Сергей Николаевич Марков
Великий охотник
СИНИЙ ЗАЛИВ ПОСЬЕТ
В солнечном августе 1867 года Пржевальский двинулся с Ханки к берегу Японского моря через область реки Раздольная по степи, покрытой синими цветами колокольчика. На юге приханкайской степи, около селения Новоникольского, Пржевальский и Ягунов отыскали остатки древних крепостей и каменные изваяния. Одно из этих изваяний изображало огромную черепаху, дна других – животных, похожих на собак; от разрушенных крепостных валов тропа привела к берегу реки Раздольная. Отсюда они поплыли вниз по реке до впадения се в Японское море. На борту шхуны «Алеут», качаясь на волнах Амурского залива, отправились дальше – на самый юг русских владений. Вот он, заветный залив Посьет, глубоко прорезающий часть материка между Кореей и мысом Гамова! В заливе удобные бухты Экспедиции и Новгородская, полуостров Шелихова, где добывали каменный уголь для русских кораблей.
Пржевальский спешит на берег. Поселок Новгородский невелик – всего восемь одинаковых казенных домов. Какие-то никому не ведомые люди на тысячах лодок плыли из соседней страны в Новгородскую гавань к утесистым берегам и шарили деревянными вилами в ясной морской глубине. Ловцы водорослей сдавали свою добычу капустным королям во Владивостоке, гаванях Ольги и Новгородской. Оттуда капусту отправляли на кораблях в Шанхай и Чифу.
В Новгородской гавани они прожили целый месяц. Пржевальского занимали не только сборы в очередной поход. Он исследовал флору и фауну берегов Посьета, охотился. Ягунов разбирал коллекции растений.
Снарядить караван экспедиции в Новгородской гавани было нелегко. Особенно плохо дело обстояло с вьюками, – Пржевальский сам ходил по домам Новгородского поста, собирал веревки, ремни, выпрашивал старые седла.
Ожесточенно прокалывая шилом толстый ремень, он сетовал на порядки в Посьете.
В ГОСТЯХ У ЮН ХАБА
Пржевальский мечтает попасть в Кыгенпу. Почему корейцы из Кыгенпу ходят к русским в гости, приносят товары? У русских солдат корейцев принимают как гостей. А попробуй сходи к ним, в Кыгенпу! Из русских в стенах Кыгенпу не был еще никто. Начальник Кыгенпу не пропускает русских в Корею. Последняя попытка была сделана года два назад, но тоже потерпела неудачу.
Охотничьи искры загораются в глазах Пржевальского, – он пойдет в Кыгенпу, пойдет открыто, прямо к начальнику города.
Пржевальский свел дружбу с корейцем Петром Семеновым, старшиной переселенцев из деревни, расположенной недалеко от Новгородской гавани. Петра Семенова раньше звали Цун Ун Кыги, но он принял новое имя и выстроил себе русскую избу. Семенов помогал Пржевальскому собирать материалы о быте корейцев, их вере и обычаях. Он-то и разжег любопытство Пржевальского. Взяв с собой солдата-переводчика и трех гребцов, Пржевальский сел в лодку и поплыл вверх по Тумангану. Он старался соблюсти приличия и явиться к начальнику города утром, но не слишком рано.
Город как бы повис над рекой. Каменная стена шла над самым речным обрывом, на ней стояли старые пушки, их дула были повернуты в сторону Тумангана. Трое ворот вели в крепость, в ней триста фанз и дом начальника. Около сотни фанз лепились по-над рекой вне городской стены.
Такого переполоха не было еще никогда в Кыгенпу. Солдаты в белых халатах, с двумя павлиньими перьями на шляпах, полицейские в шляпах с красными шнурами, купцы и просто обыватели толпились у речного обрыва. Из лодки вышел высокий человек. Он попросил корейских солдат, чтобы его немедленно провели к начальнику города. Солдаты и полицейские мялись, красноречиво хлопали себя ладонями по затылкам – это означало, что начальник казнит их только за один доклад о дерзком приезде незнакомца.
