Мария Фомальгаут
Против Сентября
Против Сентября
– Какого цвета были шторы в доме ваших родителей?
Апрель недоуменно смотрит на меня.
– Простите?
Терпеливо повторяю:
– Какого. Цвета. Были. Шторы. В доме. Ваших. Родителей.
– Где именно?
– Ну… допустим… в спальне.
– Желтые. С фиолетовыми лилиями.
– Вы так уверены?
– Да, это я помню хорошо.
Снова оглядываю сидящих, выбираю очередную жертву, наконец, показываю пальцем на Января:
– Какая у вас была обложка… на тетради по математике?
Январь фыркает:
– Да вы издеваетесь.
– Вспомните хотя бы одну.
– Э-э-э… лошади там были. Белые. На синем фоне. А вот, еще вспомнил, одна обложка была как деревянная доска…
Смотрю на собравшихся, говорю себе, что делаю что-то не так. Какого черта я вообще позвал их сюда, какого черта я спрашиваю, надо было хотя бы поговорить с каждым наедине, чтобы никто не догадывался, а теперь каждый из сидящих уже заранее придумывает, что ответить, они уже разгадали мой план…
…или нет?
Сентябрь старается владеть собой, но я вижу, что у него это получается плохо. Очень плохо.
– Мы найдем того, кто это сделал, – киваю, смотрю на Сентября, – найдем… обязательно.
Сентябрь молчит, смотрит на растерзанное тело на полу.
– Уже второй раз… – добавляю я, – кто-то хочет подставить вас… очень хочет подставить…
Сентябрь молчит. Кажется, хочет что-то сказать… нет, только кажется.
Распахиваю дверь.
Не верю своим глазам.
Оторопело смотрю на то, что творится в комнате, нет, нет, этого не может быть, я сплю и вижу сны…
– Сентябрь? Вы?
Сентябрь поднимает голову, смотрю на его окровавленное лицо, на труп девушки у ног Сентября, все еще не понимаю, вижу острые клыки Сентября, черт возьми, готов присягнуть, что еще вечером у него не было никаких клыков…
…бросаюсь вниз по лестнице, прочь, прочь, в никуда…
– …вы этого не делали.
Сентябрь оторопело смотрит на меня.
Повторяю:
– Вы этого не делали.
– Но… слушайте, Июнь, я четко помню, как сделал это… я… я не хотел… но…
– …вы этого не делали.
– Я вас не понимаю… Июнь.
Разливаю по бокалам остатки времени.
– Я буду говорить странные вещи… Сентябрь… вы же понимаете, что кроме сторонников у вас есть и недоброжелатели…
– Разумеется… и их немало.
– Ну и вот… Как вы думаете, много ли о вас напишут книг после вашей смерти?
Сентябрь удивленно вздрагивает.
– Гхм… никогда не задумывался…
– А их будет немало, поверьте мне. Те, кто работал с вами… сочтут за честь написать воспоминания…
– Никогда не…
– …но будет и немало тех, кто захочет очернить вас… кто напишет про вас неправду…
– Да… несомненно.
– …и вот представьте себе, в отдаленном будущем кто-то напишет про вас вот такую лживую книгу, книгу ложных воспоминаний… более того, этот человек… или люди… они выдумают вам несуществующего сообщника… и от его имени напишут немало клеветы…
– Но откуда… откуда вы знаете?
– Очень просто… кто-то написал эту клевету… и теперь наравне с нашей, настоящей реальностью живет реальность, в которой вы пьете кровь невинных жертв…
– Вы полагаете…
– …я уверен. Но и это еще не все… в этой параллельной реальности и правда существует тот вымышленный автор, который написал про вас все это…
Оглядываю сидящих в гостиной. Сжимаю зубы. Найти. Найти любой ценой, вытащить из сидящих всю подноготную, мельчайшие детали биографии, о которых не упомянули авторы лживой книги, – цвет занавесок в кухне в родительском доме, обложка тетради, а когда первый раз поцеловался, и где, и с кем, а пробовал курить, или нет, а…
Сжимаю зубы.
Искать.
Искать…
– А у вас какие были шторы в доме? – ехидно спрашивает Февраль.
