Мария Фомальгаут
Фанфаровый фарфор
Еще не написанный город
– Я жаловаться буду…
Говорю – в никуда, в пустоту, уже понимаю, что никудашеньки-никуда я не буду жаловаться, что пока я найду, куда жаловаться, уже мои косточки будут лежать где-нибудь нигде.
Люди, затащившие меня в машину, говорят, что все хорошо, как будто может быть все хорошо, когда тебе приставляют нож к горлу и волокут в машину. И ведь как щелкнуло что-то в сознании, – не подходи к ним, не подходи, когда притормозили возле меня на остановке из ниоткуда в никуда, и две девушки из машины, ой, а не подскажете, а до Таймбурга как доехать, мы заблудились уже… И дернул черт что-то там показывать им на карте, тут-то и был ножичек к горлу, и в машину, быстро, и – я буду жаловаться, черт вас дери, и – да вы не беспокойтесь, это на неделю, не больше, а у нас там речка есть, и дома старинные, и лавочка у нас есть, там такие пряники продают, вообще закачаешься… Да мы вам все дадим, что вам там надо, все купим и принесем, вы не беспокойтесь даже…
Повторяю – я буду жаловаться, но повторяю как-то слабо, лениво, уже понимаю, что ничего это не поможет, ничегошеньки-ничего.
А городок и правда оказывается славным, по-сказочному уютным, в нем хочется жить, вернее, хотелось бы, если бы не вот так, ножом к горлу, и по шоссе через ночь, в никуда, и затормозить у причудливого домика, про который с трудом можно догадаться, что это гостиница…
– …а вам какой номер больше нравится?
Хочу заорать, что никакой мне не нравится, и вообще, выпустите меня отсюда, вотпрямщас выпустите, и уйду, уйду, вот так, ногами, двумя, в ночь, по шоссе, только чтобы от вас подальше – ничего не говорю, пожимаю плечами, девки, вы совесть-то вообще имейте, затащили хрен знает куда, еще и спрашивают что-то…
– Нет, а давайте его с видом на площадь, круто же…
Меня гонят в номер с видом на площадь, недоуменно смотрю на девчонок, что они дальше будут делать – ничего они дальше не будут делать, желают спокойной ночи, уходят…
…чер-рт…
Только сейчас понимать, что устал, как черт, – спать, спать, спать, и чем скорее, тем лучше, и провались оно все, завтра разберемся…
…завтра…
– …ой, ну я надеюсь, вам у нас понравилось…
– Ага…
– Хороший у нас городок, правда?
– Да… симпатичный…
– Вы нас не забудете?
Вымученно улыбаюсь:
– Ни в коем случае.
– А вы… а вы про нас напишете?
– Э-э-э…
Тала одергивает свою подругу:
– Да он еще не пишет…
Даже не возражаю, что уже в шесть лет умел писать….
…Еще не верю себе, что все так просто, что все так легко кончилось, я еду домой, заваленный какими-то подарками, сувенирами, еще чем-то там на память, разными вкусностями из местных пекарен и мясных лавок, кучей слов на прощание, а вы на нас не сердитесь, мы же не со зла, честное слово, это очень-очень важно, для нас… и для вас тоже…
…по-настоящему прихожу в себя только на остановке из ниоткуда в никуда, в автобусе, – как будто не было никакого городка, и недели в городке не было, и меня в городке тоже не было, и вообще…
…просыпаюсь.
Сонно потягиваюсь в лучах осеннего рассвета, понимаю, что еще рано, что еще можно поваляться, никуда не спешить, а потом прогуляться по городку до площади часов, где в пустоте висят тысячи часов-луковиц, или…
…стоп.
Какая площадь, какие часы, я же должен быть… м-м-м… э-э-э… где угодно, короче, я должен быть, только не здесь, не здесь, я же уехал отсюда…
– Я уехал отсюда, – говорю я Элис.
– Уехали, – кивает Элис.
Сидим в маленьком кафе, где по утрам подают кофе со взбитыми облаками и печенье из солнечных лучей.
– Но… почему я снова здесь?
Элис не отвечает, не отвечает не так, как будто не знает, а так, что я понимаю – ей не велено говорить.
…я уже знал, что так получится.