Наступило тягостное молчание. Солдаты знаками показывали на реку. Незнакомец снова настойчиво попросил провести его к начальнику. Тогда корейцы спросили у Пржевальского – есть ли у него бумага на имя начальника? Ну конечно, есть! Пржевальский, порывшись в карманах, достал из бумажника большой открытый лист за подписью генерала Кукеля – на право получения казенных лошадей в Сибири. На листе красовалась огромная красная печать. Корейский солдат благоговейно взял бумагу, но вдруг спросил, почему она написана не по-корейски.
Пржевальский объяснил, что корейский переводчик, к сожалению, куда-то отлучился из Новгородского и не успел перевести бумаги. Гостя торжественно повели в приемный дом, и через полчаса сам начальник города Кыгенпу, господин Юн Хаб, в чине сатти (капитана), на носилках, покрытых тигровой шкурой, поспешил на свиданье с русским, вошедшим в город.
Юн Хаб уступил гостю тигровую шкуру, сам сел на ковер и завел с Пржевальским разговор.
Прежде всего начальник почему-то посчитал гостя за американца и долго не хотел верить, что этот неведомый человек – русский. Затем Юн Хаб рассказал о недавней войне Кореи с Францией. Гость и хозяин замолчали, исчерпав тему разговора.
Вдруг Юн Хаб оживился и приказал принести атлас с корейскими чертежами. Он показал на карте Петербург, Москву и Уральские горы. Пржевальского угощали грушами, пряниками и кедровыми орехами. Атлас корейских географов бережно унесли из комнаты.
В это время корейский солдат доложил Юн Хабу о каком-то событии у стен приемного дома. Оказывается, русским солдатам, спутникам Пржевальского, вздумалось плясать вприсядку на земле Кыгенпу под одобрительные крики корейцев. Юн Хаб милостиво вышел к толпе и попросил солдат сплясать еще раз.
Время шло, а Пржевальский так и не мог допытаться у Юн Хаба, почему он не пускает русских на ярмарки в Кыгенпу. Владыка города в присутствии гостя устроил краткое судебное разбирательство дела о краже коровы. Дело было решено в пять минут, и виновных тут же куда-то утащили, всего вероятнее, в городской застенок. На прощанье капитан Юн Хаб попросил Пржевальского выстрелить из штуцера на сто шагов в доску. Для охотника это было пустяком. Меткая пуля, пронизав доску, пошла гулять по полю. Гость, и хозяин, простились. Пржевальский, окруженный восторженной толпой, спустился к Тумангану и сел в лодку. Мерно застучали весла, и город Кыгенпу, теперь уже не такой таинственный, как раньше, стал отползать в туман древней каменной черепахой...
К ИСТОКАМ УССУРИ
Шесть лошадей для экспедиции были пригнаны на Новгородский пост из маньчжурского города Хуньчуня. Вернувшись от капитана Юн Хаба, Пржевальский не засиживался долго у новгородцев. 29 октября 1867 года вьючный караван экспедиции покинул залив Посьет.
Пржевальский держал путь к гавани Ольга, а оттуда – на берега Уссури. Ягунов и два солдата были его спутниками. В день выхода из Новгородского выпал мелкий снег. К полудню его согнало, и караван брел по мокрой грязной дороге на север от Посьета – к посту Гладкому. Нужно было выйти по реке Раздольная к Раздольному, а там уже следовать вдоль побережья Японского моря, через Владивосток.
Пржевальский шел впереди каравана. Караван переходил реки, поднимался на горные хребты, продирался сквозь кусты, обвитые виноградной лозой. Здесь можно было встретиться с тигром или барсом. Лебеди летели на юг. В буреломе слышался треск: может быть, это тибетский медведь искал осенний мед в пустых дуплах?
Прогремел выстрел, горький дымок поплыл над лесной поляной. Пржевальский позвал Ягунова и вместе с ним стал рассматривать добычу. Вот он, редкостный зверь ми-гауза! В ногах у охотника, захлебываясь пурпурной кровью, билась непальская куница. Ранее ее находили только в Гималаях, на Яве и Суматре. Теперь оказалось, что она живет здесь всюду. Красавица уссурийских дебрей попадет под нож препаратора!
