Марина и Сергей Дяченко
Метаморфозы. Тетралогия
Сашку охватила радость. Она огляделась, запрокинув голову; она захотела забрать этот город себе. Включить в себя, сделать своей частью. Она раскинула… нет, не руки. Она распахнула себя и вдруг начала расти, расти, вздуваться и втягивать очертания, запахи, фактуру камня. И там, где Сашка дотягивалась до города, – он переставал быть аспидно-черным и делался мягко-серым, как на старинной фотографии.
На краю видимости метались крестики-насекомые. Сейчас они казались такими незначительными, что Сашка не обращала на них внимания. Она присваивала себе жизнь и радость; присваивала вот этот дым и этот изгиб крыши, блестящий, будто под дождем, этот клочок тумана, этот величественный шпиль… Чем больше она забирала себе – тем сильнее разгоралось ее нетерпение. Она знала, что не остановится, пока весь город не станет такой же частью ее, как ладони, подбородок, волосы…
Но когда она втянула в себя ратушу – та вдруг раскололась, раскрылась, будто цветок, и из ее нутра на Сашку глянуло чудовище, подобного которому она не видела никогда, нигде, ни в каких кошмарах.
Сашка отпрянула.
Чудовище медленно выбиралось из расколотой башни. Меняло форму, пульсировало, растекалось, но Сашка видела только глаза. Неподвижные. Мутноватые. Глядевшие на Сашку и больше ни на кого.
И, встретившись с ним взглядом, Сашка всей кожей ощутила то, что до нее много раз понимали другие. Существу безразлично, что ее кто-то любит. И что она кого-то любит. И что у нее было детство и она плескалась в море; и что у нее на старом вязаном свитере вышит олень. Много было таких, кем-то любимых, носивших в кармане ракушку, или пуговицу, или черно-белую фотографию; никого не спасли ничьи воспоминания, никого не защитили слова и клятвы, и те, кого очень любили, умерли тоже.
Сашка оцепенела.
Разросшаяся, вместившая в себя полгорода, она смотрела, как надвигаются на нее мутные пристальные глаза. И когда до чудовища оставалось всего несколько шагов, она вдруг вспомнила, что стоит в своей комнате в общежитии, вспомнила, что смотрит на «фрагмент» и может еще спастись.
Она упала назад. Опрокинулась. Сильно ударилась затылком, так что зазвенело в голове. Свалился с грохотом стул, за который она, оказывается, держалась одной рукой; через мгновение, будто помедлив, со стола соскользнул альбом и лег на полу, разбросав черные страницы.
– Ай!
– Мамочки!
– Да что же такое!
– Что ты делаешь! Скотина! Дай поспать!
Переждав боль, Сашка поднялась на локте. Увидела собственные домашние тапочки в разных концах комнаты. Слой пыли на плинтусе. Осколок чашки под кроватью, чашки, разбившейся месяц назад. Над головой вопили в два голоса Вика и Лена, в стену ударили чем-то тяжелым соседи.
Тикали часы. Если им верить, с момента, когда Сашка поднялась с постели, чтобы глянуть в черный альбом, прошла ровно одна минута.
* * *
– Вы на втором курсе! Не на первом! Вы делаете такие вещи, Александра, что… у меня просто нет слов!
Никогда в жизни она не видела Стерха разъяренным. Он метался по четырнадцатой аудитории и, как показалось Сашке, едва сдерживался, чтобы не пинать стулья.
– Но вы ведь мне дали этот альбом…
– Я его дал вам раньше! Когда вы были в другом статусе! Понимаете?! Этот альбом вообще не для вас… Моя ошибка, надо было сразу же забрать… Но кто знал, что вы полезете в сотый фрагмент?!
– Я не знала, что нельзя. Простите меня, пожалуйста.
Стерх остановился перед ней:
– Ладно. Ладно, будем считать, что и вы и я равно виноваты в том, что случилось. Больше, пожалуйста, никакой самодеятельности. Выполняйте только те задания, которые даю я, и вовремя! Не раньше, не позже.
– Да. Я обещаю. Только я хотела спросить…
– Спрашивайте, – казалось, горбун немного остыл. Или, по крайней мере, взял себя в руки.
– Это… которое было там… что это?
Горбун уселся за преподавательский стол.