Уже знал – когда сначала пытался уйти из города по шоссе, а потом, пару раз вернувшись в город с другой стороны, побрел через лес, по бездорожью, через крапиву, в никуда – чтобы идти по прямой и снова вернуться в город.
Почему так, спрашиваю я у булочника, старого, как будто навечно засыпанного мукой, почему так.
– Ну а как вы хотели… понимаете… Ну если было бы что-то вроде, идете вы по дороге, а впереди шлагбаум или стена, или там вообще все обрывается в туман… ну…. Странно это. Как-то… слишком неправильно. Ну, вы согласитесь, так-то оно пристойнее как-то смотрится, что идете прямо, и приходите в то же место…
Вежливо соглашаюсь, ну не ругаться же мне с ним, где это видано, с булочником ругаться.
Осторожно завожу разговор, а что там, за пределами городка.
Да ничего там нет, говорит булочник.
Даже не спорю с ним.
Ничего, так ничего.
Нет, так нет.
…сам себе удивляюсь, как это я так догадался прийти сюда, почему именно сюда – с одной стороны, логично, куда же ещё, а с другой стороны это последнее место, куда я должен был заглянуть.
А вот заглянул.
И не ошибся, черт меня возьми.
Еще для чего-то наспех собираю что-то букетоподобное, чтобы положить на собственную могилу, Женевьева (жена трактирщика) видит меня, хлопочет, да давайте я вам хризантемы принесу, да вот тут, рядом, да что вы, не жалко, они как раз отцве… я хотела сказать, что для вас ничего не…
…смотрю на дату своей смерти.
Хочу спросить у Женевьевы, какой сейчас год.
Не спрашиваю.
– Какой сейчас год?
Сегодня я все-таки не выдержал.
Спросил.
Тут же спохватился, как это было нелепо, неуместно, – вот именно здесь, именно сейчас, как раз когда разоблачили коварный дом, который убил своего хозяина – где это видано, дом убил хозяина, да дома хозяевам верой и правдой всю жизнь служили, а этот – нате вам – хозяина угробил! И как угробил-то ловко, чтобы избавиться от старого хозяина, а заодно и от молодого наследника, которого заподозрили в убийстве и хотели арестовать. Видно, дом хотел достаться не хозяину и не его сыну, а молоденькой Китти, которой дом должен был отойти после смерти хозяина и сына. Осталось только понять, виновата ли сама Китти – дом говорит, что нет, Китти плачет, первый раз обо всем этом слышит, а если серьезно?
Тут-то я и спрашиваю:
– Какой сейчас год?
Мне отвечают.
Спокойно.
Обыденно.
Вздрагиваю.
Прикидываю, сколько десятков лет прошло с того момента, когда я покинул город… (покинул? Город? Ну, конечно же, я же уезжал, помню же, прощались, совали мне с собой кучу всякого-всякого хорошего, чтобы на них не обижался, оставили меня на остановке из ниоткуда в никуда) …и до того момента, как я умер. Было же что-то, вернее, должно же было быть, какая-то работа, карьера какая-то, должен же я был кем-то стать, что-то делать, с кем-то встречаться, прощаться, ссориться, мириться, увольняться откуда-то со скандалом или, наоборот, вышвыривать кого-то за ворота, в маленьком кафе открывать перед девушкой коробочку с кольцом, а потом через много лет в гневе швырять в старенький чемодан свои вещи, молча, потому что уже все сказано, и катись оно все к чертям…
…ночью этот мир как будто решает надо мной сжалиться, посылает мне какие-то обрывки реальности, кусочки прошлого, как я торопливо печатаю что-то за письменным столом, сочиняю головокружительную историю про говорящие дома, летающие часы, варенье из последних лучей заходящего августовского солнца в маленьком городке, где оказался однажды волей судьбы… сон обрывается на полуслове, я так и не узнаю, что там было дальше.
Следующая ночь дарит мне еще один кусочек прошлого, – какие-то встречи с читателями, какие-то гонорары, а на встречу полтора человека пришли, а на гонорары можно три сосиски купить, нет, две, на третью уже не хватит…
– …а это книга про нас.
Жадно хватаю книгу, даже не сразу спохватываюсь, что надо бы спасибо сказать, все-таки в книге про меня написано, про нас про всех, про городок наш…
…листаю пустые страницы.
