Мария Рашова
Лабиринт в пустыне
Неизвестность всегда пугает. Мы, светлые, всегда боремся за добро на этой земле. Мы – за то, чтобы Свет в конечном итоге победил. Мы испокон веков ведем войну против тьмы. Мы сражаемся до последней капли крови. Ничто не может остановить нас. Но сейчас я хотел одного – тишины. Хотелось сжаться под одеялом в позе эбриона и не видеть и не слышать выстрелов той самой войны, что ведется от создания мира. Мне нужна была передышка. Мозг мой взрывался, я просто не мог больше соображать. Хотелось, как в детстве, что есть мочи, заорать: «Шишки-шишки, я на передышке!»,– и чтобы все твои друганы услышали. Я ждал знака и мне был дан знак. Голубь прилетел и сел на мое окно. Ну что ж, кажется, только что официально объявили, что началось. Сколько бы ты ни прятал голову в песок, ты не сможешь отрицать, что битва началась. А она началась. Я смотрел на шерстинки от моего огромного зимнего покрывала с медведями (кажется, «Утро в лесу», Шишкина), и понимал, что мне придется собрать все мои силы, чтобы достойно встретиться с противниками, которых темные направят на меня, а небо попустит с ними сразиться. Нужно будет перейти на полную аскезу – меньше еды, меньше сна, больше молитв, чтобы полностью сосредоточиться на Битве. Не то, чтобы я сильно переживал по этому поводу, но я всё-таки еще оставался человеком. Я кое-как отскреб себя от кровати, просто проехавшись мордой по шерстяному покрывалу. На покрывале остался след от тональника. Блин! А я и забыл, что морда-то моя сгоревшая – намазана! Тяжела и неказиста жизнь русского метросексуала. Теперь вот и покрывало стирать! А где его сушить, интересно? С тяжким вздохом я побрел на кухню, поставил кофе вариться. Пожалуй, кофе еще могло меня реанимировать и развеять мою грусть- печаль. Хотелось бахнуть кофе и завалиться спать. Да, я один из тех людей, что пьют кофе, и чтобы проснуться и чтобы заснуть. Кофе плескается в наших венах вместо крови, да, мы такие. Да, можете прочитать нам лекцию о вреде кофе, потешить свое самолюбие и чувство превосходства, но это не изменит ровным счетом ничего. Не тратьте свои силы и нервы зря. Идите, пейте свой унылый зеленый чай, он так подходит по цвету под вашу 24/7 болотную тоску. Я сел на кухне на табуретку с ароматно й чашкой кофе в руке и молча смотрел, как Москва гасит свои огни один за другим. Люди ложились спать. Людям завтра на работу. Они хотят выспаться. А я что сижу, как приклеенный? Зависла в воздухе дамокловым мечом моя задача, которую я должен был выполнить для Бога. Неизвестность убивала. Невероятным усилием я заставил себя приползти в душ, но и там, под горячими струями воды, ничего в мою бедную голову прийти не смогло. Жопа моя саднила микроранками от ракушек и песка, тональный я отдраил мылом. Вышел красный как рак. Почему мужики живут меньше?-Потому , что они моются в кипятке. Прочитал необходимые молитвы, втайне надеясь, что на меня упадет файл с заданием. Но небо безмолвствовало. Хорошо, может быть, это все не горит? Может, это все не срочно, и у меня есть время? Эх. Упал в кровать и почти мгновенно вырубился – все-таки порталы выматывают. Всю ночь снилось, что я строю огромный храм в одиночку, и мне то не хватает камней, то известки, то цемента. Руки мои болели и саднили, я прихрамывал, потому что пару раз уронил на ноги кирпичи. Мимо шли люди и смеялись надо мной. Показывали пальцем. Говорили, что я никогда его не дострою. Говорили, что я строю не правильно. Кричали: «Кто так строит?!» Эти крики меня не задевали совсем. От другого я расстраивался и даже плакал. Почему то во сне казалось, что я точно не успею к сроку, что дал мне Бог. Не хотел его разочаровывать, Он то верил в меня. Я продолжал класть камень за камнем, и горючие слезы прозрачными виноградинами молча катились по моим щекам. В тот момент, когда я уже построил кладку в два человеческих роста и уже равнял постройку, стоя на лестнице, и кто-то меня снизу окликнул, я проснулся. Первой горькой мыслью было: «Эх, не достроил!».
