Мария Фомальгаут
Против Сентября
Василиск, которого нет
– Вздор.
Я уже знал, что они это скажут —
– Вздор.
Вот так, ни больше, ни меньше.
– Вздор.
И вскинут ружья.
Жуткое такое чувство, поганенькое такое, это не я, это не я, это не со мной…
С трудом выжимаю из себя слова:
– Я… могу доказать…
– Уж не собираетесь ли вы продемонстрировать нам живого Василиска? – офицер смотрит на меня с презрением.
Мотаю головой:
– Не собираюсь.
– Так что же вы…
– …я могу показать вам доказательства… что он здесь был.
– Здесь? – в голосе офицера первый раз проскальзывают тревожные нотки, – в городе?
– К счастью, не в городе… только на окраине… драконы не дали ему пройти…
– Позвольте, как они могли не дать пройти, если они бесследно пропали?
– Не пропали… они… впрочем, пойдемте, и вы сами все увидите…
Веду их по улицам Лондинуума, дальше, дальше, замираю на набережной.
– Вот… смотрите…
Офицеры оторопело смотрят на каменное изваяние, не понимают, что я, собственно, показываю.
– Это… что вы…
– …то, что осталось от вашего дракона… уж не знаю, какого по счету… по имени…
– Но… но это же…
Договариваю:
– Камень.
– Но…
– …здесь был василиск… здесь… у городских ворот…
– У этих ворот?
– Не только у этих… готов поклясться, он был у всех врат… у всех восьми врат города…
– Откуда вы знаете? Вы видели?
В меня снова целятся.
– Не видел. Но знаю.
– Но… поче…
– …они все окаменели… понимаете… все! Я проверял… Я обходил посты… они все… все…
– Чудовищно… – выдыхает офицер, опускает оружие, – вы думаете… он… вернется?
– Васи…
– …чш-ш, не говорите этого страшного слова…
…драконы…
…вспоминаю крылатых ящеров, которые охраняли город, сидели у врат, закованные в стальные ошейники…
…я учил их обороняться щитом…
…я учил их отдавать честь…
– …Вер ар ю фром? – спрашивал я.
Они отвечали.
Неумело пытался повторить непривычное для нашего слуха название.
– А там как? – спрашиваю я.
Они рассказывают.
Я знаю, что драконы воют по ночам.
Я знаю…
…прислушиваюсь к шорохам ночи за окнами, к шелесту дождя.
Он не придет.
Не прилетит.
Не…
…еще много-много всяких не.
Василиска не будет.
Просто.
Не будет.
Я говорю себе так – я сам не верю в то, что говорю, почему чашка дрожит в моей руке, почему я поворачиваю кресло спиной к стене, почему смотрю в полумрак коридора, почему разглядываю каждую тень на стене, вздрагиваю от шороха занавесок, от стука в дверь…
…показалось.
Нет.
Не показалось.
Стучат.
Смотрю на офицера, думаю, что лучше ответить, к вашим услугам, или имею честь…
– Разрешите осмотреть ваш подвал.
Вот так. Ни здрассьте, ни про погоду, ни про что.
Понимаю, что не могу сказать – не разрешаю. Открываю узехонькую дверь, веду гостя в темноту, бормочу что-то, счас, счас свет найду, этот выключатель еще поискать надо…
– Глина, – офицер щелкает фонариком.
– Глина, – киваю я.
– Вы что… скульптурой увлекаетесь?
Киваю.
Есть такое.
– Так я и думал…
– Почему… думали?
– А вы на ногти на свои посмотрите.
Меня передергивает, заливаюсь краской, чер-рр – рт, надо же было так…
Я так понимаю, драконы…
…не договаривает.
Смотрю в почтовый ящик.
Почему-то надеюсь получить от них весточку.
Хотя знаю – не получу…
– ….слышали, Василиск-то опять сегодня…
– А? – оторопело смотрю на булочника.
– Да василиск, говорю, ночью сегодня объявился…
– Видели?
– Да кто ж его видел, он же в камень обращает! Сегодня на площади офицера нашли окаменевшего… Жуть такая, глаза навыкате, что-то страшное углядел…
Меня передергивает. Еле-еле начинаю приходить в себя, ну еще бы, полночи не спал, потом кое-как продрал глаза в три часа пополудни, разбуженный колоколом на башне…
– Ужас какой… – еле выжимаю из себя, набираю корзину кренделей к чаю.
– Этот-то, говорят, офицера резать собрался…
– Кто этот?
