Майкл Хеллер
Это моё! 6 парадоксов владения собственностью, которые многое объясняют об устройстве современного мира

Глава 2
Обладание имуществом не означает права на него

Парковочный стул

Если вы выросли в заснеженной части городской Америки, вы знаете, что это такое. После метели вы выходите на улицу, находите свою машину под наводящими на размышления сугробами снега и начинаете откапывать ее лопатой. После тяжелой работы вы освобождаете свою машину и едете на работу. Но есть проблема: следующий водитель с благодарностью займет место. Где вы припаркуетесь, когда позже вернетесь домой? Большая часть улицы до сих пор покрыта снегом. Вы ставите парковочный стул^[45].

Бостонцы уже давно используют эти приспособления для того, чтобы сохранить за собой места, расчищенные после сильного снегопада. В Чикаго стулья называют «фишками», в Филадельфии – «оберегателями», в других местах Пенсильвании – это «парковочный стул Питтсбурга». Во всех этих местах стул сохраняет место до тех пор, пока с улиц не сойдет снег и не вернутся нормальные правила. По крайней мере, в течение нескольких дней жители претендуют на контроль над общественными парковочными местами, а городские власти считаются с ними. Местные жители часто гордятся этой неформальной практикой. Все они знают неписаные правила и непривередливы: большинство с уважением отнесется к оранжевому конусу, пылесосу, сломанной гладильной доске и даже к коробке Froot Loops – главное, чтобы другие водители точно поняли, что «это место мое»^[46].

Пожилые жители помнят, как росло количество парковочных мест в их городе, и что в какой-то момент количество автомобилей стало превосходить количество уличных парковочных мест. По словам Брайана Махони, всю жизнь прожившего в Южном Бостоне, когда он рос, «людям не нужно было выставлять вещи, потому что все знали, чье это парковочное место. Мы все принадлежали к одному поколению. Мы знали всех на улице»^[47]. Соседи из Южного района помогали друг другу откапываться, следили за улицей, предупреждали незваных гостей и не нуждались в стульях, чтобы показать, где чье место.

Однако, начиная с конца 1970-х годов, старые трехэтажные здания начали заменять многоквартирными домами, что привело к притоку новых жителей. Все больше машин кружили вокруг парковок, число мест на которых было ограничено. Некоторые говорят, что Великая метель 1978 года стала поворотным моментом. Именно тогда жители стали использовать подручные средства, чтобы сообщить о своем владении парковочным местом, и по большей части соседи понимали сигнал. Те, кто не уважал его, столкнулись с вандализмом или нападением.

Нехватка парковочных мест становилась все более острой, однако официальный Бостон не замечал проблемы. Предприятия возражали, потому что клиентам было негде припарковаться. Обслуживающий персонал держался в стороне, а посетители кружили вокруг. Места с парковочными стульями пустовали весь день, ожидая возвращения своих «владельцев». На фоне растущего числа жалоб в 2005 году Бостон ввел правило, согласно которому парковочным стулом можно было воспользоваться только в течение сорока восьми часов после сильной бури. Реакция была быстрой. Член городского совета Южного Бостона Джеймс Келли поклялся бросить вызов мэру, заявив: «Этот вопрос говорит об основном принципе того, что значит быть американцем… Подобно золотодобытчикам и первопроходцам жители имеют право заявить о своих претензиях»^[48]. Первоначально жители Южного Бостона игнорировали ограничение в сорок восемь часов, но за последнее десятилетие оно постепенно стало лучше работать.

Саут-Энд, более богатый район, который отделяет от Южного Бостона автомагистраль I-93, применил другой подход. В 2015 году, отвечая на давление со стороны объединенного фронта местных ассоциаций соседей, городской совет объявил Саут-Энд «пилотным районом без сохранения парковочного пространства»^[49]. Пилотная программа позволяет жителям Саут-Энда звонить в город, чтобы бригады по вывозу мусора приезжали и тут же убирали «брошенную мебель» – никакого 48-часового владения конкретным местом. Мэр Марти Уолш поддержал изменение: «Пространство не ваше. Вы проделали работу, чтобы откопать вашу машину, но это городская улица»^[50]. Мэр прав. В конце концов большинство людей очищают свои машины от снега, потому что им нужно куда-то добраться. Почему ваши усилия должны приносить вам дополнительную награду, заключающуюся в том, что общественное пространство остается пустым только для вас одного?