Утро закружило меня в бесконечных заботах, я не заметил, как оказался в Moscow City, засек себя проходящим сквозь вертушки. Я доехал на свой этаж, поздоровался с нашими сотрудниками, начинающими новый неравный бой, схватку с капитализмом, сделал чашку кофе и уселся читать рабочее «мыло». Нападало всякой фигни, как обычно, переливали из пустого в порожнее и искали виноватых. Как обычно, в офисах России поднималось всего 2 вопроса: «Кто виноват и что делать?». В самых медленных и отсталых компаниях все сокращалось до: «Кто виноват?». Как же я не любил это все, кто бы знал. Люди тщательно искали щепку в глазах друг друга, не замечая огромных бревен, торчащих из собственных. Мы так привыкли сваливать все грехи мира на кого угодно. Заглянуть в себя мы не можем или не хотим – гордыня не позволяет. И наши грехи копятся годами, десятилетиями. Но кто я такой, чтобы говорить об этом? Я сам с тревогой смотрю за своей душой – как бы мне так не согрешить, чтобы потом не отправиться туда, куда я совсем не хочу? Контроль над собой – у каждого в руках. Мы все в состоянии управлять своей жизнью, своей судьбой. Бог внимательно смотрит на нас. Он верит в каждого, и мы не должны его подвести. Я не понял, как отработал день. Время пронеслось мимо меня, как ветер. Многие не замечают времени, проведенного на работе. Так и жизнь пройдет мимо вас. И так она проходит. Я выскочил из офиса, как ошпаренный. Современных клерков не могут обогнать даже олимпийские спринтеры, потому что офисный планктон – чемпион по сбеганию из офиса в 18:00. Каждый сотрудник избегает переработок даже на одну минуту, ведь все мы работаем на нелюбимой работе. Я был такой же, как все, ничем не лучше. Выскочил, как ошпаренный, со всем этим безумным потоком в 18:00 из одной из башен Moscow City. Обнаружил себя на одной из лестниц, размахивающим чемоданчиком. Я не знал, куда мне идти и что делать. Я был абсолютно такой же, как все, но при этом максимально потерянный. Безумная суета огромного улья не занимала меня. Потоки людей обтекали меня, я не двигался с места. Что я должен был сделать? Я поднял глаза к небу. Повторил вопрос. И пришло понимание. Я вышел к реке. Какой-то мужик с рупором и картонной дощечкой на груди зазывал покататься на теплоходе. И, хотя на улице было достаточно холодно, я уцепился за эту мысль. Быстро купил билет и шагнул на палубу. Я жил в этом моменте, я ловил все, что щедро бросала мне в руки судьба. На пароходе мое состояние странным образом изменилось. Я смотрел в темные воды Москва реки, мимо меня проплывали стеклянные холодные небоскребы Moscow City, потом красивые отреставрированные здания старой центральной части Москвы: я просто глазел на всё это, как глазеет обычный турист, и мои мысли устаканились, пришли в порядок. Сегодня никто не искал меня, никто не хотел, чтобы я сразился с ним. Забыли что ли, про меня темные? Или решили, что я не представляю никакой опасности? Было как то обидненько. Все мы внутри – грозные воины, очень неприятно, когда враг списывает со счетов. Надо всегда быть в форме. Даже если тебя прессуют огромным катком, надо быть в форме. Иногда кажется, что ты не выстоишь. Кажется, что не победишь. Тебя атакуют такими огромными силами зла, что этого хватило бы для сражения с целой армией. Но на другом конце поля стоишь ты, вооруженный лишь молитвой, Псалтырем да причастием, и больше никого. Никого, кроме Бога. А потому, победа обеспечена. Прочь сомнения! Враг не пройдет. На себя надеяться глупо, а вот на Бога – промыслительно и обязательно. Там, где не выстоишь ты, будет стоять Бог. И победа будет за нами. Светлый не должен сомневаться и колебаться, ибо он один стоит легиона рогатых. И да, пусть за обычным человеком летает один бес, а за светлым постоянно гоняется 40, что с того? Там, где есть отпор одному, найдется и всем остальным. Бог следит светлыми очами за каждым из нас, Ему одному даем отчет. Я закутался в пальто сильнее, ветер с реки пробирал насквозь. Захотелось согреться. Спустился вниз, взял чашку кофе и самое, на вид, безобидное – картошку фри. Её еще надо постараться испортить, хотя некоторым поварам с руками из пониже талии, удается и это. Засунул нос в чашку – кофе был черен, как мои мысли. Уныние всегда на финалочке поджидает светлого, да там, где не справились другие грехи. Вроде бы устал махаться мечом, всех врагов победил, и на тебе, как вишенка на торте – уныние. Один из самых страшных грехов. Рядом с ним очень близко бродит «Хоть в гроб