– Да этот этот… следователь там какой-то… Картман, кажется…
Киваю.
– Вот, говорят, разрезал, а там внутри нет ничего, ни сердца, ни легких… вот он и думает теперь…
Молчу. Думаю, что скоро окаменевших фигур станет больше…
Не наша память
Хочу увидеть, как я родился.
Не успеваю.
Хочу хотя бы увидеть, как встретились мои родители – на этот раз смотрю пристальнее, внимательнее – все равно не успеваю, еле-еле вижу краешком глаза, как мой отец бросает в лужу палки…
Ты не так смотришь… не так…
Гедда лучше знает, как смотреть, Гедда умная, Гедда показывает мне – не понимаю, снова не понимаю, и еще раз не понимаю, и уже когда отчаиваюсь что-нибудь понять – до меня доходит, как надо смотреть, чтобы увидеть во всех направлениях.
Молчу.
Все равно не вижу, как встретились мои родители, мне кажется, они были вместе всегда, с того момента, как вместе бросали в лужу палки, а то и раньше…
Хочу увидеть самого себя, например, в тот момент, когда не сказал Гедде, что люблю её – снова смотрю и не нахожу, снова хочу спросить у Гедды, где этот момент, снова не спрашиваю – ищу сам, давай же, давай…
…нет….
…как будто его и не было никогда…
…никогда…
…не было…
И меня самого как будто тоже никогда не было в бесконечном потоке прошлого, напрасно смотрю тропинку за тропинкой, дорожку за дорожкой, по которым ходил до школы, здесь вот дрался с бандой Сысого, помню день в день, час в час, – нет, ничего, Сысой идет со своей бандой, а меня нет, нет…
Хочу спросить у Гедды – почему так.
Не спрашиваю.
Хочу спросить у Гедды, живые мы еще или уже мертвые – тоже не спрашиваю.
Мне кажется, она не знает.
Не знает.
Я хочу отвлечь внимание Гедды от пятнадцатого сентября – отвлечь любой ценой, нц пцсть даже не от всего пятнадцатого, хотя бы от трех часов пополудни, когда все случилось. Не успеваю, не могу – Гедда видит, Гедда смотрит, я еще надеялся, – отвернется, закричит – нет, нет. Пристально смотрит, я бы даже сказал – с интересом…
– Значит… значит, я…
Она хочет сказать – умерла, она не договаривает.
Не выдерживаю:
– А я? А мы все?
Хочу спросить, что будет с нами, когда мы вытянемся в бесконечные спирали – не спрашиваю.
Я все равно не могу увидеть прошлое от и до, стоит мне зацепиться за прошлое – и взгляд сам тянется в бесконечность, дальше, дальше, дальше…
…я жду.
Я жду, когда пришлые начнут строить города.
Время отматывается бесконечно назад, я вижу пришлых – за какие-то ничтожные годы до того, как они придут на нашу землю – или наоборот, уйдут с нашей земли, так будет правильнее, когда смотришь в прошлое? – но города все так ж стоят на побережьях, гордые и величественные.
Города…
…все так же…
…стоят…
Наконец-то я вижу – вижу, как пришлые возводят города из руин, из пепла, я вижу уникальные технологии, высочайшее мастерство, как пришлый одним ударом камня собирает из осколков окно…
…собирает…
…стоп…
…я смотрю, я не понимаю, вернее – понимаю, но не хочу понимать…
…пришлые уходят, оставляют после себя величественные города – уже без намека на руины, и то, что когда-то лежало в обломках, теперь возвышается во всей красе.
Я хочу снова посмотреть на пришлых – и снова не могу, время тянет меня дальше, дальше, дальше, города сжимаются, становятся все скромнее, ниже, меньше, вот уже маленькие деревушки ютятся там, где были дворцовые площади…
Я спрашиваю – почему все не так, как нам рассказывали – спрашиваю никого, в никуда, уже знаю, что мне не ответят.
Хватаюсь за единственное, что мне еще понятно, за настоящее – если в этом обезумевшем мире еще есть какое-то настоящее. День, когда небо стало черным. День, когда черное небо потянуло на себя землю. День, когда мы прыгали в поле – выше, выше, взлетали до верхушек тополей. Я говорю – мы, потому что рядом была Гедда, я даже не удивился, что рядом была Гедда – была по-настоящему, не во сне, не в мыслях, а вот так.
Понимаю, что даже это воспоминание о настоящем не вернет мне душевного покоя, что горизонт, который лихо закручивается в спираль, – не лучшая картинка, чтобы успокоиться.