Хочу ответить – тут же спотыкаюсь о собственные мысли. Понимаю, что я не помню. Нет, не помню не только шторы, но и вообще родительский дом, каким он был, какими были мои отец и мать…
Мне становится не по себе, очень сильно не по себе. Отшучиваюсь какими-то дежурными фразами, что хотел разрядить обстановку, поближе узнать присутствующих – выжидаю удачный момент, чтобы откланяться и пойти к себе спать.
Вспоминаю. Отчаянно. Безнадежно. Приказываю себе вспоминать – хоть что-нибудь, шторы в доме родителей, чайник на столе, да вообще хотя бы где я жил, в квартире, в доме, в каком доме, сколько этажей, как солнце падало утром на стены, какие обои были…
Ничего.
Ни-че-го.
Спрашиваю себя, куда я ухожу, когда не ночую у Сентября – понимаю, что не знаю. Просто. Не знаю. Потому что я никогда отсюда не ухожу, потому что я всегда здесь, рядом с Сентябрем, помогаю Сентябрю принимать гостей, давать интервью и выступать перед публикой…
Но… но где, черт возьми, мой дом…
Неужели…
…некогда, некогда, говорю себе, открываю ноут, пишу…
…все, кто встречался с Сентябрем, все, кто видел его безупречные манеры, сталкивался с его обаянием – просто не могли представить себе, каким на самом деле является их кумир. Честно признаюсь, я и сам первый раз не поверил в то, что мой вдохновитель способен на такое, уж слишком он казался правильным, слишком идеальным. Я искренне думал, что Сентябрь просто нашел труп обескровленной девушки, мы вместе возмущались, кто это мог сделать. И даже когда чуть погодя мы нашли еще двух убитых, у меня не возникло подозрений. И только в тот роковой вечер…
…одергиваю себя, не писать, не писать, – нет, что-то сильнее меня тянет мои руки к клавишам…
Снова отстраняюсь.
Выдерживаю полминуты, после чего снова —
…когда я вошел в комнату Сентября и увидел, как он вонзает свои клыки в горло очередной жертвы…
…полминуты, говорю я себе, полминуты.
Продержался.
Дальше будет легче.
Мне так кажется.
…позже я сам не раз помогал ему искать новые жертвы и заманивать в дом – о чем теперь глубоко сожалею…
Неубитый Сауин
Сегодня пропала Лита.
Приходил Лугнасад, ругался со мной, и с Сауином тоже, обвинял Сауин, что он убил Литу. Мы его еле успокоили, ишь еще чего выдумал, Сауин виноват. Ну, так оно обычно и бывает, чуть что, сразу Сауин виноват, как будто кроме Сауина никого и нет.
– Лита найдется, – говорит Сауин, когда вечером в домах закрывают ставни.
– Найдется, – говорю я.
– Погуляет и придет, – говорит Сауин.
– Придет, – говорю я.
У нас в доме летят листья.
Из окна гостиной видно, как в доме Йоля и Имболка падает снег.
Из своего окна я вижу черничные луга вокруг дома, где пропала Лита.
– Остара, говорит Белтейн.
Говорит – и смотрит на Сауина, смотрит подозрительно, пристально.
– Остара, повторяет Белтейн.
Успокаиваем Белтейн, уверяем, что непременно найдем Остару, ну, времена сейчас пошли неспокойные, но Остару-то мы непременно найдем, вот завтра пойдем в лес искать…
Завтра никуда не пошли.
Завтра Имболк.
– Имболк, – говорил Йоль.
И мы не понимаем, почему Имболк, как Имболк, сегодня же июль, время идет к Лугнасаду…
Тут же понимаем.
Спохватываемся.
Выйдем в лес, говорит Сауин, будем искать, говорит Сауин.
Нет, говорит Лугнасад, смотрит на непогоду за окнами, ежится, говорит, что надо попрятаться по домам, а то мало ли.
Прячемся.
Закрываем ставни.
Укрываемся от чего-то непонятного, неведомого, что ходит по пустоте улиц, ищет очередную жертву…
Лугнасад, говорят утром.
Лугнасад.
Уже не спрашиваем, что – Лугнасад, уже понимаем – исчез.
К нам приходят ближе к полудню.
Не успевают спросить.
Лугнасад был дома, всю ночь был дома, говорю я.
Понимаю – мне не очень-то и верят.
Нам не верят, говорю я.
Не верят, соглашается Сауин.
Надо уходить отсюда, говорю я.