ложись». Поэтому, безусловно, максимально опасно. Оно доводит людей до самого страшного греха – самоубийства. Оно сидит под окнами у каждого праведника, ждет удачного момента, чтобы залететь. Я знал его в лицо, эта тварь была мне хорошо знакома. Некоторые монахи сражаются с унынием по 10-15 лет, что уж говорить про нас, мирских – грешных. Я научился кратковременно справляться с ним смирением гордыни и техникой «комариных шажков». Комариный шажок – прочитать на одну молитву «Отче наш» в день больше. Комариный шажок – простить коллегу. Комариный шажок –подать милостыню. Все равно, на улице или сбором средств в интернете. Эти маленькие комариные шажки вполне способны привести в рай, не обманывайтесь их размером. Лучше идти комариными шажками в Рай, чем мчаться на байке на всей скорости в ад.
Хотелось бы понять, все-таки, чего от меня ждет небо? Зачем я ему нужен, что я должен сделать? Не хотел жить безвольной тряпкой, с маршрутом от работы и смартфона – к домашнему компу и телевизору, от телевизора опять в офис. Хотелось открыть глаза и делать уже что-то для Бога. Я доел сухую картошку – чего можно ждать от московского речного трамвайчика? Да, сухая, втридорога и невкусная, но я же не буду истерично вопить на это: «Я вам сейчас такооой скандал учиню!»(с) , итак понятно, что такое качество подразумевалось, не в ресторане же сижу. После картошки желудок мой знатно повеселел. Какие мы все-таки биологические существа: душа страдает, а желудок тем временем радуется картошке! «А Васька слушает, да ест»(с) – все в таком стиле. Жизнь моя не казалась мне идеальной. Помыслы вились около меня 24/7, а я их неусыпно отгонял веником, поганой метлой, мокрой вонючей школьной тряпкой, что лежит у доски и пугает своим видом чистюль-отличниц. После успешной победы над ними прилетало, как правило, уныние, с ним борьба занимала немного дольше, но, все равно, я опять выходил победителем. По крайней мере, пока. Все в рамках «Сколько бы раз не упал, на один раз больше поднялся». И все бы хорошо, но у меня было ощущение, что я не выкладываюсь на все 100. Не служу Богу, как я хотел бы, или как Он ожидает от меня. Поэтому грусть-тоска частенько наваливалась на меня по вечерам, когда все дневные дела были сделаны-переделаны. И в кого я такой уродился? Все люди как люди – занимались достигаторством и накопительством, а я…Вечная белая ворона, глюк в программе. Зачем я тебе нужен, Господи? Ответь мне, зачем? Праведники и святые на Руси увлекали за собой сотни тысяч людей, спасали их. Я же не мог спасти себя самого. Медленный, ленивый, задумчивый. Ругал себя самого, поносил на чем свет зря, но это было все равно, что хлестать упавшую от усталости кобылу – может под ударами и встанет, но больше трех метров не проползет. Может, я и впрямь устал? М? Взять отпуск, махнуть куда-нибудь, где поменьше концентрация темных в одном отеле, чтобы весь отпуск шашкой не махать? М? На эту мысль внутри меня загорелись зеленые лампочки: ленивой и праздной части меня эта мысль понравилась. Еще п ей не понравилось, я не сомневался. Она такая, мирская тварь, жаждущая развлечений. Однако все же отпуск показался моему мозгу отличной идеей. Я задумчиво посмотрел в черные волны Москва- реки, воды Стикса посмотрели на меня в ответ. Мда, лень ли моя, праздность ли моя звала меня в отпуск, или на меня только что подул ветер перемен? В такие моменты что-то внутри меня начинает напевать: «Опять скрипит потертое седло, и ветер бередит былую рану..»(с) Все таки, в каждом из нас, где то совсем глубоко внутри, заложен генетический код из хороших советских фильмов. Можно смотреть всякую американскую, да и теперь уже русскую современную дребедень, ужастики, боевики, тупые комедии, бесконечные мыльные сериалы, но скажи кому-нибудь: «О, тепленькая пошла»(с), и тебя поймут. Закричи: «Ну, кто так строит?!»(с), и тебя услышат. Я очень любил эти моменты единения русских людей. Их так мало у нас осталось, ведь все вокруг старается нас обесценить, разделить, сепарировать, разрезать на мелкие кусочки. Чтобы мы ослабли, стухли, стали меньше, поникли головой, не сопротивлялись. Все равно, что пытаться сломать веник целиком, или переломать по прутику – что легче? Монолитная огромная скала дробится на валуны, те разделяются на камни поменьше, те- на куски, куски на кусочки, кусочки – в песок. Песок развевается ветром. План бы удался, нас бы растерло в пыль, если бы Бог оставил нас. Но это не так. Мы, россияне, остаемся сильны, пока Бог с нами. А Он с нами.
