Мария Фомальгаут
Часы, намазанные на хлеб
Оборванная история
Подкашиваются ноги.
Понимаю, что обречен, так обречен, что мало не покажется. Делать нечего, стучу в дверь.
– Входите… входите.
Вхожу, вхожу. Странно, что вижу только одного палача, думал, их будет больше, человека три, как минимум.
– Э-э-э… здрассьте.
– Привет и ты, коли не шутишь.
– А это… я на пересдачу.
– Готовились? Только честно.
– Честно нет.
– А чего пришли тогда?
– Ну… надо, я и пришел.
– Надо… кто ж так ходит… не видать вам пересдачи, как своих ушей…
Хватаюсь за соломинку.
– Дайте хоть попробовать!
– Чего там пробовать, если не знаете ничего…
Палач меняет гнев на милость, поворачивается ко мне:
– Что сдавать-то будете?
– Так историю…
– А-а-а… всё, свободны.
Сердце падает, путается в кишках.
– Да дайте хоть…
– Чего дайте, нету больше вашей истории.
– К-как нету?
– Так… пропала.
Не понимаю, не верю, как пропала, почему пропала. Палач протягивает мне толстый блокнот с чистыми страницами:
– Сам смотри.
– На что смотреть?
– Ничего не замечаешь?
– А… блокнот.
– Блокнот? Ни на что не похоже? По расцветке?
– А, на учебник истории похоже.
– Вот. Учебник истории. А текста нет.
– А…
– …куда делся? Не знаю, не знаю, никто не знает. Но нет больше истории. Нет. Так что радуйся, парень, сдал ты всё…
Выхожу. На ватных ногах. Если до этого было страшно, то сейчас страшно в квадрате. В кубе. Не знаю, в чем. Потому что это вообще что-то из ряда вон выходящее, ну ладно, не сдал, ну ладно, не пересдал, ну ладно, на троечку пересдал, но это…
Это новенькое что-то.
Такое новенькое, что слов нет.
Пытаюсь вспомнить что-нибудь из курса истории, какие-нибудь даты, события, факты, уже сам не знаю, зачем вспоминаю, просто так, проверить себя…
Ничего не помню.
Ни-че-го.
Не так не помню, как бывает, когда переучишься, и голова уже знания отторгает, а так, что вообще не помню.
Как будто…
Как будто истории вообще не было…
Павелецкий Иван Павлович я.
Что?
Можно не вставать? Это хорошо, а то прямо как на суде… встать, суд идет…
Что, простите?
Да, моя книга… в смысле, нет, не я писал, в смысле, у меня дома лежала… Да, там история написана.
Что?
Да, плохо слышу. Почему у меня история лежала нестертая? Да, это я всё устроил. Историю стер. Нет, не стер, тут другое… я, считайте, весь мир спас…
Сейчас расскажу, как. Вот вы откройте, будьте добры, учебник-то, который у меня отняли… ничего не замечаете? А вы с начала, с начала откройте… видите? Да, чистые страницы. А в конец посмотрите. Да, там страницы нечистые. Пока еще. Скоро тоже чистыми станут.
Почему? А вот… вы найдите там страницы, где текст еще есть… и почитайте. Первую строчку. Что там? Пришел Дикозвир, всех побил. Да, вот так. Завтра эта строчка переместится на страницу вперед. Потом еще вперед. И еще.
А вот так. Видите… вот есть история наша… путь нашей истории. А по этому пути идет Дикозвир. И всех побеждает. Захватывает. Не знаю, как сказать. Рано или поздно он бы и до нашего времени дошел.
Что?
Нет, я не знаю, кто такой Дикозвир. Просто написано здесь. Дикозвир.
А?
Что говорите?
Если он там всех захватил-поборол, значит, и мы сейчас должны быть у него в рабстве, потому что прошлое на настоящее влияет?
Я вот тоже не понимаю, как это происходит. Это вы у Дикозвира спросите. Вернее, ничего вы у него не спросите, вы с ним не встретитесь уже, я вас от него спас.
