Маркос Чикот
Убить Пифагора
Глава 26
22 апреля 510 года до н. э
Пифагор молча выслушал Акенона.
Вместе с Ариадной они втроем стояли на вершине холма позади общины. Подъем они начали за полчаса до рассвета. Метров в пятистах ниже можно было различить прямоугольные очертания изгородей, окружавших постройки и сады общины. Отчетливой линией прорисовывалась дорога, ведущая к внушительному зданию гимнасия, окруженному колоннами, делавшими его похожим на огромный храм. За гимнасием тропа продолжалась, пока не сливалась с внешними границами Кротона. За раскинувшимся вдоль берега городом лежало спокойно море, уходящее до самого горизонта, а встающее солнце окрашивало пейзаж в красноватый цвет. Небо покрывала облачная дымка, будто бы готовая пролиться кровавым дождем. Свет алой зари подкрашивал стоящего на вершине холма Пифагора, превращая его в маяк, светящийся докрасна раскаленными волосами и бородой.
– Яд, использованный при убийстве Клеоменида, был мандрагорой, – уверенно сказал Акенон. – Тут стражи порядка правы. Если точнее, это экстракт корня белой мандрагоры. Я смешал свои особые вещеста с остатками в чаше, и присутствие яда не оставляет сомнений.
– Этот яд чаще используют в Египте, – вмешалась Ариадна, – но любой человек, обладающий определенными знаниями, может приготовить его и здесь. Ничего особенного в нем нет, и вряд ли это ценная улика.
Пифагор попросил Акенона сообщить ему об итогах трехдневного расследования. Он удивился тому, что Ариадна вызвалась их сопровождать, но в итоге она разбиралась в деле не хуже Акенона. Философ понял, что его дочь не просто объясняла Акенону основные понятия учения и законы общины. Она была полностью вовлечена в это дело, как и планировала с самого начала, когда Акенон был еще категорически против ее участия.
Философ улыбнулся: «Ариадна всегда добивается того, чего хочет».
Он в последний раз полюбовался лучами рассвета. Затем посмотрел на египтянина. Мысленно он вернулся к тому дню, когда Акенон впервые появился в общине. Хотя Акенон старательно это скрывал, Пифагор замечал, что ему нравится его дочь. Даже больше, чем признавался себе сам Акенон.
«При этом я не знаю, что чувствует Ариадна», – подумал он, глядя на нее с любопытством. Пифагор мог читать в самых укромных уголках человеческих душ благодаря едва заметным модуляциям голоса, смеха или взгляда. Но Ариадна была продвинутым учителем, и ее настроение считывалось не так просто.
– Все, что нам известно: убийца использовал яд, – продолжал Акенон. – Вторую гипотезу высказал ты сам, и это, скорее, плохая новость: все мы убеждены в том, что Клеоменид не был конечной целью убийцы. Ни один человек ни в общине, ни за ее пределами не сказал про него ни единого дурного слова. Да и врагов у него вроде бы не имелось. Я уже переговорил с Эритрием, опекуном, не была ли кому-то выгодна смерть Клеоменида. Он владел изрядным количеством серебра и двумя небольшими домами. Из завещания следует, что все его добро становится собственностью общины.
Пифагор кивнул. Ученики-насельники, у которых не было детей, как правило, составляли завещание в пользу общины.
Акенон нахмурился:
– Если Клеоменид не был конечной целью, то, боюсь, его смерть может оказаться лишь первым шагом в гораздо более обширном преступном замысле.
Они спускались с холма. Красноватый оттенок длинных туник из белого льна, покрывающих Ариадну и Пифагора, сменился на бледно-оранжевый. Акенон был в кожаной безрукавке и теперь жалел, что не захватил что-то более теплое.
Ариадна повернулась к отцу и упомянула о том, что накануне обсуждала с Акеноном.
– В общине принята свобода передвижения, а потому любой мог подсыпать яд в чашу. Нельзя исключить, что убийце было безразлично, кто из вас умрет, поскольку чаша попала в Храм Муз до начала встречи. Любой из вас мог из нее выпить.