Смотрю вперед – не вперед, а вперед. Почему я вижу будущее, спрашиваю я себя, я не должен его видеть, его уже не будет – после того, что случилось, случится, случается сейчас. Почему я вижу, как мы с копьями и пиками бросаемся на пришлых, почему я вижу, как наш народ гонит пришлых, почему я вижу самого себя, рассекающего горло Гедде, почему пришлая, как пришлая, почему я её… она же еще пятнадцатого сентября… тогда… почему… почему…
Не проходящий врата
Он сведет меня с ума.
Он.
Я даже не знаю его имени – ведь он так и не показал мне пропуск. Иногда мне кажется, что у него нет имени, ведь у мертвых не бывает имен.
У мертвых…
С чего я решил, что он мертвый…
С того, с чего…
.
– Пропуск ваш.
Нет, не так, сначала было:
– Здравствуйте.
Когда он пришел и сказал вот так:
– Здравствуйте.
А потом уже:
– Пропуск ваш.
Он беспомощно разводит руками, человек в странных одеждах:
– А у меня… нет…
Закрываю врата.
– На нет и суда нет.
Посмеиваюсь сам себе, раньше перебежчики были куда ловчее и изворотливее, пряталисб под тележками, среди мешков с мукой, подделывали пропуска, да так ловко, что уже и не знаешь, в каком спектре смотреть, чтобы увидеть подлог…
А тут просто.
– А у меня… нет.
На что надеялся, думаю, на что надеялся. Особенно сейчас, когда нет бесконечного потока идущих, где толком и проверить не успеваешь, только хлопаешь штампики, особенно сейчас, когда людей нет уже…
…уже…
.
…думаю, сколько уже не было ни одного человека.
День.
Неделю.
Месяц.
Почему-то кажется – дольше, но это полная ерунда про дольше, так что скорее всего, что-то около недели.
Не сезон, говорю я себе.
Не сезон.
.
Он мертвый, говорю я себе.
Мертвый.
Потому что.
Живые так не делают.
– Как… черт возьми, как это вам удалось?
Он улыбается. И молчит. Ему нравится, что он так ловко провел меня, вот ведь черт…
– Как, черт возьми?
Я готов присягнуть, что он не проходил через врата.
Не проходил.
И все-таки он пришел с другой стороны.
С другой.
Стороны.
Туннеля.
.
– Здравствуйте.
Снова смотрю на него по эту сторону туннеля. Снова спрашиваю:
– Пропуск?
– А у меня нет.
Закрываю врата, – он покорно отступает назад.
– Давно работаете?
Строго смотрю на него, в странных одеждах:
– На личные вопросы не отвечаю.
Он снова пожимает плечами.
– А как вообще пропуск выглядит-то?
Догадываюсь:
– Подделать хотите?
– Да ну вас…
.
Сегодня он пришел с той стороны.
Вчера с этой.
Он чередует, он будто издевается надо мной.
И говорит:
– Здравствуйте.
.
Не выдерживаю:
– Как вы ходите через море?
Снова тихий смешок.
И молчание.
.
Хватаюсь за соломинку, за какие-то воспоминания, привычные мне.
Остров, говорю я себе.
Крепость, говорю я себе.
Крепость, окруженная волнами студеного моря.
Туннель, говорю я себе.
Туннель, прорытый веками и веками, хотя другие легенды говорят – людьми.
Врата.
Грифон и Центавр на вратах.
Крепость.
Неприступная крепость.
.
Сегодня я попросил его всегда приходить со стороны континента, а не острова. Он смеялся. Но пообещал.
Снова хотел спросить у него, как так.
Снова не спросил.
.
Никто не может двигаться по воде, говорю я.
Никто не может обойти туннель, говорю я.
Никто.
.
– Какой сейчас год?
– Простите?
Смотрю на него, не понимаю.
– Какой. Сейчас. Год.
Называю год.
Он кивает.
Бормочет что-то про семь тысяч лет.
Уходит.
.
Успокоиться.
Пересчитать запасы.
Пересчитать.
Пере…
…оторопело смотрю на пустые полки, пустые сундуки.
Послать запрос на базу, говорю я себе.
Послать запрос на базу.
.
Говорить с ними про туннель.
Не забыть.
Говорить с ними про туннель.
Смотрю на это – не забыть, говорю сидящим передо мной:
– Туннель.
Они вопросительно смотрят, что туннель, почему туннель, какой туннель, зачем туннель.
– Туннель… нельзя его… подрывать.