Ага.
Что говорите?
Как спас-то?
Да очень прост. Нить истории обрубил.
Как обрубил?
Ну вот… способности у меня такие. Историю обрубать.
Что?
Да, несколько раз пользовался… обрубал и перекраивал. Когда под машину попал. И когда жена под машину попала.
Так что не бойтесь, теперь до вас Дикозвир не дойдет. Не благодарите, не за что, не за что… любой бы на моем месте так сделал.
– Присаживайтесь.
Он устраивается в кресле, вижу, руки трясутся, ага, боится, чувствует, что разговор серьёзный будет…
– А вы, значит… историю обрубили.
– Обрубил. Вы поймите, у меня не было другого вы…
– …понимаю, понимаю. Дикозвир идет, от Дикозвира прятаться надо. Только… вы хоть понимаете, что такое наша история?
– Ну… путь какой-то.
– Вы думаете, путь… а история наша, всё время наше, от большого Взрыва и до конца, это канат… канат, натянутый над пропастью.
– Откуда вы…
– Ученые наши поработали… додумались. А вы канат обрубили.
– И?
– Что И… теперь обе половинки каната падают. Каждая в свою сторону. Это значит, что мы стремительно приближаемся к другому берегу, между которыми был натянут канат.
– А что там… на том берегу?
Пожимаю плечами. Этого мы еще не знаем.
Но узнаем очень скоро.
Треугольные тюрьмы
– Принимай заказ, что ли.
Принимаю заказ, что ли. Первый. Самый первый. Волнуюсь, не то слово, проклятое чувство, что сейчас дадут что-нибудь такое, к чему вообще не буду знать, с какого бока подойти.
Мастер протягивает листок бумаги:
– Вот… линию видишь?
Присматриваюсь к бумаге, вижу прочерченную прямую.
– Вижу.
– Отлично. Прямо молодец. Берешь ручку, точки на линии ставишь.
Мне кажется, я ослышался.
– Чего?
– Две точки, говорю, ставишь. На линии.
– З-зачем?
– Затем, что заказчик так велел, что непонятно-то…
Всё непонятно-то. Издевается он надо мной, что ли… Очень похоже. Я тут ждал какие-нибудь балясины для лестницы или решетку кованую, а тут нате вам, точки ставить.
– Сделаешь?
– Сделаю, как не сделать.
– Ты не торопись, ты смотри, чтобы ровнехонько точки стояли. Заказ все-таки…
Осторожно спрашиваю:
– А…. для чего?
Мастер фыркает:
– Па-а-арень, меньше знаешь, крепче спишь, слышал такое? Вот то-то же…
Ставлю точки. Осторожно. Бережно. Как заказчик велел.
Выдыхаю:
– Г-готово.
– Ну, молодец… Щедрый заказчик оказался, хорошо заплатит…
– За две точки?
– За них. Я сам офигел, когда заказ увидел… а куда деваться, это еще понятно…. А то бывает, вообще заказ принесут, хрен пойми, чего человек хочет, фифа такая пришла, я её спрашиваю, так вам параллельно надо доски или перпендикулярно, она глазками хлопает, а это что, не одно и то же?
Смеемся, у мастера морщинки разбегаются по лицу. Ничего, хороший человек попался, душевный, я думал, вообще какой-нибудь бешеный окажется, который на всех орет. Хотя кто его знает, все они сначала душевные, не с первого же дня на работника орать…
…это время запомнится как одна из самых тяжелых и мрачных эпох. Миллионы восставших были брошены в тюрьму, которая была построена буквально за считанные часы. Это было тем более странно, что до этого в стране вообще не было тюрем. Ходят слухи, что для постройки тюрьмы задействовали технологии из других миров…
…просыпаюсь.
Что-то снилось, бред какой-то снился, про науку… а нет, вру, историческое что-то, про репрессии про какие-то там…
Растираю виски.
