Марк Веро
Над кромкой воды
Долина живых колодцев
Предыстория Лауры из романа «Когда тени вернутся»
«Мы на многое не отваживаемся
не потому, что оно трудно;
оно трудно именно потому,
что мы на него не отваживаемся»
Сенека
Дни мелькали один за другим. Подкрадывались в темноте, словно призраки, и невозвратимо уносили самое драгоценное, что давалось как дар, а терялось легко, как пустышка, – время. Буйным вихрем кружилось оно в тесной черноте бездны, билось о каменные стены темницы, затхлые и тесные, и в отчаянии мчалось ввысь, прочь – туда, где жизнь не замыкала самую себя в грохочущие оковы.
Время мчалось, но надежда оставалась: найдется человек, который сбросит бремя привычного и увидит иную красоту. По капле наполнялись недели, месяца, года. Заунывно свистел далекий ветер в местах, о которых складывались мифы и легенды. О таких вещах приятно вспоминать, когда дух вина завладевает умом и хочется говорить всякие глупости, мудрствовать и указывать куда-то вверх: «Там что-то есть, ребята!»
Но пришел час, и такой человек нашелся. Им оказалась девочка, милая и симпатичная, как все девочки на свете. Родилась она неусидчивой и сразу всем показалась необычной. В годы детства первое впечатление только, не без заслуги самого ребенка – взбалмошной и курносой Лауры. С ранних лет юное дитя стало приносить одни неприятности и заботы: стоило на минуту отвернуться и не углядеть, как она то ныряла в ледяную воду, рискуя утопиться, так и не выяснив: есть ли внизу дно или же вовсе нет, как уверяли взрослые; то, рискуя быть заваленной, лезла в сомнительные проходы, узкие и удушливые, полные страшных опасностей, тупиков и лабиринтов. Мать часто наказывала ее, запирая в самом, что ни на есть, склепе – среди мертвых камней, в полной темноте; тогда она усаживалась на мягкую подстилку, закрывала глаза и размышляла: и мысли ее, неосознанные, как смутная тоска по незнакомой родине, принимали форму безудержных мечтаний, чья смелость и дерзость ужасали любого здешнего взрослого. Так проходили первые годы.
Посланная богами словно в наказание, она не успокаивалась, и чем скорей летело время, тем все неугомонней она делалась. Любопытство ее не знало границ, а непоседливость, как и подземные источники, била ключом. Полностью исследовать тот крохотный мир, в котором проходила жизнь, ей удалось до десяти лет. И он не удовлетворил. Лауру гнало вперед смутное предчувствие, что помимо всех этих мрачных пещер есть иной мир, полный чудес и настоящей жизни.
Девушкой она стояла у кругляшка жутко-черной воды и уже не думала: есть ли дно или вода поглотила все, но смотрела вверх – туда, где белело едва различимое пятнышко чего-то чистого, невероятно светлого, фантастичного. То пятнышко светило, и свет этот был неведом. Он не походил на тот блеклый свет, что излучали диковинные рыбы (их помногу ловили рыбаки в кругляшке воды).
Лаура смотрела на гладкие ступенчатые плиты, что по кругу уходили высоко вверх, образуя неодолимый тоннель – лаз, по которому можно было только воспарить! А где-то там в самой вышине, где кончались холодные, скользкие от влаги камни, там брезжил, дрожал манящий свет, там ожидала та самая иная жизнь. Помечтать ей долго не давали. Девочка оборачивалась на зов мамы и, понурив голову, но с пылающим сердцем, возвращалась.
Над самой кромкой воды тянулся окаменевший язык, как называли его местные жители, – ход в вырубленную пещеру. Каменный свод грузно нависал, глубоко врезаясь в сторону – туда, где жили и спали люди. Они не знали того необычного света, что так часто видела Лаура и немногие другие, кто отваживался взглянуть ввысь – считалось, что боги проклянут того, кто захочет разгадать тайны мироздания.
Девочка побывала во всех «домах» – пещерах, соединенных узкими и темными ходами, устланными мхом и травами. В пещере, где она выросла («ее пещере», как любила повторять девочка), одновременно жило еще три семьи: всего же около двадцати пяти человек. Пещера была огромных размеров: девочка сбилась со счета, когда хотела понять, сколько шагов нужно, чтобы пройти из одного конца в другой. Места хватало на всех. Но люди быстро менялись: не успевала Лаура запоминать лица, как одни пропадали, другие же, совсем крохотные, появлялись. Из «ее пещеры» можно было попасть в две другие, а из тех – еще в шесть новых. Она многих расспрашивала, и ей говорили, что прадеды отыскивали хода, что вели и в другие, и в третьи, и без числа: широте их не было предела, как воде – дна.