За постом Раздольным началась область шумящих корабельных лесов на полуострове Муравьева-Амурского. Трава так буйно росла здесь, что охотники и земледельцы осенью выжигали ее, пуская «палы». Пржевальский ночами не раз видел огненные ручьи, бегущие в синей тьме, а над ними – стаи птиц, вспугнутые огнем. За день до вступления во Владивосток Великий Охотник увидел в лесу одинокий куст рододендрона. Он цвел вторично в этом году. На следующую же ночь темная туча над Золотым Рогом разразилась метельным снегом.
Владивосток 1867 года можно было весь окинуть одним взглядом. Полсотни домов, казармы солдат, лавки – вот из чего слагался город у Тихого океана. Торговали там только одной водкой и морской капустой. Торговцы сбывали с аукциона здесь всякую заваль, купленную в Гамбурге или Шанхае.
Пока на звонкой замерзшей земле держится и сверкает первый снег, надо идти на охоту. Глухой лес вставал стеной за крайними домишками города. Там пришлось гнаться, расстреляв все заряды штуцера, с револьвером в руках за стадом пятнистых оленей-аксисов. Родина их – Индия и Зондские острова. Первая охота не принесла ничего. Пржевальский горячился и расстреливал заряды зря; зато в следующий раз он убил одного аксиса.
По свежему снегу утром 17 ноября караван вышел из Владивостока. Начались приключения с ночевками в брошенных избах, переходы во время метелей. Вороны сопровождали караван все время, ночуя вместе с путниками в лесу. Люди спали, а на деревьях вокруг лагеря сидели зловещие птицы, образуя черную гирлянду, освещенную трепещущими отблесками костра.
После одной из таких ночевок в снегу голодные и иззябшие люди спустились в долину реки Гнилая.
Четыреста верст отмерил Пржевальский. В долине реки Гнилая, отдирая сосульки от усов, он впервые расположился на отдых в теплой избе села Александровна, Здесь он прожил десять дней.
Из долины реки Гнилая экспедиция двинулась к гавани Ольга берегом моря, через отроги хребта. Над незамерзающими речками кружились черные дрозды. Могучие кедры склоняли над тропой ветки, отягощенные спелыми шишками. Пржевальский, забавляясь, сбивал шишки пулями. Ночью у костра он грыз орехи.
Когда дорога приводила к самому морю, путники находили на отмелях огромные китовые кости, раковины, морские звезды, мерцающие среди выкинутых океаном водорослей алые медузы. И штабс-капитан вместе с гимназистом бегали по холодным мелям, как дети, собирая подарки морских глубин.
Ноябрьский дождь согнал снег, но вслед за дождем грянул мороз. Выносливые солдаты, стуча зубами от холода, вертясь у костра, говорили, что у них с одного бока «петровки», с другого – «рождество». Пржевальский сидел у костра. Ореховая шелуха примерзала к его усам. Держа чернильницу у огня, он записывал в дневник события дня, итоги постоянных наблюдений.
В декабре 1867 года, после многих лишений, Пржевальский завершил свой поход и пришел в гавань Ольга. По это была только часть пути. Ведь надо было попасть еще на Уссури! Шести дней было достаточно для отдыха. Он двинулся к реке Дальней, достиг ее верховьев и по голубым сугробам, при холоде в двадцать семь градусов, перешел через горы Сихотэ-Алинь. Прорубая кинжалом дорогу в лесных дебрях, Пржевальский шел по следам тигров к реке Уссури. Новый год он встречал в дымной избе, где ел холодную кашу, сваренную из последних горстей пшена. Через неделю измученные люди вступили в станицу Буссе. Теперь только можно было сказать, что поход закончен. Так, в дни, когда от мороза железо прилипало к рукам, а птицы замерзали на лету, четверо смельчаков прошли насквозь тигровую тайгу и снежные горы.
ПРОСТОРЫ ХАНКИ
Житье в станице Буссе не было отдыхом для Пржевальского и Ягунова. Шутка сказать, надо было привести в порядок гербарий в тысячу видов, набить около сотни чучел птиц, разобрать бабочек и другую крылатую мелочь. Приятно было просматривать подробный метеорологический журнал; сознавать, что за эту поездку открыто тридцать шесть видов птиц.