Я думаю – надо объяснить, почему нельзя, надо втолковать, надо приводить доводы, про него, про этого, который там… там… слова куда-то теряются, какие здесь вообще могут быть слова, люди смотрят на меня бесцветными глазами, люди не поймут, не захотят понять…
– Туннель, – повторяю я, сам не знаю, зачем.
– Рухнет со дня на день.
– А?
Нет, я этого не говорю, у меня даже не хватает сил на это вот – А.
– Рухнет.
– Так вы не собираетесь… взрывать…
– …собираемся.
– Но…
– …а то кто его знает, или еще лет двадцать простоит, или сейчас рухнет… люди туда полезут, ребятишки…
– Он их не пустит.
Уже жду вопросов, кто – он.
Ну, с той стороны полезут… со стороны острова…
Вздрагиваю.
Даже не спрашиваю их, откуда они знают.
Говорю то, что хочу успеть сделать до того, как своды туннеля рухнут.
Мотают головами:
И речи быть не может.
Не вздумайте даже.
.
– Уважаемые туристы, наверное, вас уже смутило название нашего городка – Остров? Какой же остров может быть в чистом поле? Как вы думаете, с чем это связано?
– Тут острое едят, вот и остров!
Смех.
– Ось какая-нибудь… травяная!
Смех.
– И снова мимо. Ну, давайте я вам подскажу немножко, вот сами смотрите, времена текут, меняются, горы и те не стоят на месте, и моря…
– А-а-а, ясно!
.
Он снова приходит со стороны острова.
Со стороны крепости.
Он ходит по туннелю, он ищет что-то с палкой, похожей на колдовской посох, ищет, не находит…
– Сюда нельзя, – напоминаю я у врат.
– А…. да… да…
Он обшаривает землю до самых врат. Снова уходит куда-то – на остров.
Мне становится страшно.
Я снова спрашиваю себя – да человек ли это.
Человек не ходит по морю.
Человек не может пересечь море.
Человек или там, или здесь, а чтобы перейти из там в здесь, нужно пересечь врата.
По-прежнему не знаю его имени.
Да может ли быть имя у того, кто не пересекает врата…
.
Снова хочу послать запрос в Крепость.
Спросить про еду.
Спрашиваю себя, когда я ел последний раз.
Не помню.
Считаю дни, путаюсь, сбиваюсь, говорю себе, что если бы не ел столько дней, давно бы умер.
Что происходит, спрашиваю я в пустоту.
Пустота не дает ответа.
.
Он приходит со стороны континента.
Он снова ищет что-то в пустоте земли.
Он роет землю.
Здесь.
У самых врат.
Здесь нельзя, говорю я.
Он делает вид, что не слышит.
Роет землю.
Ищет.
Ищет…
…не выдерживаю:
– Ни с места!
Вздрагиваю – когда из земли показываются полуистлевшие кости.
Чер-р-рт….
Он осторожно обметает веничком песок, вытаскивает то, что осталось от черепа, вынимает из земли позвонок за позвонком…
– Это… это в полицию надо…
Сам пугаюсь своего голоса.
Он складывает останки в корзину.
Уходит.
Туда, в сторону континента.
– Стойте… – срываюсь на крик, – стойте!
Иду за ним. Вот это я хорошо понимаю, что я не хочу идти за ним, не хочу, какого черта, я должен быть здесь, здесь, у врат, я не должен идти за ним – и ничего не могу поделать….
Он спешит, прислушивается к шорохам вокруг. Еле сдерживается, чтобы не бежать.
– Стойте… да стойте же! Вы… вы арестова…
Мелкие камушки бегут по стенам, мелкий песок…
Нарушитель бежит.
Уже и сам понимаю, что надо бежать, что туннель дрожит, рушится, доживает последние секунды…
.
…смотрю на то место во дворе крепости, где теперь закопаны кости.
В который раз пытаюсь покинуть крепость.
В который раз не могу.
В который раз поднимаюсь на крепостную стену, чтобы увидеть бескрайнее море.
В который раз – не вижу.
Нет, так-то мне хорошо, они говорили что-то про заслуженный отдых и пенсию от Крепости. И особенно хорошо от осознания того, что туннель рухнул, и ни один враг больше не проникнет сюда.
Приходят люди, говорят что-то про города на континенте, я не понимаю – зачем говорят.
Приходят люди с темными глазами, не понимаю, откуда они здесь – в крепости.
У него тоже темные глаза.
Так и не знаю его имя.
По вечерам играем в картматы.
Иногда проходим мимо того места на дворе, где теперь закопаны кости.