Выбираюсь из постели, на работу уже пора…
– С компьютером-то как, дружим?
Теряюсь.
– М-м-м… на кнопки нажимать умеем. А чего надо?
– А ты как думаешь?
Улыбаюсь:
– Программу писать, не иначе.
– Ага, и Пентагон взламывать. Не, тут другое. Три линии нарисовать надо.
Мне кажется, я ослышался.
– Три лилии?
В голове уже начинает вертеться, е-е-е-сть в графском парке черный пру-у-уд…
– Да нет. Линии.
– И ради этого меня…
– Ну, не хочешь, не делай, двадцать тыщ другому кому достанутся.
Давлюсь собственным голосом.
– Двад…
– Ну а то.
– Шутите.
– Да нет, договор с заказчиком есть.
– А линии параллельные?
– Да нет… треугольник нарисовать надо.
– Равносторонний?
– Гхм… тут не написано, какой.
– Это бы уточнить, а то мало ли чего заказчику надо…
PAINT
ОТКРЫТЬ.
Делать нечего, рисую треугольник, как велели, один угол прямой, два других непрямые, две стороны одинаковые, третья неодинаковая.
СКОПИРОВАТЬ.
ВСТАВИТЬ.
СКОПИРОВАТЬ.
ВСТАВИТЬ.
На экране мелькает узор из бесчисленных треугольников. Считаю, десять, двадцать, тридцать, сто, двести, триста, тысяча.
Чер-р-рт…
Готово.
ПЕЧАТЬ…
– Слышал чего, заказчик еще пять штук подкинул.
Вздрагиваю:
– Заказов?
– Да нет, тысяч… от щедрот…
Не выдерживаю, говорю, что думаю:
– Сумасшедший.
– Похоже. Нам-то какое дело, заплатил, и хорэ…
…до сих пор с содроганием вспоминаю годы, проведенные в одиночной камере. Иногда казалось, что еще немного – и я сойду с ума, а иногда казалось, что я уже лишился рассудка. Выбраться оттуда не было никакой возможности – ходили слухи, что эта тюрьма на тысячу камер была создана по заказу тирана в каких-то высших измерениях, в каких-то мирах, о которых мы ничего не знаем…
…просыпаюсь.
Растираю виски.
Лезет в голову какая-то муть, какие-то страницы какой-то истории, и точно знаю, что в нашем мире ничего подобного не происходило.
– …говоришь… одиночные камеры снились?
– Не… воспоминания про камеры.
– Камеры о трех углах?
– Ну да, а…
Осекаюсь.
Смотрю на наш вчерашний заказ, до сих пор остался на экране, не стер я треугольники, оставил на всякий случай…
Осторожно спрашиваю:
– Вы думаете…
Мастер хмурится.
– Вот оно что получилось…
– Они опять точки заказывают, – мастер вертит в руках листок бумаги.
Что-то обрывается внутри меня.
– Не буду делать.
– Правильно, нечего, – неожиданно соглашается мастер, – знал бы сразу, в жизни бы не взялся… сами пусть свое строят…
Задумываюсь.
– А я даже знаю, какой заказ нам следующий принесут.
– Какой? – мастер настораживается.
– А вот… четыре треугольника из фанеры выпилить. Чтобы потом их в пирамиду сложить.
Мастер фыркает.
– Кто ж так у нас тюрьмы делает. Тогда уж шесть квадратов закажут… из прутьев стальных. Чтобы клетка получилась.
Киваю.
Мастер продолжает:
– Будем ждать клетку.
Настораживаюсь:
– И?
– Что и… черта с два мы им делать что-то будем.
Начинаю сомневаться.
– Гхм… с таким заказчиком ссориться себе дороже будет.
– Ничего… справимся…
Думаю, как будем справляться с заказчиком.
Не знаю.
