Александра Маринина
Иллюзия греха
Но дело – делом, а чудо – чудом. Надо поговорить с женой насчет того врача, к которому она все время бегает. Уж так она его нахваливает! Прямо маг и волшебник. Хорошо бы он подлечил Иру. Сколько бы это ни стоило.
Глава 5
Внешность таинственного «мужчины средних лет приятной наружности с темными седоватыми волосами» – штука расплывчатая и ненадежная. И устанавливать детали было не просто.
Кто мог описать его достаточно подробно? Во-первых, сестра Марфа. Во-вторых, медсестры в больнице, где лежали Наташа, Ольга и Павлик Терехины. В-третьих, сами дети. Но детей пришлось исключить сразу: «дядя Саша» мог появиться в любую минуту, и непосредственные Павлик, Оля и Наташа тут же сказали бы ему, что им интересуется милиция. Если с семнадцатилетней Наташей еще можно было попытаться договориться, то с остановившейся в развитии Олей и маленьким Павликом этот номер точно не пройдет. Скажут сразу же. Медсестры в этой ситуации тоже не были особо надежными. Кто знает, не приплачивает ли «дядя Саша» кому-нибудь из них за молчание и своевременное информирование.
Зато с жильцами дома, где была убита Екатерина Венедиктовна Анисковец, можно было работать спокойно. Искомый мужчина там вряд ли появится. Даже наверняка не появится. А если появится, значит, он к убийству отношения не имеет. Но беда в том, что видели и запомнили его только два человека. И, что самое главное, в разное время. Старушка с нижнего этажа запомнила его еще с тех времен, когда он достаточно регулярно приходил к Екатерине Венедиктовне, и было это довольно давно. Незадолго до убийства она его не видела. Другая же соседка жила в доме недавно и видела темноволосого мужчину возле квартиры Анисковец за два дня до убийства, но никогда не видела его раньше.
Миша Доценко по опыту знал, что с такими двумя свидетелями каши не сваришь. Под кашей в данном случае подразумевался субъективный портрет разыскиваемого мужчины. Так оно и вышло.
Поскольку всех жильцов дома Доценко уже знал, то решил воспользоваться услугами художника, жившего прямо над квартирой Анисковец. Федор подрабатывал «быстрыми» портретами возле Выставочного центра, много пил, но глаз у него был по-прежнему острым, а рука пока еще не дрожала даже с похмелья.
Начал Доценко с той свидетельницы, которая была постарше. Анисья Лукинична уверенно руководила работой Федора и была страшно довольна, проникнувшись важностью выполняемой задачи.
– Круче, круче бери, – командовала она. – Вот так. Нет, брови не такие, гуще рисуй… Губы-то, губы чего сморщил, они у него такие были красивые, большие…
Федор покорно исправлял рисунок, полагаясь на слова женщины.
– Да чего-то он у тебя старый-то какой получился, – неодобрительно изрекла Анисья Лукинична, окидывая взглядом законченный рисунок. – И не такой он вовсе был.
Начали сначала. Овал лица. Прическа. Нос. Губы. Брови. Глаза. Подбородок. Морщины.
– Ну а теперь как? – с надеждой спросил Доценко.
– Теперь хорошо, – удовлетворенно сказала свидетельница, которой скоро должно было исполниться девяносто четыре года.
С полученным портретом они пришли к другой соседке, той, что видела «дядю Сашу» незадолго до смерти Анисковец.
– Что вы, – удивилась она, едва бросив взгляд на рисунок, – это совершенно не он.
– Так, – устало вздохнул Доценко, – приехали. Давайте все сначала. Что вы вкладываете в понятие «совершенно не он»?
– Ну как что, – растерялась женщина. – Не похож.
– Это не одно и то же, – терпеливо начал объяснять Михаил. – Вы актера Пьера Ришара хорошо себе представляете?
– Это которого? Высокого блондина в ботинке?
– Да, его самого.
– Конечно, – улыбнулась женщина. – У него такая внешность – ни с кем не перепутаешь.
– Теперь посмотрите, – он вытащил из бумажника несколько фотографий и одну из них показал свидетельнице. – Это он?
– Совершенно не он, – тут же ответила она. – Какой же это Ришар? Это же Михаил Ульянов.