Там есть еще одно надгробие.
Иногда он спрашивает меня – что это. Я аккуратно перевожу разговор на другую тему.
Начал замечать, что он тоже ловко меняет тему, когда я спрашиваю, почему за крепостной стеной не видно моря…
Не мертвая
Она живая, говорит Дэн.
Она живая, вторю я за Дэном.
Не хочу спорить, просто не хочу возражать.
Отступаем назад. Бережно-бережно, шепотом-шепотом, похрустывают ветки под ногами, черр-ррт, она слышит нас, она разворачивается, она подкрадывается.
Отступаем.
Дэн шепчет, не смотри ей в глаза, не смотри, не слушай, не слушай, не слушай, что она говорит, не слушай…
Пригибаем головы.
Бежим в заросли леса, скорей, скорей, лес ставит подножки, лес хватает за ноги, лес не пускает.
Вырываемся из чащоб, ветви хлещут по лицу – только когда вдалеке проклевываются огоньки домов, я перевожу дух.
Переглядываемся с Дэном.
Хотим спросить у самих себя, что это было
Начинаю:
– Она была жи…
…Дэн обрывает меня, не дает договорить.
Уже когда добираемся по шуршащей листве до первых фонарей у леса, уже когда чуем тепло очагов, Дэн говорит в пустоту:
– Ничего не было.
Киваю:
– Не было.
– Совсем ничего.
Киваю:
– Ничего-ничего.
И надо обернуться, и страшно обернуться, и домой, бегом-бегом-бегом…
Я жду.
Я даже приглушаю пламя в камине, она не любит пламя.
Я жду.
Она придет.
Я знаю.
Придет.
Она появляется без пяти минут полночь – появляется мертвая, ну, еще бы не мертвая, когда это видано, чтобы она была живая. Я вижу её – мертвую, сшитую из кусочков.
Мне не страшно.
Я опускаюсь на колени.
Я задаю свой вопрос.
Она думает.
Она подбирает ответ.
Наконец – отвечает.
Я сомневаюсь – и в то же время запрещаю себе сомневаться, ведь она не может сказать неправду.
Я поправляю её – готовую развалиться на части – я скрепляю швы…
Я покажу её тебе, говорит мне Салли.
Я обнимаю Салли.
Думаю, что если кто-то узнает, что мы встречаемся, нас казнят.
Думаю, кто казнит – мои или её.
Я тебе её покажу, говорит Салли. Хочешь?
Хочу, говорю я.
Она мертвая, говорит Салли.
Знаю, говорю я.
– Откуда?
– Ну как же… наша тоже мертвая. Все они мертвые… Мне Дэн показывал, у них тоже мертвая в деревне…
Кулаки сжимаются сами собой:
– Это что за Дэн?
– Да ну, дурак он…
– А про меня потом тоже скажешь, что дурак?
– Да ну тебя совсем… Пойдешь ты смотреть?
Иду смотреть. На неё, которую хочет показать мне Салли. Она действительно мертвая, ну еще бы она была живая, они живые не бывают.
Задаю вопрос.
Просто так.
Проверить.
Она отвечает.
Вздрагиваю.
Наша бы так не ответила.
Ну, на то она и есть не наша, чтобы не так отвечать….
…иду домой.
Через лес.
Салли, говорю себе, Салли. Если бы не Салли, в жизни бы не поперся туда, в глухую деревушку, в жизни бы не поперся назад по бездорожью, по беспросветью леса…
…замираю.
Вижу его.
Здесь.
В двух шагах.
Совсем рядом.
Говорю цитату, обрываю на полуслове.
…он дополняет.
Отлегло от сердца, понимаю – наш.
Протягиваю руку.
Называю свое имя.
Он отвечает:
– Дэн.
Идем через глушь леса, что-то не нравится мне, что-то настораживает, что-то…
Начинаю еще одну цитату.
Не договариваю.
Жду.
Дэн отвечает – но отвечает совсем не то, что я ожидаю услышать.
Совсем не то.
Успокоиться, говорю я себе.
Не подавать вида, говорю я себе.
Я успею заколоть его.
Сейчас.
Или, еще нет, не сейчас.
Лес обступает со всех сторон.
Наваливается.
Подкрадывается.
Вот тогда-то мы видим её.
Она живая, говорит Дэн.
Она живая, вторю я за Дэном.
Не хочу спорить, просто не хочу возражать.
Отступаем назад. Бережно-бережно, шепотом-шепотом…
…Захлопываю за собой дверь.