Сауин оторопело смотрит на меня, ему кажется, он ослышался.
Уходить, повторяю я.
Сауин не понимает, куда уходить, как уходить – я настаиваю, хоть куда, хоть как, но уходить, вот прям щас, будет там какой-нибудь домик в лесу, обязательно будет, ну… потому что… потому что по сюжетам так должно быть, вот почему, и ближе к вечеру мы запряжем пару вороных коней, и поскачем прочь…
…темнеет.
Фыркают кони.
Я вешаю на экипаж два фонаря, настораживаюсь, вижу огни совсем рядом, свет факелов, тревожные голоса, они идут сюда, ищут нас…
Щелкаю хлыстом.
Кони срываются с места, несутся в пустоту ночи, черные осенние ветки хлопают по стенкам экипажа. Они найдут нас – те, кто гонятся сейчас по нашему следу, они найдут нас – по дорожке из осени, которую мы оставляем за собой, два праздника осени, два вестника осени, Сауин и Мабон…
Щелкают выстрелы.
Там, сзади.
Спешим.
Подгоняем лошадей.
Кони падают, подстреленные, спотыкаются о самих себя, – я выскакиваю из экипажа, помогаю Сауину выбраться, бежим прочь в заросли, оставляя за собой дорожку из осени…
Они найдут нас, говорю я себе…
…найдут…
Даже если побежим по воде реки, с рекой случится что-то такое, что сделает её осенней, и дело даже не в желтых листьях, и не в холодке, а в чем-то другом…
…в другом…
…к рассвету погоня стихает, огни фонарей остаются где-то там, там, в зарослях.
Останавливаемся, идем к дому, который наконец-о показался среди деревьев, я знал, что рано или поздно он встретился нам – наш дом, небольшой, в два этажа, диванчики у камина в холле, дверь в кухню и столовую спрятана под лестницей, кабинет на втором этаже, потайная лестница, ведущая в спальню в мансарде…
Мы останемся здесь надолго, говорит Сауин.
Надолго, говорю я.
Облетает листва, стучат по крыше капли осеннего дождя.
Стучат в дом.
Нет, не капли.
Мы открываем, мы смотрим на Йоль на пороге, зачем он несет пустую тыкву…
– Как это у вас…. – начинает он, – сладости или гадости, да?
Переглядываемся с Сауином, думаем, какую гадость ему подстроить.
– Пропали все, – продолжает Йоль, – мертвы. Я уже понимаю… мертвы.
Снова парирую, что Сауин тут не при чем, нечего клеветать на моего друга, если он стоит на границе двух миров, мира тепла и мира холода, так это еще не значит, что непременно замышляет что-то дурное…
Йоль соглашается.
Вечером мы все втроем обсуждаем, что делать дальше.
Сауин снова повторяет свое – обыскать лес.
Вечереет.
Ближе к полуночи расходимся спать.
– …Мабон… да проснитесь же… Мабон…
– Да что такое…
Оторопело смотрю на Йоля, ну что такое, какого черта поднял меня среди ночи…
– Мабон… вам угрожает опасность…
Холодеет спина.
– Ч-что…
– …Сауин…
– С ним что-то случилось?
– Уважаемый Мабон… с Сауином-то как раз ничего не случится, поверьте мне… чего нельзя сказать о нас с вами.
– А ч-что…
– Он хочет убить нас.
– К-кто…
– …Сауин.
– Но…
– …хочет убить.
Меня осеняет:
– Слушайте, вы хороши врать уже, Сауин никогда… ни в жизнь… Это вы… вы убили всех… оклеветали…
– Да… ну посмотрите…
– К-куда посмотреть?
– Вперед… вперед… да не вперед, а в-п-е-р-е-д…
– Но…
…друг мой, да неужели в ночь Сауина вы не можете заглянуть в будущее?
Осторожно смотрю туда, куда показал Йоль, еще не понимаю, что вижу там, в глубине веков, – где же Имболк, где же веселая Остара, где костры Белтейна, где… а где я сам подле Сауина – нету, нету, только черно-оранжевое торжество поздней осенью и огни Йоля в темноте зимней ночи.
– Это… это же…
Не договариваю.
Смотрю на Сауина, вот он стоит в распахнутой двери, смотрит оскаленным черепом, пустыми глазницами…
…целится из арбалета, еще не понимаю, куда, еще думаю, ошибка какая-то, ошиб…
…Йоль смотрит на то, что осталось от Мабона.