– А вот это, Александра… вам рано знать. Незачем. Узнаете на экзамене.
* * *
Она опоздала на право. Постучала посреди лекции и попросила разрешения войти.
– Александра, вы пропустили четыре занятия подряд. Месяц. Спасибо, конечно, что вы почтили меня вниманием, опоздав всего на полчаса… Но как вы собираетесь сдавать экзамен?
Слово отдалось в Сашкиной душе, как эхо камня, брошенного в колодец. «Экзамен». Такой же эвфемизм для обозначения изуверской процедуры, как, например, «допрос с пристрастием» или «светский суд».
– Садитесь, Александра! Или вы так и будете стоять в дверях?
Сашка села на свое место. Между ней и Костей был проход – и Женя Топорко. Сашка ждала звонка, водила ручкой по чистому листу бумаги, и все время, против ее воли, на листе возникали три белых круга на заштрихованном поле. Они смотрели на Сашку как неподвижные мутноватые глаза.
Прозвенел звонок. Белая страница перед Сашкой была покрыта узорами из плотно заштрихованных треугольников; она с отвращением захлопнула тетрадь.
– Женя. Мне надо поговорить с твоим мужем. Разреши, пожалуйста. Мы станем говорить только об учебе, и больше ни о чем, – она произносила слова громко и твердо, так, чтобы слышал весь курс.
Женя поджала губы, закинула на плечо сумку и с высоко поднятой головой вышла из аудитории. Прочие – Юля, Аня, Игорь – не торопились, делая вид, что никак не могут собрать конспекты.
– Идем, – сказала Сашка Косте.
Под многими взглядами они вышли в коридор, поднялись на четвертый этаж и выше, на лестницу, ведущую на чердак. Возле круглого окошка остановились.
– Ты меня спас. Только я теперь не знаю, может, лучше было остаться в том закольцованном дне…
– Что опять случилось?
В коридоре четвертого этажа гуляли сквозняки, вертелась пыль в столбе света, падавшего из круглого окошка, а сверху, с лестницы, ведущей на чердак, смотрела круглым замком чердачная дверь.
– Знаешь… сегодня утром я первый раз подумала, что, может быть, они нам не врут? Мы выучимся и поймем что-то… запредельное. И тогда скажем им «спасибо».
– «Спасибо», – повторил Костя со странной интонацией. – А теперь что ты думаешь?
Сашка вздохнула:
– Не знаю. Потом я подумала: может быть, из нас готовят боевых бестий. А экзамен… что-то вроде гладиаторской арены. Кто-то, кого мы не знаем, будет смотреть и делать ставки. А мы будем биться и умирать… Но это бред, Костя. Для того чтобы вырастить боевое чудовище, не нужны подобные тонкости.
Костя молчал.
– Ты посмотри на них… На Портнова. Или посмотри на Стерха. Когда я заявилась к ним без глаз, без рук… Он плакал от радости. Представляешь?!
– Вспомни, что ты мне говорила, – сказал Костя.
– Что?
– «Если мы пройдем до конца этот курс, то, наверное, станем такими, как они. И сможем говорить с ними на равных. Тогда мы отомстим».
Сашка покачала головой:
– Если мы пройдем этот курс, нам не захочется мстить. Потому что мы станем такими же, как они.
Костя сжал губы:
– Только не я. Я ничего не забуду.
Прозвенел звонок.
* * *
Егор сидел на скамейке, очищенной от снега. Курил, глядя в небо. Сашка остановилась рядом.
– Привет.
– Привет, – отозвался Егор, не глядя на нее.
– Можно я сяду?
– Садись.
Сашка провела ладонью по много раз покрашенным, мокрым доскам скамейки. Села на самый краешек.
– Ты приставил крепления к лыжам?
– К каким лыжам? – удивился Егор.
Сашка растерялась.
– Знаешь, в спорттоварах беговые лыжи, еще старые, продаются по смешной цене. К ним только надо приставить крепления…
Егор молчал.
Утром, собираясь на пары, она наткнулась среди своих вещей на его зеленую рубашку. Запах одеколона еще не выветрился. Она хотела надеть рубашку – и подать тем самым знак к примирению, но не было времени на утюжку, а рубашка измялась безнадежно.
И сейчас, повинуясь импульсу, она коснулась его рукава.
