Маша Ловыгина
Девочка моя
Снова поезд. Людей гораздо меньше, чем до этого. В голове тоненько звенит, предвещая болезненный обруч. Не знаю, куда девать руки. Не могу больше ни о чем думать. Пакет с вещами стоит у меня между ног и кажется таким ненужным, лишним в той ситуации, в которой я пребываю. Прострация, вот как это называется.
Я начала звонить ей по прошествии пяти часов. Длинные гудки – работает, снимается. Смотрю на карту метро и думаю, куда я могу поехать, чтобы в любую минуту сорваться, чтобы встретить ее. Она же помнит о том, что мы уезжаем со «Щелковской»? У нее есть карта.
О, черт… Ее паспорт у меня в сумке! Какая же я дурында… Ладно, ладно, все хорошо. Ее данные есть в редакции, потому что съемки – дело серьезное.
Я вышла на «Арбатской» около шести вечера. Дивно, спокойно, звеняще. Играют музыканты, призывно горят витрины, неспешно прогуливаются нарядно одетые люди. Я иду вдоль уличного вернисажа. В моей руке телефон. Я постоянно набираю ее номер. Это какая-то болезненная тяга. Наверное, я поступаю неправильно, но я не отдаю себе отчета в своих действиях. Перед моими глазами то время, когда она, пятилетняя, в желтых брючках и джинсовой, вышитой мулине и бисером шляпке держит меня за руку и время от времени дергает за нее, когда видит какую-то особенную картину. Мы приседаем перед полотном, разглядываем красочные мазки и решаем, что нам обязательно нужно в Третьяковку и ЦДХ. Не понимаю тех, кто, живя в Москве, не находит для этого времени. Сколько раз мы были там, не припомню, но, конечно, гораздо меньше, чем количество звонков, которые я сейчас делаю.
Где ты, девочка моя?
Ну да, вы скажете, а почему бы тебе было не позвонить той девушке-куратору? Говорю же, я дурында. В тот момент, когда эта мысль пришла мне в голову, телефон сказал мне: «аста ла виста, беби!» и отключился.
Я на «Щелковской» уже час. Закрываю лицо ладонями и смотрю сквозь пальцы на серый гранитный пол.
– У вас все хорошо? – слышу сквозь шум в ушах.
Это дежурная. На ней фирменный китель. На лице усталость.
– Да… нет… я жду дочь, мы должны уехать сегодня. А телефон отключился, и я никак… – в моем горле горький ком. Я кусаю губы и пытаюсь сдержать слезы.
– Вы можете купить телефонную карточку, – дотрагивается она до моего локтя.
– Карточку… – шепчу я, шмыгая носом. – Конечно…
– У вас есть деньги?
– Да, да. Где я могу?.. – судорожно оглядываюсь. Мне не хочется уходить с этого места, потому что я уже слышу приближение следующего состава. И я не знаю, как вообще пользоваться этими карточками.
– Пойдемте, – дежурная указывает мне на лестницу.
– Сейчас. Может быть, когда… – я вглядываюсь в темноту туннеля и скоро вижу огни.
Дежурная стоит рядом и никуда не уходит.
Раскрываются двери. «Станция Щелковская. Конечная…»
Ее нет.
Поднимаюсь по лестнице. Сквозь слезы протягиваю деньги за телефонную карту. Я не хочу думать ни о чем плохом. Я не могу позволить себе ни одной плохой мысли.
Дежурная объясняет, как вставить эту картонку.
Набираю номер куратора. Привычка делать записи не в телефоне, а карандашом или ручкой в блокноте спасает меня и в этот раз. Рукописи не горят, елки-палки.