Эта мысль уже приходила в голову Пифагору.
– Не думаю, что это было случайное убийство, – ответил он. – Обычно чаши всегда готовят заранее, а Клеоменид всегда сидел справа от меня. Скорее всего, тот, кто отравил чашу, знал, кому она предназначена.
– Все указывает на то, что убийца отлично разбирается в жизни общины, – сказал Акенон. – Или же он чужак, но кто-то в общине работает на него. Моя основная гипотеза заключается в том, что Клеоменид был убит, потому что вы собирались выбрать его преемником. А значит, преступление направлено против вас или же против братства в целом.
Лицо Пифагора оставалось безмятежным, но в груди у него болезненно заныло. Так случалось всякий раз, когда он думал о том, что именно он был косвенной причиной убийства Клеоменида.
Слово взяла Ариадна.
– Мы опросили членов общины, кто, по их мнению, может быть виновником. Чаще всего называли Килона, но есть много других гипотез, некоторые мы должны учесть.
Она посмотрела на Акенона, сомневаясь, стоит ли продолжать: «Возможно, я должна позволить ему самому изложить ситуацию».
Акенон уловил ее сомнения и жестом потребовал говорить дальше.
– Один из наиболее вероятных мотивов – политические амбиции, – продолжала Ариадна. – Община Кротона возглавляет пифагорейские общины, которые в последние годы распространились по всей Великой Греции. Нельзя исключить, что вождь одной из них сбился с пути и думает о том, как бы захватить власть, когда тебя не станет. Уничтожение кандидатов гарантирует, что нет сильной фигуры, которая удерживает общину в целостном виде.
Глядя в землю, чтобы не споткнуться о камень или корень, Пифагор мысленно перебирал учеников, стоявших во главе различных общин. На мгновение он остановился на Телавге, своем двадцатисемилетнем сыне, который руководил небольшой общиной в Катании. В свое время он сомневался, стоит ли его туда посылать, не слишком ли он молод для такой ответственности.
Он не был в Катании уже полгода, да и оттуда не отправляли в Кротон посольства…
Акенон прервал его мысли.
– У тебя в руках большая политическая власть, ты возглавляешь все общины, твое косвенное влияние на правительства многих городов огромно. С каждым днем, проведенным в Великой Греции, я удивляюсь все больше. Наверняка твои политические противники исчисляются тысячами как в Великой Греции, так и за ее пределами. Ты теневой правитель, однако это не мешает тебе быть одним из самых могущественных людей в мире. Даже персидский царь Дарий воспринимает тебя как своего самого потенциально опасного соперника. Правительства, которые ты контролируешь, управляют более чем миллионом людей!
Пифагор покачал головой. Уже очень давно перед ним стояла одна и та же дилемма. Его учение говорило о морали, о понимании законов бытия, о духовном взращивании людей и общин. Он вовсе не собирался накапливать могущество, его цель состояла в том, чтобы помочь людям расти, распространять истину, делать так, чтобы повсюду царили мудрость и духовные устремления, справедливость и мир…
«Но я не должен обманывать себя», – с горечью подумал он.
Было очевидно, что он накопил огромную материальную мощь. Только между Кротоном и Сибарисом насчитывалось около полумиллиона жителей. Более чем вдвое больше, чем во всех городах, чьи правительства ему подчинялись. А некоторые из этих городов имели сильную армию. Он не собирался ни на кого нападать, но соседние города, вероятно, этого не понимали.
«Похоже, многие считают меня своим самым опасным соседом», – грустно сказал он себе.
Он продолжал спускаться по склону холма. Политический мотив был вполне вероятен, особенно если кто-то, подобно ему, предвидел, что может произойти с братством в последующие десятилетия. Его преемник мог бы взрастить побеги, которые уже приносят плоды в материковой Греции, а также среди этрусков и римлян. Тогда военным противником была бы лишь Персия, но они бы общими силами добились преобразований, которые в конечном итоге…
«Хватит, сейчас не время мечтать», – оборвал он себя.