Я вышел на Китай-городе, ветер продувал насквозь. Ветер всегда менял в моей жизни все. Я всегда ему подставлял лицо, я любил перемены. Ветер и я всегда были едины. Возможно, в прошлой жизни я был гнедым жеребцом, скакал себе вольной волюшкой по лесам и полям, и ветер развевал мою красивую гриву. А теперь вот, на тебе, влачи себе человеческое существование и влачи. Поплотнее запахнулся в пальто, засунул руки в карманы, а нос – в шарф. Во мне просыпался ворчливый старик. Пошел по старым улочкам, нехоженым туристами. Ничегошеньки я не понимал. Ни зачем я. Ни к чему я. Ни что мне делать. Москва такой бесприютный город для людей на грани. Для одиноких людей. Здесь очень легко почувствовать себя совсем несчастным. При этой крамольной мысли мой ангел тут же дал мне здоровую затрещину, и я взбодрился. В самом деле, не выть же на луну. Для истинно верующих в Бога одиночества нет.
Пошел вверх по улице, завернул в очередную хипстерскую кофейню. Странно, что она еще продолжала существовать и ее не отжали сетевики. По углам были развешены ловцы снов, пахло вишневым табаком и качественным кофе. Кафешка была похожа на питерскую, один-в-один. Все орут, что Питер «духовный- раздуховный», а Москва так себе, Вавилон одним словом, однако ж и тут можно найти приятные места, где отдыхается сердцем. Я взял излюбленный двойной, сел за свободный столик. Ну – ка, грусть-печаль моя, разойдись от кофейных зерен, раззудись плечо, размахнись рука, по щучьему веленью, тоска моя, поди прочь. Сработало. Вы думаете, для изгнания депрессии нужны сложные заклинания? Нет, веры в Бога достаточно. Но не надо обольщаться, что уныние не прилетит завтра. Еще как прилетит. Великие подвижники, пустынники, постники, молчальники, живущие в пещерах, молящиеся днем и ночью, уныние изгоняли по 10 лет и больше. И оно нет-нет, да возвращалось к ним спустя дни, недели, месяцы, годы, делало попытки «присесть» на душу, хотя и, разумеется, было мгновенно изгнано поганой метлой. Что уж говорить о нас, городских маловерах? Поэтому не думайте, что депрессия уйдет сама собой и за раз. Даже если у вас лапки, депрессию можно и нужно побороть. Молиться нужно, бороться нужно, работать своими лапками. Никто не говорит, что будет просто. Бес уныния заслуживает большого внимания, потому что на хвосте его обычно летят помыслы о наложении рук на себя. А этого допустить никак нельзя, совсем невозможно. После этого – ни прощения, ни пощады, только с грохотом в пропасть, в вечный мрак и огонь. Мне было стыдно, что я унывал. Стыдно, стыдно, стыдно. Прошедший огонь и воду, победивший такое огромное количество бесов и всяких лярв. Упокоивший сотни сущностей. Я. Тосковал. У меня было все. Бог дал мне все, чтобы я с радостью встречал каждый день. Мне не на что было роптать. Каждый день у меня была крыша над головой и еда на моем столе, и каждую ночь я засыпал в своей постели, не на улице. И я был здоров. Руки-ноги-голова были целы. И даже кукушечка моя не поехала, как у многих и многих. Я был счастливее многих и многих миллионов больных, бездомных и безработных. И все же я унывал, и ничто не радовало меня. Стыдно, стыдно, стыдно, но это было так. Кофе добавляло мне активности минут на 