Мария Фомальгаут
Шедевремя

Безбездумие

…иногда спохватываюсь, оглядываюсь, – что это, где это, что я, где я, это не моя работа, это не мой мир, это не мое время – мое время кончилось лет пять назад, мой мир кончился примерно тогда же, я сам кончился примерно тогда же – вот теперь и спохватываюсь, кто этот человек среди неведомых механизмов, да человек ли вообще. Странно, что они там наверху допускают такие сбои, хотя иногда мне кажется, что они делают это нарочно, им нравится играть с нами, приотпускать наши мысли, давать вспомнить на пару секунд, кто мы и что мы, чтобы снова заковать в ледяное бездумие. В такие минуты, как сейчас, я только успеваю спохватиться – кто я, где я, что я вообще здесь делаю среди этих механизмов, которые внезапно стали мне такими непонятными, а ведь только что с ними разбирался, – а потом снова накатывает пустота, и кажется, что все так, как должно быть.

На этот раз я чувствую кое-что еще, чего не замечал раньше – как будто тот сверху, управляющий мной, тоже отряхивается, спохватывается, спрашивает себя, куда он попал, кто он, что вообще, черт возьми, тут происходит. Ловлю его мысли, цепляюсь за них, как за соломинку, – мне кажется, он слышит меня, мне кажется, на этот раз все это бездумие сдвинется с мертвой точки, – если только он не играет со мной…

Без книг

…снова стучат, нетерпеливо, отчаянно, да что они, дверь хотят выломать, что ли, или как… а еще громче нельзя стучать в три часа ночи? По башке себе поколотите, честное слово… нет, вы не смотрите, я не всегда такой злой, я обычно… еще злее, да… то есть, нет, конечно, только когда спать не дают, мне, мягко говоря… убивать хочется, вот что…

Делать нечего, выбираюсь из постели, спускаюсь на первый этаж, вот дернул черт обзавестись двухэтажным домом, да кто же знал, что так неудобно будет шастать туда-сюда, нет бы чтобы все под рукой.. Открываю дверь, если это опять соседка со своим вечным – а чего не спрашиваете, кто там – честное слово, захлопну дверь перед её носом, чтоб духу её больше здесь не было…

Вздрагиваю, когда вижу Розу и Льва, так и не могу вспомнить, их правда зовут Роза и Лев, или это какие-то прозвища, данные в честь кого-то я не знаю, кого. Первое желание пустить их в дом, тем более, дождь накрапывает – тут же одергиваю себя, чего ради они вообще заявились, у моего автора и получше творения есть, я, например…

– Спрячьте нас… прошу… – шепчет Роза.

– Спрятать? – моя детективная жилка оживляется, – вы что-то натворили?

– Нет-нет, ни в коей мере…

– Тогда от кого я должен вас прятать и почему?

– Сейчас… – Роза умоляюще выставляет перед собой руки, – я все объясню…

…я всегда знала, что у автора особые планы на меня, вернее, на наш мир, и все-таки удивилась, когда автор пригласил к себе именно нас, усадил в кресло у камина перед накрытым столом и пристально посмотрел на нас, как будто извинялся за что-то.

– Прошу прощения, – начал он, наконец, – я позвал вас, чтобы… ну… в общем… простите… вы понимаете, я должен вас стереть.

Мне показалось, я ослышалась:

– Извините, что?

– Стереть. Поверьте… мне очень жаль… Я очень сожалею, честное слово…

– Но… кому может помешать любовный роман?

– Так вот то-то и оно… вы хоть в курсе, что от земли осталось пепелище?

– Да, это ужасно… просто ужасно…

– И мне придется… ну не могу же я взять вас собой, понимаете?

Не верю своим ушам:

– Вы что… не можете взять с собой книги?

– Не все книги… только вас.

– Но… почему?

– Видите ли… – автор смущен, не может подобрать слова, это с ним бывает, – они… там…

…размножение происходит в основном спорами, половое размножение отсутствует…

…уважаемый автор! В связи с тем, что…

– …так вы поможете нам? – с надеждой спрашивает Роза.

– Простите, но… собственно… чем я могу вам помочь?

– Спрячьте нас, – Роза сжимает мои руки, даром, что у детектива не может быть никаких рук, – пожалуйста… спрячьте нас в доме… в вашем огромном доме…

– Что же… думаю, у меня есть комната на втором этаже… правда, только одна свободная комната…

Роза торопливо жмет мне руку:

– Ой, спасибо огромное, даже представить себе не можете, как мы вам благодарны… вы ведь никому не скажете?