Достаточно было и того, что сложившаяся ситуация, а заодно и его планы на будущее столкнулись с амбициями множества влиятельных людей.
Снова заговорил Акенон:
– Знание – еще один возможный мотив. Я не понимаю… – он взмахнул руками, подбирая подходящие слова, – какие именно высшие способности может дать твое учение, и не в курсе тайн, которые защищает ваша клятва. Тем не менее я понимаю, что вступление в братство – стремление многих людей, и один из отвергнутых, да хоть тот же Килон, затаил на тебя обиду до конца жизни. Или же кто-то из получивших доступ к некоторым из этих знаний и недовольный твоей методикой стремится получить еще больше и готов на любые средства.
– Ты имеешь в виду кандидатов в преемники, – заметил Пифагор.
– Конечно, их тоже надо учитывать среди подозреваемых. Нельзя забывать, что они были близки к Клеомениду больше других, к тому же находились с ним рядом в момент преступления. Слишком много информации, чтобы ее не замечать. Однако Ариадна убедила меня не допрашивать их один на один.
– Я тоже не стану этого сделать, – заверила Ариадна. – Их возможности значительно выше моих. Они запросто могут обмануть Акенона, да и меня тоже. То немногое, что я увидела у них внутри, могло быть обманом.
Пифагор задумался. Хотя способности Ариадны были намного выше, чем она полагала – будь то из скромности или неведения того, как далеко зашло ее собственное развитие, – его дочь действительно не могла тягаться с кандидатами. Посвященному высшего уровня ничего не стоило предотвратить вмешательство в свой внутренний мир. Даже он не мог читать их мысли и чувства; но если бы кто-то из них затаил враждебные помыслы, рано или поздно он бы об этом узнал.
Он остановился и повернулся к Акенону. Тишина рощи придавала его словам особое звучание и глубину.
– Сегодня вечером ты придешь ко мне на ужин. – Лицо его было серьезным и решительным. – Я соберу всех кандидатов в преемники. Если у кого-то из них недобрые мысли, уверяю тебя, сегодня я о них узнаю.
Глава 27
22 апреля 510 года до н. э
Остаток дня Акенон замечал нарастающее беспокойство, которое окончательно поселилось в его груди в тот момент, когда солнце село и он пришел к Пифагору. Усевшись за стол, молча наблюдал за происходящим.
При дворе фараона Амоса Второго знать носила богатые одежды, вела себя заносчиво и жила в окружении свиты, иной раз превосходящей свиту самого фараона. Она делала все возможное, чтобы внушать почтение и страх. Некоторые знатные вельможи не удостаивали взглядом простолюдина Акенона. Фараон научил его, как справляться с заносчивой знатью, и Акенон арестовал, допросил, заключил в тюрьму и даже передал палачу некоторых ее представителей, которые, помимо внешней надменности, тяготели к плетению коварных интриг.
Подобно тому как прежде он учился не смущаться перед внешним видом и поведением высших мира сего, теперь он старался не теряться в присутствии окружавших его почтенных учителей, одетых в строгие белые туники, чьи бесстрастные лица излучали сдержанное достоинство, в сто раз превышающее достоинство любого египетского придворного.
«Нельзя забывать, что в глубине души они всего лишь люди. И, как прочие, подвластны амбициям или желанию мести», – говорил он себе, глядя по сторонам. Не стоит забывать и о том, что во время ужина может выясниться, что один из них – убийца. Несмотря на то что пока все шло спокойно, Акенон был настороже, готовый к тому, что кто-то из них попытается бежать или нападет.
После смерти Клеоменида Пифагор приказал двум доверенным слугам не спускать глаз с пищи, которую вкушал он и кандидаты. На столе стояли чаши, которые перед ужином тщательно ополоснули, а двое избранных слуг разносили ячменные лепешки и блюда с финиками, сыром, оливками и сушеным инжиром.