Черт…
Спохватываюсь, похоже, и правда, надо сначала:
– Большое спасибо.
…а вот теперь уже листать, и…
…и опять ни черта, ни черта нет, только белые страницы…
– А почему…
Агнесса (дочь пастора) отвечает:
– Её ещё не написали.
– А…
…не договариваю, смотрю на обложку, на год издания, так это еще через двадцать лет будет…
– …через двадцать лет напишут.
– Через…
– …двадцать лет. Про вас в этом городке, про чудеса всякие ваши…
Ничего не понимаю, киваю как можно вежливее:
– Ага… понятно…
Агнесса сердится:
– Ну, зачем вы говорите – понятно, ведь вам ничегошеньки-ничего не понятно!
Обреченно спрашиваю:
– Кто напишет книгу?
– Мы не знаем. Но кто-то напишет, обязательно напишет, обязательно!
– Откуда вы знаете?
– Ну это же так просто. Вы сами-то посудите, мы есть?
– Есть.
– А вы есть?
– Есть.
– А могилу свою видели?
Вздрагиваю.
– Видел.
– Ну вот. И все-таки вы есть. А наши могилы видели?
– Э-э-э… Ну, лично вашу как-то особенно не смотрел…
– Ну я вам так сразу скажу, она есть. А я есть?
Вот это я могу ответить совершенно точно:
– Вы есть.
– И город… где часы на площади, которые висят из ниоткуда, где часы летают… или свешиваются с самой луны… он есть?
Киваю:
– Есть.
– А может он быть?
– Мм-м…
– Не может, не может, конечно же не может! А он есть. Значит, что?
Догадываюсь. Смутно.
– Значит, кто-то написал про нас?
– Ну, конечно же, конечно!
Настораживаюсь:
– А может…
Хочу сказать – может, я написал, не говорю, я уже ничего не напишу, моя могила здесь, на окраине городка.
– Нет, не вы… но кто-то… кто-то прочитает про вас… как вы были в этом городке… ваши воспоминания… и напишет…
– Напишет?
Агнесса хлопает в ладоши:
– Напишет! Обязательно напишет!
– Вы арестованы.
Люди в форме говорят Агнессе – вы арестованы.
– Вы арестованы.
Люди в форме говорят другим жителям маленького городка:
– Вы арестованы.
Я не хочу. Я не хочу, чтобы их всех арестовали и упекли куда подальше. А ведь сам обращался в полицию, сам донес на них на всех…
Покорно отвечаю на вопросы людей в форме, уже понимаю, нет смысла врать, что есть, то есть, да, было, да, затащили в машину, да, повезли в городок, да…
Я не хочу, чтобы их арестовывали.
Всех.
Всех.
Не хочу.
Прошу кого-то сам не знаю, о чем, хотя прекрасно понимаю, что уже ничего нельзя исправить, ничегошенки-ничего, и все-таки прошу кого-то неведомого, ну пожалуйста, пожалуйста, пожа-а-а…
– …этого не было.
– Но…
Вздрагиваю.
– Этого не было, – повторяет кто-то из полицейских.
– Как не было, я же помню, – возражаю, тут же мысленно хлопаю себя по лбу, какого черта я это ляпнул, ну, какого черта…
– Это не ваши воспоминания.
– Простите?
– Не ваши воспоминания.
– А… а чьи же?
– Кто-то придумал это… уже через много лет после вашей смерти придумал вот эту историю, как вас похитили, привезли в городок, чтобы кто-то потом про вас написал…
Гром среди ясного неба.
Еще не верю себе, что все случилось вот так… вот так…
Спрашиваю.
Никого.
В пустоту:
– А… а про нас… напишут? Про городок?
Мне никто не отвечает.
Никто…
Свернувший влево
Там
– Почему вы свернули?
Смотрю на него, понимаю, что не могу объяснить, что как непросто сейчас будет объяснить, почему после долгого пути я сворачиваю не направо, откуда приветливо светят огоньки дома, а налево, в холод, в лесную глушь, в туман, в дождь, в осень.