– А этот?
Он протянул ей другую фотографию. На снимке был запечатлен человек, тщательно и умело загримированный под Ришара, но все-таки было видно, что это не французский киноактер. Доценко, работая со свидетелями, всегда носил с собой несколько специально подготовленных комплектов фотографий, потому что давно усвоил: наглядный пример всегда срабатывает лучше, чем самые подробные словесные объяснения.
– Этот?
Женщина задумалась, внимательно вглядываясь в изображенное на снимке лицо.
– Вообще-то похож на Ришара. Но, по-моему, это все-таки не он.
– Отлично. Теперь посмотрите вот этот снимок.
На третьем снимке был тот же мужчина, только без грима, но в парике, точно имитирующем прическу Ришара.
– Нет, – она покачала головой, – этот не похож.
– Почему? – быстро спросил Доценко. – Смотрите, прическа совсем одинаковая.
– Но лицо другое.
– И нос такой же длинный, – настаивал Михаил.
– Нос длинный, а лицо другое, – не уступала женщина.
– Теперь поняли разницу между «совершенно не он» и «не похож»?
Свидетельница рассмеялась.
– И правда… Надо же, как интересно. Я и не задумывалась никогда. Дайте-ка мне рисунок.
Она снова, но уже более пристально, вгляделась в творение Федора.
– Да, вы правы, нельзя сказать, что это «совершенно не он». Что-то общее есть. Но губы у того мужчины были тоньше, суше. И глаза не такие большие…
Федор снова принялся за работу. В результате из-под его карандаша вышло лицо, не имеющее почти ничего общего с лицом, которое было «изготовлено» под руководством Анисьи Лукиничны.
Миша знал заранее, что так и получится. Анисья Лукинична видела этого мужчину много раз, но с тех пор прошли годы. Он уже шесть лет не появлялся. Когда она видела его в последний раз, ей было под девяносто, и совершенно естественно, что он казался ей неоперившимся юнцом, ведь он был лет на сорок моложе, если не больше. Другая же соседка видела его сейчас, когда он стал на шесть лет старше, и ей, двадцатисемилетней, он казался, наверное, глубоким стариком. Отсюда и различия в восприятии его лица и в описании черт. Нет, с этой парочкой ничего не выйдет.
Поблагодарив молодую женщину, Доценко стал на лестничной площадке прощаться с Федором.
– Может, зайдете? – гостеприимно предложил художник. – По пять грамм, а?
Пить Мише не хотелось, на улице стояла жара, и нужно было бы вернуться на работу, дел накопилось много. Но он твердо соблюдал заповедь: со свидетелями надо дружить. А с добровольными помощниками – тем более. Федор, конечно, вряд ли обидится, если Миша не пойдет к нему пить водку, но в другой раз понимания и помощи с его стороны уже не дождешься. А этот самый пресловутый другой раз может случиться уже завтра. Доценко всегда с белой завистью наблюдал за работой своих коллег, которые проработали в розыске намного дольше него самого и которые частенько произносили заветные слова: «Мой человечек шепнул». Казалось, у них на каждой улице, в каждом учреждении были такие «человечки». А у самого Миши их было пока очень мало. Как знать, вдруг Федор пригодится…
– По пять грамм – это мысль продуктивная, – весело ответил он. – Спасибо за приглашение. Давай-ка я за закуской сбегаю.
– У меня есть, – засуетился художник. – Не надо ничего.
Они поднялись двумя этажами выше. В квартире, где жил Федор, обитало пять семей, и длинный узкий коридор был, как водится, загроможден всяческой утварью от тазов и ведер до велосипедов и лыж.
– Сюда проходи, осторожно только, не испачкайся, – предупредил художник, – здесь дверь красили, еще не высохла.
Комната у Федора была большая и светлая, с высокими потолками. И присутствие женщины здесь угадывалось с первого взгляда. Свежевыстиранные занавески на чисто вымытых окнах, отсутствие пыли и нарядные баночки с кремами на тумбочке возле дивана.
– Мы хозяйке твоей не помешаем? – на всякий случай спросил Михаил. – А то вернется и скандал устроит, если увидит, что мы себе позволяем остограммиться.