Размышляя об этом конфликте, один из жителей Бостона, Адам Лесков, назвал появление парковочных стульев частью борьбы против изменений в районе. «В целом, я думаю, что это также способ для “старой гвардии” сохранить какое-то чувство соседства»^[51], – говорит он. «Это еще одна вещь, за которую жители города, [которые] видели, как их давние соседи были вытеснены из своих районов, просто хотят удержаться».

Брук Глиден попала в не самое приятное положение из-за противоречий между новыми правилами и соседскими обычаями. В 2015 году она переехала в Южный Бостон из Нью-Йорка. Там, если вы откапываете место из-под снега и ставите стул, вы теряете и свое место, и свой стул. Поэтому, когда она откопала свою машину, она последовала нью-йоркской практике, оставив место для следующего водителя. Обычно, паркуясь, она старалась быть хорошей соседкой и выискивала свободные места без стула. Но, вернувшись домой поздно ночью, она припарковалась на месте, отмеченном конусом, оставленным после бури много дней назад. На следующее утро на ее лобовом стекле несмываемым красным маркером было написано: «Где мой конус? Вы и его забрали?»

Обладание формирует тайный язык, который мы усваиваем в детстве и который делает нас хорошо социализированными взрослыми.

Глиден подала заявление в полицию, но узнала, что бостонская полиция не вмешивается в инциденты с парковочными стульями. Она не отступила и несколько дней спустя нашла на том же месте еще один конус. «Нет оправдания порче чужого имущества», – говорит она. Глиден легко отделалась. Споры о парковке могут быстро обостриться. Люди, которые неуважительно относятся к конусу или стулу, возвращаются и обнаруживают, что их двери заблокированы, окна разбиты или шины порезаны. Полиция вмешивается только тогда, когда сторонники прежних обычаев нападают на паркующихся или и вовсе стреляют в них, как это иногда случается.

Уважение к местным обычаям или его отсутствие, требования вновь прибывших и тех, кто что-либо продает, а также снижение терпимости общества к насилию определяет, что же делать с парковочными стульями. Для старых соседей из Южного Бостона стул сообщает о праве владения парковочным местом. Другие, такие как Глиден, придерживаются принципа «первый по времени». Стульями никогда не занимали места в Рочестере или Буффало – городах на севере штата Нью-Йорк, где выпадает больше снега, чем в Бостоне. Расположенная ближе к югу Филадельфия запустила кампанию #nosavesies (нет оберегателям), попробовав применить такой ход, как созданные в Саут-Энде зоны «свободные от занимания». Во многих городах правило владения парковочным местом по-прежнему никак не регулируется. Вы убираете парковочный стул на свой страх и риск. Так что же должен означать стул на улице?

Правильного ответа нет.

Обладание формирует тайный язык, который мы усваиваем в детстве и который делает нас хорошо социализированными взрослыми. Как и любой язык, обладание как явление находится в постоянном развитии, и люди, предприятия и правительства борются за то, чтобы изменить регулирующие его понятия – и это далеко не только парковочные стулья. Сотни раз в день мы неосознанно оцениваем требования об обладании на парковках, в кафетериях, лифтах, на детских площадках – везде. Мы считываем их в основном через молчаливые сигналы, благодаря почтению и обычаям. То, как мы понимаем их, определяет, где мы сидим, стоим и двигаемся, а также то, как мы взаимодействуем с ценными ресурсами в нашей повседневной жизни. Эта глава помогает расшифровать такие сигналы.

В небольших масштабах соседи, предприниматели и правительства используют те или иные символы, чтобы помыкать нами так, что мы этого даже не замечаем. В более широком масштабе политические лидеры используют наш инстинкт обладания, чтобы оправдать войны и завоевания. В конце концов владение имуществом – это мощный инструмент для формирования реальности такой, какой ее хотели бы видеть владельцы. Эти правила обладания часто не являются законом: они более убедительны, чем закон.