Часть ее кожи – плотная ткань зимней куртки, слой синтетического утеплителя, скользкая подкладка из искусственного шелка. Гладкая и теплая.
Теплая.
Сашка потянулась к нему. Обняла. Не руками.
Егор стал частью ее. Она присвоила его, может быть, даже украла. На скамейке посреди двора перед общагой. У всех на глазах.
На коротенький миг она ощутила, что значит быть Егором. Какие у него колючие жесткие щеки. Как замерзли ноги в ботинках. Как колотится сердце – в этот момент, когда он старается казаться равнодушным. Как он обижен и как мучается… но почему?
И тут же, еще оставаясь Егором – сделав Егора своей частью, – она поняла, как глубоко он оскорблен. Ему рассказали об условии Стерха. Его заставили поверить, что Сашка сошлась с ним по чисто физиологическим причинам – Стерх велел избавиться от девственности, она и избавилась…
Сашка осознала это оскорбление как свое.
– Да как же ты мог поверить! Идиот!
Она присвоила скамейку (холодно, равнодушно), и липу (сонно, неподвижная кровь), и землю, укрытую грязными сугробами (подтаявший снег щекотал и чесался, как корочка на зажившей ссадине). На секунду она сделалась маленькой страной, и Егор был ее столицей.
– Это вранье! Что же ты за мужик, если так легко покупаешься на подлое вранье?!
Он рванулся и выскользнул. Вернее, она выпустила – ощутив его страх и испугавшись сама. Он упал со скамейки, как будто его сбросили, тут же вскочил на ноги; колени у него дрожали.
– Ты что?!
– Кто тебе сказал? Павленко? Ты поверил этой стерве?
Он пятился, глядя на Сашку с таким ужасом, что ей сделалось неприятно.
– Ну что ты на меня так смотришь?!
Он что-то прошептал. Сашке почудилось слово «ведьма».
А потом Егор повернулся и почти бегом кинулся в переулок, ведущий на Сакко и Ванцетти.
* * *
Утром Сашкина кожа покрылась хитином, а на руках вместо одного локтя обнаружилось три. Она дождалась, пока соседки уйдут в душевую, вытащила плеер из сумки и поставила диск, который ей было велено слушать каждое утро после пробуждения.
Три минуты тишины. Сашка плыла в ней, как рыба.
Вчера Вика и Лена настойчиво искали возможность перебраться из двадцать первой комнаты куда-то в другое место. Сашка искренне желала им удачи, но подозревала, что до зимней сессии в переполненном общежитии ни одной, ни другой ничего не светит. «Придется вам терпеть, девки, – так она сказала им вчера. – Заодно присматривайтесь – вам через год такое же предстоит».
Трек закончился. Тишина схлынула, Сашка опомнилась. Согнула и разогнула руку. Коснулась лица; щека, холодная и грубая на ощупь, была покрыта человеческой кожей.
Сашка перевела дыхание.
Странно, но она чувствовала себя хорошо. Гораздо лучше, чем в последние месяцы. Хотелось встать, размяться, пробежаться, нырнуть под горячий душ, а потом включить холодную воду и завизжать, чтобы крик эхом запрыгал по душевой. А потом пойти на занятия… Да-да, Сашка с удивлением поняла, что хочет идти на занятия к Стерху.
* * *
– Все отражается друг в друге. Помните? Ветер меняет направление, огибая камень, камень крошится, отражая ветер. Хамелеон меняет цвет, отражая листья… Обыкновенный заяц становится белым, отражая зиму. Я отражаюсь в вас, когда вы меня слушаете. Вы сами отражаетесь во многих людях более или менее глубоко. Та Саша Самохина, которую вы знаете, – всего лишь отражение истинной Сашиной сущности. Теперь эта сущность меняется – отражение тоже пытается измениться, но оно материальное, устоявшееся, ему нелегко… Я говорю условно, учтите. В рамках той коммуникационной системы, которой мы с вами сейчас пользуемся, возможны только приблизительные объяснения. Поэтому мы ничего не объясняем студентам, чтобы не сбивать с толку и не тратить время. Сейчас мы с вами просто беседуем, приятно проводим время.
– Николай Валерьевич, мне кажется… что я распадаюсь. Или расту.
– Растете, Саша. Растете. Вы перерастаете собственные рамки, вернее, те границы, которые привыкли считать пределом своей личности.