Некоторое время собравшиеся молча ужинали, как вдруг Пифагор выпрямился и обвел всех взглядом. Факелы придавали его золотистым глазам оранжевый блеск.
– Расследование Акенона сужает круг возможных подозреваемых. Во время сегодняшней трапезы мы поговорим об этом, и надеюсь, многое станет ясно.
Больше он ничего не сказал. Внимательно посмотрел на сидящих за столом, затем вернулся к трапезе. Однако эхо его слов пронеслось над головами присутствующих как предупреждение. Акенон внимательно присматривался к каждому, отмечая, как они отреагируют на эти слова. Кандидаты подождали, не скажет ли Пифагор что-то еще, а затем возобновили трапезу.
«Если даже кто-то из них и нервничает, он отлично это скрывает», – с беспокойством подумал Акенон. Особенно его беспокоил Эвандр, на сегодняшний день сильнейший из всех учителей.
Наконец Пифагор поднял голову и твердо произнес имя ученика, сидевшего напротив:
– Эвандр.
Рослый крепкий мужчина поднял глаза на Пифагора, который впился в него пристальным взглядом. Акенон предполагал, что учитель применит на практике свою таинственную способность читать мысли. Он внимательно рассматривал лицо Эвандра.
«Интересно, что видит Пифагор?» – размышлял он.
Сам он ничего особенного не замечал. Ему показалось, что лицо Эвандра невыразительно, словно его хозяин спит. На всякий случай Акенон просунул руку в складку одежды и нащупал спрятанный там кинжал. Ему хотелось убедиться, что в нужный момент он сможет быстро его достать. Он осмотрелся и заметил, что остальные кандидаты также украдкой посматривают на Эвандра. Возможно, они пытались заглянуть в его мысли, воспользовавшись тем, что он ослабил защиту из страха перед Пифагором.
«Похоже, они тоже друг друга подозревают», – мелькнуло у Акенона.
В воздухе, благоухавшем нежным запахом ладана, висела тревожная тишина. Никто не обращал внимания на Акенона, который мог сколько угодно всматриваться в их лица, как будто он невидимка. Пифагор смотрел в глаза Эвандра пристально, и Акенон порадовался, что ему вряд ли придется сталкиваться с таким взглядом.
– Орест, посмотри на меня, – сказал Пифагор.
Все внимание Пифагора устремилось к Оресту, в то время как Эвандр лишь растерянно хлопал глазами, как будто не мог понять, куда попал. Акенон продолжал наблюдать за странной сценой, с растущим напряжением гадая, чем все закончится.
«Интересно, Пифагор решил, что Эвандр не имеет отношения к убийству, или он объявит убийцу, просмотрев их всех?» – спрашивал он себя.
На сей раз Орест погрузился в тихое и загадочное общение с Пифагором. Аристомах, Даарук и Гиппокреонт ели неторопливо, словно не думая о том, что тоже вот-вот подвергнутся пристальному изучению своего учителя.
«Мысли Ореста ничего не скрывают», – заключил Пифагор.
Изучение человека через взгляд и выражение лица было не самым точным инструментом, но Пифагор был почти уверен, что дух Ореста не имеет серьезных повреждений. «Кроме того, его способности явно не перестают расти», – отметил он. Сейчас, просматривая мысли каждого кандидата, он помимо прочего пытался оценить их потенциал, чтобы назначить преемника. В Оресте он видел лишь благородство, самоотдачу и одаренность. «Да, некогда он совершил серьезную политическую ошибку, но это было так давно, что мало кто помнит», – подумал он. Если бы не эти сомнения, Орест был бы кандидатом номер один. Он ничем не уступал Клеомениду. И, конечно, философ не верил, что великий учитель имеет какое-либо отношение к убийству.
– Гиппокреонт, посмотри на меня.
Ученик с готовностью повернулся к учителю, он был серьезен, как и всегда. На его лице виднелись следы усталости, а редкие седые волосы делали его старше Пифагора. Акенон некоторое время смотрел на него в поисках реакции, которой не последовало. Затем сосредоточился на двух кандидатах, которых Пифагор еще не просмотрел. Даарук спокойно сидел, поедая ячменную лепешку. Акенон вспомнил предыдущую встречу, когда Даарук обратился к нему без слов, словно предупреждая, что готов помочь. Сегодня он на него даже не взглянул.