– Не вернется, – беззаботно ответил Федор. – Она сегодня сутки работает, только завтра утром явится.
– Ну тогда ладно.
Пока Федор накрывал на стол, таская продукты из стоящего в углу комнаты холодильника, Доценко рассматривал висящие на всех стенах рисунки.
– Твои работы?
– Угу, – промычал художник. – Нравится?
– Нравится. Я думал, ты только на улице рисуешь и рисунки сразу заказчикам отдаешь.
– Не, не всегда. Бывает, заказчик отказывается брать, ему не нравится. Тогда рисунок у меня остается. И вообще, для тренировки, чтобы рука навык не теряла.
– А для тренировки кого рисуешь?
– Да кого придется, соседей, знакомых, а то и просто из головы. Знаешь, зимой работы мало, светает поздно, темнеет рано, на морозе стоять никому неохота, ни мне, ни клиентам. Так что зимой я все больше в издательствах подрабатываю, не в крупных, конечно, там свои мастера есть, а по мелочи, ну там обложку сделать или плакатик рекламный. А чтобы навык не терять, приходится рисовать всех подряд. Карандашный портрет – статья особая, а уж быстрый – тем более. Постоянно приходится тренироваться, чтобы выделять те черты лица, которые наиболее легко узнаются, иначе клиент скажет, что не похоже получилось. Ты садись, сыщик, все налито.
Миша присел к столу, поднял рюмку, с сомнением оглядев приготовленную хозяином закуску.
– Ну, за знакомство, – предложил он.
– Давай, – согласно кивнул Федор.
Они выпили по первой, закусили шпротами из банки и нарезанными помидорами. Художник тут же налил по второй.
– Куда ты частишь? – засопротивлялся Доценко.
– Так полагается. Чтоб пуля пролететь не успела, – деловито пояснил Федор. – Давай за тебя, за твою удачу. Тебе без удачи никак нельзя.
– Это точно, – подтвердил Доценко, с ужасом думая о том, что пуля-то, может, и не пролетит в перерывах между тостами, но результат от такого пития будет ничем не лучше огнестрельного ранения. Утрата подвижности и полная потеря сознания. Нет, уж пусть лучше пули летают, от них хоть увернуться можно, а от проникающего в организм алкоголя фиг увернешься.
Он снова встал и подошел к висящим на стене рисункам.
– Это кто? – спросил он, указывая на портрет хорошенькой девушки с голыми плечами.
– Подружка мужика из соседней квартиры. Она его давно бросила, а портрет висит. Красивая, да? Хотел соседу толкнуть, на память, а он не взял. Глаза б мои, говорит, ее не видели, стерву.
– Я бы взял, – рассмеялся Доценко. – Я всех своих подружек люблю, даже тех, которые меня бросали. Они ж меня бросали не потому, что стервы, а потому, что я недостаточно хорош. Зачем же их винить?
Алкоголь, залитый в пустой желудок, быстро дал о себе знать, и Михаилу хотелось потянуть паузу, чтобы до беды не дошло. Стянув со стола толстый ломоть хлеба и кусок колбасы, он перешел к другой стене. Внимание его привлек портрет мужчины, который показался ему смутно знакомым.
– А это кто?
– А черт его знает! Я его из головы выдумал.
– На кого-то он похож…
– Может быть, – пожал плечами Федор, закуривая. – Все люди похожи между собой, это я тебе как художник говорю. Всего-то разновидностей носов, губ и глаз – штук по пятнадцать, а очертаний бровей – и того меньше. Все дело только в их комбинациях. Вон, видишь, между окнами рисунок? Это мой приятель, мы с ним когда-то калымили вместе на оформлении музея. А теперь на себя глянь в зеркало.
Михаил взглянул на рисунок: лицо действительно было очень похожим на его собственное. Он снова перевел глаза на заинтересовавший его портрет. Определенно кого-то этот мужчина ему напоминает.
– Когда ты это рисовал?
– Ну я не точно помню, – развел руками Федор. – Недавно. А ты сними его и посмотри на обороте, я всегда дату ставлю.
Доценко снял рисунок со стены и перевернул. Обозначенная дата его озадачила. Это было 24 мая, за несколько дней до убийства Екатерины Венедиктовны. Из головы выдумал! Как же. Михаил быстро достал из «дипломата» рисунки, сделанные Федором со слов свидетельниц.
