Александра Маринина
Иллюзия греха
– И все? – Настя пристально посмотрела на круглолицую добродушную монахиню.
– Нет.
Сестра Марфа твердо и спокойно встретила Настин взгляд, ничуть не смутившись.
– Что еще?
– Он просил, чтобы я никому не рассказывала о его визитах. И платил мне за это деньги. На них я покупала разные мелочи для Галины – зубную пасту, мыло, конфеты, белье. На себя ни копейки не потратила, можете не сомневаться.
– Вы даже ее дочери не сказали об этом?
– Разумеется, нет. Я же дала слово. В конце концов, это тайна самой Галины, и я обязана ее сохранить. Но она этого человека не помнит. Она вообще ничего не помнит из того, что было до несчастья.
– Откуда вы знаете, что она его не помнит? Вы все-таки рассказали ей о нем?
– Нет, что вы, как можно. Он сам хотел убедиться в том, что у нее полная амнезия, и несколько раз прошел мимо нее, когда я вывезла Галину в парк на прогулку. Она не обратила на него никакого внимания.
– Может быть, они не были раньше знакомы? – предположила Настя.
– Возможно, – согласилась сестра Марфа.
– Очень любопытно. Давно этот человек был здесь в последний раз?
– Недели три назад.
– Значит, теперь он появится не скоро. Что ж, придется ждать. Сестра Марфа, я могу попросить вас об одолжении?
– Смотря о каком, – осторожно откликнулась монахиня.
– Я оставлю вам свой телефон. Если этот человек появится, позвоните мне сразу же. Только именно сразу же, а не тогда, когда он уже уйдет. Хорошо?
– Я постараюсь, – кивнула та.
* * *
Результаты посещения детской больницы, где лежали младшие дети Терехиных – Наташа, Оля и Павлик, – оказались такими же неожиданными. Неизвестный мужчина приходил и сюда, и тоже очень интересовался здоровьем детей. Последствия падения с высоты были у всех троих разными, общим было только одно – двигаться без посторонней помощи они не могли. Тринадцатилетняя Оля, например, остановилась в развитии, и сейчас ее интеллект был на уровне все той же семилетней девочки, какой она была, когда мать вышвырнула ее из окна. Переломанные кости никак не хотели срастаться, без конца возникали какие-то осложнения и воспалительные процессы в операционных швах, и девочка до сих пор должна была находиться в гипсе. Семнадцатилетняя Наташа, напротив, осталась интеллектуально сохранной и поражала врачей своей целеустремленностью, самостоятельно осваивая по учебникам школьную программу. Учебники ей приносила Ира. Несколько раз ее пытались перевести в специальный интернат для детей-инвалидов, где есть учителя, но врачей останавливало то, что девочка постоянно чем-нибудь болела и нуждалась в медицинской помощи. От малейшего сквозняка у нее поднималась температура чуть ли не до сорока и держалась по нескольку дней. Кроме того, недели не проходило без сердечного приступа. Главная трудность состояла в том, что и Оля, и Наташа страдали аллергиями на множество лекарств, и за то время, что они находились в больнице, весь персонал уже наизусть знал, что можно им давать, а чего нельзя. Аллергические реакции были у девочек настолько сильными, что малейшее промедление грозило ураганным отеком гортани и смертью от удушья. В такой ситуации отдавать детей в другое учреждение было опасным. Недоглядят еще, чего доброго. Загубят девчонок.
В отличие от визитов в дом инвалидов, где неизвестный мужчина ограничивался только беседами с сестрой-монахиней, приходя в больницу, он навещал девочек и маленького Павлика. Поэтому Настя сразу же попросила проводить ее к Наташе Терехиной. Наташа, красивая, но болезненно бледная девушка, закованная в специальный корсет, сидела на кровати, обложившись книгами. Кроме нее, в палате лежали еще пять подростков, и пять пар любопытных детских глаз тут же уставились на Настю.