– Ну что… заказ пришел…
Смотрю на мастера, вот это называется, лица на человеке нет. Так, началось, сделайте заказчику стол, чтобы он же кровать, он же сервант, с выдвижными столиками, чтобы по касательной выдвигались, по параболе задвигались, чтобы…
Осторожно спрашиваю:
– Четыре треугольника?
– Не… хуже. Выше бери…
Не понимаю, но уже прошибает холодный пот:
– Что… выше?
– Что-что… пять пирамид сделать надо.
– Ч-чего?
– Пять пирамид, чего. Стальных.
Сначала не понимаю, ну пирамид и пирамид, ну пять и пять, выточим, всё честь по чести…
Спохватываюсь.
Пять пирамид.
Пять…
…пирамид.
Срываюсь почти на крик:
– Не буду делать!
Жду, что мастер покажет мне на дверь. Не показывает.
– И чего? И как с этими воевать будешь? Они же заказ требуют…
Думаю, как буду воевать.
Спохватываюсь:
– А если это… бракованные пирамиды сделать? Ну… чтобы из тюрьмы сбежать можно было?
– Слушай, дело говоришь… только как бы сделать… чтобы не заметили…
Киваю:
– Сделаем.
…благодаря отчаянной выдумке мастера, который сделал бракованные стены, из тюрьмы сбежали миллионы узников. Вскорости режим тирана пал. К сожалению, отважный мастер был убит тираном, повстанцы не успели спасти мастера…
…просыпаюсь.
Уже по привычке не встаю с кровати сразу же, лежу, вспоминаю, что я видел, что читал на страницах во сне.
Вспоминаю.
Прошибает пот, что-то подсказывает мне, что мастер – это я.
– Бежать надо, чего, – мастер бросает ключи в кейс, хватает куртку.
– Вы… вы тоже хотите бежать?
– Парень, ты во сне что увидел? Мастер был убит. Мастер. Так что это и мне может прилететь…
Киваю. Может.
Забираемся в машину, на всякий случай оборачиваюсь, не следит ли за нами кто…
– Отбой, парень.
Смотрю на мастера. Не понимаю.
– Отбой… не надо нам прятаться…
– А что так?
– А вот… сам посмотри… э-э-эх, парень, чтоб я еще твоим снам верил, да ни в жизнь…
Смотрю. Сам. Хрустальный шар, вернее, то, что кажется хрустальным шаром, серебристая дымка в шаре складывается в слова, то ли снаружи, то ли у меня в голове…
…к сожалению, постройки были разрушены с первой же непогодой, из чего власти сделали вывод, что нельзя доверять строительство домов специалистам из низших измерений…
Точка на набережной
– Вы что?
– А?
– Что вы на меня так смотрите?
Вздрагиваю. Думаю, действительно, что это я так на неё смотрю. На кого, на неё. Не знаю. На неё. Даже имени не пом… или не знаю.
Хочу спросить, не встречались ли мы где-нибудь. Не спрашиваю. Слишком банально.
Ухожу по проспекту, в холод, в снег, в дождь, хочу обернуться, не оборачиваюсь.
И, черт возьми, я её где-то видел.
Вспомнить бы еще, где…
– А-а-а, сколько лет, сколько зим!
Вздрагиваю. Началось… в деревне утро. И не отбрешешься уже, что на пять сек заскочил рюмочку пропустить, а то дождь так и хлещет, ни одной сухой нитки на мне не осталось. Да нет же, уже вываливается из полумрака кто-то подвыпивший, жарко дышащий, покачивается, чуть не валится на меня, а-а-а, сколько лет, сколько зим, давай по маленькой за встречу…
Думаю, как бы потактичнее сказать, что мне завтра на работу. Не успеваю. Парень подходит ко мне совсем близко, вздрагивает.
– Из-звините… ошибся… спутал вас…
– Да ничего, бывает.
Выхожу из бара, уже забываю, зачем заходил.
Задним числом спохватываюсь.