– Ну-ка посмотри, – потребовал он. – Посмотри как следует.
Федор склонился над рисунками, потом положил рядом с ними портрет выдуманного из головы мужчины.
– Да-а, – протянул он. – Похоже. Что же получается, что я случайно из головы выдумал мужика, который к покойнице ходил? Слушай, может, я экстрасенс какой-нибудь, а?
– Никакой ты не экстрасенс. Просто ты его увидел и запомнил, а внимания не обратил. Сел рисовать и решил, что придумал его сам. Ну, может, наполовину и придумал, а на другую половину – нарисовал то, что видел недавно.
– Ну дела, – покачал головой художник. – Это ж надо.
– Теперь смотри внимательно. Бабка Лукинична говорила, что губы у него пухлые, а молодая соседка утверждала, что они более узкие, сухие. У тебя они средние, но форма во всех трех случаях одинаковая. Значит, будем считать, что с формой мы определились. Возьмем нос. Бабка говорит, что нос у него с горбинкой, молодая про горбинку молчит. Стало быть, она могла видеть его только анфас, потому и горбинку не заметила. У человека на твоем рисунке нос тоже горбатый. А родинка откуда взялась? Она действительно была или ты ее придумал?
– Да кто ж его знает. Я его совсем не помню. Мог и придумать.
– У тебя есть знакомые мужчины с родинками на скуле?
– Сейчас, погоди, вспомнить надо.
Федор задумчиво выпил третью рюмку, уже не настаивая на том, чтобы сыщик составил ему компанию.
– Есть с родинкой. Петька Малахов. А зачем он тебе?
– Мне он на хрен не нужен, – грубовато ответил Доценко. – Можешь его быстренько изобразить? Приблизительно, по памяти.
Через несколько минут на чистом листе бумаги появился набросок лица с крутыми скулами и родинкой с левой стороны. У мужчины на заинтересовавшем Доценко рисунке скулы были точь-в-точь такие же, и родинка на том же самом месте.
– Получается, скулы ты для этого выдуманного мужчины у своего Малахова позаимствовал, – сделал вывод Михаил. – Значит, у него они какие-то другие.
– Ну ты смотри, – снова удивился Федор, – а и правда, я ему Петькины скулы приделал. И сам не заметил. Ну ты мастер!
– Ты тоже, – усмехнулся Доценко. – Теперь ямочку ищи на подбородке.
– Где искать? – не понял художник.
– У друзей своих. У соседей. С кого ты там еще портреты пишешь?
Федор долго вглядывался в собственный рисунок, пытаясь вспомнить, у кого он мог позаимствовать такую ямку на подбородке, но так и не вспомнил.
– Ладно, будем считать, что ямка у него на самом деле была. Все, Федя, заканчивай с выпивкой, работать надо. Садись и рисуй новый портрет. Губы, нос и подбородок – как на этом рисунке, овал лица – как свидетели сказали. Сумеешь? И вообще смотри как следует, если какие-то черты совпадают на всех трех рисунках – им особое внимание. От себя старайся ничего не добавлять, мне твои фантазии не нужны. Сделаешь этот рисунок – возьмешься за следующий.
– Какой следующий?
– Ты сначала этот сделай, а я тебе потом скажу, что дальше. Чтоб у тебя над душой не стоять, я пока на улицу сбегаю, пару бутылей тебе принесу в знак благодарности. Идет?
– А то, – оживился Федор.
Перспектива работы его сначала не вдохновила, он рассчитывал использовать время, пока его подруга на суточном дежурстве, гораздо более приятно, в обществе рюмки, бутылки и закуски, а если повезет – то и в хорошей компании. Но обещание дармовой выпивки заставило его посмотреть на проблему под иным углом зрения.
Через полчаса Доценко вернулся, неся в пакете две бутылки хорошей дорогой водки.
– Готово?
– Готово.
Федор протянул ему новый рисунок. Было в нем что-то искусственное, ненатуральное, натянутое, как бывает, когда рисуешь не по вдохновению, а по-школярски старательно, комбинируя одни черты с другими и боясь что-нибудь напутать. Человек на рисунке не был живым, он скорее напоминал робота. Михаил с удовлетворением отметил, что первый этап эксперимента прошел успешно. Рисунок и должен был получиться таким.