Акенон повернулся налево. Аристомах опустил глаза, сжимая пальцами финик, но так и не съел, словно забыв про него. Внезапно он резко поднял голову. Финик выскользнул из пальцев. Он смотрел вперед широко раскрытыми глазами. Акенон проследил за его взглядом и одновременно услышал приглушенный ропот, сдавленный крик ужаса, застрявший у кого-то в горле.
Взгляды присутствующих с ужасом обратились на Даарука. Лицо чужеземного учителя, от природы смуглое, стало жуткого фиолетового цвета. Растерянные глаза впились в Акенона. Почерневшие губы шевельнулись, как будто он хотел любой ценой передать какое-то сообщение. Изо рта вырвалась желтоватая пена. Пытаясь встать на ноги, он судорожно опрокинул стул. Попытался опереться о стол, но сил не хватило, и он рухнул, как марионетка. Голова с глухим стуком ударила в край стола.
Акенон вскочил. Он обогнул стол и опустился на корточки рядом с Дааруком. Глубокая рана разделяла надвое его левую бровь. Кровь стекала по лицу, смешиваясь с желтой пеной, текущей из раскрытого рта, и капала на пол. Черные глаза были устремлены на Акенона, будто бы издавая немой крик. «Кто это сделал? – спросил Акенон без слов. – Кто убийца?»
Он взял голову Даарука обеими руками и приблизился к нему почти вплотную. На этот раз, однако, он не различил никакого послания. В испуганном взгляде учителя он видел лишь вихрь отчаяния и паники… а затем пустоту. На секунду он приложил два пальца к его шее и обернулся к Пифагору.
– Мертв.
Глава 28
22 апреля 510 года до н. э
Ариадна открыла глаза, прервав медитацию. Она сидела у себя в спальне, и ее только что осенило дурное предчувствие. Не случилось ли что-то за ужином? Встревоженная, она посмотрела на дверь. Ей хотелось броситься бежать, но она сдержалась. Они договорились, что после встречи Акенон расскажет ей все, что выяснит о кандидатах. Она постаралась выровнять дыхание.
Предчувствие никуда не делось, по-прежнему разъедая душу.
Она встала и босиком прошлепала по земляному полу к двери, потом к противоположной стене. Остановилась. На полке стояла пузатая масляная лампа из черного камня с тонкими белыми прожилками. В боковом отверстии дрожал слабый огонек, чей скудный свет не успокоил ее тревогу.
– Мне не о чем беспокоиться, – прошептала она, глядя на огонек.
Что худшее могло произойти? Один из великих учителей оказался убийцей и применил силу, чтобы сбежать? В таком случае ему в одиночку предстояло сразиться с шестью мужчинами, в первую очередь с Акеноном. Даже если убийца вооружен, Акенон тоже не ходит с пустыми руками и постоянно настороже. Кроме того, он намного сильнее любого из них.
«За исключением, пожалуй, Эвандра», – напомнила себе Ариадна.
Эвандр был очень силен, никто не мог тягаться с ним в состязаниях по борьбе. Но и Акенон наверняка незаурядный боец. К тому же Ариадна была уверена, что Эвандр не убийца. Ей всегда казалось, что у него самый открытый и благородный нрав из всех великих учителей.
Она снова уселась на кровать. Несмотря на ее встревоженную интуицию, встреча, скорее всего, прошла мирно. Во всяком случае ее успокаивало присутствие на ужине Акенона. Его близость неизменно придавала ей странную уверенность. Нечто похожее она чувствовала в присутствии отца, но немного иначе. Ее лицо расслабилось, губы дрогнули в улыбке. Однако в следующее мгновение лицо снова стало серьезным. Чем ближе к ней оказывался Акенон, тем сильнее ей хотелось от него убежать.