Поручения были выполнены все: описаны русские заселения, исследованы дороги, проведен учет населения, обследованы квартиры батальонов.
Казалось, что может быть лучше этого?
Но Пржевальский не мог сидеть сложа руки.
Весенняя капель стучала в оконное стекло и звала его в поход. Он смазал стволы своих ружей и двинулся к озеру Ханка. На берегах еще лежал снег, но мартовский ветер доносил крики пернатых гостей. Над озером Хасан, Посьетом, Туманганом кричали лебеди, за лебедями к Ханке тянулись бакланы. А потом в один прекрасный день разные птицы вдруг ринулись к Ханке не стаями, а тучами.
На берегах озера гоготали и крякали миллионы птиц – и огромный, величиной с гуся, розовый кулик, и важный черный аист, и белый журавль с черными крыльями, и желтая иволга, и утки из Индии, – глаза разбегались у Пржевальского, когда он смотрел на ханкайских гостей!
Укрывшись возле Поста № 4, путешественник часами наблюдал за пляской азиатских журавлей, брел по густой прошлогодней траве, преследуя черного коршуна или белую сову, зажившуюся здесь до весны.
Он ходил на охоту с двумя ружьями. Для того чтобы не таскать за собой добычи, охотники устраивали склады битой птицы где-нибудь в еще не растаявшем снегу. Потом они подбирали свою добычу и тащили домой. Ягунов и два солдата сгибались под тяжестью добычи.
После обеда начиналась набивка чучел.
Так шли дни на Ханке. Неистовый охотник изучал жизнь птиц, замечал пути перелетов, сроки появления птиц, места гнездовий, птичьи привычки и нравы.
Он наблюдал удивительные случаи из жизни животных.
Так, например, он подсмотрел, как тибетский медведь терпеливо лазает по деревьям и выдергивает из гнезд молодых аистов, пожирая их. Пржевальский не поверил бы никогда рассказам о подобных занятиях тибетского топтыгина, если бы сам не был свидетелем подвигов медведя.
Он открыл заповедное место, куда удалялись белые и серые цапли и колпицы для высиживания яиц и воспитания детей, причем это место было всегда постоянным и недоступным для птиц других пород.
В записной книжке его, как в сказочном кошельке, копились жемчужины ценнейших наблюдений. Из них мы узнаем об очертаниях облаков над Ханкой, венцах вокруг апрельского солнца, первых лягушках, сроках цветения ивы, о первом ударе грома, ясном дожде и солнечном просторном дне, в начале которого распускается розовый цветок нелюмбии, царицы Ханки.
Весной следующего года, когда Амур понес свои полные воды к океану, Пржевальский вновь скитается по берегам Ханки. Снова у Поста № 4 загремели выстрелы. Беспечный голубой соловей, иволга из пальмовых рощ Индокитая, ибис с пламенно-красными крыльями – сотни перелетных птиц падали с неба, потрясенного ветром весны.
Он прошел на запад Ханки. Леса из черемухи, абрикосов, тополя покрывали собою отроги гор. Лишь бродячего охотника да маньчжурского торговца, проносящего водку из Нингуты и Сан-Сина, можно было изредка встретить в этих безлюдных местах.
Исследуя долину, Пржевальский не только неутомимо собирал растения и шкурки животных. Он видел неисчислимые лесные богатства цветущей долины и мечтал о том, чтобы начать разрабатывать эти золотые трущобы.
Он достиг реки Илистая, впадающей в Ханку с юга, реки, играющей в безлюдных берегах. По ней пришлось плыть, прорубая себе путь среди лежащих на дне коряг. Обрывистые берега реки были приютом зимородков, радужных птиц, живущих в гнездах, похожих на норы. Пржевальский делал промеры, наблюдал скорость течения, приглядывался к свежим следам тигра. На юго-запад от Ханки он открыл целый мир глухой реки, где рос горицвет, где воды верховьев бурлили в мощных пластах чернозема. Сюда придут землепашцы из деревень России, предсказал Пржевальский.
13 августа 1869 года он целый день бродил вокруг Поста № 4, с тоской оглядывая места, где он знал каждый кустик, прощаясь с ними.