– Дальше чего делать? – спросил Федор, бросая жадный взгляд на бутылки.
– А дальше ты закроешь глаза, отдохнешь минут десять, потом уберешь все эти картинки к чертовой матери, возьмешь чистый лист и нарисуешь мне этого мужика по памяти. Не полудохлого киборга, который у тебя получился, а нормального живого мужика пятидесяти лет, с приятным, располагающим лицом, даже обаятельного. Понял? Если сумеешь – оставлю тебя в покое, пей на здоровье свою водку сколько влезет.
Через час Миша Доценко вышел из квартиры Федора, унося в «дипломате» пять рисунков, которые не имели между собой почти ничего общего. Но он был уверен, что по крайней мере на двух из них изображен тот мужчина, который посещал Екатерину Венедиктовну Анисковец незадолго до ее трагической гибели. Знать бы только, на каком именно.
* * *
В воскресенье, в половине второго дня, Олег Жестеров позвонил в квартиру, где жила Ира Терехина. Он уже побывал на вещевом рынке, понаблюдал издалека и убедился, что у Иры самый разгар работы. Она сновала между тесно стоящими рядами с одеждой и обувью, волоча за собой сумку на колесиках, и весело выкрикивала:
– Сигареты! Вода! Минеральная, фруктовая, без газа, спрайт, «Доктор Пеппер», кола!
– Горячие закуски! Гамбургеры, чизбургеры, беляши свежие, шашлык с гарниром!
– Салаты итальянские, с крабами, с креветками, с ветчиной!
– Чай горячий! Кофе горячий, черный и с молоком!
Торговля шла бойко, в воскресенье здесь много покупателей, в том числе и приезжих, которые, явившись сюда один раз, хотят решить сразу все проблемы с гардеробом, поэтому ходят от прилавка к прилавку целый день и тоже, конечно, хотят и есть, и пить. Убедившись в том, что Ира в ближайшее время отсюда вряд ли вырвется, Олег сел в свой «Фольксваген» и поехал к ней домой. И вот сейчас он стоял перед дверью ее квартиры, с напряжением вслушиваясь в едва различимые шорохи. Дом был старым, добротным, кирпичным, звукоизоляция отличная – не чета нынешним панельным скороспелкам, внизу чихнешь – наверху стекла дрожат. Откроют ли ему дверь? И если откроет, то кто? Ильяс, который, по оперативным данным, уже вернулся из поездки? Или невразумительный сосед Георгий Сергеевич, от которого толку как от козла молока? Идеальным вариантом было бы попасть на сборище Ильясовых дружков, скроить растерянную мину, напеть им про Иру, с которой договаривался… А что? Очень даже возможное дело. Ирка работает всегда в одно и то же время, она может явиться домой раньше пяти часов, только если вдруг рынок закроют, но ведь рынок этот совсем неподалеку, всегда можно сгонять и глянуть одним глазком, все ли в порядке. Стоит рынок, не взорвали его, продавцы манатки свои не складывают – значит, квартира гарантированно будет свободна от хозяйки. Да «казанские», судя по Ириным рассказам, ее и не стеснялись, собирались когда им удобно, хоть днем, хоть ночью. Другое дело – второй жилец, как его там, Георгий Сергеевич. Хотя, если судить опять-таки по тому, что говорила Ира, они на него тоже не больно-то внимание обращают. Он спокойный, тихий, ни во что не вмешивается. Долго, однако, дверь-то не открывают. Может, нет никого в квартире?
Наконец послышались уверенные быстрые шаги.
– Минуточку! – громко сказал голос из-за двери. – Сейчас открою.
Дверь распахнулась, и Олег увидел крепкого мужчину среднего роста в коротком темном махровом халате. Волосы его были мокрыми, и Олег понял, что жилец принимал душ, когда раздался звонок в дверь. Потому и не открывал так долго.
– Я прошу прощения, – смущенно начал Жестеров, – мне нужна Ира. Она дома?
– Проходите, – приветливо сказал мужчина, пропуская Олега в прихожую.
