Мару Аги
Чёртова метка
– Копыто сатанинское, – шепчет купчиха, подобострастно крестится на угол с иконами и громко всхлипывает: – А мы её возьми да окрести ентим именем окаянным! Ведь завещала мне матушка: не нарекай дочерь Надеждой – несчастная будет судьбинушка. Не послушалась я мать, и что ж?! Девке осьмнадцатый годок, а никто сватов не шлёт, никто замуж не берёт!
Тут Аглая Федосеевна заходится плачем. Дородные плечи купчихи вздрагивают, и вся она колышется, точно студень.
Лизавета вскакивает с лавки, вынимает из-за пазухи носовой платок и обмахивает им безутешную куму. Затем помогает Федосеевне встать и, причитая, уводит из горницы.
Шаги и голоса затихают.
Надежда вылезает из сундука, опускает крышку, садится сверху и беззвучно плачет.
***
В амбаре не протолкнуться. Закупоренные бочки с соленьями да вареньями стоят рядами. Мешки с тем зерном, какое удалось спасти от чёртовой жары, поверх бочек уложены. Ящики с сыромятными кожами друг на дружку составлены. А посредине амбара стоит здоровенный сундук на тяжёлом висячем замке, доверху заполненный пушниной.
Всё проверено, подсчитано, готово к ярмарке – осталось погрузить на телегу, да в путь с рассветом отправиться. Но не хочется купцу уезжать из родного дома. Неспокойно у него на душе, муторно.
В сердцах топает купец ногой, срывает с темени красную бархатную шапку-тафью и бросает об пол.
– Ох и бабы, дурное племя! Трещат без умолку, да всё одни глупости! – басит купец, потрясая кулаком над головой.
Эх, ему бы косу в руки, да в поле поутру – весь гнев, как есть, в работу добрую уйдёт. Да куда уж там – дела! Вот и бранишься почём зря, запершись в амбаре с мешками да с бочками.
– В портки бы их мужицкие обрядить, да в поле – пущай пашут! – шипит купец сквозь зубы. – Вся дурь и выйдет, как есть. Тьхфу, окаянная! Сама ереси придумала, сама слухи распустила, сама ревмя ревёт! А дочка единственная, дитятко ненаглядное, страдает…
Купец пинает шапку и, развернувшись, уходит, громко топая сапогами.
***
Наде не спится. Лучина давно прогорела, но в окошко светёлки льётся желтоватый шёлковый свет. Встав на колени перед окном, Надя глядит на круглую, как яблоко, луну. Она знает: не пора ещё, рано.
Откуда знает?
И что за неведомые силы тянут её каждое полнолуние из дому? Чует Надино сердце – те самые это силы, что и рукой её водят, помогая вышивать картины невиданные.
Поди, правду матушка сказала…
«Раз я несчастная, раз я чёртом меченая, что ж отца с матерью позорить? Сбегу!» – думает Надя, глядя на бледную луну и сжимая в ладонях свою толстую косу.
«Да куда бежать-то? К цыганам? Они лошадей крадут, по сёлам ходят да детишек с собой уводят… Ой, нет, только не к цыганам!»