Не сразу понимаю, что все семейство в сборе, что все смотрят на меня, не сразу понимаю, что тут делает книгочей, зачем он положил руку на мертвую книгу…
– …что… что ты им рассказал? – Салли кричит мне в лицо, кричит во весь голос.
– Да я им про книгу рассказал…. Мы с Дэном живую книгу видели, ты прикинь, а? Живую!
– Да ты хоть понимаешь, что это значит вообще? Ты хоть понимаешь, что лучше бы миллион раз рассказал, что со мной встречался, и с Дэном подружился…
– …да не подружились мы…
– …ну все равно… им же… им же книга эта живая… как красная тряпка на быка…
– Но почему? Почему?
Салли снова хочет вспыхнуть, рассердиться, тут же давится словами, понимаю, сама ничего не знает.
– Ну… э… Ну то мертвые книги, а то живая…
– И… и что?
– Ну, где ты видел, чтобы книга живая была? Вот они и перебесились все…
…потрескивают угли костра, пляшут тени на ветках деревьев.
– А я что заметил… – Дэн настораживается, смотрит в чащу, – эта…. Которая живая… На ней ни одного шва не было, ни одного разреза. Она… целая была…
– Ой, да молчи уже!
– А… а что такое?
– Да что… а если сюда явится?
Смотрим на хитросплетение зарослей, оглядываемся – что-то подсказывает мне, что она рядом, совсем рядом, она уже видит нас…
Думаю, о чем я её спрошу…
И что она мне ответит…
Голод о городе
Меж этими событиями нет никакой связи…
…или есть?
Он спешит, он торопится, он боится не успеть – и даже нет, даже не так, он знает, что не успеет – но все-таки бежит, надеется непонятно на что. Он крутит педали, он подгоняет старенький байк – откуда-то прицепилось это слово к велосипедной цепи – байк, и не оторвешь. Он торопится, он смотрит в темноту подступающей ночи. Знать бы, сколько осталось – но этого никто не скажет.
Успеть.
Любой ценой.
Успеть.
Хотя бы увидеть огни далекого города в серых осенних сумерках, хоть бы последний проблеск заката на высоком шпиле. Холод окутывает, холод оковывает тело, но это не первые заморозки октября, это что-то другое…
Путник догадывается.
Вот оно, началось.
Земля вырывается, выпрыгивает из-под колес, её приходится придерживать ногами, потом и руками тоже.
Ползти.
До города, до которого он не успеет добраться.
Поднимает голову.
Просто так.
А вдруг.
…откуда…
…откуда мостовая в свете фонаря, откуда вывеска какого-то уже закрытого на ночь кафе, откуда, откуда…
…неважно.
Он смотрит, жадно впитывает каждый штрих, каждый вдох, каждое мгновение незнакомого города, в изнеможении опускается на скамейку, понимает…
…он спасен…
Между этими событиями нет никакой связи…
…или есть?
– Ну а теперь, может, будете так любезны, объясните нам, как это остановить?
– Никак не остановить.
– И что… вас не смущают сорок восемь умерших?
– Сорок восемь? Нехило.
– И вас не пугает эта цифра?
– Очень пугает.
– И, тем не менее, вы отказываетесь что-то делать?
– Я этого не говорил. Я сказал так – я уже не в силах изменить что-то…
Эти события никак не связаны меж собой…
– …цель приезда?
– Туризм (спокойно, спокойно, спокойно).
– На сколько дней вы едете?
(Навсегда).
– На пять дней.
– Что-то мало…
(рушится мир)
– Ну… насколько денег хватило…
– Где гарантия, что вы вернетесь по истечению указанного срока?
– Ну… вот обратные билеты… и…
– Вашу руку, пожалуйста.
– Это что… ай-й-й-черр-р – р-рт…
– Все, все хорошо… ступайте… Приятных вам впечатлений… хорошей поездки…
Бежать. Бежать. Прямо здесь, прямо сейчас, вежливо раскланяться перед пограничниками, и на улицу, и такси, такси, как там по-ихнему, сколько стоит, не знаю, а вы мне на бумажке напишите, спасибо, спасибо, да-да, в столицу, скорее…
Бежать.
Бежать.
Навсегда.
Затеряться так, чтобы не найти самого себя.
…посмотреть на календарь.
Почему так сжимается сердце, почему так тревожно, почему хочется бежать назад, так бывало, когда школу прогуливал, и вроде сказал себе – не пойду, вот не пойду, и все тут, а все равно тянет что-то, надо, надо идти…
Нет.