Наташа Терехина была совсем не похожа на свою старшую сестру ни внешне, ни манерой поведения. Несмотря на тяжелую болезнь, она улыбалась и разговаривала с Настей с той старательной вежливостью, которую, бывает, демонстрируют люди, изо всех сил стремящиеся произвести хорошее впечатление. Настя невольно вспомнила свою единственную встречу с Ирой: та, судя по всему, нисколько не беспокоилась о впечатлении, которое она производит на окружающих.
– Дядя Саша – папин друг, – охотно стала объяснять Наташа, когда Настя задала вопрос о человеке, который навещает Терехиных-младших в больнице.
– А фамилия у дяди Саши есть? – поинтересовалась Настя.
– Николаев. Александр Иванович Николаев.
Из разговора с Наташей выяснилось, что «дядя Саша», он же некто Николаев, навещает их примерно раз в месяц, но ничего детям не приносит, кроме книг для Наташи. Откуда взялся этот человек, они не знали, во всяком случае, при жизни отца никогда его не видели и имени его не слышали. Он очень добрый и внимательный, следит за успехами Наташи в учебе и даже проверяет, как она решает задачки по физике и математике. Не жалея времени, объясняет ей те разделы школьной программы, которые она плохо поняла.
Медсестры тоже знали о «дяде Саше», однако отметили, что Олей и Павликом он почти не интересуется, большую часть времени проводит с Наташей, а с младшими посидит минут десять, не больше. Правда, об их здоровье выспрашивает каждый раз очень подробно. Как выглядит? Лет пятидесяти, приятное лицо, волосы темные, с проседью, особых примет нет.
– Мы, знаете, даже подумываем, что Наташа – его дочь, – по секрету сообщила Насте одна из медсестер. – Наверное, у него был роман с их матерью. Поэтому он другими детьми меньше интересуется, так только, для виду, чтобы в глаза не бросалось, что он одну Наташу выделяет.
Похоже, она была недалека от истины. Во всяком случае, предположение это выглядело вполне логичным. И если именно с ним когда-то встречалась Галина Терехина на квартире у Екатерины Венедиктовны, то можно с чистой совестью эту линию оставить. С убийством Анисковец это никак не связано.
Но все-таки что-то мешало Насте окончательно отказаться от проверки семьи Терехиных. Это «что-то» было настойчивым интересом таинственного дяди Саши к здоровью Галины Терехиной и ее троих детей. Только троих, хотя всего детей было четверо. Старшая, Ира, почему-то его не интересовала. Или все-таки интересовала?
* * *
Все жильцы подъезда, в котором находилась квартира покойной Анисковец, уже знали Мишу Доценко в лицо и по имени. Не осталось ни одного человека, которого он не опросил бы самым подробным образом. Доценко твердо знал, что между «видел» и «обратил внимание» – дистанция не так уж велика, как думают многие. Человеческий мозг фиксирует все, что видят глаза и слышат уши, и складывает в хранилище, к которому нужно уметь подобрать ключ. Идущего по улице человека видят десятки и сотни людей, и совершенно неправильно впоследствии заявлять, что «его никто не видел». Трудолюбию и упорству молодого оперативника можно было позавидовать. В итоге он все-таки сумел выяснить, что незадолго до убийства в доме появлялся человек, которого раньше там не видели. Точнее, не видели те, кто жил в доме недавно, правда, таких было все-таки большинство. Мужчина лет пятидесяти, приятной наружности, волосы темные, cедоватые. Никто особенно в его лицо не всматривался, так что никаких особых примет названо не было. Правильные черты, нос с небольшой горбинкой.
Доценко еще раз обошел «старожилов» – тех, кто жил в доме больше шести-семи лет, то есть до случившегося в семье Терехиных несчастья. Старания его были вознаграждены: один из жильцов припомнил, что мужчину с такими приметами он видел неоднократно, но много лет назад.