Можете не беспокоиться, ни одна живая душа не узнает…

– …думаю, это ненадолго, мы будем потихоньку показывать им себя, – говорит Роза, допаивая вторую чашку чая, – рано или поздно они поймут нас… научатся понимать…

Часы над камином возвещают половину пятого утра, расходимся по комнатам, желаем друг другу приятных снов. Мой дом сам гасит свечи, опускает шторы, прислушиваюсь к тишине уснувшего жилища, неслышно спускаюсь на первый этаж в чуть прогревшуюся гостиную, снимаю трубку телефона у входа, набираю номер автора…

– …алло… да, они у меня… да, здесь… да…

– …сбежали… – обреченно смотрю на распахнутое окно и стену, увитую плющом, – какой я идиот, надо было догадаться…

– …ничего, ничего, это я их спугнул… – пытается утешить меня автор, – не надо было звонить в двери… да вы не переживайте, уважаемый детектив, мы их найдем… надо найти… пока они живы, меня не возьмут туда… – автор многозначительно смотрит на землю, которая должна стать его новым домом…

…стучу в дверь, нетерпеливо, отчаянно, да что они там, спят, что ли, ну еще бы они не спали в три часа ночи, что еще в такое время добрым книгам делать… Уже собираюсь ретироваться, когда слышу нетерпеливые шаги на лестнице, крик Лева – иду, иду, – вспыхивает лампа в прихожей, щелкает дверной замок, полоска света падает на ступеньки крыльца…

– Вы…?

– Простите… я… – ищу слова, не нахожу, – я… я понимаю, как это нелепо выглядит… Я понимаю, что у вас все основания выставить меня за дверь, а то и вовсе пустить мне пулю в лоб… но… вы понимаете… автор… он сказал…

– …что детективы в том мире тоже под запретом? – голос Лева режет, как лезвие ножа.

– Поражаюсь вашей проницательности… вам надо было стать детективом, честное слово…

Пауза. Выжидаю. Добавляю осторожно:

– Прекрасно понимаю, если вы выставите меня на улицу.

Лев замирает, задумывается, наконец, нехотя отступает в глубину коридора, пропуская меня. Начинаю механически нахваливать обстановку дома, чувствую, что мое механическое нахваливание мало-помалу превращается в искреннее. Откуда-то из ниоткуда выпархивает Роза, кутается в халатик, испуганно смотрит на меня, Лев торопливо ей что-то объясняет…

…дом гасит лампы, опускает шторы, дожидаюсь, пока все уснут, спускаюсь на первый этаж, снимаю трубку телефона, висящего на стене…

– Алло… да… я нашел их… диктую адрес…

– …отлично, – автор кивает на догорающую в очаге рукопись, – вы просто молодец…

– Рад стараться, – поднимаю бокал со свежими идеями из закромов автора, – ваше здоровье.

– Ваше… вы… вы что? – автор и ахнуть не успевает, стреляю, раз, другой, третий, вроде получилось…

…уважаемый детектив, мы рады принять вас в книжном сообществе при условии, что вы созданы сами по себе а не посредством какого-нибудь сгустка воды и угля…

Уровни игры

…игра идет на нескольких уровнях, причем, часть из этих уровней игрокам видны сразу же – но самый главный уровень не виден, и его надо найти. Сначала игра выглядит как обычные шахматы – доска, фигуры – но чем дальше, тем больше игроки начинают чувствовать, что что-то не так, что фигуры не слушаются их, каждому подчиняется только одна пешка – белая или черная, которая иногда погибает не зависимо от действий игроков.

Когда игрокам кажется, что им все стало понятно, они чем дальше, тем больше начинают чувствовать, что что-то не так, что-то неправильно, игра играет не по их законам, а по своим, каким-то непостижимым и неведомым. Большинство людей отступают, лишь немногие находят мудрость и терпение играть дальше, чтобы, наконец, увидеть уровни, которые до этого… нет, они не были закрыты или спрятаны, их просто… не замечали. И люди с изумлением обнаруживают, что игра идет не только в их времени, но и в далеком прошлом – пороховыми пушками, и в еще более далеком прошлом, – мечами и копьями, а также в будущем – какими-то непонятными видами ментального оружия, с которым нужно как-то обращаться – и ладно бы игроки не знали, как, но как только они смотрят на уровни будущего – понимание приходит само собой.

