Меня все более заинтересовывал разговор, раздражение сошло вовсе, словно забыл я о недавнем признании графа.
– Он ничего не желал слышать, будто обезумел. Я никогда раньше не видел его таким.
Граф на некоторое время замолк, словно вновь переживал те минуты.
– Что же произошло дальше? – прервал я его задумчивость.
– Он хватался за пистолеты, просил меня быть ему секундантом. Я заметил, что за дуэль грозит неприятность по службе. Он посмотрел на меня дьявольски, его глаза горели неестественным огнем. И тут он выкрикнул: "Жизнь на кон!", и бросил пистолеты. Мы пошли к Альтбергу.
– Жизнь на кон, – повторил я. – Что ж произошло там?
– Князь арапником хлестанул немца по физиономии. Присутствовали Лепнин и Балашов, так что секундантов разыскивать не пришлось. То, что произошло дальше, иначе, чем чистейшей дьявольщиной я назвать не могу. Я стоял за спиной князя и собственными глазами видел, как он вынул из своей колоды червонную даму, бросил на ломбер, а сверху положил нательный крест. Таким образом, он сделал ставку – жизнь!
– И что?! – невольно вырвалось у меня, потому что граф рассказывал настолько живо и с загадочной интонацией, что из головы моей вылетел конец этой несчастной истории.
– Напряжение было невыносимым. Князь вспотел до кончиков волос, меня тоже прошиб пот. Лепнин смотрел на происходящее с неподдельным ужасом, Балашов крестился. Альтберг раскраснелся так, что полоса от удара арапником почти не выделялась на щеке. Он трясущимися руками срезал колоду и уже был готов предъявить лоб, как распахнулась дверь и в залу вошла Варвара Федоровна, сестра князя. Однако никто не обратил на нее ни малейшего внимания.
– Так что же?! Не томите право, – мне не терпелось узнать, что за дьявольщина случилась в тот вечер.
– Альтберг предъявил трефового короля – у меня камень с души упал. Соником шла дама пик! Князь должен был выиграть! Он уже выдохнул с облегчением, спокойно перевернул свою карту, и… все увидели трефового короля!
– Как так?! – вырвалось у меня. – Такое решительно невозможно!
– Немец аж заплакал, а Варвара Федоровна тут же вышла, будто тень, как и не было ее вовсе. Я после перебрал всю колоду князя, но ни червонной дамы, ни трефового короля не нашел. И еще, кроме меня никто не видел в зале сестры князя! – продолжал граф.
Я не знал, как реагировать. В памяти, однако, всплыли фронтовые рассказы Овечкина о бабушке его: рассказывал он, что на старость лет ворожбой она увлекалась. А так как доводилось мне слышать от няни своей сказы о том, как перед смертью ведьмы передают силы детям или внукам, потому проникся я доверием к Чинскому.
– Так вы считаете… – начал я.
– Ведьма она! – подтвердил Чинский еще не высказанную мной мысль. – Посудите сами: была замужем за немецким бароном Корфом. В четырнадцатом году барон покончил собой, а Варвара Федоровна промотав остатки его состояния, явилась к брату за деньгами. Князь назначил ей содержание, но весьма скромное в отличие от прошлой жизни. Вслед ей прибыл Альтберг. Немец добровольно ехал в Россию зимой! и не в столицу, а в глухую провинцию?! Мне еще тогда его россказни доверия не внушали, а теперь и вовсе.
– Ах, вот оно что! – прервал я Чинского.
В моей голове начала выстраиваться мысль, связующая отдельные рассказы графа в нечто общее. Видимо, Чинский к тому и подводил. Но оставались еще вопросы наследования, о которых я не знал ничего, кроме промелькнувшей фразы полковника об отсрочке до осени.
– А что вам известно о завещательном письме князя? – спросил я.
– Князь написал это письмо в тот же вечер. В нем говорится, что в случае рождения ребенка, он примет все права наследования, а опекуном ему назначается Полина Григорьевна. Если дитя не родится или умрет в младенчестве, то основные права наследования примет Варвара Федоровна, а Полине Григорьевне останется Печенежская усадьба и десять тысяч ассигнациями. До срока обе получают установленное содержание.
– Княгиня в положении?! – вырвалось у меня.
– Да, Полина Григорьевна носит ребенка князя, и я опасаюсь за их жизнь, – выдохнул Чинский.
– Так надо же что-то предпринять! – вскричал я. – Нельзя оставлять такое дело на произвол!
Я был полон негодования. Мной одолела жажда деятельности, но с чего начинать я не знал. Как подступиться к столь щекотливому делу? Как уберечь не рожденное дитя и его мать от ворожбы?
– Думаю, что баронесса сейчас не решится на какие-либо действия по отношению к невестке, уж слишком явное подозрение она навлечет на себя, – высказал я успокоительное предположение, так как приметил, что граф весьма взволнован. – Мы непременно придумаем, что надобно предпринять, – добавил я.
– Благодарю вас, ротмистр. Я не ошибся в вашем благородстве, – ответил Чинский, после чего мы расстались.
Чинский, ускоряя шаг, пошел вперед и вскоре свернул в проулок. Я осмотрелся, определил, что идти мне следует прямо. Но едва двинулся я с места, как приметил большую черную кошку, выскочившую на мостовую. Она, будто в нерешительности остановилась и уставилась на меня. В лунном свете глаза горели страшными огнями. Признаться, мне стало не по себе: ночь, полнолуние, разговоры о чертовщине – и тут черная кошка.