Она снова посмотрела на дверь.
«Подожду полчаса», – пообещала она себе.
Она наклонилась вперед и пошарила рукой под кроватью. Достала спартанские матерчатые сандалии. Она купила их накануне, когда вместе с Акеноном отправилась в Кротон, чтобы повидаться с пифагорейскими представителями. Они разделились, и она встретилась с Гиперионом, отцом Клеоменида. Когда вышла от Гипериона, до встречи с Акеноном оставался еще час. Ей нужна была новая обувь, времени было достаточно, и она отправилась на рынок.
С ней были двое учеников. Они не имели права носить оружие, однако один из них в течение нескольких лет был солдатом, а другой увлекался борьбой и достиг того же уровня, что и Эвандр. Позади квартала аристократов улицы стали более узкими и неровными, а дома – более мелкими. Остались позади двухэтажные каменные постройки. В кварталах ремесленников и торговцев жилища имели каменный фундамент, но стены были сложены из обожженного глиняного кирпича. Впрочем, почти во всех имелся внутренний двор, более или менее скромный в зависимости от достатка хозяина.
Шагая по улицам, Ариадна с любопытством разглядывала разнообразные заведения. Благодаря отцу город расцвел и обогатился. Мало того что в течение нескольких лет не случилось ни одного серьезного военного конфликта, отношения с соседними городами наладились во многом благодаря тому, что многие из них также имели в правительстве пифагорейцев. Процветание проявлялось в количестве лавок и обилии выставленного в них товара. Мастерские каждой гильдии занимали, как правило, одну и ту же улицу, часто давая ей название. Ариадна и ее спутники прошли мимо ножовщиков, керамиков и медников, выставивших свой товар прямо на дороге или на грубых столах и полках. Чуть дальше гончары продавали кувшины и лампы, а также черепицу и глиняные водоотводы.
Свернув на следующую улицу, Ариадна поморщилась. В нос ей ударил едкий запах красителей, многие из которых были ядовиты. Хозяева и покупатели толпились перед товаром, обсуждая качество тканей. Ариадна заметила внутри заведения нескольких рабочих, которые с усилием приводили в движение вертикальные ткацкие станки. Большинство мастерских продавали свою продукцию там же, где изготавливали, но попадалось и немало уличных торговцев. В богатых кварталах они были запрещены и бродили по центральным улицам, выкрикивая название товара, который предлагали на рынках, разносили из дома в дом или из деревни в деревню. Почти ежедневно один из них стучался в дома, предлагая зайцев или кур, разнообразные ножи и сосуды, а также широкий выбор колбас, масла и сыров.
Ариадна смотрела на людей и улыбалась. Ей нравилось, что на улицах скромных кварталов повсюду попадались женщины. Эти женщины не были окружены свитой рабов, подобно богачкам. В лучшем случае их сопровождали одна или две рабыни, которые помогали с самой тяжелой работой. Чувствовалась и разница в одежде. Красители стоили дорого, и богачи любили щеголять в пестрой, иногда кричаще яркой одежде: красных или золотисто-коричневых туниках, вишневых пеплосах или фиолетовых хламидах. Но, согласно моде, пришедшей из Афин, любимым цветом аристократии был драгоценный пурпур, извлеченный из багрянок, маленьких морских моллюсков. Финикийцы поставляли их с Востока, и далеко не все горожане имели возможность купить даже самый короткий плащ, окрашенный этим цветом.
Простые люди, окружавшие Ариадну в эти минуты, были одеты в белое или коричневое. Их туники были удобными и практичными. Они оставляли свободной рабочую руку, а торговцы рыбой часто скатывали тунику на талию, обнажая голый торс. Почти никто не украшал свою одежду рисунками или отделкой, подобно богачам. Редко можно было заметить брошь или булавку, скреплявшие тунику, если же они и мелькали, то мало напоминали нарядные украшения, служа лишь практическим целям, да и сделаны были из меди, бронзы или дерева.