– Это… бывает со всеми? Я имею в виду, со всеми студентами?
– Со всеми, но по-разному. У вас явная склонность к метаморфозу, Сашенька, а фантазия богатая. Вы в детстве не рисовали? Нет? А могли бы… Представьте хамелеона, которого поместили… гм… под стекло? Нет… в финансовый поток.
– Как это?
– Да вот так. Он-то привык менять окраску под стать обстоятельствам, но что делать, если новая среда не имеет такой характеристики, как «цвет»? Вообще не имеет? Или вот еще… Представьте себе, что младенец вдруг, за одну минуту, сделался взрослым человеком с соответствующей комплекцией и физиологией. Изменилась его суть. Прежняя форма будет ему мешать, вы не находите? Маленькое тельце, ползунки, памперс… Все это разорвется, выпуская наружу более зрелую особь. Так и в вашем случае, Саша. Содержание ваше меняется, и форма не успевает адекватно реагировать… Отсюда мелкие неприятности в виде чешуи, перьев и лишних рук.
– Это надолго?
– Не думаю. Скорее всего, несколько дней… Хотя потом возможны рецидивы. Вы, главное, не бойтесь, Саша. Девочки пугаются первой менструации, но мы-то, взрослые, понимаем, насколько их страхи смешны?
Сашка смутилась.
– И вы поймете. Еще чуть-чуть, и станет легче. Вы осознаете, что вас не наказывают, а вознаграждают, и ждет вас захватывающая, интересная жизнь, и ждут вас великие возможности… Саша, поверьте мне, вы будете очень счастливы, и очень скоро.
– Я боюсь провалить экзамен…
– А вот это как раз понятный страх! Каждый добросовестный студент волнуется, когда тянет билет, даже если знает все-все… Вы должны учиться изо всех сил, и тогда ничего непреодолимого для вас в экзамене не будет.
– А что будет потом? Я имею в виду… совсем потом? После экзамена? После диплома? Что со мной будет?
Горбун улыбался:
– Будет замечательно. Поверьте. Но на данном этапе я не смогу вам объяснить.
* * *
Прошло еще несколько дней.
В те редкие часы, когда Сашке удавалось заснуть, – ей снилось чудовище из черного города. Во сне она знала, что должна сражаться, но не чувствовала в себе силы – только ужас и беспомощность, а потому орала и просыпалась. Лена и Вика, так и не сумевшие найти себе другого пристанища, накрывали головы подушками.
Егор ее избегал. Сашка очень жалела, что «в историю» ее жизни вошел самый неудачный для их отношений день – с ее раздражением. Со скандалом, который закатила Женя. Со сплетней, которую недоброжелатели успели донести до Егоровых ушей.
Но несмотря на потери и страхи, несмотря на страшную нагрузку этих дней, Сашка чувствовала себя все более счастливой.
Занятия со Стерхом, кошмар всего долгого семестра не то чтобы нравились ей – все больше захватывали. Увлекали шаг за шагом, от одного маленького успеха к другому. Она впервые ощутила связь между своими усилиями – и нарастающей внутренней мощью. А что это была именно мощь, сомневаться больше не приходилось. Сашка, всегда пропускавшая мимо ушей слова Стерха о ее «редком даре», впервые поняла, что он прав, что она в самом деле обладает исключительным талантом в пока еще таинственной, но бесконечно интересной области и перед ней, с детства любящей учиться, раскрываются завораживающие, не вполне ясные, но притягательные перспективы.
Ей очень хотелось поговорить с Костей. Рассказать ему все, спросить по секрету: а как у него? Что он чувствует, выполняя задания горбуна?
Но Женя, краснощекая и грозная, вечно следовала за мужем как тень. И Сашка не решалась быть назойливой.
* * *
– По традиции нашего института новогодний вечер готовят второкурсники. Учитывая, что у нас с вами зачет третьего января, я предпочел бы, чтобы организацией капустника занялась Самохина. Я поставлю вам зачет автоматом… И вам тоже, Павленко, если вы сегодня сдадите мне «долги». Маленькое послабление – для того чтобы Самохина не занималась капустником в одиночестве.
– Я не могу заниматься капустником, – сказала Сашка.
Портнов заложил руки за спину.
– Это почему же?
– Я очень занята.