Впрочем, девочка быстро уставала от бесцельного блуждания. Во всех пещерах все такое же: холод, забота, страх, уныние, беспроглядная тоска, тусклый рыбий свет, свои пятнышка света в камнях, создававших вертикальный лаз; но главное: там жили такие же люди – боязливые, скучные, сонные, жестокие; выпивая вино, они на немного, совсем на чуть-чуть оживали. Но этого хватало, чтобы пытливая девочка тормошила их вялый ум вопросами, и они несли всякий вздор и чепуху, рассказывали древние легенды, гласящие будто бы о том, что где-то там наверху есть небесная страна, прекрасная и совершенная, куда попадают души блаженных; та страна долгие часы озарена светом, льющимся из невидимого источника. Тьма наступает только изредка, но даже тогда для них продолжают светить тысячи других пятнышек света, далеких и прекрасных, названных звездами.
Девочка росла, и эти фантастические истории о блаженных людях, живущих в стране Вечного Света, и о далеких всевидящих глазах божеств, источающих любовь, нареченных таким захватывающим дух именем – звезды, тревожили молодую неокостеневшую душу и будили среди ночи, когда сверкающие рыбы прятались по темным углам, а сплошная беспроглядная тьма укрывала все своим густым одеялом. Такие часы тянулись мучительно долго (местные вообще любили спать помногу), она лежала в кровати и мечтала наивно, с детским трепетом. Из пещеры в такие часы никуда не выбраться: все входы и выходы закрыты тяжелыми камнями, да один человек из рода ходит и караулит. Бывали случаи, что изредка пропадали дети: подозревали другие роды, но Лаура вспоминала хищные глаза некоторых соотечественников, и тогда ей становилось зябко и тревожно в неуютной кроватке, хотелось то укутаться, с головой нырнув под одеяло, то бежать и бежать, как можно дальше, в страну грез, где свет льется бесконечно.
Днем она вновь ходила в другие пещеры (в своей она всем изрядно надоела, и хищные глаза теперь больше оборачивались в ее сторону), делилась с подвыпившими и разнеженными стариками своими фантазиями и мыслями; их посоловевшие глаза с трудом смотрели на нее, из горла вырывался хриплый лающий смех. Но некоторые, вспоминая рассказы дедов, шептали ей пьяным лепетом о давней-давней тайне: будто бы некогда злой колдун зачаровал целый народ – раньше они жили там, наверху (при этом рассказчик неопределенно тыкал в потолок), – в наказание за проступок их вождя, наложил жестокие чары, низвергнув всех во тьму живых колодцев… прошли века, и люди забыли это… И гнусно шипя, рассказчик неизменно заканчивал:
– Но так было не всегда: мы все, в своем роде, небожители. Только тот, кто поймет это, сможет освободить себя и других людей.
Лаура спешно убегала, глаза ее сверкали, а сердце в груди билось, как никогда – живое и стремительное, точно в ожидании рокового перехода, точно узник, что готовится вот-вот обрести долгожданную свободу.
Годы шли, повзрослевшая девочка все лелеяла свои замыслы, непослушание маме все росло. И вот однажды, напоив ту вином, которое похитила у немощного старца из соседней пещеры, она выскользнула из кровати, как рыба из рук рыбака, и затаилась у кромки колодца, пока мужчины рода не заперли камнями выход. Первая ночь была восхитительной: навсегда останутся те часы, когда она сдернула занавесь тайны, которую боялись узнать ее соплеменники. Об этой первой ночи, о своих чувствах, мыслях и надеждах, о том, что в сердце поселилась дерзкая мечта, она никому не сказывала и под утро вошла в «дом», как ни в чем не бывало.
