Матильда Серао
Паоло Спада

* * *

Я узнал его тайну. Однажды вечером, в час дружеской беседы, в то время, как я молча расспрашивал его глазами, он рассказал мне пространно и в восторженных выражениях весь свой новый роман. Я не прерывал его, любуясь внушительною внешностью этого воодушевившегося, крепкого человека.

– А как кончает героиня? – спросил я.

Но я сейчас же раскаялся в этом, потому что он побледнел.

– Не знаю, – ответил он как-то неопределенно: – не знаю.

– Послушай – продолжал он после тяжелого молчания: – выслушай меня. Я скажу тебе то, чего не говорил никому. Я объясню тебе, что мучает меня, что губит мой художественный идеал. Слушай же. Для меня мечтания о том, что я пишу, так же реальны, как сама жизнь. Мои герои существуют вокруг меня. Мои женщины существуют во мне, со мною, для меня; я зову их, и они являются. Я создал их, они составляют часть моей жизни, облечены в данные им мною формы; они принадлежат мне, любят меня. И я люблю их беспредельно, безгранично, самою слепою страстью. Я пишу их историю, и волнение душит меня, точно я рассказываю жизнь обожаемого существа. Я пишу и пишу, я счастлив, я в восторге, что сообщу публике об их красоте и любви, меня возбуждает мысль, что эти божественные создания заставят трепетать другие сердца. Другие будут любить, как я, этих прелестных девушек, этих страстных женщин. Я испытываю наивысшее удовольствие, какое выпадает на долю человеческого ума. Но, когда их жизнь приближается к концу, мною овладевает непонятная тревога; я люблю их и не в состоянии видеть, как они близятся к концу; когда они заболевают болезнью, от которой должны умереть, я становлюсь печальным от любви; когда они близки к катастрофе, в которой должны погибнуть, мною овладевает отчаяние, потому что я люблю их. Кроме того они должны умереть в то время, как я люблю их. И я-то должен убивать их! Я должен кратко или пространно описывать их агонию и затем убивать их! Я не могу. Сердце мое разрывается, и я не могу сделать это. Мне кажется, что я убиваю, как изменник, живого и здорового человека, или душу в темном углу беззащитную женщину, или гублю ночью ребенка. Я не могу убивать их. Зачем я стану убивать красивую, симпатичную подругу, которая не изменила мне? Я не могу сделать это. Я чувствую отвращение к себе, но не могу. Я выжидаю, думаю, размышляю, мучаюсь. Искусство говорит мне: – Она должна умереть! – А я плачу и кричу ему: – Я не хочу, чтобы она умирала! Искусство говорит мне: – Убей ее! – А я страшно страдаю и кричу: – Не могу, потому что люблю ее! – Я жду. Какое это мучительное ожидание! Но ничто не является. Тогда я спасаю свое создание, мучающееся в агонии, наименее художественным, наиболее вульгарным способом. Оно остается в живых, а я умираю. Разве это не смешно? Но это ужасно! Эти обожаемые создания, которых я не умею убить, убивают во мне все – счастье и славу. Я умираю ради их жизни.