А надо объяснять. Здесь, сейчас, а то ведь не отстанет от меня со своим – почему я свернул, да и его можно понять, устал, как черт, а тут я выворачиваю руль в неведомо куда…
Еще пытаюсь придумать какую-то ложь про домик где-то там, там, за поворотом, – вранье неловко повисает в пустоте, так и не будучи сказанное, еще пытаюсь соврать что-то про гостиницу, которую мы видели, дорого там все, там за стакан воды берут, как за свиной окорок, и чая горячего нет, вернее, есть, но за ним в бар тащиться, а в баре такие цены, что закачаешься…
…понимаю, что не могу врать.
Не умею.
Говорю, как есть, уже чувствую, что он мне не поверит, да я сам себе уже не верю, не может быть правдой это смутное воспоминание, ну просто не может…
– Понимаете… там людей убивают.
Он меняется в лице, вздрагивает:
– К-как убивают?
– Не знаю, как… но убивают.
– А ч-что… были случаи?
Я молчу, я не знаю, как сказать ему, что будет дальше – а я знаю, что будет дальше, мы приедем в уютный отель, войдем с холода ночи в ласковое тепло холла, где будет весело трещать камин, и нам дадут теплые комнаты наверху, где у постелей светят тусклые лампы, напоминающие свечи…
…а ночью кого-то убьют.
А на следующую ночь еще кого-то.
И еще.
И еще.
– Там… – останавливаю машину на обочине, серая морось падает на стекло, – там убьют кого-то… я знаю…
– Так это в полицию надо…
– …телефоны не работают… я тоже знаю…
– В смысле… знаете?
– Ну… я там уже был… и там кого-то убивали… каждый раз…
Чувствую, что он понимает меня – но не до конца, он думает, что я уже приезжал в этот отель – например, на прошлой неделе или в прошлом месяце, и там что-то случалось. Путь думает так, так оно даже проще, мне не придется объяснять, что это уже было – тринадцатое сентября двадцатого года, каждый раз я еду в дождь, в холод осени – в никуда, каждый раз вижу огни, притормаживаю у старинного особняка, который кто-то переоборудовал в отель, а потом я пойду туда, и все будет хорошо, а потом кого-то убьют…
Я знаю.
Я уже знаю.
И еще одно вспоминаю – смутно-смутно, как позабытый сон – что ничего сделать нельзя, ничего-ничего, никого уже не спасти, и остается только свернуть не вправо, а влево. Там, слева, конечно, тоже может не оказаться ничего хорошего, если не сказать больше – бесконечная дорога в темноту ночи, хмурый осенний лес, в котором может таиться все, что угодно, и даже больше…
И все-таки мне это кажется лучшим вариантом, чем ехать в уютный дом с приветливо мерцающими окнами, – где кого-то убьют…
– Поехали в дом.
– А?
Смотрю на него, не верю своим ушам, ослышался я, что ли…
– Поехали. В дом.
– Но я же вам сказа…
– …не беспокойтесь. Я о вас позабочусь.
– Простите?
– Я позабочусь… о вашей судьбе.
Фыркаю.
– Вы поймите, это так не работает, если мы следить друг за другом будем, и защищать друг друга будем, нам это не поможет, вот в чем дело-то… Обязательно что-то случится, что-то такое произойдет, например, нам придется разделиться, вот буквально на пару секунд, а когда вы меня снова увидите, я уже мертвый лежать буду, или я спохвачусь, а вы мертвый лежите, или… или вообще так получится, что вы меня убьете… или даже я вас… ну что вы на меня так смотрите, не собираюсь я никого убивать, я нормальный человек, не что-нибудь… только… только там что-то произойдет, что я убийцей стану… или вы убийцей станете… хотя вы по жизни человек хороший, и… – говорю, сам не верю в то, что говорю, а что если он-то и есть убийца, и на его счету немало жертв…
Он откашливается.
– Да нет, вы не поняли… я не говорю вам, что буду за вами следить или там защищать… я сказал, что я о вас позабочусь… как и о них обо всех… об их судьбах…
Я хочу спросить, каким образом. Смотрю на него, не спрашиваю.
Что-то подсказывает мне, что он и правда может позаботиться обо всех о нас.
Почему-то.
Потому что.
Нипочему.
Просто.
Может.
Тут
– …ну, вы книгу себе представляете?