Песочницы и тележки для покупок

Почему жители Южного Бостона считают нормальным резать шины? Их реакция отражает нечто большее, чем просто случайные разногласия с посторонними. Претензии могут быть частично основаны на том, что они были первыми по времени (Глава 1), или на производительном труде (Глава 3), но именно обладание определяет их право занять парковочное место. Как пишет Кэрол Роуз, ведущий специалист по недвижимости: «Полезный акт уборки снега не говорит так однозначно, как наличие объекта, который блокирует проезд»^[52].

Подумайте на мгновение о тех случаях, когда кто-то занимал «ваше» обычное место на церковной скамье или в спортзале. Скорее всего, вы не реагировали бурно, но вспомните, что вы чувствовали.

Заявления, основанные на физическом обладании вещью – «Она моя, потому что я держусь за нее» – активизируют наше самое примитивное понимание собственности. И да, здесь мы имеем в виду прилагательное «примитивный» в буквальном смысле^[53]. Обладание – это первобытный инстинкт, коренящийся в поведении животных и встроенный в наш мозг^[54]. Оно оправдывает большую часть случаев, когда мы называем что-то «своим» в повседневной жизни.

Стремление к физическому обладанию является основной частью человеческой психологии и проявляется на самых ранних стадиях развития ребенка. Ближе к концу первого года жизни младенцы в каждой культуре начинают проявлять сильное чувство обладания определенными предметами, например одеялом. Эти «любимые игрушки» обеспечивают безопасность, когда младенцы начинают физически отделяться от своих матерей и начинают ползать. Для младенцев объекты являются продолжением самих себя. К восемнадцати месяцам мое составляет важную часть словарного запаса ребенка. Многие истерики, которые мы связываем с ужасным кризисом двухлетнего возраста, – это ссоры из-за обладания вещами.

Передача сигналов о физическом контроле над объектом имеет решающее значение для зарождающегося чувства собственного достоинства и независимости^[55]. Если кукла или грузовик мои, то они не принадлежат ни вам, ни кому-либо другому. Малыши безжалостны в своей борьбе за то, чтобы получить желаемое. В этих детских битвах люди начинают учиться отстаивать и защищать свои права, в то время как мы начинаем понимать других и считаться с ними.

Стремление обладать выходит за рамки раннего детского развития. Это также является основой поведения взрослых. Лауреаты Нобелевской премии по экономике Дэниел Канеман и Ричард Талер показали, как сила фразы «Я держусь за это» влияет на ценность, которую люди придают обычным вещам. В ставшем уже классическим эксперименте^[56] они дали некоторым студентам невзрачные кофейные кружки, а затем спросили, сколько денег они хотят в обмен на отказ от них, затем они давали другим деньги и спрашивали, сколько они готовы заплатить за такую же кружку. Цены должны были быть одинаковыми. Ведь в кружке не было ничего особенного. В этом эксперименте не должно иметь большого значения, есть ли у вас кружка или деньги.

Но произошло по-другому. Снова и снова продавцы думали, что кружка стоит в два раза дороже, чем заплатили бы покупатели, 5,78 доллара против 2,21 доллара. Сотни умных экспериментов с использованием шоколадных батончиков, баскетбольных сидений, лотерейных билетов, музыкальных альбомов и многого другого показали это несоответствие. Шимпанзе и обезьяны-капуцины ведут себя так же^[57].

Все они демонстрируют одну и ту же базовую психологию: как только вы физически обладаете чем-то, это становится более ценным, чем было мгновением раньше. Ваша привязанность меняет свою ценность, и вы требуете за отказ от нее больше, чем заплатили бы в первую очередь. Это уже не просто продажа кофейной кружки. Сейчас вы продаете свою кружку, отказываясь от части себя. И это стоит дорого. Талер назвал это «эффектом пожертвования»^[58].

Эффект пожертвования формирует многие виды повседневного поведения. Вспомните, когда вы в последний раз стояли в очереди на кассе в супермаркете с тележкой для покупок. Представьте, что к вам подошел незнакомец, заглянул в вашу тележку, вынул коробку с хлопьями, затем снова посмотрел и схватил пакет молока. Это кажется безумием. Такого никогда не бывает (хотя в первые панические дни COVID-19 мы столкнулись с одним примером – воровством туалетной бумаги)^[59]. Вы, вероятно, закричали бы на человека: «Что за… что ты делаешь? Это мое!» Но почему коробка с хлопьями и коробка с молоком ваши? Вы их еще не купили. Что делает вас таким уверенным в себе, несмотря на то что ваше физическое обладание не является законным?