Совершенно очевидно, что это не Ильяс. Стало быть, Георгий Сергеевич. Ну что ж, ладно, не будем гоняться за синей птицей, подумал Олег, будем работать с тем, что есть.
– Ирочки нет, она на работе. Но если у вас что-то срочное, я вам объясню, как ее найти, это здесь, недалеко.
– Собственно… – Олег замялся. – Самое главное я уже узнал. Раз она на работе, значит, все в порядке.
– Что вы имеете в виду? – строго спросил жилец. – Что в порядке?
– Видите ли, мы с ней вчера ужинали… Мне показалось, что она не слишком привычна к той пище, которую мы ели. Но подумал я об этом только потом, когда уже домой пришел. Вы, ради бога, не подумайте, что я суюсь не в свое дело, но мне показалось, что Ира голодает, и если это так, то после того ужина ей могло стать плохо. Это довольно часто случается. Вот я и заскочил узнать, все ли в порядке. А вы – ее отец?
– Нет, молодой человек, Ирочкин отец давно умер. Я снимаю у нее комнату. И если вы не слишком торопитесь, я хотел бы с вами поговорить.
– Да, конечно, – ответил Олег с напускной рассеянностью, с трудом скрывая охватившее его ликование.
Еще бы! Не он сам навязывается этому жильцу, не он сам лезет к нему с разговорами и расспросами, а жилец идет на контакт по собственной инициативе.
– Тогда давайте пройдем в мою комнату, там нам будет удобнее.
Да, по сравнению с комнатушкой, которую оставила за собой Ира, комната Георгия Сергеевича напоминала царские хоромы. Самая большая в этой квартире, метров двадцать пять, с мягкой мебелью, красивым торшером в углу возле кресла, цветным телевизором и двумя окнами, выходящими на парк. Не комната, а мечта.
– Меня зовут Георгий Сергеевич, – представился жилец, усадив гостя в кресло и заняв место рядом с ним на диване. – А вас?
– Олег. Или Алик, как вам удобнее.
– Вы давно знаете Иру?
– И да, и нет, – улыбнулся Олег. – Я наблюдаю за ней вот уже два месяца, а заговорить решился только несколько дней назад.
– Что значит «наблюдаю»? – нахмурился жилец. – Вы за ней следили, что ли?
– Да бог с вами! – весело рассмеялся Олег, чувствуя внутри неприятный холодок. Тихий незаметный жилец. А зрит в корень. – Я увидел Иру в ресторане, где она работает, и обратил на нее внимание, потому что она удивительно похожа на мою маму. Стал приходить туда специально, чтобы посмотреть на нее. Вот и все.
– А вообще, молодой человек, чем вы занимаетесь? Кем работаете?
– Охранник в частной фирме. Телохранитель. Наверное, в ваших глазах это не очень почетно, да? – усмехнулся Жестеров.
– Послушайте меня, Олег, – грустно сказал Георгий Сергеевич. – Я далек от мысли давать людям оценки и читать им мораль. Это не моя специальность. Я самый обыкновенный бухгалтер и плохо понимаю, что такое охранник в частной фирме. Я не знаю, плохо это или хорошо. У меня взрослые дети, и я понимаю только одно: я ничего не понимаю в той жизни, которая сейчас имеет место. Я не понимаю своих детей, я не понимаю слов, которые они произносят, разговаривая по телефону со своими друзьями, я не понимаю Ирочкиных жильцов, всех этих Шамилей и Ильясов. Это какая-то другая жизнь, инопланетная, к которой мне уже, видимо, не приспособиться. Но даже в этой инопланетной жизни есть вещи, которые остались незыблемыми, и я хочу, чтобы вы это знали. Иру нельзя обижать. Вы меня поняли, Олег? Подумайте лучше сейчас и решите, уверены ли вы, что сумеете не обидеть ее. И если не уверены, то я закрою за вами дверь, и больше вы никогда рядом с Ирой не появитесь.
Жестеров внимательно посмотрел на жильца.
– Я вас не понимаю, – спокойно произнес он. – О чем вы говорите? Почему я непременно должен ее обидеть? Она что, жаловалась вам на меня? Она говорила вам, что я ее оскорбил, обидел? Извольте объясниться, уважаемый Георгий Сергеевич.