Сжать кулаки, сказать себе – нет.
И еще раз – нет.
Кто-то из местных бормочет по-своему, да ты не боись, не будут искать…
…искать…
…вот теперь искать хоть какую-то работу, хоть собирать опавшие звезды, хоть чистить луну, хотя, говорят, там без страховки, без тросов, прямо вот так. Или замешивать тесто из лунной пыли. Или… да много есть всяких или, разберемся на месте, искать, искать…
Выйти на улицу, споткнуться на ровном месте, сказать спасибо фонарю, который подхватил под локоть, посмотреть на свои руки, почему они тают, почему, почему, почему перехватывает дыхание, почему я теряю самого себя, я не это имел в виду, когда говорил – хочу потеряться…
И эти события тоже никак не связаны…
Сегодня последний день – говорит Бетти.
Последний день, – вторят остальные.
Ждут сопровождающего.
Волнуются.
Сердятся.
Ну, еще бы, последний день, а он не идет.
Город окружает, город обступает со всех сторон, город, который еще недавно был таким желанным, таким бесценным, город, от которого теперь хочется бежать, бежать…
Появляется сопровождающий, бормочет какие-то извинения, люди сердятся, люди хлопают крыльям, кудах-тах-тах, мы из-за вас тут чуть не погибли…
…садятся в автобус.
Спешат.
Гид успокаивает, сегодня же вечером будем в Букбурге, все хорошо будет…
Едут.
Кто-то хватается за горло, кого-то одергивают, хорош придуриваться, ничего с тобой за пять минут не случится…
…или связаны?
Въезжают в Букбург.
Переводят дух, живы остались, живы…
– Ма, а ка-да домой…
– Да погоди ты со своим домой, ты посмотри, красотища какая, Букбург же!
– Ма, а да-мой?
– Да погоди ты про домой, вкусностей хочешь?
– Ма, а да-мой! Да-мой!
– Ну, пошли, пошли домой, горюшко ты мое…
– Ма, а не в гостинцы, а да-мой!
– Да не в гостинцы, а гостиница это называется, гос-ти-ни-ца! Вот это сегодня дом наш будет.
– Ма-а-а-а-а-а-а!
– Да что ты в самом-то деле, с ума меня сведешь!
– Ну что вы так на него… ну не понимает он…
– Да? Я вот тоже не понимаю, какого черта это всё! Я вот тоже на такое, блин, не подписывалась!
– Да успокойтесь вы, мы тут сами все на грани нервного срыва!
– А что поделать, попали так попали…
…эти события не могут быть связаны…
…или могут?
– Пропустите… пропустите их скорее!
– Да куда вне очереди-то?
– Да как вы не понимаете, туристы они, ту-рис-ты!
– Да здесь все туристы, что теперь, помирать всем?
– Да, вот так незадача… ну черт с вами проезжайте, что поделать-то…
– Да стойте, куда вы их, а если не туристы никакие?
– А тебе надо, чтобы они тут на границе кони двинули?
– К-какие кони?
– Да ну тебя нафиг…
Между этими событиями…
– Так он теперь в международном розыске?
– Ну, разумеется.
– Н-да-а, хотел с миграцией бороться, и чем кончилось…
– Да поговаривают, он и не с миграцией бороться хотел, а половину человечества уничтожить… не нравятся ему, видите ли, эти, которые не из наших краев…
– Да нет, тут, говорят, другое…
– Да говорят, поймали его уже…
– Да какое поймали, бежал, как пить дать, бежал!
– Да не было его вообще никогда!
…разное время, разные дни, разные места – ничего общего…
Он спешит, он торопится, он боится не успеть, он крутит педали своего байка, он видит стены города далеко впереди. В изнеможении останавливается, стучит в ворота, хмурый стражник отрицательно качает головой.
– Но вы поймите… я… турист…
– Ну, вы нас тоже поймите, у нас туристов за сегодня знаете, сколько было?
– Но…. Но не умирать же мне теперь!
– Ну, вы нас тоже поймите, городу-то нашему тоже не умирать!
– Да что вы… что вы… – турист пятится назад, – я же… я же ничего плохого… я же… что я вам там, стекла перебью, что ли, или сожгу там чего… да не террорист же я в самом-то деле…
– Да вы не понимаете, – отмахивается стражник, – город-то он тоже много туристов выдержать не может… тоже восстановиться надо…
– Ну что мы там, намусорим, что ли, мостовые истопчем…
– …да вы же его пожираете!
– А…
– …взглядами своими пожираете, обгладываете дочиста, так от города вообще ничего не останется!