– Какую книгу?
– Да любую.
– Ну, обложка, корешок, страницы…
– Да не-е-ет… содержимое!
– Буквы, слова… текст… абзацы…
– Что-то вы все не про то…
– А что?
– А я про сюжет говорю…
– А-а, и что же?
– Ну, вы представляете… вот история начинается с чего-то или с кого-то, вот человек едет куда-то, например, в отель какой-нибудь там или человека обвинили в чем-то, или задание там какое-то дали сложное… потом страница за страницей что-то происходит, герой что-то делает, чем-то все это кончается, полцарства там герой получает или убийцу находит…
– Ну да.
– Ну, вот… как думаете, когда кто-то снова откроет книгу и будет её читать… герой помнит, что с ним там в книжке было?
– Нет, конечно.
– Но ведь с ним все это было, книгу уже написали, и читали её неоднократно…
– Ну читали и читали, не может он помнить, что было… если бы герой помнил, что там с ним было, он бы в другой раз по-другому действовал… задержали бы убийцу до того, как он кого-то убьет, или там сразу бы сокровища нашли, знали бы, где искать… да и убийца в этот раз был бы умнее, по-другому бы поступил…
– Ну а представьте себе вот такую вот книгу?
– М-м-м… интересно бы было. Каждый раз по-новому.
– А ведь есть такие…
– Да вы что?
– И все больше. Прямо как инфекция какая-то или сбой реальности идет, герои начинают догадываться…
– Здорово.
– Что здорово, какое здорово, вы хоть понимаете, что это вся литература псу под хвост пойдет?
– Ну… я бы не сказал… ну, будет другая литература…
– Другая… автор старался, выдумывал что-то, а тут нате вам, все перемешается… и главное, вы поймите, первой-то, первозданной книги не останется! Даже если писатель снова все слово в слово напишет, оно опять все по новой перевернется, все по-другому будет!
– Да, надо бы как-то варианты сохранять…
– Вот именно об этом я и хотел вас попросить.
– В смысле?
– Найти способ… сохранять книги.
– Не-ет, не просите даже… я не возьмусь.
– А что такое?
– Не мой профиль, то такое.
– Цену набиваете?
– Да какую цену, вы хоть понимаете, что это вообще невозможно?
– Но вы же… литературовед…
– И что с того? То-то и оно, что я литературовед вообще-то, а не черт знает, что такое… это я вообще не знаю, кто вам нужен… и как это происходит…
– Слушайте, скажите честно, что вам нужно?
– Да ничего мне не нужно.
– Нет… чтобы вы согласились…
– …не соглашусь.
– Слушайте, так нельзя… так не положено… так не может быть… Вы не можете отказаться… Вы должны согласиться, потом разобраться, что тут делать…
– С чего вдруг?
– Ну… так бывает в книжках…
– В книжках-то, может, и бывает, только мы-то с вами в жизни…
– …проверим.
– Что проверим?
– Где мы… вот пока не помню, чтобы я с вами встречался, но это пока, может, автор только что нашу историю пишет, или первый наш читатель первый раз это читает… а через пару прочтений запомним, что тут к чему…
…в настоящее время найден только один способ поддерживать в порядке свою книгу – для этого писателям приходится погрузиться в созданный ими мир. Но эксперты предупреждают об исключительной опасности этого метода: уже были неоднократные случаи…
Там
– …вы… вы что наделали-то?
– Он смотрит на меня недоуменно, как он смеет смотреть недоуменно, как будто и правда не понимает, что случилось…
– А что такое?
– Это вы так-то обо мне позаботились?
– В смысле?
– В смысле… он еще делает вид, что ничего не случилось… Меня, между прочим, только что убили, с лестницы столкнули, а вы…
– …да. Так и должно было быть.
– Ч-что должно было быть?
– Вот так.
– Хотите сказать…
– Ну, вы извините меня…. должен же был кто-то умереть… иначе бы и истории никакой не получилось бы…
– П-почему…
– …именно вы? Ничего личного, честное слово… случайный выбор… а вы не переживайте так, остальные тоже умрут, тут выживших-то не останется…
Там
– …а ведь вы мне неправду сказали.
Он удивленно смотрит на меня.
– Что я вам не так сказал?
