Майкл Дискейн
Харон
Люди отреагировали аплодисментами, тихими, но дружными. Они улыбались – я всегда поражался способности человека осознанно идти на смерть с улыбкой на лице.
– Вспомним того же Локка, друзья, и других мыслителей, которые в своих трудах выразили мысль, что всегда жила в человеке, что заложена в него самой природой: мы все одинаковы, и все в равной мере имеют право на счастье. Всё это банально и сказано тысячу раз, но… истина не перестаёт быть истиной из-за того, что люди пытаются её извратить. Адская паутина властей-кукловодов охватила весь мир, и в нём уже не осталось места, где бы ни жил паук. Возможно, человек уже никогда не станет свободным от себя самого, от других представителей homo sapiens, но борьба всегда имеет смысл. Пусть даже в человеке не останется надежды, но он всякий раз будет бросать вызов театру абсурда, ибо он презирает его, ибо ставит себя выше боли и страдания. Так и Сизиф призрел свою участь вечно поднимать на гору камни. Сделаем же то, что должны.
И они вошли в зев стеклянной башни, будто нависшей над землёй дамокловым мечом. Я понял, что они собирались кого-то убить, того, кто не давал им жить. Может быть, это был какой-то вельможа, может, правитель города, а может, император-тиран. Я не знаю, как они добрались до сюда и почему их ещё не убили. Однако в конечном итоге оказалось, что они близки к этому. Как и предсказывал тот, кто вскоре оказался в моей лодке, никто из них не вышел из башни живым. Они убили много солдат, но, видимо, не смогли осуществить свой план, каким бы он ни был, не смогли убить властителя.
Я чувствовал то, что чувствовал мой новый знакомый, умирая. У него не было ощущения какой-то горечи, что он не смог добраться до цели, он чувствовал боль лишь из-за того, что больше не увидит сына и жену. Боль вонзалась в грудь раскалённой сталью, несмотря на то что он знал всё наперёд.
– По-другому ты не мог поступить, ведь так? – спросил я у него, когда видение исчезло.
– Да. Я выбирал между своей смертью и смертью самых дорогих людей, – он вдруг резко повернулся ко мне, пристально всмотрелся в мои глаза, хоть сам и не мог видеть их. – Послушай, ты можешь сказать мне, живы ли они? Удалось ли им сбежать? Она… она должна была в то же утро взять сына и путями, которые я долго продумывал, уйти… они живы?
– Я не знаю. Это основная причина, по которой я не могу ничего тебе рассказать. Но я не уверен, что рассказал бы тебе, если бы и мог знать.
– А ты прямолинеен, – он повернулся обратно к туману.
– Да. И я говорю правду.
– Не сомневаюсь. Тут уже никакая ложь ничего не стоит.
– Верно.
– Выходит, я даже сейчас, после смерти, не знаю, как они…? Я смогу… узнать это, когда… всё просто закончится?
Я не ответил и только смотрел на него.
– Ах да, ты же ничего не знаешь… – в его словах было столько тоски, что, казалось, сейчас она обретёт некую субстанцию и слова станут тяжёлым потоком, который сможет даже потопить лодку.
Я сочувствовал ему, насколько умел. Этого я не был лишён.
– Скажи, наверное, ради идеи свободы и истины ты совершил много зла? – спросил я несколько неожиданно для самого себя. Обычно я не задаю напрямик таких вопросов. Но, подумал я, ему будет легче продолжить рассказ или вызвать ещё видение, если я наведу его на них; ему будет легче сконцентрироваться на своих чувствах и настоящих мыслях, а не на отзвуках их.
– Пожалуй, так и есть. Много. Я осознавал, что совершаю зло, но в моменты, когда это происходило, совесть чувствовала себя в порядке… ну, я так думал. Такие переживания были приглушены оправданием моих действий. Я искренне верил в своё дело, я знал, что рано или поздно мой вклад в достижение человеком свободы станет ощутим. Можно сказать, что я приносил совесть в жертву идее… как и людей, впрочем.