Много было шума и крика, когда обитатели пещеры прознали о том, что она провела ночь вне стен жилища – на такой безрассудный шаг не отваживался доселе ни один безумец, а их бывало немало за долгую историю рода. Жители долго возмущались, но простили. Мать волновалась, но больше не потому, что дочь могла заболеть и умереть за эту ночь или бесследно исчезнуть, а от того стыда, который переполнял ее, от того, что ей пришлось краснеть перед всеми добрыми жителями пещеры, извиняться, что у нее такое неразумное дитя, как видно, обреченное богами на слабоумие. Но она любила дочь и всячески желала добра, а потому оправдывала ее, как могла: «Что же вы хотите? Боги обделили ее умом – вот и занимается она не тем, чем нужно; но простите – ей еще слишком мало лет: она помается, пострадает – и сама поймет, как была неправа, и сама первой придет к вам на поклон, с благодарностью за наставление и заботу».
Каково же было негодование племени, когда такое повторилось спустя пару дней! Лауру выставили на середину пещеры, как на посмешище, на обозрение всем и каждому: всякий мог подходить к ней, говорить любые слова, указывать правильный путь, осмеивать и оскорблять, устрашать карой немилостивых богов и страданиями после смерти. Единственное, чего нельзя было – так это притрагиваться к ней: таких людей называли «очумленными» и обрекали на вечное одиночество – теперь ни один парень к ней не подойдет, чтобы назвать своей женой; считалось, что если нарочно дотронуться до нее, то можно было подхватить расстройство ума – самую частую болезнь во всех пещерах. Такие «очумленные» не проживали и года, умирая в одиночестве, изнывая от ласки и от теплого слова. Даже родная мать теперь смотрела на нее по-другому: как на тяжкий, никому не нужный груз.
Все махнули на нее рукой, когда такое повторилось и на следующую ночь, и через. Ее даже звали, грубо окрикивая, чтобы выметалась поскорее из пещеры, пока не задвинули камень. Лаура была счастлива.
Она убегала, предаваясь чудесному зрелищу. В самые темные ночи, когда повсюду висела глухая тьма и стихало свечение рыб, тогда в упоительной выси ночного неба перед ней раскрывалась необъятная красота: она видела звезды, чистые и незабвенные, она видела иной мир. Он существует!
«Он существует!» – повторяла она, и с этой странной мыслью засыпала.
Так прошло немало времени. Однажды днем, когда мужчины тесали камни, а женщины ловили рыбу, она решилась на чистой воды безумие. От работы ее отлучили – брезговали помощью, но Лаура не сильно обиделась: мать пока подносила еду, да и сама она кое-что вылавливала по ночам. Отчаянная мысль грела сердце, и девушка осмелилась на роковой шаг: стала карабкаться по отвесным камням, что складывали стенки жуткого колодца. Камни были холодны и скользки, но между ними был мизерный зазор – ровно такой, чтобы пальцем ухватиться.
Первые попытки все, как одна, были неудачны, последующие – тоже, но она не отступала: цеплялась ободранными до крови пальцами за выступы, взбиралась на высоту двух сложенных вместе людей и срывалась в морозную воду. Делала она это, когда никто не рыбачил: сколько бы воды ни было, но грохот от падения распугивал всю рыбу; а женщины визжали и орали на нее, не смея, впрочем, дотронуться.
Сперва все приходили и потешались над ней, над ее бредовыми идеями и пустыми фантазиями, и так продолжалось долгими неделями; но постепенно разговоры стихли: всем наскучило видеть ее упрямство и глупость.
Только ежедневно в один и тот же час худая, костлявая женщина неизменно приходила к колодцу и, срываясь на охрипший крик, вопила:
– Глупая! Куда ты лезешь, на мое несчастье и свою погибель?! Свернешь себе шею! А нет – так сорвешься и упадешь с высоты: хлопот потом не оберешься лечить тебя… Бросай заниматься этой ерундой! Сию же минуту! Кому я говорю?! Спустись на землю, куда полезла?!
– Так идут к звездам! – упорно отвечала Лаура.
– Там нет ничего и никого, да и быть не может: ни звезд, ни людей… Наслушалась всяких бредней и впустую тратишь жизнь, пока другие люди делом занимаются…
То была родная мать – она увещевала любимую дочь, как могла, но девчонка оказалась напористая и не сдавалась, продолжая с немыслимым рвением верить в звезды и людей, что живут в стране Вечного Света совсем по-другому, не так, как они. Верила и все карабкалась, карабкалась, срываясь в очередной раз, набивая себе шишки и ушибы, не говоря уж о том, что все тело покрыли расползшиеся синяки. А один раз дело все ж обернулось несчастием и тупой, немой болью: Лаура вывихнула палец, и мать, под покровом темноты, рискуя тоже прослыть «очумленной», вправила его на место. Крик боли эхом отзвучал в мертвой тишине.