15-20. Если везло совсем, то минут 30-40, а иногда и час я не чувствовал ледяных костлявых пальцев депрессии на своей шее. Я научился пользоваться этим. Я заказывал себе чашку кофе, читал над ним «Отче наш» три раза, потом кратко просил Бога пробудиться от тоски и депрессии. Если предстояло какое-то важное дело, а сил совсем не было, я выпивал чашечку кофе (дозировка зависела от длительности дела, которое предстояло выполнить), и шел и делал. Я приучился, я смог. Не то, чтобы тоска совсем отползала от меня, но в этот, ближайший час после кофе, она была не властна. Я мог выпить так чашек 6-7, и люди вокруг меня считали, что я очень позитивен, продуктивен и просто супер-активен. Я же знал, знал в лицо этого змея уныния, который летел за мной на расстоянии вытянутой руки весь день, и только молитва могла его отогнать от меня на приличное расстояние. Почему я не мог от него окончательно избавиться? У меня нет ответа на этот вопрос. У Павла тоже было «жало в плоти»(с) 2 п. к Кор. 12:7-10), какое то зло было попущено мучать его, а он был апостолом. Так что же мне роптать на беса уныния, так тщательно гоняющегося за мной, если я был простым грешным человеком? Не нужно брать на себя больше, чем ты можешь вынести. Я знал про него, днем и ночью искушающего меня, а бес уныния, напротив, знал меня в лицо, так что тут говорить? Тот, кто предупрежден – вооружен. Я был вооружен. Так и сейчас, я помолился и выпил чашку, чтобы успеть сделать пару дел, пока на уныние действует это противоядие. Жить такими отрезками весь день я привык. Кто-то начнет орать, что я «кофейный маньяк» и кидаться в меня камнями, да ну и пусть. Дело-то не в кофе, а в молитве.
Я допил, блаженное тепло растеклось по моему телу, энергия наполнила до кончиков пальцев. Я был готов на подвиги. Негоже Илье Муромцу лежать на печи, когда уже за ним пришли трое старцев и просят испить воды, ох негоже. А я чувствовал, что за мной уже пришли. Это чувство невозможно было ни с чем спутать, каждый светлый безошибочно скажет, когда за ним «трубит труба». И я знал и прекрасно чувствовал, что сигнал был подан. Эх. Каждый раз перед битвой я чувствовал свою слабость и то, что я не достоин сражения и не достоин победы. Во мне не было липкого страха, нет. Во мне было уныние. Я уже заранее унывал, даже еще не зная, не в силах даже предположить исход битвы. Я был похож на воина, который от страха поражения заранее завязывает сам себе глаза перед битвой. Но, тем не менее, трудно было бы найти на поле сражения более яростного воина. Даже с завязанными глазами я умудрялся рубиться так, что к концу битвы мой конь был по колено в крови и трупах моих врагов. Я был яростен, да и сама структура темных была мне омерзительна. Я чувствовал их по запаху, их, продавших свои души. Я мог стоять в вагоне метро и ощущать их запах. Слава Всевышнему, до сей поры я мог сдерживаться и не нападать на них в ту же самую секунду, как я понимал, что передо мной темные. Мы сохраняем нейтралитет при встрече. Не мне судить. Вот, представим, что я наброшусь на них, порублю в щепки, а потом этот темный за 20 секунд до своей смерти исповедуется и покается в своих грехах так, что будет прощен, а на мне останется