Ритейлеры всегда понимали этот инстинкт обладания и использовали его в своих интересах, создавая условия, в которых покупатели могли привязаться к продаваемым товарам. Открытая планировка и управляемый хаос в магазинах Apple не случайны. Персонал проинструктирован, чтобы клиенты чувствовали себя желанными гостями: им позволяют оставаться и играться с iPhone, iPad и другими интересными продуктами столько, сколько они хотят. По мере того, как у клиентов развивается чувство обладания, по мере углубления их физической привязанности, растет и их оценка ценности iPad. «Этот iPad» становится «моим iPad», и запрашиваемая цена уже не кажется такой высокой.

Психология обладания также является частью того, почему магазины одежды поощряют покупателей пользоваться примерочными, а автодилеры поощряют тест-драйвы. После того как вы примерите новую одежду или почувствуете себя в кресле новой машины, вам будет легче представить их своими. Вот почему Zappos позволяет вам так легко примерять разнообразную обувь, а продавцы матрасов дают вам шестимесячный бесплатный период для возврата. Именно по этой причине некоторые компании просят вас оплатить товар только после доставки. Если вы чувствуете, что это ваше, тогда расставание становится труднее. Сначала вы привязываетесь физически, а затем начинаете больше ценить предмет.

Когда это возможно, закон обычно использует наш внутренний инстинкт физического обладания. Подумайте о вещах, которые вы носите с собой каждый день: кошелек, телефон или рюкзак, ваша одежда или расческа, эта книга, когда вы кладете ее на столик в кофейне. Как вы могли бы доказать, что что-то из этого было вашим, если бы кто-то попытался это забрать? Ответ, как ни странно, обычно сводится к физическому обладанию. Ничего больше. Если я возьму вашу книгу, закон предполагает ваше право собственности, просто на основании того, что вы обладали ею до меня. И это верно, даже если вы вор, который украл книгу у кого-то другого. Ваше прежнее обладание значит больше, чем мое.

Это правило также определяет другой жизненно важный набор экономических отношений. Подумайте о том, когда вы отдаете свою одежду в химчистку или ключи от машины парковщику. Что дает вам уверенность, что вы получите обратно свой костюм или машину? Ответ основан на вашем предыдущем физическом обладании. Вам не нужно полагаться на контракты, акты или судебные протоколы, чтобы доказать, что вы действительно являетесь законным владельцем. Все, что вам нужно, это жетон, который показывает только то, что вы обладали этой вещью до того, как передали ее. Юристы называют это залогом – когда вы сохраняете право собственности на что-то, но передаете физическое обладание этим предметом для определенной цели и на ограниченный срок. Мы не задумываясь отдаем ценности незнакомым людям, доверяя им свои вещи, а они отдают их обратно, не задавая вопросов.

Уверенность в значении физического обладания делает возможным огромное количество полезной экономической деятельности. Это означает, что нам не нужно носить с собой кучу чеков за наши книги, солнцезащитные очки и другие вещи. Вот почему карманник не может завладеть вашим кошельком, когда вытащит его из ваших штанов, нарушитель не станет владельцем вашей земли, как только ступит на нее, а нашедший ваши часы в тот момент, когда вы их уронили, не завладеет ими. «Кто нашел, берет себе, потерявший – плачет», – звучит броско, но закон и практика говорят об обратном. Настоящим правилом является: «Нашедшие возвращают» – опыт, с которым каждый из нас сталкивался много раз за нашу жизнь^[60]. Большинство людей, как правило, пытаются вернуть вещи прежнему владельцу.

Физическое обладание обеспечивает сверхпростой, проверенный временем, недорогой, легко проверяемый метод разрешения конфликтов: при прочих равных условиях человек, у которого вещь была раньше, обычно выигрывает у того, кто получил ее позже. Но не всегда.

Бандиты с заднего двора

Еще в 1980-х годах Дон и Сьюзи Кирлин купили несколько смежных участков на Хардскрэббл Драйв в Боулдере, штат Колорадо, с потрясающим видом на близлежащий Передний хребет Скалистых гор^[61]. Они планировали все с осторожностью и оставили некоторые участки незастроенными с намерением продать их позже, чтобы поддержать себя после выхода на пенсию. После того, как стоимость земли выросла до миллиона долларов, она казалась разумным вложением средств. По крайней мере, так думали Кирлины.