Лаура не оставляла попыток: ночами размышляла, а днем с нечеловеческим упорством и отвагой карабкалась вверх по предательским и неуступчивым камням. Всякий раз она неизбежно срывалась, падая в воду, но успех был заметен: время до падения все увеличивалось, да и в воду она научилась входить мягко, без жгучей боли, но самое главное, ради чего девушка так отчаянно рвалась, – бралась все большая высота, гладь воды все отдалялась, а пятнышко света все приближалось. Через несколько месяцев такой жизни, когда здоровье тела поддерживалось лишь неукротимым духом, не позволявшим сдаться и повторить путь всех «очумленных», Лауре удалось преодолеть половину расстояния до спасительного света, насколько она могла оценить на глаз. Высоко она теперь забиралась изредка, многие дни уделяла беспрестанным тренировкам: специально училась падать в воду, улучшала выдержку и цепкость, оставаясь прилепленной к холодной стене на долгое время, когда только крепкие пальцы удерживали ее от падения в близкую воду; да и матери надо было помогать – племя все явственней пренебрегало ей, словно в отместку за вольность и свободу дочери, за неподчинение традициям и законам рода, проверенными веками, за непокорность воле вождя. Но Лаура не могла вернуться к прежней жизни, решив или погибнуть, или стать той, кто разрушит стародавние традиции, показав своим примером их косность и дикость.
Девушка выучила все хитрости и обманки стены, все ее спасительные ловушки – там, где камень разрушился, образовывалось пустое место, удобное для той цели, что она преследовала. Без дневного света она обходилась. Ей нужны были спокойствие и сосредоточенность, чтоб никто из родичей или из соседних пещер (приходили и такие, прослышав о безумной) не отвлекал глупыми шутками и насмешками.
И вот однажды, отдохнув и набравшись сил, она улучила чудную звездную ночь и медленно, уступ за уступом, стала ползти вверх, к заветной мечте. Она не торопилась. Путь был нелегок и длин, а потому приходилось рассчитывать силы – от поспешности и опрометчивости ей давно удалось избавиться: торопливость преступна, когда цена и ответственность так непомерно высоки.
Половина пути далась за час с небольшим, хотя она могла и ошибаться: время отсутствовало, как таковое, – одна только надежда согревала ее.
Высокое небо висело все так же высоко, не приближаясь, но, собрав мощь всех душевных порывов здесь и сейчас, девушка неуклонно двигалась к цели. Воодушевление ее возрастало по мере того, как силы таяли: пот валил градом, глаза взволнованно подергивались, пальцы ослабевали.
До самого верха, по неровным подсчетам трясущейся Лауры, оставалось чуть меньше четверти всего пути, когда случилось невероятное: в колодец заглянуло чье-то лицо. Даже отсюда, из мрачных глубин, видно было, что это лицо женщины, а не ночного чудовища, которых, как веровали местные, выпускают злобные силы тьмы, чтобы держать смертных в повиновении и трепете перед могуществом богов. Лаура засмеялась, колодезное эхо подхватило ее смех и разнесло во все уголки мира, холодок пробежал по коже. Но когда она увидела прекрасные черты незнакомки, на душе стало спокойно и тепло: определенно, это было лицо женщины, пусть и не богини, – очень красивое и доброе, но человеческое (хотя, какие обличья имели боги и богини – Лаура не знала).
В ту же секунду она закричала, умоляя о помощи. Незнакомка с большими широкими глазами несказанно удивилась, может, больше самой Лауры, завидев девушку, которая вцепилась в камни глубочайшего колодца и взывала к ней истошными криками. «Ходящая по земле» исчезла, но вскоре вернулась с мотком длинной веревки в руках.
Через пару минут обрадованная и истощенная Лаура обессилено рухнула на новую землю. Запах дурманящей травы, новый мир, земная женщина, что стояла рядом, огромное небо над головой и мириады изумрудов, жемчужин, рассыпанных щедрой рукой по полотну ночи, – все смешалось, перекрутилось, слилось в один все охватывающий восторг, ведомый только первооткрывателям и первопроходцам.