Таким образом, появилась новая рабочая версия: некий мужчина, встречавшийся на квартире у Екатерины Венедиктовны с Галиной Терехиной, перестал сюда приходить после того, как Галина и трое ее детей оказались в больницах. С тех пор прошло шесть лет. Все эти шесть лет тот же мужчина постоянно появлялся возле Галины и ее детей и интересовался их здоровьем, а совсем недавно его вновь видели в доме, где жила Анисковец, после чего саму Анисковец находят убитой. Миленькая история, ничего не скажешь.
– Версия, прямо скажем, дохленькая, – заметил Юра Коротков, когда Настя описала ему свои поездки в дом инвалидов и в больницу.
– Кто может лучше – пусть сделает, – пожала она плечами.
– Но здесь же дыра на дыре, – возмутился Юра. – Неужели ты сама не видишь?
– Вижу, – невозмутимо согласилась Настя. – Но лучше латать дыры, чем сидеть сложа руки и охать по поводу безвременной кончины Екатерины Венедиктовны. Самое главное – установить идентичность четырех мужчин: первый встречался с Терехиной, второй приходил в дом инвалидов и задавал массу вопросов монахине сестре Марфе, третий навещает в больнице детей Галины, уделяя при этом особое внимание Наташе, а четвертый появился на горизонте незадолго до убийства Анисковец. Описание внешности такое расплывчатое, что под него подойдут сотни мужчин соответствующего возраста. И из моей, как ты изволил выразиться, дохленькой версии моментом вырастают еще несколько в зависимости от того, сколько этих мужчин на самом деле – один, двое, трое или четверо. Ловишь идею?
– Твою идею поймаешь, как же, дожидайся, – проворчал Коротков. – Слушай, пусти переночевать, а?
Переход был таким резким, что Настя чуть не поперхнулась глотком кофе.
– Тебя что, из дома выгнали?
– Не то чтобы выгнали, но лучше мне там пару дней не появляться. Я бы к Коляну напросился, как раньше, но теперь неудобно, у него Валентина живет.
Да, после того, как Коля Селуянов познакомился с Валентиной, проблема «конфликтных» ночевок встала для Юры Короткова особенно остро. Раньше он, бывало, без малейшего смущения отправлялся ночевать к товарищу, поскольку после развода Селуянов жил один в большой квартире. Теперь же присутствие очаровательной Валечки сильно осложнило ситуацию. Дело было не в тесноте – в трех селуяновских комнатах они все разместились бы свободно, – а в деликатности, которая не позволяла Юре нарушать уединение влюбленных друг в друга людей. При этом на Настину однокомнатную квартиру эта деликатность почему-то не распространялась. Юре вполне достаточно было знать, что Настин муж в данный момент в отъезде, чтобы попросить приютить себя.
– Поехали, – кивнула Настя. – Постелю тебе на раскладушке. Только у меня еды нет.
– Ничего, купим по дороге, – оживился Юра. – Заодно и порепетируем душераздирающую сцену завтрашней оперативки. Я прямо вижу, как Колобок будет нас с тобой мордой об стол возить за дело Анисковец.
– И будет прав, – мрачно добавила она. – Столько дней прошло, а мы топчемся на месте.
– Ну ты, мать, не права, – развел руками Коротков. – Мы же попытку ограбления отрабатывали, все каналы сбыта проверяли. Между прочим, могу тебе похвастаться, я соседям здорово помог. Заказчиков на коллекцию Анисковец я не нашел, что верно – то верно, зато обнаружил следы заказа на кражу у крупного антиквара. Ребята там профилактические мероприятия развернули по всему фронту, ждут воров с распростертыми объятиями. А представь себе, если эти воры готовы пойти на убийство хозяев? Тогда я, умный сыщик Коротков, еще и от трупа нас избавил. А ты меня даже не похвалишь, только ругаешься и ворчишь.