Ричард Маклин, бывший мэр Боулдера и окружной судья, и его жена Эди Стивенс жили по соседству с пустырями. В течение двух десятилетий они открыто использовали одну треть земли Кирлинов, обращаясь с ней как со своим задним двором. Они регулярно устраивали там вечеринки, хранили дрова и протоптали «Тропу Эди» через участок. Для внешнего мира физическое обладание землей Маклина выглядело как обычное владение территорией. Любой, кто не знал фактических границ участков, предположил бы, что земля принадлежит Маклину и Стивенс.

В 2007 году они попытались развеять все сомнения, предъявив иск о праве собственности на «их задний двор». Кирлины были потрясены. Маклин и Стивенс посягнули на их землю и имели наглость предъявлять претензии? Еще больше они были потрясены, когда судья встал на сторону Маклина и Стивенс. Кирлины были не одиноки в своем возмущении. Вскоре после решения Маклин и Стивенс получили анонимную посылку с пулей и угрозой: «На Диком Западе у нас был способ справиться с такими, как вы».

Но угроза была направлена не туда. На Старом Западе претензии на физическое обладание были еще более сильными и частыми, чем сегодня. В те времена поселенцы, которые жили на этой земле и обрабатывали ее, иногда целились пулями в отсутствующих владельцев, выражая таким образом претензии, основанные на отдаленных, ненадежных официальных документах. Удивительно, но большая часть землевладения в Америке восходит к незаконным скваттерам, жившим в 1800-х годах, которые объединились в «клубы претензий» и успешно добились того, чтобы законодательные органы территорий и первых штатов ратифицировали их присвоение земель^[62]. Сегодня во многих странах мира это все еще стандартная практика.

Маклин и Стивенс полагались на закон о владении без правовых оснований^[63]. Это древнее правило, появившееся четыре тысячи лет назад в Своде законов Хаммурапи и, вероятно, существовавшее еще раньше. Принцип обладания, лежащий в основе этой главы книги, – «обладание имуществом почти равно праву на него» – восходит к этому старому закону.

Правило того времени остается более или менее тем же правилом и сегодня. Если люди действительно заходят на вашу землю без разрешения и затем открыто и непрерывно обладают ею достаточно долго (восемнадцать лет в штате Колорадо), они могут претендовать на нее как на свою. До восемнадцати лет они нарушители границ, и вы можете дать им отпор: в конце концов ваш дом – это ваша крепость. Штаты с законами о защите территорий могут даже разрешить вам использовать боевое оружие, когда незнакомец ошибочно вторгается на вашу землю, даже если вы не сталкиваетесь со смертельной угрозой и возможно отступление. Но если злоумышленнику удастся проникнуть на вашу землю и закрепиться там, то правила меняются: вы больше не можете применять силу, а должны обращаться в суд, чтобы выселить обладателя, и, скорее всего, это будет длительный и дорогостоящий процесс. Если вы не будете действовать и пройдет достаточно времени, нарушитель автоматически станет новым владельцем. Судебный процесс, подобный тому, что был начат против Кирлинов, просто подтверждает факты на местах: физическое обладание переросло в юридическую собственность.

Это правило объясняет присутствие во всех американских городах небольших бронзовых табличек на площадях и широких тротуарах с непонятными сообщениями вроде «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ», «РАЗРЕШЕНИЕ НА ПРОХОД МОЖЕТ БЫТЬ ОТОЗВАНО В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ»^[64]. Давая явное разрешение, владельцы гарантируют, что использование тротуара пешеходами не будет «неблагоприятным». В будущем владельцы, возможно, смогут вернуть эту землю и использовать ее по-другому.

Колумбийский университет, где преподает Хеллер, идет еще дальше. Каждое лето он физически закрывает ворота на Колледж-Уок тихим воскресным утром: не в целях технического обслуживания, а для демонстрации того, что он может не пустить вас и дает вам разрешение на вход. Рокфеллеровский центр закрывает свою площадь таким же образом, как и многие другие учреждения, пытающиеся защитить частную собственность, хотя, казалось бы, это общественные места. Это даже больше, чем таблички: тот, у кого есть власть закрыть ворота, показывает миру: это действительно мое. Утверждение физического контроля помогает опровергнуть претензии, основанные на неподкрепленном законом использовании со стороны общественности.