– Не кипятитесь, молодой человек, выслушайте меня спокойно. Я не знаю, рассказывала ли вам Ира историю своей жизни. Если рассказала, то вам и без того должно быть все понятно. Если же нет – просто поверьте мне на слово: она живет очень, очень трудно. Вы даже представить себе не можете, как трудно она живет. Да, вы правы, она голодает. Она спит по четыре часа в сутки, а то и меньше, она пьет пустой чай без сахара с черным хлебом, намазанным жутким дешевым маргарином. Она очень больна, хотя, судя по всему, не отдает себе в этом отчета. Вы видели ее лицо? Поверьте мне, это не от избытка здоровья. Она плохо одета, потому что экономит каждый рубль. Она гордая девочка и почти никогда не принимает угощение, хотя я, видит бог, постоянно стараюсь подкормить ее, подсунуть ей кусок получше и посвежее. Я ей никто, человек посторонний, случайный. Как только моя бывшая супруга решит вопрос с разменом квартиры, я съеду отсюда. Но я хочу вас предупредить, что если, пока я еще здесь, я увижу, что Ира страдает из-за вас, я приму меры.
– Интересно, какие? – насмешливо спросил Жестеров.
Этот жилец ему нравился. Само направление разговора позволяло Олегу получить максимально необходимую информацию, нужно было только плавно вывести беседу на другого жильца, а значит, на «казанских».
– А вы знаете, кто еще живет в этой квартире? – ответил Георгий Сергеевич вопросом на вопрос.
– Не знаю. А кто здесь живет?
– Абсолютно криминальные личности. Ирочка этого, наверное, не знает, она мало бывает дома, зато я вижу и слышу очень многое, особенно по вечерам, когда она работает в «Глории». Но до нынешнего момента наша юная хозяйка для них персона неприкосновенная, потому что она ни разу не дала им повод подумать о себе… Словом, вы понимаете, что я имею в виду. Они тоже имеют сердце и, как ни странно, понимают, что такое добро и что такое зло. Поэтому, если вы Иру обидите, вам придется иметь дело даже не со мной, а с ними. Что я? Немолодой и не очень здоровый одинокий бухгалтер, вам меня бояться нечего. А эти Шамили, Тофики, Рафики и Ильясы – публика совсем иного сорта, смею вас уверить. И за свою хозяйку они вам глотку перегрызут.
Так, уже появились Тофики и Рафики. Это замечательно. Шамиль и Ильяс – жильцы, бывший и нынешний. Тофик – по всей вероятности Мамедов, тот еще фрукт. А Рафик? Это что-то новенькое. В материалах по разработке группы неуловимого Аякса никакой Рафик пока не значился. Надо об этом порасспрашивать Георгия Сергеевича.
– Господи, как их много! – шутливо поднял руки Олег. – И что, они все здесь живут?
– Нет, живет только один, Ильяс. Остальные – дружки, но бывают здесь регулярно. Что-то приносят, уносят, какие-то бумаги передают. Темная публика, одним словом. Не думаю, что вам понравится иметь с ними дело.
– Хорошо, Георгий Сергеевич, я вас понял и, в свою очередь, хочу вас заверить, что не собираюсь делать Ире ничего плохого. Напротив, я хотел бы, чтобы вы мне дали совет.
– Совет? – удивился жилец. – О чем?
– О том, как мне помочь Ире, не ущемляя при этом ее гордость и самолюбие. Я уже успел заметить, что к любому предложению помощи она относится очень настороженно и даже враждебно. Но вы знаете ее лучше и наверняка можете мне подсказать, как и в какой форме я могу сделать для нее что-нибудь хорошее и полезное.
– Вы действительно хотите помочь ей? – недоверчиво переспросил Георгий Сергеевич.
– Конечно. Я, правда, не очень богат, но кое-какие средства у меня есть, и если бы вы мне подсказали…
– Купите ей одежду. Вы сами видели, в каком старье она ходит. Ей ведь только двадцать лет, ей хочется выглядеть не хуже других девушек.
– Может быть, лучше давать ей деньги на продукты? Вы сами сказали, что она голодает.