– Да что я, – Настя рассмеялась и ласково взъерошила ему волосы, – вот Колобок завтра будет ругаться – мало не покажется. Я вообще ангел рядом с ним.
Они сели в старенькую Юрину машину, давно уже дышащую на ладан, и поехали на Щелковское шоссе, где жила Настя. Дома они на скорую руку приготовили ужин из полуфабрикатов, при этом Коротков не переставал ныть по поводу Настиной нехозяйственности.
– Сюда нужно добавить чеснок и какую-нибудь приправу.
– Чеснока нет. А приправы, наверное, есть, но я не знаю, куда Лешка их кладет.
– Но майонез у тебя хотя бы есть?
– Кажется, нет. Надо в холодильнике посмотреть.
– Ну ты даешь! Даже не знаешь, что у тебя есть, а чего нет.
Он открыл дверцу холодильника и присел перед ним на корточки.
– Мать честная! У тебя ж тут кастрюля с супом стоит!
– Да? – искренне удивилась Настя. – Ну надо же, а я и не знала. А что там еще есть интересного?
– Остатки жаркого, кажется, из баранины. Сыр в огромных количествах. Ты когда сюда заглядывала в последний раз?
– Да ну тебя, Коротков, отстань, – отмахнулась Настя. – Я хватаю кусок, который лежит поближе, быстро его съедаю и заваливаюсь спать.
– Вот кикимора, – Юра осуждающе покачал головой. – Лешка старался, готовил тебе еду, чтобы ты с голоду не померла, пока он в командировке, а ты ведешь себя кое-как.
– Не обзывайся, а то не дам раскладушку, будешь на полу спать. Ладно, вытаскивай суп, его и в самом деле надо съесть, а то Лешка обидится.
Ужин оказался неожиданно обильным и сытным, и Настя с Юрой, с голодухи разом впихнувшие в себя такое количество продуктов, уже не могли пошевелиться.
– Слушай, – с ужасом сказала Настя, – я, кажется, даже встать не могу. Обжорство – большой грех.
– Ну посидим еще за столом, куда спешить-то? – флегматично откликнулся Коротков. – Когда Лешка возвращается?
– Через три дня.
– Скучаешь?
– Я? – от такого предположения Настя даже сигарету из пальцев выронила.
– Ну не я же. Чистяков – твой муж, а не мой.
– Нет, не скучаю. Ты же знаешь, Юрик, я никогда не скучаю.
– Ни по кому? – недоверчиво переспросил он.
– Ни по кому. Я до противного самодостаточна. Ино-гда мне кажется, что мне вообще никто не нужен. Кошка, гуляющая сама по себе.
– Ася, а тебе не бывает страшно от твоей самодостаточности?
– Бывает, – усмехнулась она, – регулярно. Но я с этим борюсь.
– Каким образом?
– Уговариваю себя, что всему виной моя работа, которая отнимает столько времени и сил, что уже нет желания ни с кем общаться. И потом, у меня есть Лешка, который заменяет мне подруг, друзей и любовников, вместе взятых. Кстати, о друзьях. Мы с тобой забыли Стасову позвонить.
– Точно! – спохватился Коротков. – Растяпы мы. Сейчас уже поздно, наверное, неудобно беспокоить.
– Поздно? А который час?
– Половина первого.
– Тьфу ты, Юрка, вот вечно ты со своими философскими идеями голову мне морочишь. Ладно, утром позвоним. Пошли укладываться.
Она постелила Короткову на раскладушке и по законам гостеприимства предоставила ему право первому идти в душ. Забравшись в постель, Настя свернулась калачиком и устало прикрыла глаза, но сна не было. Мысли ее то и дело возвращались к Ире Терехиной, которая по воле злой судьбы осталась на всем белом свете совсем одна, хотя ее вины в этом не было.
– Нет, я не понимаю, – внезапно произнесла она вслух.