Круговорот разноцветных листьев.
Йоль настораживается, Йоль уже готовится защищаться от Сауина, но что-то подсказывает Йолю, что Сауин не будет нападать.
Не будет…
…Йоль оказался слишком сильным противником – я не смог одолеть его, и теперь проклятый Йоль будет настороже, слишком настороже, вряд ли получится уничтожить его…
Город без вероятности
– Вы лжете. Вы не были в Таймбурге.
– С чего вы взяли? Какого черта вы мне не верите?
– Ну-с, проверим… на чем вы ехали в Таймбург?
– Сейчас ждете, что я скажу, на автобусе, а вы скажете, что автобус еще не изобрели, не так ли? А если я скажу, что в экипаже, вы тут же ответите, что на дворе какой-то там век, и экипажи давно вышли из моды? Ну, так вот вам: я поехал в Таймбург на велосипеде. А если скажете, что велосипед еще не изобрели, я вам отвечу, что изобрел его сам. Съели?
– Погодите, еще нет… – обгладывает косточки аргумента, вскидывает голову, – какие города вы проезжали на своем пути?
– Букбург, Клокбург, э-э-э-э…
– А вот вы и попались! Вы не могли видеть эти города!
– Да как не мог видеть, когда вы на карту-то посмотрите, на карту, вот они, по пути в Таймбург!
– И все равно вы попались… потому что когда вы ехали, Клокбург еще не был построен, а от Букбурга остались одни руины, поросшие травой, и никто в жизни бы не сказал, не вспомнил, что это Букбург!
– Ну, уж, на Мунбурге вы меня не подловите, он существовал в это время…
– Существовал, я не спорю… но был ли он в это время на месте?
– А ч-что такое?
– А то такое. Как раз в тот день, когда вы, как уверяете, поехали в Таймбург, Мунбург отправился навестить соседнюю деревушку!
– Да ну…
– Ну да! Какие еще города вы видели?
– Дримбург. Точно Дримбург. Быть не может, чтобы не…
– …и… и как же вы его увидели?
– Ну… я проезжал мимо, и он…
– И просто увидели, да?
– Ну, сделал несколько снимков…
– Покажите.
– Пожалуйста.
– Гхм… но ведь ни на одном снимке нет Дримбурга!
– Я и не говорил, что сделал снимки Дримбурга! Я просто сказал – сделал несколько снимков!
– Но вы видели Дримбург… просто видели Дримбург, да?
– Ну да, я…
– Вот тут вы и попали пальцем в небо! Вы хоть знаете, что дома Дримбурга вдоль дороги так просто не появляются? Что надо подождать, набраться терпения, повезет, не повезет, приманить дома – на ломтик сыра, на кусочек сахара, на имбирный пряник, в крайнем случае! Тогда они выйдут вдоль дороги, пугливые, осторожные, приоткроют ставни… если повезет, можно увидеть Дримбургский собор, ну а про Дримбургский замок уже никто и не вспоминает, его не видели сотни лет, может, уже и руин не осталось… а вы говорите – проезжали и увидели!
– Ну… а если мне просто повезло? В конце концов, может мне раз в жизни повезти? Не все же мне покупать лотерейные билеты без выигрыша!
– Покупайте с выигрышем, кто вам не дает… лично я вообще покупаю отдельно выигрыш, без билетов, чего ради еще на билеты тратиться…
– Да повезло мне с Дримбургом, повезло, почему вы мне не верите?
– Ну… потому что бывают события, вероятность которых стремится к нулю…
– Ну, пусть себе стремится, что, событие не может случиться само по себе, без своей вероятности? Ну, отпустило событие вероятность к нулю или к кому там еще, а само в это время случилось. Надо же событию и вероятности иногда друг от друга отдохнуть?
– Какая была погода, когда вы ехали?
– Ну, сначала было лето, потом зима приударила, холодно так, я думал, задубею совсем… Потом снова лето, хорошо так…
– Да вы с ума сошли… вы хоть сами понимаете, что несете?
– Ну а что я могу сделать, если так оно и было?
– Лето, зима и…
– …постойте, постойте!