Наутро он выехал в путь. В Николаевске-на-Амуре Пржевальский собрал свои коллекции, рукописи и, торопя Ягунова, быстро собрался и отправился в Петербург.
Очевидцы говорили о том, сколько шуму наделал Пржевальский в Иркутске в памятный день 13 ноября 1869 года. В зале отдела Географического общества собрались ученые, генералы и офицеры, просто любопытные – всего около трехсот человек. Первые же сообщения Пржевальского заставили насторожиться весь зал.
Великий Охотник рассказывал о своих скитаниях горячо, просто и понятно, тут же показывал экспонаты, привезенные из уссурийских дебрей.
Но чинной публике показалось неприличным одно. Докладчик так увлекся, что, к великому смущению генерала Кукеля, стал заливаться камчатским соловьем, токовать фазаном. Тридцатилетний адъютант штаба войск Приморской области, капитан Пржевальский, покачивая концами серебряного аксельбанта, одернув для удобства мундир, растопырив руки, ходил перед Кукелем – Великий Охотник показывал, как тибетский медведь ищет птенцов аиста на ханкайских деревьях! Если бы в зале была колонна, Пржевальский, пожалуй, залез бы на нее, показать, как хитрый медведь душит птенцов.
Кукель шептался с сановными соседями о том, что путешествие молодого офицера превзошло все ожидания и что от такого исследователя можно ожидать многого.
Герой уссурийских дебрей по дороге первой славы мчался в Петербург, охваченный жаждой новых скитаний...
ЗА ВЕЛИКОЙ СТЕНОЙ
Вот когда сбылись заветные мечты Пржевальского!
В январе 1870 года он был уже в Петербурге, и П. П. Семенов принял героя Уссурийского края, что называется, с распростертыми объятиями. Они вместе разглядывали карту Центральной Азии, оживленно обсуждая планы нового похода. Истоки Голубой реки, область озера Кукунор – вот куда двинется теперь Пржевальский. В Петербурге он читал описания путешествий в Тибет. Путешественниками были люди разные. XIV век дал монаха Одорика из Порденоне. Он считался первым европейцем, побывавшим в Тибете. Миссионер Одорик прожил года три в Пекине, и, возвращаясь оттуда через Шэньси, проник в Лхасу, столицу Тибета. Рассказ Одорика о его странствии был беден подробностями. После него ни один европеец в течение трехсот лет не проникал в Тибет. Наконец другой монах, иезуит Антонио Андрада, в 1624 году вышел из Индии, достиг перевалов через Гималаи, преодолев их, добрался до истоков Ганга и оттуда прошел к Кукунору. Иезуит описал свой поход и издал в Лиссабоне книгу на португальском языке.
Затем снова два отца иезуита, француз Дорвиль и австриец Грюбер, посетили Лхасу. К холму далай-ламы они пришли в 1661 году из Пекина через Синин, прожили в Тибете более двух месяцев и оттуда проехали в Индию.
XVIII век дал двух путешественников-монахов Фрейре и Дезидери. В Лхасу они пробрались из-за Гималаев. Тосканцу Дезидери удалось прожить в Тибете с 1716 по 1729 год. Но его дневники остались неизданными. Когда Дезидери жил в Лхасе, он неожиданно встретился там с тридцатью монахами из ордена капуцинов. Их привел в Тибет в 1719 году Орацио делла Пенна. Этот настойчивый монах прожил в Лхасе двадцать лет. Он основал там католическую миссию, изучил жизнь и обычаи тибетцев и овладел в совершенстве их языком. Труды Орацио делла Пенна считались наиболее ценными. Они служили основой для сочинений о Тибете, которые издавались в Риме еще в XVIII веке. Миссия Пенна накопила много материалов о Тибете; они лежали в римских хранилищах.
В Тибете и Лхасе побывал и голландец Самуил ван де Путте. Он пришел туда из Индии около 1730 года. Голландец, подобно итальянцу делла Пенна, изучил язык тибетцев и долго прожил в Тибете. Он даже ездил из Лхасы в Пекин с тибетским посольством и вернулся в столицу далай-ламы, таким образом дважды пройдя через Тибет.