– Чего ты не понимаешь? – сонно отозвался Коротков, который уже успел задремать.
– Ничего не понимаю. Девчонка колотится изо всех сил, надрывается на четырех работах, и ни один человек не хочет ей помочь. Ведь были же у ее родителей друзья, так где они сейчас? Неужели время так сильно людей изменило? Я не понимаю, Юрик, куда делось сострадание, сочувствие, да обыкновенная жалость, наконец! Ну почему ни у кого сердце не дрогнуло? Я хорошо помню, как мы жили, когда мне было четырнадцать лет. И если бы, не дай бог, с моей семьей что-нибудь случилось, нашлось бы как минимум семей десять, которые помогли бы мне, поддержали. Я бы совершенно точно одна не осталась. И в интернат меня не позволили бы забрать. А сейчас что происходит?
– А то и происходит, что ты видишь на живом примере Терехиной. Деньги отравляют людей, Асенька. Весь цивилизованный мир живет с врожденным пониманием того, что у одних людей денег много и даже очень много, а у других их мало или совсем нет. Это нормальное течение жизни, и не надо по этому поводу психовать. А наши сограждане выросли с мыслью, что денег у всех должно быть одинаково мало. Поэтому когда вдруг привычное течение жизни у нас нарушилось, да еще так резко, психология не успела перестроиться. Виданное ли дело, когда у человека пенсия размером со стоимость единого проездного билета на городском транспорте. А у соседа три машины и два загородных дома, и за один поход в супермаркет этот сосед тратит на продукты три старушкиных пенсии. Что это может вызвать, кроме злобы, зависти, равнодушия к чужой беде и неоправданной жадности?
– Да, наверное, ты прав, – задумчиво сказала Настя. – Плюс ко всему отсутствие уверенности в том, что завтра все не отберут. Поэтому даже состоятельные люди не занимаются благотворительностью. Боятся, что завтра власть переменится, источник дохода прикроют, и стараются подкопить побольше, чтобы потом до конца жизни прилично существовать. И при всем этом ходит по городу некий человек, который живо интересуется матерью, сестрами и братом Иры Терехиной. Зачем, Юра? Откуда у него этот интерес? И почему он совершенно не интересуется самой Ирой?
– Слушай, ты меня замучила, – жалобно сказал Коротков. – У тебя всегда вопросы так интенсивно рождаются, когда спать надо? Найдем мы этого Николаева и все у него спросим. Потерпи.
– Извини, – виновато сказала Настя. – Спокойной ночи.
Она уже сейчас была уверена, что никакого Александра Ивановича Николаева они не найдут. Спасибо, конечно, что не Иванов Иван Петрович, но разница, в сущности, невелика.
* * *
Зоя была полной противоположностью Верочке. Неяркая, забитая, до тридцати семи лет просидевшая в старых девах, она беременность свою воспринимала как божий дар, а на него смотрела как на высшее существо – с немым обожанием и восторгом. И несмотря на то, что он был отцом ее будущего ребенка, называла на «вы». О законном браке она в отличие от энергичной и предприимчивой Веры даже не заикалась.
В работе с Зоей методика была другой, ей нужно было приходить на процедуры каждую неделю. Он строго следил за тем, чтобы обе женщины не столкнулись в его кабинете.
– Вы столько со мной возитесь, – робко сказала Зоя, одеваясь после процедуры. – Даже не знаю, как я смогу вас отблагодарить.
– Не говори глупости, – раздраженно буркнул он. – Это же наш общий ребенок, я должен заботиться и о тебе, и о нем. Как ты себя чувствуешь?
– Спасибо, хорошо. Только страшно немножко. Говорят, в таком возрасте рожать в первый раз опасно. Как вы считаете, все обойдется?
– Естественно. Выбрось это из головы. Ты – нормальная здоровая женщина, все должно пройти без осложнений. Я же не зря проверяю тебя каждую неделю.