Распахиваются двери, оно вбегает, взбалмошное, взъерошенное, само не свое, рыжее, знойное, веснушчатое, в цветах…
– Это я! Это я виновато!
– Вы…
– Я лето! Лето! Вы меня извините, пожалуйста… я отлучилось ну буквально на пару часиков… зиму попросило меня подменить…
– К-куда отлу…
– …ой, ну там распродажа была, ну вы же понимаете, там бы все раскупили махом…
– …он даже не спрашивает, чего распродажа, что она там себе прихватила, новые туфельки, или платьишко, или что там еще прихватывают, сережки какие, бусы… Просто выписывает штраф, как вам не стыдно, а еще лето, вы что должны делать, вы должны на посту быть, а вы что делаете, вы по магазинам… да еще и зиму вместо себя поставили, нет, я понимаю, ладно бы еще раннюю осень, или позднюю весну, но не зиму же! Не соглашались они, так и нечего было куда-то сбегать, выдумали тоже, зиму вместо себя…
– …свободны.
– Вернемся к вам… так вот… не были вы ни в каком Таймбурге. Не были.
– С чего вы взяли?
– Элементарно. Вы сами-то посудите, думаете, Таймбург кого попало к себе приглашает? Да этот город уже и не знает, как сделать, чтобы к нему никто не ходил, не беспокоил, не тревожил… Помню времена, когда Таймбург окружал себя крепостными стенами, лабиринтами с кипящей смолой, – и бесполезно, все равно находились безумцы, которые пробирались в город… И что вы думаете тогда сделал Таймбург?
– Ну… я бы на его месте устроился на неприступной скале…
– И это не помогло…. Нет, Таймбург поступил намного мудрее…
– И как же?
– Он окружил себя городками… маленькими, крошечными городишками, каждый из которых был просто очарователен… странник шел к Таймбургу, но на пути ему встречались дивные города – один за другим, один за другим, в каждом городе таилась поэзия, в каждом переулке – легенда, в каждом приоткрытом окне – увлекательная история на целую книгу. Рано или поздно путник забывал, куда и зачем он идет, спохватывался, когда видел себя с мольбертом возле какого-нибудь живописного особняка – но дело уже было сделано, Таймбург уберег себя! И вы бы не дошли до города, вы бы просто растворились в мириадах городков… Значит, вы не видели Таймбург!
– Видел… потому что не шел по дорогам до Таймбурга!
– Но…
– …Таймбург сам пришел ко мне.
– Простите…
– …он сам пришел ко мне в гости. За тысячи лет он слишком устал от одиночества, вы не представляете, как он был счастлив, когда узнал, что я его ищу! Он сказал, что не надо к нему идти, не надо его искать, он сам придет, в половине пятого, к чаю…
– Таймбург? К чаю? Уж не хотите ли вы сказать, что съели Таймбург к чаю?
– Ну а почему бы и нет? Кто сказал, что нельзя этого делать? В конце концов, кто вам мешает испечь новый Таймбург, если вам его так не хватает? Рецепт Таймбурга можете поискать в… ладно. Не об этом речь… главное, что я видел Таймбург!
– Вы лжете.
– К… какие вам еще нужны доказательства?
– Никаких. Вы лжете. Вы не видели Таймбург.
– Но по…
– …потому что Таймбурга не существует.
– Но…
– …не существует. Легенда, наваждение, не более того, смутный сон, который забылся поутру. Таймбурга нет и никогда не было. Так что вы пойманы на лжи… А что у нас полагается за ложь, вы знаете…
…хлопок выстрела.
…помертвевшая рука сжимает холодеющими пальцами кусочек недоеденного Таймбурга, который крошится на паркет…
Вальс танцует чардаш
Поправляю камень.
Настраиваю.
Выжидаю.
Ничего не происходит – да ничего и не должно происходить, ведь еще не проснулась музыка…
Мелодия просыпается, потревоженная скрипками, вспархивает, разбуженная виолончелями, – оживляются пары, вертятся, раз-два-три, раз-два-три…
Настраиваю камень.
Вот теперь появляется он.
Вот сейчас.
И не в толпе, и не над толпой, а где-то вовне, и в то же время внутри – я вижу его то в хитросплетении чьих-то артерий, то над головами вальсирующих, то под самыми сводами зала, то у самых ног танцующих.
Камень смотрит.
Камень записывает.