И все-таки остается непонятен смысл игры, – сразиться и погибнуть в одном из миров, чтобы возродиться и ринуться в бой в следующем мире, и тоже погибнуть, а очередной мир уже поджидает… Большинство игроков отступает на этой стадии, не понимая, что еще тут можно сделать. Буквально единицы прощупывали еще один уровень, спрятанный не между временными уровнями, а где-то не пойми где, и даже не спрятанный – он просто существует, он просто есть, он даже отчаянно привлекает себе внимание, но его никто не видит. Уровень, на котором нет битвы, уровень, на котором только две пешки, они как будто вообще не знают, что можно сражаться, они делают что-то сообща – строят какой-то дом, или замок, или что-то летающее, готовое подняться к звездам, или пишут какие-то полотна, или складывают гармонию из нот. Одновременно – замок из нот, рвущийся в небо и нале-ево кру-у-гом, цельсь, пли, е-два, е-четыре, шах, мат, смерть.

Игроки все еще не понимают, что делать, одновременно решают, какую ноту положить в верхушку окна замка, и прокалывают друг друга штыками, хрипя и захлебываясь кровью. Игроки пытаются понять, может, какой-то из миров является сном, какой-то явью – но быстро спохватываются, что задача не в этом, а в чем-то… в чем-то…

Еще меньше играющих доходит до мысли, что из двух реальностей нужно выбрать одну, настоящую, и это будет не та реальность, которая – нале-во, кру-гом, шагома-а-аа-рш, цельсь, пли.

Игроки останавливаются посреди поля боя, выискивают какие-то руины неведомо чего, начинают собирать из обломков то, что было здесь когда-то или что-то новое, красивое, с витражами и эркерами – и падают, пронзенные пулями с той и с другой стороны.

На этом этапе большинство игроков отступают, бросают игру, ошибочно чувствуя, что в ней больше ничего нет. Пока только одному-единственному человеку удалось догадаться, что для того, чтобы выиграть в игре, нужно, чтобы в неё играли не двое за двух пехотинцев – а чтобы за каждую фигурку на доске играл человек, всего восемь миллиардов, чтобы каждый прочувствовал все уровни и все миры, нашел уровень с замками, сложенными из нот и летящими к звездам, выбрал одну из двух реальностей. Однако, есть подозрение, что до финала игры не дойдет никто и никогда…

Чашка чая с Пи

– …позвольте вас пригласить…

Еще не понимаю, что ему нужно, пытаюсь догадаться:

– Вам рассчитать длину окружности? Площадь круга?

– Нет… тут другое… пойдемте…

– Да куда же?

– Позвольте пригласить вас на ужин.

– Простите…?

– …пригласить вас на ужин.

– Но…

– …вы заняты?

– Да нет, просто еще никто и никогда не приглашал число Пи на ужин.

– Ну, вот видите, какая несправедливость! И я немедленно её исправлю. Прошу вас… если, конечно, вы не заняты…

Тихонько посмеиваюсь про себя, я всегда бываю занято, то там посчитать, то сям посчитать, так что если кто пригласит меня на ужин, единственное, что я могу сказать – спасибо, не сейчас, мне некогда – и все-таки у меня получается одновременно быть во всех местах, так что с удовольствием принимаю ваше предложение, очень радо. Он представляется как-то, я тут же забываю, ну что вы хотите, я помню только себя до последнего знака, а имена ваши совершенно не запоминаю. Человек уже ведет меня куда-то по улочкам городка, поднимаемся по лестнице н холмы, сворачиваем в проулок, усеянный арками, входим в неприметную дверцу под фонарем. Хозяин дома приветствует гостя, косо косится на меня, именно так – косо косится, мой спутник представляет меня, хозяин снова косо косится, мой спутник разводит руками, а что такое, ну число Пи и число Пи, что странного. Очень приятно, говорит хозяин, накрывает на стол, разливает чай. Замечаю, что тот, кто привел меня сюда, торопливо перебирает мои цифры, выискивает какие-то последовательности, не сразу понимаю, что он делает…

– …остановитесь!

– Да что вы… – он не успевает ничего сказать, я сковываю его своим длинным хвостом, не даю вырваться, дергаю колокольчик на двери, полиция, полиция, вот и полиция…

– …ну а теперь потрудитесь объяснить, зачем вы хотели убить хозяина дома.

– Вы… вы с ума сошли, – говорит мой спутник, – я в жизни никого не… да и вообще, как бы я мог его убить?