Каждый год наши студенты испытывают шок, когда узнают об обладании без правовых оснований. Это кажется несправедливым, выглядит как воровство и звучит крайне примитивно. Кирлины, конечно, чувствовали себя оскорбленными. Но затем примерно дюжина студентов из каждой сотни постепенно осознают, что их семьи невольно вовлечены в реальные драмы, связанные с обладанием. Соседские дети прокладывают дорожку через ваш двор? Кто ухаживает за розовыми кустами рядом с вашим домом? Что говорится в документе об этой общей подъездной дорожке? Действительно ли ваш забор проходит по границе собственности? Хотя немногие споры перерастают в судебные баталии – большинство соседей не нарушают принятые нормы – это не эзотерическая проблема.

Владение чем-либо без правовых оснований отражает силу физической связи, стремление, глубоко укоренившееся в человеческой психологии. Как писал Оливер Уэнделл Холмс-младший, судья Верховного суда, еще в 1897 году:

«Вещь, которая радовала вас и которой вы долгое время владели, будь то имущество или мнение, укореняется в вашем существе и не может быть отобрана без того, чтобы вы не возмущались этим фактом и не пытались защитить себя, как бы вы к этому ни пришли. Закон не может требовать лучшего оправдания, чем глубочайшие инстинкты человека»^[65].

В этом и состоит суть аргументации Маклина и Стивенс. Они привязались к своему обширному заднему двору. Они вели себя как собственники, и для внешнего мира они выглядели как собственники. Напротив, собственность Кирлинов казалась относительно далекой и абстрактной.

В то время как мы ценим право собственности, как общество мы часто вознаграждаем активное физическое обладание еще больше. И не зря. В целом, по сравнению с отсутствующими собственниками, те, кто владеют имуществом без правовой основы, защищают свои претензии более энергично, их легче идентифицировать, и они используют землю для развития, которое ценится в нашей культуре. Экологи не могут выиграть иски о неправомерном владении собственностью: сохранение земли в ее естественном состоянии не подходит^[66]. В Америке преобразование земли посредством ее фактического физического обладания может победить бумажные акты, судебные протоколы и пенсионные планы терпеливых инвесторов.

Физическое обладание не единственное, что имеет значение. Сегодня у нас есть гораздо более точные и доступные официальные записи о собственности, чем это было во времена Хаммурапи или на Старом Западе. И сегодня как общество американцы действительно ценят пассивное использование земли – для сохранения окружающей среды или в инвестиционных целях – наравне с активным использованием, таким как сад Маклина и Стивенс на заднем дворе. Действительно, общественное возмущение проигрышем Кирлинов побудило законодательное собрание штата Колорадо усложнить победу в делах о владении частной собственностью без правовой основы. Государство теперь предоставляет судье право по своему усмотрению предписывать таким владельцам выплатить рыночную стоимость за приобретаемую ими землю, что снижает их мотивацию предъявлять иск в первой инстанции.

Даже Маклин и Стивенс пошли на попятную после победы в суде. Пока дело находилось на рассмотрении апелляции, они договорились с Кирлинами, сохранив только тропинку Эди рядом с их домом – примерно треть участка, который присудил им судья. Почему они отказались от всего остального? Дон Кирлин размышляет: «Наши друзья бросили нас. Мы хотим попытаться вернуть себе часть своего положения в обществе». Напомним, что именно Маклин и Стивенс, а не Кирлины, получили пулю по почте.

Физическое обладание может иметь инстинктивные корни, но, если вы раздвинете его границы слишком далеко, сообщество даст отпор, а соседи будут сплетничать: «Как грубо!» Закон имеет значение, но репутация часто важнее. Так что сегодня, даже когда у владельцев без правовой основы есть существенные претензии, они редко настаивают на них в суде и еще реже выигрывают не только в Колорадо, но и по всей стране. В результате в современной американской практике владение имуществом без правовой основы означает гораздо меньше, чем тезис «обладание имуществом почти равно праву на него».