– Это бесполезно. Если дать ей в руки живые деньги, она тут же побежит покупать что-нибудь для сестер и брата.
– Тогда, может быть, просто приносить ей продукты?
– Вы забываете, Олег, она отвыкла от хорошей обильной пищи. Если она от детской жадности начнет есть все, что вы ей принесете, дело действительно может кончиться больницей. У нее обмен, судя по всему, нарушился окончательно и бесповоротно.
– Тогда я не понимаю. Как же она может столько работать, если голодает? Она давно уже должна была слечь от слабости.
– А сила духа? А воля, целеустремленность? Вы недооцениваете Ирочку. Это поистине удивительное существо. У нее железная воля к победе, и эта воля поддерживает ее силы, не дает ей ослабеть окончательно. Повторяю вам, Олег, единственно полезное, что вы можете сделать для нее, это хорошая одежда. Главное – теплые вещи, она зимой мерзнет. Хорошая обувь, теплая и непромокающая. Поверьте мне, это будет лучше всего. Но я еще раз предупреждаю вас: если вы намерены облагодетельствовать ее на три дня и исчезнуть, лучше исчезните прямо сейчас. Я хочу, чтобы вы посмотрели на ситуацию открытыми глазами, молодой человек. Ира ни разу за то время, что я здесь живу, не приводила сюда мужчин. Полагаю, что она с ними и не встречалась, при ее образе жизни у нее нет на это ни сил, ни времени, ни возможностей. Если вы сейчас просто протянете руку и приласкаете ее, она мгновенно привяжется к вам, влюбится. Она будет счастлива. А вы? Зачем вам это нужно? Вы же не станете меня уверять, что она – красавица, о которой вы мечтали всю свою жизнь, правда? Она – бедная больная некрасивая девочка, обремененная четырьмя инвалидами, которые еще много лет будут висеть на ней мертвым грузом, как ни кощунственно это звучит. Она бесконечно порядочна и честна, но вместе с тем она необразованна и груба, дурно воспитана, у нее тяжелый характер. Вам все это очень быстро надоест. И что потом? Вы разобьете ей сердце. Разумеется, мои специфические соседи вас разыщут и объяснят вам, что вы не правы. Они люди темпераментные, а понятие женской и мужской чести у них развито хорошо, поэтому, полагаю, после их объяснений вы упокоитесь с миром. И кому от этого будет хорошо? Ире? Вам? Нет. Поэтому я еще раз настоятельно прошу вас, Олег, не делайте опрометчивых шагов, пока еще можно отступить. Я надеюсь, отступить еще можно?
Он пристально посмотрел Олегу прямо в глаза, и от этого взгляда Жестерову стало не по себе.
– Разумеется, – пробормотал он. – Я подумаю над тем, что вы сказали.
– Передать Ире, что вы приходили? Или не нужно?
– Не нужно. Я же обещал вам подумать.
– Вот и хорошо, – улыбнулся Георгий Сергеевич. – Я рад, что вы меня поняли и мы нашли общий язык. Я провожу вас.
Любопытный тип этот Георгий Сергеевич. Вон как бросился свою хозяйку защищать! Смех и грех. Но результатами встречи Олег Жестеров был очень доволен. Во-первых, он легализовал свое появление в квартире Иры Терехиной. Во-вторых, он узнал о том, что в команде «казанских» есть какой-то неучтенный Рафик, которым следовало немедленно заняться. И в-третьих, Георгий Сергеевич сам дал Олегу в руки повод познакомиться с Ильясом. Повод чистый, абсолютно без риска и хорошо проверяемый. Прийти к Ильясу и спросить:
– Слушай, я тут с твоей хозяйкой немножко… Того… А у вас там сосед какой-то странный, стращать меня начал, дескать, ежели что не так, так он тебя с дружками на меня натравит. Давай уж сразу по-мужски поговорим, чтобы потом не было мучительно больно.
Не подкопаешься. Георгий Сергеевич в любой момент подтвердит, что Олег с ним разговаривал именно об этом. И Ира подтвердит, что он за ней ухаживает. Если этот разговор построить тактически грамотно, то через два часа максимум они с Ильясом станут корешами. А тут уж и до знакомства с Тофиками-Рафиками недалеко.