– Очень просто, проще некуда… посмотрите сами, вы так тщательно выбирали у меня число тринадцать, нашли их даже несколько штук, а ведь сегодня как раз пятница… ну и какое несчастье вы хотели подстроить? Или все равно, какое, лишь бы подстроить?

– Огромное вам спасибо, – кивает полицейский, – что бы мы без вас делали…

– Не стоит… рад стараться…

Выхожу на улицу, где уже начинает накрапывать не то дождь, не то снег, не то все сразу, думаю, как бы поскорее добраться до дома, нырнуть в кресло под плед, или сразу под одеяло, чего мелочиться-то. Кто-то останавливает меня, осторожно трогает за рукав, даром, что у меня нет никаких рукавов…

– Позвольте… позвольте вас пригласить…

– Что-то посчитать?

– Да нет… просто… на чашку чая…

Еще не знаю, что он задумал, холодею, когда чувствую, как он перебирает мои цифры, ищет шестерку, не то, две шестерки, не то, три шестер…

Дом с окнами

…наконец, мы увидели дом, если это можно было назвать домом – проще сказать, что он был без окон без дверей, – но это будет неправдой, окна у него как раз были, и великое множество, он весь как будто состоял из окон, причудливо парящих в пустоте. А вот дверей действительно не было – но это не помешало нам войти, потому что у дома не было стен. Подняться по лестницам тоже было не трудно – их оказалось больше чем достаточно, они буквально росли друг из друга – а вот что делать дальше, мы не знали, ведь в доме не было этажей. Мы уже хотели было ретироваться из дома, было и так понятно, что он не очень-то нам рад – но дом оказался не таким уж негостеприимным, как показалось поначалу, – мы обнаружили на его окнах широченные подоконники, где уже были заботливо постелены матрацы и лежали подушки и теплые пледы.

Мы переночевали на подоконниках дома, глядя на дождливый октябрь за окнами, а на рассвете поблагодарили наше странное жилище и продолжили путь. Хотелось остаться в доме еще на пару дней, но мы понимали, что дом не захочет видеть нас так долго – ведь он все-таки был вольным домом. Правда, мы пару раз видели его из-за деревьев на холмах – кажется, он еще сам не знал, хочет ли он быть с нами, а мы не торопили его – что-то подсказывало нам, что нельзя брать дом силой, надо выжидать, может, он сам сделает для нас гостевые комнаты, чтобы мы приезжали летом на пару месяцев…

Кто-то из нас…

Не выдерживаю, оглядываю процессию, бредущую по полуночному городку:

– А ну-ка признавайтесь… кто из вас?

Процессия замирает, останавливается, шедшие оглядывают друг друга и самих себя, словно каждый из нас первый раз в жизни по-настоящему смотрит на себя самого, пытается понять, кто он и что он. Наконец, неприметный человечек поднимает руку, мы выжидающе смотрим на него, ну-ну, что скажешь…

– Я… я признаюсь…

Оглядываем его как следует, только сейчас видим глубокую черную вмятину на его груди, ну-ну…

– Вы мертвый? – спрашиваю я.

– Я… меня сбила машина…

– Когда это было?

– Года два назад… может, больше, я уже не помню.

– Ну, ничего себе, два года, он не помнит, сколько его уже в живых нет? – фыркает дамочка, такая же неприметная, до пят закутанная в серое пальто, – я десять лет назад погибла, до сих пор дату помню…

– …еще и отмечаете, поди… – фыркает старичок, державшийся позади всех.

– А вы? – с вызовом спрашивает дамочка.

– Да я… чего мне отмечать, полгода назад откинулся…

– Погибли?

– Ничего не погиб, сам… даже и не сразу понял, что случилось-то…

– Ну, те кто своей смертью, те не сразу понимают, – кивает молодой человек, чье лицо закрыто капюшоном.

– А ты тоже своей смертью, что ли?

– Ага… так вышло…

Не выдерживаю:

– Да здесь настоящих, что ли, вообще нет?

Все вздрагивают, смотрят на меня, чего вопишь-то, и так уже на нервах все…

– Хорошо шествие сгоревших, ничего не скажешь… – оглядываю процессию, – здесь есть хоть один настоящий, кто сгорел в городе триста лет назад на великом пожаре?

– Похоже, что нет… – люди снова оглядывают друг друга и самих себя.

– Ну, еще бы, где вы их возьмете, когда в том пожаре никто не сгорел? Город пострадал, было дело, но не люди… – возражает женщина лет сорока и тут же спохватывается, – а вы, собственно, как умерли?