Он затянул с продолжением на пару минут. Можно было подумать, будто он пытается сосчитать всех, чью жизнь отнял, но я догадывался, что сейчас он просто думает о другом.
– Каждую ночь я вижу мёртвых людей… видел, точнее… – он посмотрел на небо и увидел лишь всё тот же туман, сквозь который не пробивается солнце.
Могу понять, подумалось мне.
Он продолжил:
– Так вышло, что от моей руки умирали не только воины, что стояли на страже тирании, но и простые люди, те, ради кого я и боролся с несправедливостью. С этим тяжело смириться, но это – часть войны, какой бы священной она ни была. Мой враг прикрывался стариками, детьми, инвалидами… прикрывался во всех смыслах – дурил головы своим телевидением, своим интернетом, газетами и книгами, на улице и в домах, днём и ночью; а при настоящих столкновениях и беспорядках он брал людей как живой щит, и мне ничего больше не оставалось…
– Но выбор есть всегда, – произнёс я, не сводя с него глаз.
– Да… выбор есть. И выбор всегда один: умереть или жить, сдаться или сражаться, отказаться от любви или любить. С подросткового возраста я решил для себя, какую сторону принять, какой выбор сделать. И я сделал его. Так что и жалеть не о чем.
Он смолк и ничего больше не говорил. Молчал и я, вглядываясь в туман в ожидании ещё одного видения. И оно появилось. Я увидел моего пассажира, но он был моложе лет на пятнадцать, и я увидел её, девушку, что разделила его взгляды, разделила его жизнь и подарила ему сына. Это была их первая встреча, и именно этот момент стоящий передо мной человек хотел унести в вечность. Он хотел завершить путь с любовью. И он завершил его.
Какова его участь, знает только он сам. Ну, и Ахерон, конечно. Только ни один из них не поделится этой тайной со мной: один не может, а другой не желает.
Как только мы достигли Чёрных Скал, поплыли под ними, туман сгустился так, что даже я уже ничего не видел, кроме него. А когда лодка вынырнула из тёмно-серой дымки, пассажира уже не было. Я ощутил печаль.
Странно: я живу – вернее, существую – целую вечность, что даже не помню, как я появился, но всякий раз, когда я прощаюсь с пассажиром, я ощущаю печаль будто впервые, словно это – мой первый собеседник. Так было и сейчас.
Ну, а теперь назад – к Берегу Оставленной Надежды. Вода шепчет мне, что скоро появится новый человек.
2
Пассажир задерживался. Я стоял на берегу, недалеко от моей хижины, которую я посещал довольно редко, и всматривался в темноту под сенью высоких окаменевших деревьев. Моя лодка домчалась до берега быстро, поэтому я успел зайти в свой маленький дом, в котором, кроме кровати и зеркала, не было ничего. Так у меня даже складывалось ощущение, что я над чем-то властен здесь – но, конечно, это не так. Наверное, это может показаться странным, но и мне – нечеловеку – нужен сон, нужны отдых и время, чтобы привести в порядок туманный пучок мыслей и смыслов, копошащийся в моём тёмном сознании; чтобы порефлексировать. Разные пассажиры вызывают разные мысли, и часто мне нужно осознать их и переосознать.
Я заметил, как тёмное пространство под деревьями становилось ещё темнее и гуще. Наконец там показался человек. Это был мужчина, и опять в тёмной одежде. Создатели Вселенной, видимо, больше всего любят чёрный цвет, они любят тьму.
Он был ниже своего предшественника и тоще, выглядел молодо, лет на двадцать пять. Тёмно-русые короткие волосы, небольшая борода и зелёные глаза, безумно бегающие по сторонам. Когда взгляд его остановился на мне, зрачки его уменьшились вдвое. Понимаю, я и правда страшен, даже несмотря на капюшон, скрывающий моё уродство.