– Вы заняты? – Портнов снял очки. – Что же мне, сдергивать с занятий ваших однокурсников, которые то ли сдадут зачет, то ли отправятся на пересдачу? Вы знаете, сколько ваших коллег висят сейчас на ниточке и в последний момент пытаются отработать материал за целый семестр?
В аудитории сделалось тихо, как в наушниках у Стерха.
– Не ищите себе проблем, Самохина. Николай Валерьевич готов поставить вам зачет хоть сейчас и высвободить немного вашего драгоценного времени для художественной самодеятельности. Привлекайте группу «Б», привлекайте первый курс.
– Я не умею! – Сашка встала. – Я никогда в жизни не занималась никакой… самодеятельностью! Я не буду этого делать, не хочу!
– Самохина, – сказал Портнов очень холодно. – Ваша обязанность как студентки – старательно учиться и выполнять общественно полезные поручения. И вы будете их выполнять, иначе последует неприятный разговор с куратором… Павленко, у вас тоже проблемы? Вам тоже не по душе самодеятельность?
– Нет, – Лиза опустила поднятую было руку. – Я буду готовить вечер… пожалуйста. Но зачет у Николая Валерьевича…
– Я с ним поговорю, – великодушно пообещал Портнов. – Насколько мне известно, ваша работа в этом семестре его вполне удовлетворяет.
* * *
– Я ничего ему не говорила, если тебе интересно. Я ничего ему не говорила.
Лиза привычно сидела на подоконнике, в ее опущенной руке дымилась сигарета.
Она много месяцев не жила – и носа не показывала – в общежитии. Вид старой комнаты вызвал у нее скорее отвращение, чем ностальгию, – она долго оглядывалась, хмыкала и даже принюхивалась. Потом устроилась на подоконнике и щелкнула зажигалкой:
– Тебе не помешает, Александра, если я закурю?
– Кури, – сказала Сашка, делая вид, что не замечает насмешки.
Соседки Лена и Вика сбежали на кухню. Сашка уселась за письменный стол и раскрыла текстовый модуль.
– Так вот, я ничего Егору не говорила. Но точно знаю, кто сказал.
– Мне неинтересно, – сказала Сашка.
– Совсем? – Лиза затянулась.
– Совсем. Потому что это вранье.
– Ну ты крутая. – Лиза помахала рукой, разгоняя дым. – Ладно. Есть у тебя какие-то планы насчет этого… капустника?
– Пусть Топорко покажет стриптиз.
– Неплохое предложение.
– Осталось уговорить Топорко.
– Осталось уговорить наших мужиков, чтобы они на это убожище смотрели… Ты умеешь показывать фокусы?
– Да, если ты согласишься сидеть в ящике. А пилу попросим у завхоза.
– Двуручную?
– Циркулярную!
– А в ящик посадим Коженникова, – сказала Лиза.
Сделалось тихо.
– Фарита Коженникова, – уточнила Лиза, отводя глаза. – Вообще согласна… дурацкая шутка. Так что же нам делать, а?
* * *
В рубке киномеханика стоял здоровенный проекционный аппарат, чудо техники полувековой давности. Еще здесь был примитивный звукооператорский пульт, и Сашка, глядя на сцену сквозь мутное окошко и прислушиваясь к репликам, запускала через колонки то одну мелодию, то другую.
Лиза оказалась незаменимым человеком в деле подготовки вечеров. Сашка только диву давалась – и мысленно благодарила Портнова, что поставил Павленко зачет. Невесть как (уговорами? подкупом?!) Лизе удалось привлечь на сцену почти десяток первокурсников, пару дамочек из деканата и Оксану из группы «Б» (Оксана «автомата» не получила, но училась хорошо и была в себе уверена). За несколько дней был придуман, выстроен и отрежиссирован получасовой эстрадный спектакль. Сашкино участие свелось к тому, чтобы сидеть в радиорубке и включать музыку.
На репетиции все прошло гладко, но когда зал заполнился возбужденными, галдящими студентами, когда явились преподаватели и уселись в третьем ряду, Сашка обнаружила вдруг, что дико волнуется. К тому же слова со сцены доносились не так ясно, как в пустом зале, – Сашка боялась пропустить реплику и что есть силы прислушивалась у окошка.