А ведь видел я его где-то. И не так видел, как бывает, случайно встретились в какой-то компании, перекинулись парой слов, а так видел, что забыть-то невозможно…
А вот нате вам.
Забыл.
– Ты бы здесь не ходил.
– А?
– Говорю, ты бы не ходил здесь…
Смотрю на парня, думаю, где я его раньше видел. А да. В дымном баре, когда он тянулся ко мне, а-а-а, давай за встречу…
Нет.
Не то.
Где-то я его видел раньше… еще раньше… Что он говорил… а да, чтобы я не ходил здесь. Так дело дрянь, такая дрянь, что дряннее некуда, как-то раньше с этим не сталкивался никогда, слышь-ты-с-какого-района-телефон-есть-а-если-найду. И надо бежать, и не бежится, чертова гордость, чертово всё…
– А что такое?
– Да я заметил, вы тут каждый вечер ходите.
– И… ну да… нравится мне… а что, нельзя?
– Не надо, – он приближается ко мне, понижает голос до шепота, – кончится это… плохо.
Что-то прорывает внутри:
– Вы мне еще угрожать будете?
– Да я не угрожаю, я наоборот предупреждаю, как бы не вышло чего… ну, давайте…
Уходит. Смотрю ему вслед, снова спрашиваю себя, где я его видел.
Ухожу. С набережной. А то как бы не случилось чего. Не знаю, чего. Но не случилось. А ведь правда, зачастил я на эту набережную, зачастил, тянет и тянет сюда, каждый вечер, в половине седьмого, подхожу к парапету, смотрю вниз.
И дрожь пробирает.
Вот здесь, у парапета всякий раз пробирает дрожь…
Оглядываю сидящих. Надо что-то делать, что-то говорить, как-то представиться, раз уж все равно оказались тут все вместе, запертые черт знает насколько, если все равно не помню, как я сюда попал. Чертова стеснительность, слова из себя выжать не могу…
Парень напротив меня оживляется.
Ну, давайте, что ли, знакомиться будем. Меня Денисом зовут.
Девушка в кресле чуть приподнимается:
– Алина.
Понимаю, что оба вопросительно смотрят на меня.
– А вас как зовут?
Спохватываюсь, что забыл свое имя. Напрочь. Вот так бывает. Но черт возьми, нужно же назвать какое-то имя…
– Олег.
– Очень… приятно.
Встаем, чтобы пожать друг другу руки. Не успеваем.
Дверь распахивается, кто-то врывается в комнату, хочу посмотреть в его лицо, не могу, не вижу лица…
– Нет, нет, нет, все не так, все не так, – он хлопает в ладоши, – вы не должны были встретиться! Вам еще рано встречаться!
Но…
Не успеваю ничего возразить, мир проваливается куда-то в никуда.
Просыпаюсь.
Луна смотрит на меня в окно, чего не спишь.
Начинаю вспоминать, где я их видел. Парня из бара. И девушку из переулка. Видел. Там. Во сне.
– Ты не понял, что тебе сказано было?
Оборачиваюсь. Смотрю на Дениса, теперь я помню, его зовут Денис.
– Не понял… про набережную?
Взрываюсь.
– Слушайте, вам-то какое дело, где хочу, там хожу!
Жду скандала. Не дожидаюсь. Денис хватается за перила, смотрит в серую гладь воды.
– А ты когда сюда приходишь, тебя дрожь не пробирает? – спрашивает Денис.
– Пробирает. Еще как.
– Вот здесь ты и умрешь, значит.
Не выдерживаю, бросаюсь на Дениса, тут же получаю тычок в грудь, мостовая бьет меня по спине, больно, сильно…
– Документы ваши…
А вот и полиция подоспела, вот и отлично…
– Не, не, все в порядке, – Денис поднимает меня, многозначительно толкает в бок, – теперь понял, как надо? Ничего, я на борьбу записался, тоже ничего не знал…
Денис уводит меня прочь от набережной. Странное чувство, будто я должен остаться здлесь, на набережной.