– Все не так сказали… вы сказали, что вы автор… и что вы о нас позаботитесь…
– Ну да, а что не…
– …а ведь никакой вы не автор.
– В смысле?
– В смысле. Автор-то я.
– Вы?
– Я. Надо же, пришлось умереть, чтобы вспомнить… Вы же по сюжету должны были первый погибнуть, и надо же, пару-тройку раз свою жизнь книжную прожили, и запомнили, что с вами будет… Я и не думал, что вы так кардинально вопрос решите, свернете влево… Не, это ж какое мужество надо, в такую ночь от теплого дома свернуть в холодную осень… Я уж было хотел вам в лесу каких-нибудь гадостей подстроить, только это уже не детектив получился бы, а ужастик… такое бы вам тут учинил, что вы бы сами вперед штанов в дом побежали… а в доме там и детектив начнется, поймете, что люди пострашнее всяких чудищ… Только это уже другая история, другая книга, вы у меня сейчас где-то в лесу от чудищ убегаете… а в этой книге я к вам в машину подсел, хотел уговорить вас в дом поехать… сказал бы, что я автор ваш, и что я о вас позабочусь…
Он усмехается.
– Верно. Только я поумнее вас оказался… вы пару раз и правда такую штуку провернули, уговорили меня туда поехать, чтобы у вас там все по плану было в книжке… Вы только одного не учли, что если вы сами в книжку свою залезете, обратно выбраться не так просто будет… Кончится история, начнется новый виток, и вы все забудете… Напрочь забудете, что автор – вы…
Спрашиваю, хотя уже не надеюсь на ответ:
– Как мне отсюда выбраться-то?
Тихий смешок.
– Никак уже. Вы же умерли… вместо меня умерли, эта скотина вас с лестницы столкнула… Кстати, напрасно сказали вы, что все умрут, вы меня убить хотели и еще двоих, а остальные двадцать живехонькие будут…
Смотрит на меня. С презрением. Не забыть, говорю я себе, не забыть, когда все кончится, когда снова поедем по дороге, не забыть, что я…
Он меняется в лице.
– Стойте-ка… вы сказали… что вы еще про меня писали, где я сначала влево свернул, и в лес…
Мысленно щелкаю пальцами, ага, есть…
– Ну… допустим, писал…
– …и…
– …где эта книга, вы хотели спросить?
– Ну да.
– Ну, я конечно, могу вам сказать… только не хочу.
Он приближается ко мне, злющий, глаза бешеные:
– Ты… ты мне скажешь… ты мне все скажешь, а то…
– Что – «а то»? Что – «а то»? Я уже умер, что ты мне сделаешь?
Он снова усмехается, на этот раз злобно, жестко:
– Ну… книжечку кто-то прочитает, и она снова начнется, и все по-другому может быть… А может, эта идиотка умеет не только сзади подкрадываться и с лестницы спихивать, а может, она вообще садистка отмороженная, и не она одна, а еще пара человек, табуреткой по голове, привяжут в подвале, и…
Сжимаю зубы. Тут, главное, не показать, что мне страшно, страшно должно быть ему, да не должно, а так и есть, ему страшно за того себя, который где-то блуждает по лесу…
Говорю.
Как можно спокойнее:
– …ну а как насчет помочь мне отсюда выбраться? Я вам и книжечку про вас достану, которую вы просили…
Он выдыхает:
– Сначала книжечку.
– Да как же книжечку, это мне выбраться надо, чтобы книжечку найти…
Он задумывается, – на какие-то доли секунды, тут же добавляет:
– А не надо вам для этого выбраться… про нас же кто-то читает, верно говорите? Ой, не скромничайте, да такую книжку, да такого автора, да не читает никто, да быть того не может. Так вот, вы со страницы обратитесь к читателям, кто-то, может, читал вторую книгу вашу… где я сворачиваю влево…
– И… как они нам ответят?
– Ну, вы как будто в прошлом веке живете. Так книжечки-то сейчас на бумаге мало кто читает, больше в электронном виде… В комментах пусть ответ напишут, мы прочитаем…
Киваю:
– Да-да, конечно, напишут в комментах.
Тихонько молчу про себя, что ничего никто не ответит, потому что я эту книгу так и не написал…