Актеры, по-видимому, волновались тоже. Начало прошло неудачно, один первокурсник забыл реплику, и соль шутки пропала. Сашка с перепугу включила музыку слишком громко, Лизе, чтобы перекричать ее, пришлось орать во все горло, она свирепо зыркала в сторону рубки, а Сашка, вместо того чтобы сделать тише, еще и усилила звук. Лиза, к чести ее, самообладания не потеряла; когда первые минуты прошли и артисты немного освоились, капустник пошел как по маслу, и зал, поначалу анемичный, смеялся с каждой репризой все громче.
Сашка, напряженно слушая реплики, почувствовала, как открылась и закрылась дверь рубки за ее спиной. Она включила «Танец маленьких лебедей» – и только тогда обернулась.
– Прости, я тут посижу, можно? – шепотом спросил Захар.
Сашка удивилась. Они приветливо здоровались в коридорах, но, в общем-то, дружбы не поддерживали.
– Меня повсюду ищет Светка. А я… не настроен с ней разговаривать.
– Светка? С первого курса, из пятой комнаты?
– Ну да.
– И ты от нее прячешься? – спросила Сашка с ноткой презрения в голосе.
Захар осторожно сел на трехногий табурет.
– Это не то, что ты думаешь. Я… у меня экзамен. Тринадцатого января.
Сашка, спохватившись, метнулась к окошку и едва успела выключить музыку в последний момент.
В зале смеялись не переставая. Кажется, капустник удался.
– И что?
Захар пожал плечами:
– У меня почему-то… Ну, не знаю. Я хотел бы когда-нибудь увидеть еще раз родителей, брата… ребят с курса. Тебя… У меня такое ощущение, что конец света, Сашка. Что после экзамена не будет уже ничего.
– Ерунда, – сказала Сашка, мельком вспомнив собственный ужас в административном коридоре – когда ей представился конвейер, волочащий третьекурсников на жертвенный камень. – Ты же сам знаешь, что это чушь. Нас учат не затем, чтобы уморить. Просто мы станем другими.
– Мы уже стали другими, – сказал Захар. – Вот этот Новый год… Все смеются… Сашка, ты классная девчонка. Я хочу, чтобы ты это знала.
– Что ты несешь?!
– Я? Ничего… Я просто… Ну, до свидания, Сашка. В конце концов… Прощай.
Сашка смотрела на него разинув рот, и до нее не сразу дошло, что в зале установилась какая-то подозрительная тишина, затянулась пауза…
«Турецкий марш»! Здесь должен включаться «Турецкий марш»!
Когда, мокрая как мышь, под грохочущую музыку она поднялась от пульта – Захара уже не было в рубке.
…Капустник имел успех. Пожалуй, только это спасло Сашку; если бы провал, в какой-то момент казавшийся неизбежным, все-таки случился – Лиза убила бы ее своими руками. Так она потом и призналась – в очень крепких непарламентских выражениях.
* * *
Второго числа был зачет у первого курса. Долгих полтора часа из аудитории не доносилось ни звука.
Потом будто прорвало плотину – первыми вышли две девушки, потные и счастливые, потом парень, потом сразу трое парней. И так, один за другим, вышли восемнадцать человек; Егора среди них не было.
Сашка, притаившаяся за бронзовой ногой гигантского коня, закусила руку. Если только Егор сдаст… Если только сдаст… Она подойдет к нему первая. Пусть он только выйдет.
Минуты шли. Голоса в коридоре стихали. Егор не выходил.
Я приношу несчастье, в ужасе думала Сашка. Тот, кто любит меня… Вернее, нет – тот, кто любил меня и бросил… Если Егора направят на пересдачу… что же мне делать?!
Открылась дверь.
Егор постоял в проеме – и вышел в полутемный зал. Сашка прыгнула на него из-под брюха скульптуры. Егор отшатнулся.
– Сдал?!
– Сдал, – Егор сглотнул. – Да… Вот.
Сашка обняла его, обхватила изо всех сил. Прижалась лицом к его свитеру, вдыхая знакомый запах. Она так долго никого не обнимала… Ей так хотелось замереть надолго и чтобы рука Егора легла ей на плечо, на затылок… Погладила по голове…
Егор стоял неподвижно.
Сашка слышала, как бьется его сердце. Ощущала дыхание.