Молчим.
Начинает накрапывать дождь, мелкий, холодный, мерзкий…
– А ты, я вижу, от своего не отступишься… – кивает Денис, – ходишь и ходишь сюда…
– Говорю то, что давно уже вертится на языке:
– Я хочу знать…
– …что это значит, да?
– Ну да.
– Ну хорошо… пойдем… потолкуем… да не бойся ты, ничего я тебе не сделаю…
План романа
Три сюжетные линии.
Девушка, у которой злодей отбирает некий артефакт.
Злодей, который отбирает артефакт у девушки.
Герой, который спасает девушку от злодея.
Сюжетные линии идут параллельно. Одна глава на девушку, одна на героя, одна на злодея. И снова – девушка, герой, злодей.
До последней точки линии не пересекаются между собой, читатель не должен догадаться, что герои связаны друг с другом.
Недоверчиво смотрю на листок.
– И это… все, что запланировал автор?
Денис фыркает.
– Что ты, далеко не все… Это все, что в наши руки попало. У автора там такие задумки, что закачаешься…
Стараюсь не представлять, что там за задумки у автора.
Нас здесь семеро. Я, Денис, Алина, еще двое парней, у которых даже имен нет, автор дать имена не удосужился. Еще один человек, босс Алины, который очень переживал, что автор не написал, кто у Алины босс, мужчина или женщина. Мы его утешали, да забей ты, мужик ты, мужик, кто бы сомневался, а он головой мотал, не, ну а вдруг под занавес будет встреча с боссом, и тут окажется, что босс женщина…
Был здесь еще один человек, которого автор хотел сделать боссом злодея. Про этого даже не было известно, есть он или нет, и поэтому в углу сидело что-то расплывчатое, призрачное, не то существующее, не то нет.
– А это что?
Смотрю на флешку посреди стола, спрашиваю:
– А это что?
– Магкаффин.
– Это еще что за графин такой?
– Да не графин… – Денис хмурится, – короче, хрень такая, за которой все охотиться будут.
– А что там на флешке?
– Пока неизвестно.
– Так давайте в комп вставим да поглядим, делов-то…
– Да нет, ты не понял, там вообще еще ничего нет. Автор еще не додумался.
– Все-то тебе знать надо, – фыркает один из парней.
– Да что вы на него наехали, парню-то хуже всех придется… – говорит Денис.
– А что такое?
– Что… погибнет он, что.
– Да вы чего? – Алина вздрагивает.
– Погибнет, – продолжает Денис, – какой-нибудь друг главного героя… который всем помогает… и собой жертвует.
На меня смотрят. С уважением. По крайней мере, мне так кажется.
Денис оглядывает собравшихся.
– Ну что… кто что новенького нашел?
– Я нашел, – шеф Алины поднимается, показывает сложенную вчетверо бумагу, – вот…
– Так разворачивайте…
Шеф разворачивает.
– Финал… на набережной…
Ну, это мы уже почуяли, что на набережной финал, – говорит один из парней.
– Да хороши уже перебивать-то! Ну вот… сходятся главный герой, злодей и девушка…
– Значит, я не второстепенный.
Говорю, тут же мысленно бью себя по губам, сказано же, не перебивать…
– С чего ты взял?
– Ну… если я там, на набережной умираю, а там на набережной только девушка, герой и злодей…
Денис недоверчиво смотрит на меня:
– Так ты главный герой, что ли?
Пожимаю плечами. Похоже на то… и как-то неудобно перед Денисом получается, он же себя главным героем видел, а тут нате вам…
– Стойте… – один из парней листает записи автора, вынимает последнюю страницу, – вот… посмотрите…
– Что такое?
– На последней странице… видите? Герой, и его девушка… живые…
– И что?
– Ну как что, если герой и девушка в конце книги живы остались, это что значит? Значит, злодей погиб…
Все смотрят на меня.