висеть этот грех. То есть этот раскаявшийся чувак попадет в Рай, а я из-за него сгрохочу в ад? Оно мне надо? Бог оставляет возможность попасть в Рай для каждого, для самых погибших душ. Он всех ждет с распростертыми объятиями. Для него нет исключений: он любит и ждет всех. Так что остается терпеть темных так же, как Отец наш терпит наши косяки. До самого момента смерти есть шанс всем попасть в Царство небесное, для всех двери открыты. Так что я терпел, терпел, даже если передо мной стояли темные в 2-х сантиметрах от меня, зажатые в час пик в вагоне метро, дышали мне в лицо. Я терпел и думал: «Зачем то ведь Бог создал вас? Какими прекрасными детьми вы были. Наверняка в вас есть что-то хорошее, что-то, что вложил в вас Бог, просто это в глубине души и этого не видно». Терпел и молился, чтобы Бог дал мне сил вынести их в двух сантиметрах от моего лица. Каждый из нас не в праве инициировать сражения без соответствующего сигнала сверху. Так что я научился терпеть темных перед самым моим носом. Мне бы еще самую малость: перестать себе самому ставить подножку, победить уныние, ведь идти в бой слепым – не самое лучшее решение. Кто-то борется всю жизнь с чревоугодием, кто-то разводится в пятый раз, и никак не возьмет в толк, что виной всему его блуд, кто-то думает, что победил гнев, но тот выскакивает каждый раз перед ним в любой автомобильной пробке. Мою тварь, отравляющую мне жизнь, звали уныние. Остальные грехи я научился кое-как побеждать, но эта сволочь, такое ощущение, имела несколько жизней, как кошка. Монашеский грех. Монахи победили гнев, чревоугодие, гордыню, блуд, сребролюбие, мшелоимство и прочие смертные грехи. Но эта тварь прилетает каждый вечер к ним и поет им всю ночь, что все их молитвы зря, Бог их не слышит, вся жизнь, проведенная в молитве –напрасна, и, вообще, надо было развлекаться, как все. Потому монахи и не спят по ночам, молятся, отгоняя эту тварь. Казалось бы, ну погрустил ты, ничего такого. Но стоит тебе отвернуться, пропустить этот грех, и в следующий момент твои глаза увидят, как твои руки ставят табуретку и привязывают веревку к потолку. Вот почему это все так страшно. Можно обожраться, раскаяться, исповедоваться, и вот ты чист. А кому ты исповедуешься, если ты уже летишь вниз с 10го этажа? Поэтому каждый монах знает, чем чревата эта пакость, и борется с ней так, как не боролся ни с одним из его искушений. Эта тварь масштабнее других грехов и требует серьезного подхода. Мне смешно, когда психологи с умным видом выписывают антидепрессанты – на время, может и будет улучшение, но беса уныния не смогут отогнать эти веселенькие таблетки. Колеса выписывают, чтобы оправдать безумную стоимость психолога в час, как то же он должен вам дать понять, что вы потратили эти бешеные бабки не зря. Вера изгоняет бесов из человека, психолог же учит, как с ними уживаться. Оно вам надо? Эта жилплощадь внутри вас должна быть занята исключительно вашей душой, бесовские райдеры не должны там нагло и беспардонно проживать. Только Бог разрешает узы греха, только Он разрубает цепи, только Он освобождает людей из бесовского рабства. Молитесь, просите, и обрящете. Ищите, и найдете. Стучитесь в двери, и вам откроют.