Зоя была на четвертом месяце, но на нее он возлагал самые большие надежды. Двадцать лет упорного труда, бессонных ночей, связей с нелюбимыми женщинами должны были наконец принести долгожданный результат. И если Зоя оправдает его надежды, он, пожалуй, женится на ней. В виде благодарности судьбе. Отношения с Зоей – тот капитал, на ренту от которого можно будет существовать до конца дней. Она будет счастлива стать его женой. А стало быть, будет все ему прощать и преданно за ним ухаживать всю оставшуюся жизнь.
Но вообще-то она права, первые роды в тридцать семь лет – штука рискованная. Разумеется, он следит за состоянием ее здоровья, но нужно будет в роддоме подстраховаться, пусть пригласят хорошего кардиолога, да и хирург не помешает, если Зоя не сможет родить сама и придется делать кесарево. Нельзя рисковать ни самой Зоей, ни тем более ребенком. Малыш должен быть вскормлен материнским молоком, иначе все бессмысленно.
– У вас скоро день рождения. Вы не рассердитесь, если я сделаю вам подарок?
Господи, ну до чего трогательное существо! Почему он должен рассердиться? Совсем наоборот.
– Зоенька, детка, конечно, мне очень приятно, что ты помнишь о дне моего рождения, – тепло сказал он. – Но ты не должна тратить деньги на меня. К сожалению, я не могу тебе помогать так, как должен и как хотел бы, я сам зарабатываю не очень много, а ведь у меня семья, жена, дети, ты же знаешь. И мне самому будет неловко, если ты будешь покупать мне подарки.
– Что вы, – залепетала Зоя, глядя на него как на икону, – как вы можете так говорить, вы ничего мне не должны, ни помогать, ни денег давать. Мне ничего не нужно, у меня все есть. Так вы не рассердитесь?
Он слегка обнял ее и поцеловал в приятно пахнущие шампунем волосы. На каждую встречу с ним Зоя собиралась, как на первое свидание, мыла голову, надевала хорошее белье, делала маникюр, хотя в последнее время все их встречи проходили, за редким исключением, в его кабинете и в лаборатории. Став беременной, она не требовала плотских утех, как ненасытная, жадная до удовольствий Вера, молодая и полная сил красавица. Она вообще ничего не требовала, кроме права тихо и беззаветно любить его.
– Иди, милая, – ласково сказал он, – у меня много работы.
Он не лгал, работы было действительно много. За ним по плану числились две статьи в толстые научные журналы, к написанию которых он еще не приступал, даже эмпирический материал собрал не полностью. Кроме того, на столе с прошлой недели лежит толстая рукопись чьей-то монографии, присланной на рецензирование, а он ее пока не открывал. А ведь есть еще его собственная работа, та, которая для него интереснее и важнее всего. Она ничего не принесет ему, ни мировой славы, ни денег, ни признания людей, ибо о ней никто никогда не узнает. Кроме него самого, разумеется. Двадцать лет он работает над своей идеей, и вот теперь, кажется, близок к завершению. Только успех принесет ему успокоение. Пусть даже никто об этом успехе и знать не будет. Ему вполне достаточно, если он сможет сказать сам себе: «Я сделал это. Я доказал, что я прав. Теперь я могу делать то, чего не может больше никто во всем мире».
После этого можно будет спокойно доживать свой век рядом с какой-нибудь тихой, непритязательной, вечно благодарной Зоей. И грехи, совершенные во имя идеи, не будут беспокоить его совесть.
* * *
Опасения Насти и Короткова не были напрасными. На утреннем оперативном совещании полковник Гордеев по прозвищу Колобок еще раз продемонстрировал всему отделу по борьбе с тяжкими насильственными преступлениями, что любимчиков у него нет. Отсутствие результатов по раскрытию убийства Екатерины Венедиктовны Анисковец получило должную оценку, и оценку эту при всем желании нельзя было назвать даже удовлетворительной.
