Марина Сычева
Маша и Медведь
– Ты охренела? Тебе кто позволил? – рыкнуло из темноты прихожей. Маша вздрогнула. Голос чужой, слова чужие.
Удар сбил её с ног, сверху навалилось тяжёлое, заворчало гневно: – Тебе. Кто. Разрешил. Лезть. В мужской. Разговор.
На каждое слово – удар. По лицу. По животу. По спине. Тяжелые лапы. И тухлая вонь из оскаленной пасти. Медведь.
И странная мысль сквозь боль и ужас: кости… кости в чашке – не куриные.
Была Маша Игорева, стала – медведева. И оказалось, что так жить тоже можно. Замазывать синяки тоналкой, бороться с желанием закатать рукава водолазки, а потом привыкнуть. По ворчанию и возне в коридоре чуять, в каком он вернулся расположении духа. И становиться всё меньше, даже движения сковывать волей, если в ворчании слышен малейший намёк на рык.
Бывал медведь и ласков. Дарил подарки, следил, чтобы в доме всегда было изобильно: хороший кусок мяса, красная рыба и обязательно сладости. Для того муж-добытчик и нужен, благо, карьера поперла в гору.
Мог быть неуклюже-нежным, особенно после хорошего ужина. Обнимал крепко, гладил по голове, даже настоял, чтобы Маша ушла с работы: главная забота хозяйки – дом. Ты же хочешь быть хорошей хозяйкой? Маша хотела, потому что плохую хозяйку ждала тяжелая лапа науки.
Особенно заботливым медведь сделался, когда выяснилось, что Маша в положении. В доме появились фрукты и маленькая синяя кроватка. А неуклюжесть и нерадивость Маши неожиданно стали оправдываться гормонами и богатырём под сердцем. Тяжёлую лапу над собой она больше не чуяла, но всё равно съеживалась, слыша недовольное пересолила, недосолила или плохо прожарила.
Маша боялась только одного: а вдруг девочка? Медведь, кажется, даже мысли такой не допускал. Но УЗИ показало крепкого мальчика. На радостях медведь пропал на пару дней, но вернулся довольный – с запахом сладких духов и рыжим волоском на одежде и шикарной шубой для жены.
К исходу зимы в квартире зазвучали агуканье и плач. Маша ворковала над сыном и думала, что маленький Ваня похож на Игоря. Только уши медведжьи. И аппетит звериный.
Медведь Ванюшу любил, совал мохнатую морду в кроватку, качал на огромных лапах. Но Маша видела: когда Ваня хныкал, медведь морщился. Смотрел тяжело. Если сын долго не успокаивался, в глотке мужа зрел рык. Маша подхватывала сына и шла убаюкивать на кухню:
Баю-баю-бай, бай,
Милый Ваня, засыпай,
А не то придёт медведь,
Станет топать и реветь.
Страх, почти отпустивший её за время беременности, вернулся. Занятая малышом, вечно недосыпающая, она не справлялась с хозяйством: то жаркое пригорит, то посуду перемыть времени не хватит. В спину снова понеслось неряха, неумеха, другие же справляются.
Когда у Вани стали резаться зубки, медведь сорвался. Ваня плакал целый вечер и ночь, ничего не помогало. Маша баюкала сына до рассвета, руки онемели от усталости, ноги гудели. Хотелось сесть на холодный кухонный пол и расплакаться вместе с сыном. Под утро Ваня затих. Маша тихонько скользнула в спальню, и замерла: на нее не мигая смотрели красные глаза медведя. Воздух будто кончился. На одеревеневших ногах она доплелась до кроватки, осторожно положила Ваню. И, склонив голову, пошла на кухню. Тяжёлый взгляд ощущала спиной. И знала: она виновата. Не справилась с сыном, нарушила священную спячку.