Я вышел из хипстерского кафе в полупрозрачную морось. Я был накачен энергией, еще час я могу быть активным и продуктивным. Целый час я буду походить на счастливого человека, да так, что никто и не догадается, что у меня внутри. «Соберись, тряпка»,– твердил я себе, глядя, как мои новые ботинки бредут по московским лужам и гадая, когда же вода просочится в них. «Ну же, ну же, ты справишься», – говорил я сам себе. Если бы я еще мог понять, что именно небо ждало от меня, чего хотело? Меня отправили искать клад, но даже не сказали хотя бы примерно, где он был закопан, а, самое ужасное, я не знал, существует ли он вообще где-то еще, кроме моего воображения? Я был собран, я был наполнен энергией еще целый час, времени было навалом. Спустя час на меня навалится черная тоска, но пока я мог что-то делать, я соображал, я был готов к бою. Вспомнил, как в серфинговом кафе при попытке начать сражение меня выкинуло в портал к морю. И покраснел до кончиков волос. Не очень-то наши были уверены в моих боевых способностях, раз кинули меня в портал. Светлые не бегают друг перед другом, демонстрируя силу, как силач Бамбуло – мускулы. Мы итак прекрасно видим и знаем, кто какому уровню принадлежит и сколько у кого силы. Я знал свой уровень. Знал и лишний раз не высовывался. Темные Москвы тоже знали, кто я и чего стою. Высшие светлые и темные были на учете, все знали кто они, где они, и даже чувствовали тот момент, когда кто-то прилетал или улетал из Москвы. Любые светлые чувствуют наличие высших в том или ином городе. Я точно знал, где наше руководство в данный момент. Например, сейчас все были на своих местах, в Москве. Поэтому я мог быть немного более дерзким. Это по неофициальной информации. На самом же деле, каждый из нас должен быть сосредоточен, «бдеть» врага и ни в коем случае не ввязываться в энергетические драки без согласования с Центром. Я бдел, но раз на раз не приходился, иногда прям так хотелось дать им всем по лобешнику, прям дрындулей со всей мочи, чтобы уже перестали мучить неповинных людей и убрались на веки вечные в свой тартар. Повылазили, блин, пусть сидят, где сидели! Ох, как же я устал. Для каждого светлого – отдельное испытание смотреть и видеть как на твоих глазах молодые, глупые и неопытные заглатывают наживу бесов и подсаживаются на алкоголь, наркотики, дешевую популярность в сетях, беспорядочный секс. Каждый из них, кто думает: «Погрешу вволю сейчас, покаюсь в грехах в старости», совсем не отдупляет, что до старости можно легко не дожить. Мало кто осознает, что библейские заповеди хранят не только душу от вечной погибели, но и тело от преждевременной смерти. А молодые гибнут в самый момент совершения греха. Так глупо, так непоправимо. Их тела покрыты татуировками, их речь полна мата, в их венах хлещет алкоголь или что похуже, на шее болтается все, что угодно, кроме креста. Они полностью обезоружили себя перед тьмой. Они беззащитны, как недельные слепые котята, выбравшие жить в темноте по своей воле. Мне бесконечно жаль их, я вижу, как они гибнут в реальном времени в режиме non- stop. Кулаки мои сжимаются, но что я могу поделать? Каждый самостоятельно делает свой самый главный Выбор на этой планете, не успев даже понять, что он уже его сделал. Я не имею права вмешиваться, Бог даровал людям свободу Выбора. Все, что я могу – это смотреть и чувствовать бесконечную горечь. Мне невозможно жаль их всех, моя бы воля – я бы силком затащил всех в Рай. Но это, увы, невозможно.
Я заставляю себя продышаться, медленно выпуская из себя воздух, как учат психологи. Мало что пригодилось мне из психологических техник, ведь психология учит, как «мирно» уживаться с бесами внутри тебя, тогда как наша православная вера – как раз и навсегда вытурить их всех взашей! Я не собирался накрывать бесам стол и выходить к ним с рушниками, я победил их почти всех, один лишь бес уныния летел за мной на расстоянии пары метров, ожидая, когда я устану, расслаблюсь или собьюсь со своей вечной Иисусовой молитвы, но не тут то было! Я знал, что бес уныния требует особого подхода. Его воздержанием и постом не возьмешь, как беса чревоугодия. Его не возьмешь бегством от греха, как беса блуда. Его не возьмешь самоукорением и молчанием, как беса гнева. Нет, «монашеский грех» был похитрее устроен. Как бомба с тикающим механизмом он лежал на дне души многих моих сограждан. Иногда всплывал на поверхность у злоупотребляющих алкоголем, еще чаще – у наркоманов, у них вообще век короткий. Много у кого из богатых людей, еще больше – у бездельников. У учеников и студентов, не