– Очень плохо, – подвел неутешительный итог Гордеев. – Все свободны. Анастасия, останься.
Настя вжалась в спинку стула, ожидая разноса. Она знала, что Виктор Алексеевич никого не обижает прилюдно, самые резкие слова приберегая для разговора один на один, поэтому приготовилась к худшему. Правда, удивляло то, что полковник не оставил Юру Короткова, да и Мишу Доценко отпустил. Не в его правилах было искать стрелочников и спускать собак на «крайнего».
Когда они остались в кабинете одни, Колобок уселся за стол для совещаний рядом с Настей, снял очки и привычно сунул пластмассовую дужку в рот.
– Ну, рассказывай, – вполне миролюбиво произнес он.
– О чем рассказывать?
– О деле Анисковец. Моя вина, я запустил это дело, ослабил контроль, уверен был, что все крутится вокруг коллекции и бриллиантов. Мне давно нужно было поговорить с тобой. Что тебя гложет, Стасенька? Что не так с этим делом?
– Да все не так! – в отчаянии вырвалось у нее. – Я вообще ничего в нем не понимаю.
– Ну, это не редкий случай, – усмехнулся полковник. – Такие слова я слышу от тебя по меньшей мере раз в месяц на протяжении десяти лет.
– Виктор Алексеевич, у меня версии абсолютно бредовые, и пути их проверки тоже не лучше. Но я сама не справлюсь, мне рожки быстро обломают.
– Вот это уже лучше, – кивнул полковник. – По крайней мере похоже на деловой разговор. Хотя насчет бредовых версий я от тебя тоже что-то слышал. И было это, если память мне не изменяет, раз двести за все время нашего знакомства. Так что не старайся меня напугать и тем более удивить. Что там такое?
– По свидетельствам людей, близко знавших Анисковец, она была хранительницей множества сердечных тайн, у нее дома устраивались свидания, участниками которых были известные люди. Беда вся в том, что тайны эти она действительно хранила. Во всяком случае, никто из тех, с кем мне довелось поговорить, не смог назвать ни одного персонажа этих амурных историй.
– Не смог или не захотел назвать? – уточнил Гордеев.
– Не знаю, – призналась Настя. – Но факт тот, что не назвали. И среди этих участников есть человек, который ведет себя более чем странно. У меня есть веские основания полагать, что он как-то причастен к убийству. Но как его найти – ума не приложу.
Она подробно рассказала начальнику о таинственном мужчине с приятным лицом.
– Поэтому действовать нужно поэтапно. Сначала следует по возможности убедиться, что речь идет об одном и том же человеке. А потом постараться его найти. Тут есть два пути, один гарантированно принесет успех, но он совершенно тупой…
– Кто тупой? – не понял Гордеев. – Успех или мужчина с приятным лицом?
– Путь тупой. В смысле – примитивный и нетворческий, а главное – требующий отрыва от работы большого числа людей и на неопределенное, но наверняка длительное время. Я имею в виду, что можно устроить засады в доме инвалидов и в больнице и тупо ждать, когда он там появится.
– А второй путь?
– Попытаться найти его через тех людей, которые были знакомы с Анисковец. Тут есть нюанс, Виктор Алексеевич. С теми, чьи тайны она не хранила, Анисковец и не была особенно откровенна. Трое самых близких ей людей – бывший муж Петр Васильевич Анисковец, друг детства коллекционер Бышов Иван Елизарович и задушевная подруга Марта Генриховна Шульц – услугами гостеприимной квартиры не пользовались. Но если найти людей, которые устраивали там свидания, то вполне может оказаться, что как раз эти-то люди знают, кто еще, кроме них, бывал у Анисковец по своим амурным делам. Я почти уверена, что с ними она не была так сдержанна.
– Откуда такая уверенность? – вздернул брови Колобок.