Медленно приподнимаются с мест. Уже понимаю, что будет дальше, распахиваю дверь, бегу прочь, на улицу, в снег. Ветер хочет сбить меня с ног, не может, сердится, пробирает до костей, даже не вспоминаю, что оставил пальто там, в комнате.
Кто-то догоняет меня. Кто-то легкий, невидимый, призрачный, настигает легко-легко…
Оборачиваюсь, выставляю кулаки, как тренер учил:
– Что надо-то, я не понял?
Тень отступает. Узнаю злодейского хозяина, такого секретного, что даже неизвестно, есть он или нет.
Иду домой. Делаю несколько шагов, понимаю, что тень снова тянется за мной.
Оборачиваюсь. Повторяю:
– Что надо-то?
Тень пытается показать мне что-то знаками, не понимаю…
А, вот оно что…
– Ладно… пошли вместе…
– Мы должны с ними связаться.
Мой шеф всем своим видом показывает, что нет-нет-нет, не должны, ни в коем случае.
– Не… должны. Понимаешь… надо же втолковать им как-то, что не виноваты мы, что нас писатель злодеями сделал…
Беру пальто. Другое пальто, то осталось в клубе, где меня чуть не убили. Шеф мечется передо мной темной тенью, всем своим видом показывает, что не разрешает мне туда ходить, нет-нет-нет, он все-таки мной командует, он все-таки шеф…
Повторяю:
– Надо. Обязательно.
Снег в лучах фонарей.
Морозец покусывает щеки.
Замираю перед дверью.
Жду – сам не знаю, чего. Еще можно уйти, убежать, спрятаться, пока не увидели, пока не набросились на меня…
Нет.
Надо войти.
Толкаю дверь, не слушая отчаянные протесты шефа.
Оглядываюсь.
Никого.
Тишина.
Слой пыли на столах, как будто в этом маленьком клубе никогда никого и не было.
Шеф показывает мне знаками:
– Они ушли.
Хочу согласиться с ним, – и не соглашаюсь, нет, тут другое что-то, понять бы еще, что…
А вот…
– Нет. Они не ушли. Тут другое… их просто… автор узнал… что они обо всем догадались. И стер их… переписал… придумал других. Где-то теперь ходит другой герой. Другая девушка… А нас тут не было, вот он и решил, что мы ничего не знаем… и можно нас оставить…
Шеф тащит меня на улицу. Даром, что он бесплотный, и даже за руку не может меня взять – тащит на улицу. Спешу за ним. Понимаю, что если останусь здесь хоть на минуту, это может плохо для меня кончится.
Вздрагиваю.
Отворачиваюсь быстрее, чем он спросит – что вы на меня так смотрите.
Кто он?
Не знаю.
Темный силуэт в свете фонарей.
Резкий орлиный профиль.
И тычок в сердце, тревожный звоночек – как бывает, когда встречаю кого-то знакомого, кого не должен знать.
Сначала думаю, что это новый герой. Вместо Дениса. Но нет, нет, другое что-то, другое какое-то чувство, которого раньше не было.
Мой шеф наклоняется ко мне, шепчет:
– Это автор.
– А?
– Автор это, вот кто.
Меленько и мерзенько покалывает в пальцах. Вот оно что…
Иду за ним. То замедляюсь, то ускоряю шаг. Когда он оборачивается, я осторожно отступаю в тень, а я что, а я ничего, а я вообще тут не при чем, стою… м-м-м… автобуса жду. Как остановку уже полгода как перенесли, да вы что…
Выходим на набережную. Снова начинает мерзко покалывать в груди.
– Как думаешь, он…
Оборачиваюсь, понимаю, что моего шефа рядом нет. Уже хочу выругаться, хорош друг, ничего не скажешь, тут же чуть не хлопаю себя по лбу. Ну конечно. На набережной под занавес должен оказаться я, а шефу моему сюда путь заказан.
Автор подходит к парапету.
Иду за ним, спрашиваю себя, что я, собственно, собираюсь делать…