Незнакомое чувство закружило ее в лихорадочном танце; от счастья она зажмурилась, боясь умереть от избытка эмоций на пороге новой жизни. Когда же Лаура отдышалась и открыла глаза, то убедилась, что иной мир – не вымысел безумных, что он существует, что звезды есть – это не детская фантазия, а, значит, карабкаться и стремиться наверх стоило; в ней самой ожила непередаваемая красота, словно отражая весь мир и впитывая его с благоговейным восхищением. И люди здесь живут! Придя в себя, Лаура разговорилась со своей спасительницей и узнала, что ее зовут Бениция, что весь мир стоит здесь веками, не догадываясь о том, что где-то люди могут жить иначе, что все здесь и вправду дышит волшебством: Лес Забытья, долина живых колодцев, – все проникнуто чарами, но есть и другие земли, в которых живут привыкшие ко всему люди, где жизнь идет своим чередом.
– В такие места, как это, – уверенно говорила спасительница, – попадают только пламенно поверившие люди – те, кто желают и ищут новую жизнь, устав от прежней до такой степени, что готовы на все: даже на то, чтобы поверить – чудо возможно, оно рядом.
Светлые дымчатые облака мчались по небу в предрассветный час. Казалось, вот-вот вспыхнет алая заря неземного счастья, вот-вот она озарит собою большую часть горизонта, и поднебесные земли, и улыбки на лицах людей просияют, как первая капля росы.
Они долго и много проговорили, как две души, поверившие в невозможное так, что оказались в подобном месте и прикоснулись к незримому миру чудесного. Но что можно успеть сказать за одну ночь, если перед этим прошла целая вечность?
Утро просыпалось незаметно. Дыхание ночи отступало перед свежестью и бодростью новой жизни, мир набирал краски. Лаура не скрывала восхищения.
– Погоди! Ты еще не то увидишь днем, если так рада теперь!
Но с небывалым счастьем пришло и небывалое сожаление: Бениции пора было сниматься с ночлега и отправляться в путь; она искренне предложила Лауре ехать с ней, к морю, но девушка решительно отказалась:
– Нет! Я не могу. Я должна здесь остаться – это мое призвание. К этому готовила меня жизнь.
– Жизнь – кузница, где выковываются настоящие, крепкие мечи, где закаляется сталь, – согласилась Бениция, – для действия рожден человек, а от безделья он почернеет и заржавеет, затупится, как тот же клинок! Но будь с ним осторожна, чтобы не поразить друга!
Лаура кивнула, понимая вес той ноши, что взвалила себе на плечи. Безмолвно огляделась она, изумляясь невиданной красотой: перед ней простерлась широкая-преширокая равнина, вся усеянная сотней глубочайших колодцев. То, что они так же глубоки, как и тот, из которого она выбралась, самоотверженная девушка убедилась воочию, заглянув в некоторые. Из них доносился плеск воды и какое-то гудение – то были голоса пробудившихся к очередному беспроглядному и тоскливому дню людей, одиноких и «очумленных», пьяных и тех, кто потерял надежду, лишился сил верить и продолжал жить по привычке, выполняя одни и те же предписанные обязанности – потому лишь, что так было заведено издревле.
Лицо Лауры опечалилось впервые за долгие годы борьбы: тогда она боролась только ради себя, теперь же… она не знала, хватит ли у нее силы и духа, чтобы свершить этот подвиг?
– Я хочу освободить всех, хочу помочь выкарабкаться из колодцев, чтобы и они увидели свет дня и прелесть ночи, восхитились тем, о чем мало кто мечтал. Они увидят звезды, живой огонь солнца, его силу и величие. Они начнут жизнь сначала!
– Тебя ждет много разочарований, – Бениция смотрела ей в глаза. – Не думай, что все так же страстно желают новую жизнь, как ты… что готовы приложить хотя бы вполовину меньшие усилия!
Они распрощались, как два человека, знающие друг друга с самого детства. Слеза обожгла сердце Бениции: в стране живых колодцев она оставляла человека, совершившего подвиг, что изменил не только его жизнь, но наверняка изменит и судьбы других.
– Прощай! Пусть твой дух никогда не попадает в сети рабства!
То были последние слова, что услышала Лаура от Бениции: пыль дороги скрыла человека с иной земли. Лаура подумала, что, может, существует много новых земель? Она остановилась в раздумье: искать ли ей «новую землю» или помочь соплеменникам?
Взяв моток веревки в руки, смело и решительно шагнула она к ближайшему колодцу, вдыхая чистый воздух свободной грудью.
2020