Турист понимает, туриста прошибает холодный пот. Он уже понимает, что бесполезно просить, он все-таки просит – сам не знает, зачем, ну пожалуйста, ну я всего-то ненадолго, ну что тут с меня с одного будет, с одного-единственного…
Стражник вскидывает самострел.
Турист понимает.
Снова прыгает в седло байка, снова спешит…
…никакой связи…
– …как вам это удалось?
– Ч-что удалось?
– Вы заночевали в городе.
– А… разве это незаконно?
– Отчего же незаконно…
– За гостиницу я заплатил, могу чеки показать… Меня за что арестовали-то вообще?
– Да как вы не понимаете… где вы нашли город?
– Да ё-моё, разве я вспомню сейчас…
– А вы хоть понимаете, что там, где вы были, раньше не было никакого города?
– Ну… так нигде раньше не было никаких городов…
– Нет, вы не поняли… города не было, пока вы там не появились.
– Да ну?
– Ну, да… так как вы сделали… что появился город?
– Ну… да вы понимаете, я помирал совсем, помирал, ну4 что мне делать-то было? Ну что я, убил кого-то, что ли?
– Да нет… мы вас спрашиваем, КАК вы это сделали?
– Ну… знаете… жить захочешь, не так раскорячишься…
– А если вас еще раз в чистое поле выпустить, вы снова город сделаете?
– Ой, увольте…
– Ну, ведь сделаете же?
– А если не получится ничего, если сдохну там?
– Да получится.
– Нет… даже не просите. Категорически, еще не хватало…
…ничего общего между событиями…
– …ой, все-то вам объяснять надо… Машину ему выдайте, навигатор… и пусть едет… в чистом поле окажется, спохватится…
…совсем другие события…
…собираем ужин, несем гиду, еще волнуемся, понравится, или нет. Сегодня у нас новый гид, кто его знает, какой он будет, старый-то злой был, как черт, чуть что не по нему, давай орать, что насильно никого не держит…
Но этот-то вроде ничего. И города у него хорошие получаются, сказочные города, причудливые фантасмагории. Старики, правда, ворчат, что раньше-то лучше было, и спокойнее, и города были понятнее, и фонари на крыльях не летали, и дома не разговаривали, и улицы с места на место не бегали. А тут нате вам, то на деревьях луны вырастут, так мало того, что луны, так их еще и есть можно, как сыр. Или окорока на ветках вырастут, или еще что. Молодежь, ясное дело, радуется, ну еще бы, а вот старики они осторожничают…
…и это совсем другое событие, которое не относится к…
Гнать.
Во весь опор.
Спотыкаться.
Падать.
Снова гнать.
Снова падать.
Еще лелеять какую-то надежду вернуться назад, подобрать то, что осталось от байка – непонятно, зачем.
Спешить.
К городу.
«– Ма, а там город будет?
«– Будет… если захочешь…
Люди ждут.
Смотрят на часы.
Кто-то спрашивает, сколько времени осталось.
Гид отвечает – до полуночи.
На часах без четверти.
Жанна всхлипывает, Жанна смотрит в темноту ночи, куда уехал её сын. Снова бросается на гида с упреками, снова спешно доказывает, что зачем всех-то, зачем всех, куда, куда всех, тут один из десятерых вот такой, а остальных зачем в города гнать, на верную погибель, а?
Гид молчит.
Наконец, спокойно, нехотя бросает – каких всех, каких всех, то все, а то ваш Артур….
Артур останавливается на вершине холма.
Отсюда должен быть виден город.
Нет.
Не так.
Город должен быть прямо здесь.
Здесь.
Нестерпимый холодок побираются к пальцам, сковывает руки, сжимает сердце.
Вот оно.
Начинается.
Артур ждет город, должен, должен быть город…
Ну же…
Ну…
Часы бьют полночь.
Жанна звонит сыну, Жанна слышит – абонент недоступен.
Трясётся в рыданиях.
Гид молчит.
Нет, так-то нам хороший гид попался.
Бывает хуже.
Бывают такие, которые до последнего волынку тянут, завтра поедем, завтра-завтра, а потом в последний момент подскочит, давайте-давайте, скорей-скорей, а-а-а-а-а, и бегут, бегут, бросая вещи, в страхе смерти бегут…
А этот ничего, все у него четко, все по расписанию, все как надо. Скажет – завтра в полдень выезжаем, значит – завтра, в полдень, до вечера на месте будем, главный костьми ляжет, а город новый сделает.