В конце XVIII века в Тибет стали заглядывать и англичане. Генерал-губернатор Британской Индии Уоррен Гастингс послал в 1774 году к тибетцам некоего Георга Богля. Но чиновники Тибета не очень ласково приняли англичанина из Калькутты.
Вслед за Боглем был послан Самуил Тернер. Но и эта поездка не увенчалась успехом. Калькутта хотела, чтобы Тибет торговал с Индией, но Цянлун, китайский император, упорно отклонял всякие предложения англичан. Капитану Тернеру пришлось вернуться в Калькутту с пустыми руками. Капитан написал книгу о своей поездке в Тибет, издав ее в Лондоне. В 1792 году гурки напали на Тибет и отторгли от его владений Непал. Китайский наместник в Лхасе решил, что дело не обошлось без участия Англии. С тех пор Тибет сделался запретной для европейцев страной.
Вскоре англичанин Томас Маннинг тайно пробрался в Лхасу. Он лицезрел далай-ламу. Но приказ, присланный из Пекина, заставил англичанина срочно покинуть Лхасу. Вслед за Маннингом в Лхасу потянулись монахи-лазаристы Гюк и Габэ. Переодетые ламами, они выехали из Китая и явились в столицу Тибета. Но их в конце концов узнали и выпроводили. Они написали книгу о своих приключениях в Тибете. Ее перевели в России – «Путешествие через Монголию в Тибет, к столице Тале-ламы, сочинение Гюк и Габэ» (издание К. С. Генрих, М., 1866). Книга Гюка была написана очень живо и занимательно.
Пржевальский Гюка не любил и не верил ему, несмотря на всю увлекательность его стиля. Пржевальский даже подвергал сомнению все путешествие Гюка, хотя впоследствии Потанин разыскал в Азии гюковского проводника – Самдаджембу. Очевидно, виноват был сам Гюк. Он иногда допускал фантастические измышления. Раскройте Гюка на 108-й странице, и вы поймете все возмущение Пржевальского – зоолога и великого знатока птиц. Гюк, например, описывал монгольскую «птицу» величиной с перепела, с волосатыми ногами; пальцы были, «как у зеленых ящериц», покрыты такой «твердой чешуей», что нож будто бы не брал ее. Эта птица звалась китайцами «драконовой ногой»!
Гюк писал: «К нам принесли однажды двух живых «драконовых ног». Они были очень дики, волосы на их ногах ощетинивались при каждом приближении к ним, они кусались и недолго жили, потому что ничего не ели. Мы их зарезали; мясо имело приятный вкус дичи, но было очень жестко...»
С улыбкой читал Пржевальский эти откровения о щетинистых птицах.
О Тибете в то время писали и англичане. Они собирали сведения об этой почти неизвестной европейцам стране. Такими собирателями были доктор Хукс, Бриан Гудзон, Кэмпбэлл, Вильсон, Вилькокс, Крик, Гуннингам и другие.
Некоторые исследователи чуть ли не всю жизнь подготовляли себя к опасному походу в Тибет. Венгр Александр Чома жил и умер в Гималаях. Он изучал тибетский язык, литературу и географию запретной страны. Но Чома умер, не перешагнув каменного порога Тибета, и его одинокая могила затерялась в горах Дарджилинга.
Монахи-лазаристы, живя в Пекине, создали там богатую восточную библиотеку; в ней можно было найти много сведений о Тибете.
Немало потрудились над историей Китая и Тибета и русские ученые монахи из Пекинской миссии. Отцы Иакинф, Илларион, Аввакум, Палладий печатали свои труды о Центральной Азии. Крупным ученым был Иакинф Бичурин, знакомый Пушкина. Этот блестяще образованный монах написал такие классические труды, как «История Тибета и Хухунора», «Описание Чжунгарии», «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена».
Палладий был известен как комментатор Марко Поло, Аввакум написал «Очерк истории сношений Китая с Тибетом». Но никто из современных Пржевальскому авторов – ни Риттер, ни Иакинф, ни Хукер – не бывал сам в Тибете.
Последним путешественником-литератором, посетившим страну запрета, был Гюк. Многие считали его непреложным авторитетом.