– Это не уверенность, – покачала головой Настя. – Это надежда на то, что с точки зрения психологии Анисковец была нормальной женщиной. Потребность поделиться секретом – вещь совершенно естественная независимо от того, чей это секрет, твой собственный или чужой. И эта потребность реализуется обычно в двух формах: человек либо ведет дневник, либо секрет разглашает. Скажу вам честно, когда выяснилось, что у Анисковец ценности не похищены, я сразу подумала о дневнике. Но все трое самых близких друзей Екатерины Венедиктовны в один голос заверили меня, что привычки вести дневник она не имела никогда. Я допускаю, что Бышов и Шульц могли этого не знать, хотя это и маловероятно, но муж, с которым она прожила много лет, не знать об этом не мог. Значит, она с кем-то делилась. В противном случае мне придется признать, что Екатерина Венедиктовна Анисковец была резидентом иностранной разведки и в свое время прошла соответствующую психологическую подготовку в специальном учебном центре.
– А что? – оживился Гордеев. – Старушка-шпионка – в этом что-то есть. Свежая идейка. Ладно, смех смехом, но ты, пожалуй, права, Стасенька. Судя по рассказам знакомых, Анисковец была нормальной жизнерадостной дружелюбной теткой, стало быть, и психология у нее должна быть нормальной. Перечень выдающихся деятелей эпохи застоя, которые водили к ней своих любовниц, у тебя есть?
– В том-то и дело, что нет. Но это люди из ее круга, это ее знакомые, с которыми она встречалась на светских мероприятиях, премьерах, юбилеях и банкетах. Надо в первую очередь составить как можно более полный перечень таких людей, а потом осторожненько выбрать из них тех, кто изменял супругам, прикрываясь широкой спиной Екатерины Венедиктовны. Среди этих легкомысленных любовников должен быть хотя бы один человек, который знает, кто такой мужчина с приятным лицом, встречавшийся с Галиной Терехиной. А может быть, нам повезет, и этот мужчина окажется в списке знакомых.
– Понял. И в чем проблемы?
– Да в том, что они разговаривать со мной не станут. Ну представьте себе, Виктор Алексеевич, приду я к какому-нибудь бывшему министру и начну расспрашивать про хозяйку квартиры, где он баб, извините за грубость, трахал. Бывший министр быстренько мне объяснит, что у меня больное воображение, и выставит за дверь с позором. Вы много видели на своем веку людей, которые во имя раскрытия какого-то убийства пойдут на разглашение собственных секретов себе же во вред?
– Мало, – согласился Гордеев. – То есть так мало, что навскидку и не вспомню, было ли такое вообще. И что ты предлагаешь?
– Не знаю. Я только вижу, в чем трудность, а как ее преодолеть – не знаю. Одна надежда, что после составления списка знакомых Анисковец фигурант сам на глаза попадется. Есть предположение, что он врач.
– А если не попадется?
– Тогда буду думать. Но до этого еще далеко, Виктор Алексеевич. Надо пока что с внешностью определиться.
– Тогда не тяни. Я сегодня Мише Доценко рапорт на отпуск подписал.
– Как на отпуск? – в ужасе охнула Настя. – С какого числа?
– С десятого июля. Не уложитесь – пеняй на себя.
Вернувшись к себе, Настя стала обзванивать близких знакомых Екатерины Венедиктовны Анисковец и договариваться с ними о встречах.
Не говорила ли Екатерина Венедиктовна незадолго до гибели, что объявился какой-то старый знакомый, с которым она несколько лет не встречалась?
Не помнят ли они среди ее знакомых темноволосого седоватого мужчину с приятным лицом?
Не было ли в кругу знакомых Анисковец людей, близких к медицине?
И еще множество других вопросов нужно было задать. И не было никакой уверенности в том, что ответы прольют хоть какой-нибудь свет на тайну убийства пожилой женщины.