– Я, собственно… – мнусь, не знаю, что сказать, понимаю, что ответ им не понравится, – я…

– Когда вы умерли?

– Да я еще, собственно…

– Хотите сказать, вы живой еще?

– К сожалению… – спохватываюсь, какое тут может быть сожаление, радоваться надо, что я еще живой, а не мертвый, только радоваться не здесь, среди мертвецов, которые не потерпят в своих рядах живого и настоящего… Неумело бормочу что-то про мое желание в кои-то веки поучаствовать в шествии, меня пригласили, сказали, людей не хватает, я не знал, что так будет…

Не верю себе, когда они понимающе кивают, да, да, конечно, ну что делать, пойдемте, не торчать же тут всю ночь в самом-то деле…

Не верю себе, не понимаю, как они могли так просто оставить меня в покое, как будто так и надо, кивают, понимаем, понимаем, да-да, конечно. Уже собираюсь окончательно расслабиться, вот уж не думал, что они так спокойно отнесутся к чужаку – когда страшная догадка буквально молнией пронзает сердце, понимаю, что они могли так спокойно оставить меня в своих рядах только в одном случае…

– Вы… я… когда это случится?

– А этого мы не знаем, этого вам никто не скажет.

– Но… хотя бы не сегодня ночью?

– Да кто вас знает, может, и сегодня…

Хочу откланяться и уйти, нет, убежать – тут же одергиваю себя, что беда может случиться со мной в любой момент, неизвестно, где и когда я погибну в объятиях пламени, а потому не остается ничего кроме как снова присоединиться к процессии…

…прежде чем открыть двери для детей…

…когда вы поймете, что настало время привести в свой дом детей – для начала подготовьте свой дом. Выметите из дома весь сор, все дурные мысли, давние ссоры, непрощенные обиды. Пройдитесь по комнатам, отправьте на помойку никому не нужный хлам – старую сломанную мебель, на которой неудобно сидеть, старые, отжившие свое предрассудки, которые вам вбивали в голову, что детей непременно надо лупить ремнем, и непременно надо насовсем отдать своего любимого плюшевого мишку, если он понравился гостям. Но смотрите внимательно, не потеряйте что-нибудь по-настоящему ценное, старое кресло-качалку, которое можно привести в порядок, или семейную традицию наряжать елку не ближе к Новому Году, а пораньше, в день рождения прапрабабушки, имени которой никто не помнит, кстати, посмотрите на антресолях, может, найдёте и имя.

Подготовьте мир вокруг – приберите в своем городке, выметите мусор и давние ссоры с соседями, выкиньте все старое и ненужное. Заброшенные старинные дома лучше не трогайте, дети обожают ходить в такие места. Так же не трогайте одиноких стариков, сидящих на скамеечке возле своих домов, – они вовсе не такие мрачные, как кажутся на первый взгляд, они расскажут вашим детям много всего интересного и даже научат вырезать игрушки из дерева или собирать машинки, которые ездят сами, или еще что-нибудь такое удивительное.

Купите детскую кроватку и детские сны, купите детские карусели в городок и раскидистое дерево, на которое можно забираться высоко-высоко, поселите в темном чулане маленький детский страх.

Подготовьте мир вокруг – уберите тайфуны, которые могут разрушить ваш городок, обвалы, оползни, землетрясения. Хорошенько приберитесь в мире, выметите из него все войны, и не только войны, но даже маленькие их ростки. Добротной метлой сметите границы между странами, чтобы ваши дети могли увидеть весь мир.

И только когда вы увидите, что все готово – можете открывать двери своего дома для детей…

Бегущая от…

…она бежит из Воспарижа, который уже охвачен пламенем битвы, она прячется в Фонариме, – на день, на два, когда там тоже начинаются пожарища и небо гудит от снарядов. Она спешно покидает Фонарим, где-то в спешке теряет чемодан – некогда, некогда – едет первым же поездом в Снегиригу, прячется на улочках, подернутых первым снегом, устраивается в маленькой гостинице, – до утра, когда на улице появляются роты солдат, – и она срывается с места, спешит в Словаршаву, ищет ночлег, двери домов закрываются, подите, подите прочь, она остается одна наедине с ночью, они сидят на скамейке в сквере, пьют что-то терпкое, осеннее, говорят о чем-то не о чем. Наутро начинаются бои, она бежит прочь из города, прячется по деревушкам, по лесам – на день, на два, иногда на несколько часов, не зная, где приклонить голову, – она, война, бегущая от самой себя.