Найдется ли человек, который откроет каменные двери Тибета, познает его вековые тайны и расскажет в новых, простых и правдивых книгах обо всем, что он увидит за поясом бесплодных пустынь и диких гор?
Пржевальский был твердо убежден, что именно ему суждено стать этим человеком.
Пржевальского уже считали «своим человеком» в Географическом обществе. В доме у Александровского сада он встречался с Литке, Северцовым и с Петром Кропоткиным. Сюда приходил еще один человек, о котором тогда много и по-разному говорили, – Миклухо-Маклай. В то время он отстаивал свое право на путешествие в Океанию. Пржевальский тоже хлопотал, добиваясь от власть имущих лиц поддержки своих новых дерзаний.
А. Е. Влангали, генерал-майор и русский посланник в Пекине, находился тогда в Петербурге. Именно от Влангали и исходили малоутешительные вести: Ордос, Кукунор, верхнее течение Желтой реки отрезаны от собственно Китая дунганским восстанием. Но разговоры о дунганах не смущали Пржевальского.
Он начал сборы. Ягунова на этот раз взять с собой не пришлось. Преданный товарищ по уссурийским скитаниям учился в Варшаве.
Бывший ученик Пржевальского, молодой офицер Михаил Пыльцов, дал согласие идти со своим учителем.
Вот они едут из Кяхты на Ургу на двухколесной таратайке, которую тащит весь обвешанный лиловым репейником старый двугорбый верблюд. Переводчик-казах едет верхом на другом верблюде, а Фауст – верный легавый пес Пржевальского – бежит рядом со скрипучей таратайкой. В ней путники добрались до Урги.
Под сводами ургинских кумирен царило смятение – престол великого хутухты монгольского пустовал. Нового хутухту надо было найти в Тибете, а путь туда был закрыт дунганскими повстанцами. Дунгане в то время были хозяевами положения в ближних к Урге городах, в том числе в Улясутае. Вся Урга была под ружьем. Русский консул в Урге, Яков Шишмарев, не советовал Пржевальскому в такое опасное время отправляться в путь через Гоби. Но Великий Охотник пропустил мимо ушей слова консула. Нечего сидеть зря в Урге и разглядывать вершину священной горы Богдо-Ула! По декабрьскому холоду, навстречу гобийскому ветру караван вышел из Урги. Пржевальский и Пыльцов, скрючившись в таратайке, стучали зубами от холода. Вороны летали за караваном, как бы надеясь на близкую добычу. Новый, 1871 год застал путников в просторах Гоби, среди необозримых равнин, где свежий снег еще прикрывал скрипучую почву – крупный красноватый песок. Здесь было много охотничьих соблазнов: в редкой траве в стороне от верблюжьей тропы паслись стада пугливых антилоп-джейранов. Но что делать, если на холоде нельзя зарядить штуцера?
В стуже, в ледяном ветре проходили дни и ночи. Область Халха осталась позади, верблюды уже шагали по земле цахаров – стражей богдыханской границы. Скоро кончится лютое Монгольское нагорье, подернутое голубой поземкой.
Перевалив через холодные горы, путники увидели у своих ног долины, обвитые белым домашним дымом, зимнее серебро реки и узлы острых горных хребтов. Они перешли Гоби!
У Калгана караван остановился, и Пржевальский, вывалившись из таратайки, разминал ноги, прохаживаясь вдоль Великой китайской стены. Это, действительно, куда внушительнее смоленского кремля, где в детстве Великий Охотник ловил воробьев! Трехсаженные стены из дикого камня, башни сажени на три выше стен, мощные зубцы. Великая стена пронизывала просторы Азии на четыре тысячи верст – от Маньчжурии до верховьев Желтой и терялась где-то в дунганских краях.
Через Калган проходил и «Великий чайный путь» в Россию: с Голубой реки и Тяньцзиня – на Ургу и Кяхту.
Здесь, в Калгане, Пржевальский пять дней отдыхал в домах русских торговцев чаем. Он стрелял на лету калганских голубей и терпеливо составлял длинный список китайских блюд, чтобы знать, что заказывать в харчевнях.
И вот – снова вперед!