Ариадна продолжила свой путь, на ходу примечая каждую мелочь. Ей нравилось ощущение жизненной силы, которой дышали большие города, подобные Кротону. В нем проживало около двухсот тысяч жителей, в отличие от пифагорейской общины, где жителей было не более шестисот. В Кротоне все ее чувства – зрение, обоняние и слух – получали столько пищи, что больше вместить уже не могли, и это был приятный контраст с десятью годами, проведенными ею в общине.
«И все-таки жить в городе я бы не стала», – размышляла Ариадна.
Многое здесь ей нравилось, тем не менее она бы никогда не смогла, да и не захотела приспосабливаться к нормам и обычаям, регулирующим права и роль женщины в греческом обществе. Греки считали, что женщина уступает мужчине в интеллекте, силе воли и морали. Она не имела права вмешиваться в разговоры мужчин, не приветствовалось и общение женщин друг с другом. Во многих отношениях права женщины напоминали права ребенка. Ее опекуном был муж. Если она становилась вдовой, она автоматически переходила в зависимость от отца, старшего сына или нового мужа, которого покойный назначал ей перед смертью.
К счастью, Ариадна жила в общине, где отец установил совсем другие правила. Некоторое неравенство наблюдалось и там, и все же мужчины и женщины играли относительно равную роль. В городе Ариадне пришлось бы учиться услужливости, да и обучали бы ее исключительно домашним делам, чтобы выдать замуж за мужчину за тридцать, если не за пожилого вдовца.
Она нахмурилась. В общине ей иногда казалось, что она задыхается, но за ее пределами она бы и вовсе не прижилась. Она не принадлежал ни к одному из миров, которые знала.
Улица внезапно закончилась, и открылась грязная, набитая людьми площадь, напоминающая место сражения. Среди развалин большого здания ютился целый лабиринт разнообразных лавочек. Сотни людей ходили взад-вперед, обходя обломки рухнувших колонн и пустые постаменты.
Лицо Ариадны просветлело.
«Вот он, мой любимый рынок», – подумала она.
Когда-то здесь построили первый большой гимнасий. Тогда это была окраина Кротона, но город продолжал расти и в конечном итоге гимнасий окружил целый клубок узких улиц и жалких домишек. Городские власти его забросили: к тому времени они начали строительство других гимнасиев в более подходящих районах. В конечном итоге стены и потолки недостроенного здания обрушились, и посреди пригорода образовалась большая площадь. Она разделяла скромные, но все еще пристойные кварталы от других, где ютились жители совсем иного толка, которых город к себе притянул, но так и не смог поглотить.
По другую сторону открытого пространства виднелась неровная мантия полуразрушенных лачуг, не имевших ни каменного фундамента, ни внутренних дворов. Домики были глинобитные, в одну комнату, и после каждой бури приходилось укреплять их крыши с помощью веревок и тростника. Мастерских там не было, и наиболее предприимчивые жители умудрялись многое делать собственными руками, обходясь без специальных материалов или инструментов. Скромные плоды своего труда они относили на рынок, раскинувшийся на месте старого гимнасия, где затоваривалась вся округа.
Ариадна и ее спутники покинули безопасную улицу, которая привела их на площадь, и углубились в толчею, не ведавшую ни правил, ни закона. На этот рынок не приходили магистраты, отвечавшие за соблюдение торговых правил. Каждый продавец располагался, где хотел, и большинство сделок осуществлялось с помощью обмена.
– Госпожа, почтенная госпожа, посмотрите, какие у меня драгоценности.
Ариадна повернулась к толстой беззубой торговке, жестом указав, что ее это не интересует. Торговка сунула прямо ей под нос несколько сережек и маленькое ручное зеркальце с костяной ручкой, изображавшей, по всей видимости, богиню Афродиту. Серьги были простыми, но красивыми. Два стеклянных шарика, скрепленные медной проволокой.