Очищаю видео, чтобы не было ничего лишнего, – ни сверкающего зала, ни изгибов виолончелей, ни кружения пар – только он.
Вальс.
Закрепляю.
Проявляю.
Осторожно ставлю на полку в коллекции вальсов.
– Посмотрите… что я увидел-то…
– А… что такое?
– Да вот же…
Меня передергивает. Никогда не видел настолько чистого, незамутненного полонеза, с записи которого так идеально стерли малейшие намеки на то, что здесь когда-то были люди, танцующие танец, здесь был когда-то зал, в котором танцевали танец, здесь была когда-то музыка, под которую танцевали танец – ничего.
Ни-че-го.
Только полонез, чистый, нетронутый – полонез.
– Вы… как вам это удалось?
– Это-то самое интересное… вы думаете… очищал?
– Ну…
– …ошибаетесь. Я не чистил это видео.
– Вы не…
– …не чистил.
– Но…
– …оно такое и было.
– Но… уж не хотите ли вы сказать… что на видео не было… танцующих?
– Не было.
– Но…
– …только полонез. Сам по себе.
– Но…
– Я сам не поверил себе, когда увидел, я думал, это безумие какое-то, наваждение… нет, ничего подобного, все так и есть…
– Так и есть? Полонез… танцующий сам себя?
– Даже не танцующий… просто… существующей сам по себе.
– Я знаете, что заметил…
– А что такое?
– А вот посмотрите… чем дальше в будущее… тем больше вижу вот таких танцев, которые сами по себе… без людей…
– М-м-м… размножаются?
– Да нет, тут, мне кажется, другое…
– Что… другое?
– Ну… такое впечатление, что больше некому танцевать танцы…
Стараюсь подхватить, что в будущем у людей могут быть другие заботы, уже не до танцев им будет…
Хочу ответить так.
Не отвечаю.
Что-то подсказывает мне, что не все так просто…
Не все…
– А вот это что может быть?
– Г-где?
– Да вот же!
Хочу ответить – вальс, не отвечаю, хочу сказать – чардаш, тоже не отвечаю, потому что это не то и не другое, вернее, и то, и другое вместе взятое.
И снова танец сам по себе.
Без людей.
Хлопаю себя по лбу.
Понимаю – осененный.
– Это же… это же… слушайте, они размножаются!
– К-кто?
– Танцы, кто… был чардаш, был вальс… встретились, станцевали друг с другом… и вот вам…
– Думаете, – он смотрит на меня, он сомневается, – нет, кажется, тут другое что-то… другое…
– А знаете… я понял.
Смотрю на него, уже не сомневаюсь – он знает.
Знает…
– Просто… некому танцевать танцы, мы это уже поняли, да?
– Ну… и?
– Ну и вот… танцы сами друг друга танцуют… по очереди… сегодня чардаш станцует вальс, завтра вальс станцует чардаш…
Оторопело смотрю на него, в жизни не думал, что все так просто.
– Понять бы еще… – он смотрит в темноту подступающей ночи, – почему их никто не танцует…
– …ает…
– А?
– Да давай же скорее, умирает он!
– К-кто?
– Да танго же, танго!
– К-какое манго?
– Да не манго, а танго же!
– И…
– …умирает.
Вываливаюсь из спальни, смотрю на нечто, в чем с трудом узнаю танго, отчаянно думаю, чем мы можем ему помочь. Вспоминаю, когда я последний раз занимался музыкой, сам себе отвечаю – никогда, и что-то подсказывает мне, что есть только один шанс…
…только один…
– Мы должны танцевать, – говорит он.
Меня передергивает.
– Ты из ума выжил, или как? Сказанул тоже…
– Ну а что предлагаешь? Смотреть, как оно умирает? Так, да?
Протягиваю руки. Осторожно. Бережно. Касаюсь умирающего танго.
Обнимаю что-то бесплотное, невесомое.
Отчаянно пытаюсь припомнить движения танца – танго само подсказывает мне, так, так, так, так…
Крепче… крепче…
Танго оживает, вспыхивает, расправляет крылья.
Кланяется.
Благодарит.
Спрашиваю.
То, что хотел спросить с самого начала:
– А… а почему вы друг друга танцуете? Там… впереди? – неумело показываю в будущее, – больше вас не танцует никто, или… или…
Не договариваю, что – или.
Не договариваю…