Таратайка осталась, к счастью, в Калгане. Собран новый караван, люди отдохнули. Дорога вела путников к Пекину цветущей долиной, где часто попадались и города. В горах Нам-Ху высилась каменная стена. Она висела над пропастями, взбираясь на почти недоступные утесы, и от нее, как ветви от ствола, отходили еще три толстые стены. Они лежали поперек ущелья Гуаньгоу, и для того, чтобы пройти, к Пекину, надо было миновать несколько гулких крепостных ворот. Зимнее серебро рек было обманчиво. Снег в этих благодатных долинах таял под лучами дневного солнца. Зимующий грач спокойно расхаживал по мокрому полю, дрозд кричал на сияющих ветвях. И курки штуцера были теплы от солнца. Пржевальский чувствовал это, когда выцеливал жирную дрофу, что бродила в стороне от дороги на Пекин.
Дел в Пекине было много. Пржевальский ходил по пыльным базарам, приторговывал верблюдов и верховых лошадей, покупал паклю, гипс, квасцы, пропускную бумагу для коллекций. Денег на экспедицию в обрез; европейцы ужасались, как Пржевальский пойдет с такими средствами в столь далекий путь. Ни один из европейцев, живших в Пекине в то время, не бывал в областях к западу от Великой китайской стены. Несколько лет тому назад, как говорили, из Пекина на Ордос пошел геолог американец Помпелли, но вернулся обратно, убоявшись опасностей. Бородатый барон Рихтгофен хотел достичь провинции Ганьсу, но поворотил вспять, узнав о начале дунганского восстания. Рихтгофен где-то в более безопасном месте писал свое огромное сочинение «Китай».
В Пекине было заветное место, куда путника тянуло, как магнитом. Пржевальский узнал о существовании кумирни Хуансы возле ворот Аньдин. Там находили приют купцы из Тибета, приведшие в Пекин караваны с грузами ревеня, мехов, рогов антилопы. Вот где можно было увидеть жителей запретной страны!
Пржевальский закупил в китайских лавчонках зеркальца, бусы, кораллы, ножи; все это он будет продавать жителям пустынь и гор. Вот чем он завоюет расположение ордосцев и кукунорцев.
Бережно пересчитав все состояние экспедиции – четыреста рублей, Пржевальский с Пыльцовым и двумя казаками вышел из Пекина, миновал проход Губэйкоу в Великой стене и вскоре ступил на землю монгольской степи. Февраль и март прошли в борьбе со снежными ветрами. Пыльные ураганы дружили здесь с метелью, градом и дождем.
В середине марта 1871 года Пржевальский вошел в Далайнор, город буддийских ваятелей. Статуи будд отливались из бронзы и чугуна простыми монгольскими кустарями. Далайнорские боги шли отсюда даже в Тибет.
Пржевальский торопился на озеро Далайнор наблюдать весенний пролет птиц. Берега озера были освещены ярким огнем; горели степные травы, и алые языки пламени качались в ночной тьме. Здесь было добыто для коллекции сто тридцать разных птиц. Путники окоченевшими руками набивали чучела. Так прошло тридцать дней. Затем караван снялся и направился снова к городу Калгану.
В Калгане пришлось расстаться с прежними казаками и взять двух новых, прибывших из Урги.
От Калгана начался поход по раскаленному Монгольскому нагорью, под отвесными лучами майского солнца.
Пыльцов исходил все склоны хребта Шар-Хада, охотясь за бабочками и пауками.
На земле цахаров высился второй горный хребет – Сума-Хада, а уже за этой скалистой гранью лежала область монголов-уротов. В земле уротов Пржевальскому пришлось раз и навсегда закрыть свою торговлю, а себя лишить звания бродячего торговца. Дело в том, что монголы, приходя на стоянку толпами, настойчиво требовали у торговца самые непредвиденные вещи-товары – медвежью желчь, статуи Будды, тибетские лекарства. Все это отражалось на научной работе. И вот раз Пржевальский объявил свою походную лавку закрытой, покупателям посоветовал ехать за идолами в Далайнор.
Пржевальский объявил громогласно, что он не торговец, а русский нойон (сановник) и путешествует по разным странам.