Ариадна улыбнулась и отрицательно качнула головой. Ее сестра Дамо иногда носила серьги, сама же она украшала себя лишь лентой или диадемой, чтобы собрать волосы. Удаляясь, она мельком взглянула на разложенные на доске украшения: гладкие или змеевидные обручи для бедер и лодыжек. Некоторые предметы были красивы, хоть и выполнены из дешевых материалов. Ариадна обратила внимание на тонкую змейку, которая могла бы плотно обвить ее бедро. Спохватилась, что вновь думает об Акеноне, махнула рукой и продолжила путь.
Они миновали ряды вышивки и безделушек. Проходя мимо большой рыбной лавки, Ариадна поморщилась. Над прилавком вилось столько мух, что под ними не было видно товара. Наконец чуть в отдалении она увидела обувь. Хозяин был занят, обслуживая покупателей. Ариадна быстро осмотрела высокие кожаные сапоги и стоявшие рядом полусапожки. Взяла закрытые башмаки с прибитой гвоздями подошвой. Быстро их осмотрела и вернула на место. Ей больше нравились открытые сандалии. На стоявшем на земле камне она заметила сандалии из коровьей кожи. Подошва была толстая, двух-трехслойная. Из передней части выходили ремешки, крепившиеся на подъеме к металлической пряжке в форме сердца. Чтобы завязать сандалии, нужно было три или четыре раза обернуть ремешки вокруг икры.
– Эй, – прошептал кто-то у нее за спиной.
Она повернулась на голос и увидела женщину с наброшенным на плечи грязным, потрепанным покрывалом. Должно быть, это было единственное, что могло как-то прикрыть ее тело. У женщины были спутанные волосы, испачканное лицо и болезненный вид. Сгорбившись, она походила на старуху, но Ариадна поняла, что перед ней ровесница.
Из отверстия в одеяле появилась рука.
– У меня есть то, что вам нужно.
Она показала новые сандалии, которые выглядели очень неплохо. Внезапно раздался чей-то окрик, и женщина вздрогнула.
– Убирайся отсюда!
Продавец обувного отдела набросился на нее с кулаками. Ариадна схватила его за плечо.
– Стой.
Человек обернулся, не веря своим ушам. Лицо исказила гримаса. Однако он не ответил. Ариадна смотрела на него пристально, как кошка. Продавец отвел взгляд и обнаружил двух мужчин, стоявших позади этой странной женщины. По их манерам и одеянию он сделал вывод, что это пифагорейцы… а она… Во имя Геракла, неужели перед ним сама дочь Пифагора!
Он поспешно поклонился, бормоча неразборчивые извинения.
Не обращая на него внимания, Ариадна подошла к женщине, которая отступила на несколько шагов.
– Покажи мне свой товар, – спокойно сказала она.
Женщина протянула сандалии, настороженно глядя то на грозного обувщика, то на незнакомку. Ариадна взяла их и удивленно осмотрела. Они были сделаны из простых материалов, но выглядели превосходно. Спартанская подошва была прочна и гибка, к ней был накрепко пришит кусок ткани, покрывающей переднюю половину стопы. Из пятки выходил кожаный ремешок, который раздваивался в форме ипсилона [21] и завязывался спереди.
– Отличная работа.
– Мой муж был сапожник и обучил меня ремеслу. – Внезапно женщина смолкла, сотрясаясь в приступе резкого сухого кашля. – Он умер и оставил мне четверых детей, – добавила она чуть слышно.
Ариадна понимающе кивнула.
Затем примерила одну сандалию, проверяя, подходит ли ей размер.
– Беру. Сколько ты хочешь за них?
Женщина колебалась. Ариадна подумала, что та собиралась обменять их на еду. Обычно бедняки не пользовались деньгами, несмотря на то что Пифагор призывал использовать их повсеместно, поскольку считал обмен медленным и неудобным.
– Три обола, – выговорила она наконец.
Три обола составляли половину драхмы. Обычно на рынке торговались, и Ариадна знала, что женщина безропотно возьмет два обола и даже один. Тем не менее, чтобы несколько дней кормить семью, ей требовались не менее половины драхмы, какими бы простыми ни были продукты, которые она покупала.