Она подняла голову. Егор смотрел на нее сверху вниз. Без улыбки.
– Егорушка, – сказала Сашка, не размыкая рук. – Прости, если я тебя обидела. Я тебя люблю, и никого не слушай. Это вранье. Мне было очень плохо… Но теперь уже лучше. Послушай… пойдем ко мне.
Егор молчал. Она чувствовала, как он все больше напрягается. Может быть, удерживает себя?
– Ты мне не веришь?
Егор молчал. Его руки висели вдоль тела, как плети.
Сашка отстранилась.
– Извини, – сказал Егор. – Мне надо английский готовить.
И ушел.
* * *
– Здравствуйте, группа «А» второго курса. Вот и настал волшебный день, вот и пришел наш зачет…
Портнов говорил, перебирая зачетки, стопкой сложенные на краю стола. Вытащил две, неторопливо расписался, отодвинул в сторону:
– Самохина, Павленко, поздравляю. Самохина, лидер курса, так держать… И Павленко, проделавшая славный путь от «незачета» в отличницы. Обе свободны. Берите зачетки и убирайтесь.
– Вот же сволочь, – сказала Лиза, когда они с Сашкой оказались в коридоре.
Сашка согласно кивнула.
– Хоть бы все наши сдали, – Лиза нервно поежилась. – Слушай… может… пальцы за них в чернилах держать? Как ты думаешь?
Чернил они не достали.
Зачет длился четыре часа, за все это время из аудитории никто не вышел. Лиза, не выдержав, ушла в город. И Сашка пошла было с ней, но вернулась с половины пути. И ходила, как маятник, взад-вперед, и слушала звук своих шагов. Усаживалась – и снова вставала; все повторялось. Все было почти так же, как вчера. Над входом в актовый зал еще висели елочные гирлянды; Сашка не могла отделаться от мысли, что гирляндами и венками украшают жертвенных животных.
В начале пятого, когда за окнами уже темнело, группа «А» второго курса вывалилась, пошатываясь, в коридор. Кто-то остался стоять, привалившись к стене. Кто-то, выпучив глаза, понесся в сторону туалета.
Сашка бросилась к Косте:
– Как?!
– Нормально, – ответила Женя Топорко, невесть откуда появившаяся рядом.
– Всем поставил, – отдуваясь, сообщил Денис Мясковский. – Издевался, зараза… Ох.
Костя молча и крепко пожал Сашке руку. Повернулся и пошел по коридору, а Женя засеменила за ним.
Сашка в изнеможении закрыла глаза.
* * *
Двенадцатого января – точно в срок! – у Сашки благополучно родился брат, которого назвали Валентином.
Накануне, одиннадцатого, она сдавала зачет Стерху. Горбун зазывал в аудиторию по одному; Сашка вошла последней. Ее трясло, но не от страха.
– Сашенька, не надо так волноваться, все в порядке. Возьмите наушники, сейчас я поставлю вам трек, которого вы прежде не слышали, а вы должны будете воспринять его как можно полнее. Это будет не столько зачет, сколько суммарное, итоговое занятие. Вы готовы?
Сашка пришла в себя уже в коридоре. Ее однокурсники, обезумевшие от радости, играли в «конный бой» – Женя верхом на Косте против Лизы верхом на Денисе. «Всадницы» лупили друг друга тетрадками, свернутыми в трубочку, каждая норовила сбросить соперницу на пол; «кони» ржали, брыкались, по всему коридору стоял топот и смех, Сашка подумала, что средневековый карнавал – мгновенное высвобождение из-под чудовищного гнета – в истеричности своей похож на час, когда зачет по специальности окончательно сдан…
«О чем поют воробушки в последний день зимы? Мы дожили, мы выжили, мы живы, живы мы!»
Стерх только что своей рукой написал в ее зачетке: «Отлично». Зачеты по специальности всегда дифференцированные.
А до экзамена остался ровно год.
* * *
С утра тринадцатого января первый этаж общежития был завален чемоданами и сумками. Комнаты стояли с распахнутыми настежь дверями. Первый курс разъехался еще вчера – кроме нескольких девочек, невесть зачем задержавшихся еще на день; впрочем, Сашка подозревала, что им нужно кое с кем попрощаться.
– Пока, мелкие! – напутствовал первокурсниц Захар. – До новых встреч… по ту сторону!