Он взялся руками за голову и осторожно сел наземь, словно опасаясь, что поверхность провалится куда-то вниз, в тартар. Теперь мне нужно ждать неопределённое время, пока человек осознает своё положение. Всё как всегда. Но, как я уже говорил, срок приспособления очень редко превышал несколько часов. Я взял весло, опёрся им о землю и застыл, закрыв глаза. Они откроются сами, когда будет нужно.
Это произошло где-то через полчаса. Быстро. В последнее время мне попадаются крепкие люди. Я шагнул к нему и протянул руку, ничего не говоря. Парень медленно встал на ноги и направился ко мне. Он понял, что к чему. Раза два бросив на меня взгляд, он залез в лодку и сел на её дальнем краю. Я последовал за ним и оттолкнулся веслом от берега. Лодка поплыла, речные воды подхватили её, и спокойное течение понесло нас навстречу судьбе. Не моей судьбе.
Молодой человек повернулся ко мне и произнёс:
– Это – что-то вроде чистилища? – его голос был негромким, но уверенным.
– Ты можешь называть это как хочешь, – сказал я. – Чистилище, наверное, – не самый плохой вариант. Но не мне об этом судить.
– Я представлял всё это по-другому… – неопределённо произнёс он, а я ждал продолжения, хотя и можно было догадаться, о чём он. Для этого не нужно обладать сверхразумом. А у меня его и не было.
– Вопрос жизни после смерти был важен для меня с детских лет, но, по мере взросления, я отодвигал ответ на него. В конце концов, думал я, это произойдёт не сегодня и не завтра. Но вот я здесь, и я не был готов. Я… так привык жить и я хотел жить дальше, но… что уж теперь… я ведь… я ведь был счастлив, не смотря ни на что: у меня было дело, которому я посвятил жизнь, у меня была любовь… и ещё… о Боже, я не помню, как я умер. Может, всё это просто сон? Очень живой и правдоподобный сон, осознанный… как реальность…
Такие разговорчивые пассажиры попадались мне не часто, насколько я помню. Но, конечно, следует понимать, что болтливость здесь вовсе не свидетельствует о том, что человек много говорил в той жизни, что был пустословен и не умел слушать. Быть может, всё было совершенно напротив. Утверждать точно я не могу и не имею права.
– Это не сон, – сказал я. – Возможно, я опечалил тебя своим ответом, но моё дело – говорить людям правду. Ты умер.
Мужчина опустил взгляд на дно лодки, но затем посмотрел на меня и произнёс:
– Я не знаю, ангел ты или демон – но, может, это и не важно сейчас… после смерти душа ведь ничего уже не в состоянии изменить.
– В состоянии, – ответил я. – Это в твоей власти. Ты всё вспомнишь и переживёшь всё заново. Только после этого ты узнаешь свою участь. Без меня.
Он заговорил снова только через три минуты.
– Знаешь, ты похож на одного персонажа из древнегреческих мифов. Я читал их.
– Не исключаю. Но я не читал древнегреческих мифов.
– Мне трудно удержать в голове, что истина была в мифах, которые никто не воспринимал иначе, чем артефакт, культурное наследие… может, ты – только наваждение, а за тобой скрывается дух тьмы или Бога…
– Не знаю. Всё может быть.
А он долго рассуждает о религиях и мифах. Интересно, какой толк этот человек видит в объяснении данности, на которую он не может повлиять, в чём он уже сам убедился?
– Кому ты служишь? Кто стоит за всем? – он взмахнул рукой, указывая на туман вокруг.
– Мне не дано этого знать. Я не ведаю, кто меня создал. Я лишь знаю, что должен перевозить людей.
– Ладно… это и правда уже не важно, – сказал он, будто отвечая на мои недавние мысли. – Всё не имеет значения. Я начал вспоминать свою смерть…