сдавших экзамены. У только что разведенных. У ненавидящих свою работу. У тех, кто не смог полюбить родственников. У многих и многих. Тикал себе и тикал, пока внезапно не происходил взрыв. В каждом случае самоубийства я обвиняю этого беса, эту бомбу, которая могла тикать внутри человека годами, не привлекая особого внимания ни близких, ни родных. Вот чем был страшен этот грех. Как ручная змея, которая может ползти, как верный друг, за человеком 10 лет, и на 11й год убить, так и этот грех способен лежать тихо на дне души, а потом в один прекрасный вечер, после пары стопок водки, заставить прыгнуть с 10го этажа. Почему только после водки? Потому что любой человек внутри себя четко понимает, что за этот проступок не будет прощения, и совершить его можно только с присутствием алкоголя в крови. Один грех тянет за собой второй, именно поэтому для истинно верующего не бывает маленьких грехов. С утра в мелочи соврал – к вечеру этот маленький грех оброс снежным комом больших косяков, и вот уже к вечеру ты практически разрушен под тяжестью всего, что натворил за день, и так всегда и везде. Не идите у тангалашек на поводу, не соглашайтесь и на малый грех, даже если они воют вам на оба уха, как это будет здорово, и ласково уговаривают. И не думайте, что эту «мелочь» не заметят ни светлые, ни темные. Темный дежурный на вашем левом плече уже записал в свой список вашу утреннюю ложь, или внезапную вспышку гнева, или то, что вы забыли оплатить жвачку на кассе. И не вернулись, чтобы сделать это, когда вспомнили. Одному только Богу известно, что они захотят взамен. Так что если накосячили по мелочи – просите сразу прощения у Бога, не ждите эскалации событий, темные очень проворны. За небольшой косяк могут потребовать голову Иоанна Крестителя, как потребовала Иродиада у Ирода. Страшно, очень страшно. Счетчики добра и зла постоянно работают на ваших плечах, без перерыва. Вы слышите их кликанье, 200 щелчков в минуту? Не нужно наивно надеяться, что проскочите. Не проскочите. Мгновенно просите прощения у Всевышнего в тот же самый момент, когда осознали, что натворили какую-то фигню. Исповедованный грех теряет свою разрушительную силу, темным нечем крыть.
Я шел в сторону центра, не очень понимая, куда и зачем я иду, я просто хотел успеть совершить все, что я должен, до того, как кончится заряд бодрости. На самом деле каждый из нас несет по жизни свой крест, и главное, что можно сделать – успеть при этой жизни приспособиться к нему. Даже если тебя придавила бетонная плита, ты должен научиться танцевать с этим грузом на плечах. Никто не обещает, что это будет просто, но, с другой стороны, и мы не в Раю. Глупо ожидать, что в этой жизни все будет «зашибись», а если это не так, то это какая-то неправильная жизнь. Если бы каждый человек на земле осознавал, что жизнь тут – это всего лишь подготовка к вечности, выбор следующего места вечного пребывания в зависимости от развитых тут качеств души и натворенных тут же дел – оооо, как бы здесь все действовали по-другому. Как бы все сразу забегали, засуетились! Молились бы день и ночь, из храмов не вылезали, раздали бы все имущество для милостыни. Но Бог не хочет, чтобы к нему шли под страхом наказания. Он хочет, чтобы к Нему приходили из любви. Любовь и нежность – единственное, ради чего я здесь. А это ежедневное рубилово с силами зла – это так, издержки производства. Я ускорил шаг, в воздухе появилось ощущение чего-то близко неизбежного. Каждый светлый ощущает это кончиками пальцев. Это ощущение зависает в воздухе прямо перед битвой. Я не мог обмануться, все мое тело реагировало на то, что висело сейчас вокруг меня в атмосфере. Я шел вперед. Ох, как же мне хотелось покряхтеть, пожаловаться на жизнь самому себе! Да что там, любой самый опытный светлый не очень-то любит это ощущение перед битвой. Такое тягостное и тягучее, как серо-зеленый болотный кисель, в который засасываются все ваши силы. Это не страх, нет. Это ощущение неизбежности войны. Я бы хотел быть цветочком: одуванчиком или васильком и в своей жизни не обидеть ни одну муху. Да, так легко прожить свою жизнь. Пара-пара-пам. Каждый жук больше свят, чем я: ведь он в своей жизни никого не обидел. Мне же приходится мочить темных. Незавидная долюшка, нечего сказать. Но тут всего 2 стороны: или ты светлый, или принадлежишь тьме. Я же твердо знал, что бы ни случилось, пусть даже небо упадет на меня, моя душа принадлежит Богу и Ему одному. Это было то, что хранило меня днем и ночью, в самом жутком кровавом сражении, бойне между светом и тьмой, это знание хранило меня.