Третьекурсники один за другим вошли в актовый зал, и двери за ними закрылись.
* * *
Шестнадцатого января второкурсники сдавали экзамен по правоведению. Сашке попалось что-то про раздел имущества после развода. Она не помнила, как правильно делить нажитое, и что-то невнятно мямлила, сгорая от стыда. Преподавательница была недовольна, но поставила почему-то четверку.
В коридоре на подоконнике сидел Костя. Наверное, ждал, пока освободится Женя.
– Я на столе оставила зачетку, – сказала Сашка. – Заберешь потом, хорошо?
– Хорошо, – отозвался он. И, понизив голос, вдруг спросил: – Когда ты уезжаешь?
– Не знаю, – сказала Сашка. – Я еще билетов не брала. У меня сейчас мама в роддоме, неизвестно, когда ее выпишут, и я…
Костя смотрел куда-то за Сашкино плечо. Она обернулась. В десяти шагах от них, у лестницы, стоял Стерх – пепельные волосы его, на этот раз приглаженные, обрамляли серое лицо и касались воротника.
– Добрый день, Николай Валерьевич, – сказал Костя.
– Добрый день, Костенька… Саша, вы уже отвечали?
– Да, – сказала Сашка.
– Тогда идемте, есть разговор. – Горбун поманил ее длинным пальцем, и она пошла как привязанная.
* * *
Она ждала, что он поведет ее в кабинет. Но вместо этого горбун взял пальто и шляпу, велел одеться Сашке, и они вместе вышли на улицу. Был ясный день. Над Торпой куполом стояло голубое небо.
– Вы ведь еще не обедали?
– Н-нет…
– Вот и хорошо. Поздравляю вас, Саша, с успешным окончанием сессии… Нам сейчас налево. Туда, где вывеска. Там, на втором этаже, замечательный ресторан.
– У меня родился брат, – сказала она неожиданно для себя.
– Тем более есть повод для праздника.
Рестораны, столы под бархатными скатертями, швейцары и гардеробщики всегда стесняли Сашку. Их с горбуном проводили в отдельный закоулок, и Сашка сразу же забилась под окно – оттуда была видна улица, голуби на карнизе и кусочек неба.
– Вот меню, Саша. Что вы будете есть?
– Это, – Сашка наугад ткнула пальцем. – И вот это. И грибы.
Принесли закуски.
– Как вы себя чувствуете?
– Более-менее… ничего. Я хотела спросить… как там третий курс? Они… у них все в порядке, они сдали… все?
Стерх покачал головой:
– Еще не было итогового заседания экзаменационной комиссии. Ничего не могу сказать.
– Хотя бы приблизительно?
– После каникул, Саша, вы приедете и все узнаете. Экзамен прошел нервно, неровно, вот что я вам скажу. Но они молодцы… почти все. Их ждет сейчас новая жизнь, новые задачи… новые успехи… Это потрясающе интересно, Саша. Это гораздо интереснее, чем у вас теперь. Вы увидите – после переводного экзамена учеба только начинается… Ну да ладно. У вас-то теперь каникулы, вам надо отвлечься и отдохнуть. Никаких книг по специальности, никаких занятий… Никаких эмоциональных потрясений… И вот еще, Саша. На вашем месте я бы никуда не ездил.
Сашка поперхнулась ломтиком помидора.
– Я не могу! У меня ведь брат родился… Маму на днях выпишут, ей нужна помощь… И кроме того – она же меня ждет!
– Понимаю. Но – Саша… Помните, что случилось на прошлых каникулах, зимой?
– Я себя контролирую, – горячо сказала Сашка. – Гораздо лучше. И потом – ведь то был несчастный случай. В первый раз в моей жизни кого-то били… грабили… на моих глазах. Ни раньше этого не было, ни потом, надеюсь, не будет. Я за себя отвечаю!
– Нет, Сашенька, – Стерх покачал головой, – это я за вас отвечаю. Сейчас вы повзрослели, и проблемы могут быть другие… Что это у вас с ногтями?
Сашка быстро спрятала руки под стол. Когда она нервничала, ногти темнели и начинали расти с немыслимой скоростью. Дорастив на экзамене миллиметра три, сейчас они снова стали удлиняться – твердые, блестящие, похожие на хитиновые спины коричневых жуков.
