Марианна Алферова
Колесо Судьбы
Глава 4. Король-капитан Гармы. Двенадцать лет назад
На рассвете, пробудившись и с трудом разлепив глаза, я увидел в своей комнате незнакомого толстяка в огромном, сползающем набок берете, украшенном ворохом страусовых перьев. Алый бархатный колет был ему явно мал – несколько позолоченных пуговиц на животе пришлось расстегнуть, и наружу торчала не только белоснежная батистовая рубашка, но из-под рубашки выглядывал живот, похожий на солидный арбуз, поросший черным волосом. Поначалу я решил, что этот человек намерен вселиться в нашу с Френом каморку, поскольку мы должны были через час-другой съехать, а расчетливый хозяин не желал, чтобы комнатушка пустовала. Потом я увидел позолоченный посох в правой руке гостя и понял, что это какой-то служитель из королевского дворца Гармы. Ага, Король-капитан все же хочет со мной говорить. Я был уверен, что Король меня не тронет – по той же самой причине, по какой я не мог уничтожить его.
– Генрик Магик, Король-капитан Гармы Гратин повелевает тебе следовать во дворец по важному делу, – сообщил толстяк хорошо поставленным баритоном.
– Вообще-то, милейший, я собирался в полдень покинуть Гарму, – сказал я, понимая, что уже никуда сегодня не еду.
– Король-капитан Гратин отдал приказ не выпускать вас за городские ворота без его всемилостивейшего разрешения, – тут же обрадовал меня посланец двора.
– А кто ты такой вообще? Ты даже не представился.
Мой дерзкий тон и обращение «на ты» явно смутили посланца. Но при всем при том он сообразил, что нарушил этикет и посему как можно торжественнее провозгласил:
– Мессир Бедоир, герольд его величества.
– Френ! Где тебя буря носит!
Френ тут же возник на пороге.
– Лошади оседланы, ваша милость.
– Лощади вам уже не надобны, – влез в наш разговор толстяк. – За его милостью прислана карета, – Бедоир внезапно вспомнил мою титулатуру.
– Надеюсь, меня накормят во дворце, потому что я не успел позавтракать, – сообщил я посланцу рассерженным тоном. – А на голодный желудок вести переговоры я не намерен.
– Про завтрак мне ничего сообщить не соизволили. Я должен доставить вашу милость во дворец, а что там с завтраком, мне о том неведомо. Разве что остатки с вечерней трапезы подадут.
– Принц Ниена не питается объедками. Френ, принеси мне хотя бы кофе! Или меня сейчас стошнит.
При этом заявлении Бедоир спешно отступил от кровати.
* * *
Городом-государством Гармой управляет Совет Двенадцати, который избирает Короля-капитана, но одобрить его избрание или отказать в одобрении должно собрание всех граждан Гармы. В собрание входят жители государства старше 20 лет и имеющие в Гарме имущества минимум на 500 золотых солидов, причем женщины также числились в собрании, хотя и гораздо реже мужчин, потому как редко владели подобным имуществом самостоятельно. Король-капитан не мог назначать преемника и наследника, а сын нынешнего короля не мог сделаться следующим королем, так было записано на бронзовых скрижалях, установленных на здании Совета двенадцати. Все эти законы были отголосками законов империи Домирья, где каждый крупный полис, получивший милостью императора статус муниципия, обладал городским самоуправлением. Совет Двенадцати, в том числе, утверждал список налогов и их расходование, и, бывало Король-капитан и Совет грызлись месяц, а то и два, прежде чем согласовывали расходы и налоги на будущий год. Эти подробности из жизни Гармы любили рассказывать при дворе Ниена как забавные анекдоты. У нас роль Совета Двенадцати играл Дом хранителей. Но если бы меня спросили, кто из них хуже справляется со своей ролью, я бы ответил: «Не знаю».
Гратин обитал в королевском дворце первый срок, и ему очень хотелось остаться на второй. Особой популярностью в городе он не пользовался, в недавнем конфликте с империей Игера вел себя странно – то открывал перевал для войск Игера, то блокировал, чем разозлил и сторонником союза с императором, и тех, кто поддерживал Ниен и Приморскую конфедерацию. Так что по дороге во дворец я прикидывал, как вести разговор с Гратином и за какие веревочки дергать, чтобы он оставил меня в покое.
* * *
Винтовая лестница вывела нас (то есть меня и Бедоира) в узкий темный коридор, где пахло пылью и мышами, и затем в большую комнату, почти такую же темную, как коридор, с одним-единственным окном, со стенами, обитыми дубовыми панелями. Здесь горел большой камин, было тепло, даже жарко, и в комнату набилось полно народу. Две женщины в темных суконных платьях, с ними мужчина – тоже в темном, еще двое придворных в зелено-бело-желтом, то есть в цветах Гармы, с десятками золоченых пуговиц на колетах и массивными золотыми цепями. Видно сразу, что мой провожатый считался мальком во дворце в сравнении с этими двумя крупными рыбинами.
Человек пять придворных в роскошных мантиях, расшитых золотом и с золотыми цепями на плечах, стояли у стены. Это члены Совета Двенадцати, я видел их в Ниене среди членов посольства. Эти пятеро – сторонники нынешнего короля. Из двенадцати пятеро – маловато.
Король Гратин вошел. Я тоже видел его прежде, когда он приезжал с визитом в Ниен. Худой, высокий и очень прямой человек, пышная пурпурная мантия, отороченная горностаем, не доставала до пола, и потому были видны тощие икры в черных чулках и кожаные туфли. Чулки в Гарме носили и женщины, и мужчины – это была здешняя новая мода, после того как один из мастеров придумал машину для вязки чулок и не только из грубых шерстяных ниток, но и из тончайших шелковых. Как устроен этот станок, хранилось в большой тайне, а гармские шелковые чулки продавались в Ниене по флорину за две пары, да и те были нарасхват. Женщины буквально сходили с ума, пытаясь достать тончайшие шелковые чулочки.
– Ваша милость, – я поклонился королю, глядя на его обтянутые темными чулками лодыжки.
Второму наследнику Ниена перед Королем-капитаном полагалось кланяться с почтением и достоинством, но у меня получилось не очень – почему-то стал разбирать смех при виде этих чулок и нелепых домашних туфель под тяжкой мантией, припорошенной по краю белым лохматым мехом.
– Кенрик, сын Эддара, Второй наследник Ниена, – обратился ко мне Король-капитан, пытаясь изображать надменность и достоинство. – Вы изувечили троих моих гвардейцев, причем изувечили так, что никто из них не сможет более мне служить.
– Эти трое жестоко оскорбили вдову моего брата Лиама, второго сына короля Эддара, благородную мистрессу Лару, дочь Ранулда Толстобокого. Оскорбление произошло в королевском дворце.
Я придвинул себе кресло и сел без приглашения. После чего повелителю Гармы тоже пришлось сесть. Он откашлялся. Поморщился. Потом заявил:
– Она могла подать жалобу. Если в самом деле так… – Гратин замялся, не желая вдаваться в подробности, – наказание для преступников – штраф и ссылка на галеры. Разумеется, если бы ее слова подтвердились и нашлись бы свидетели. Но теперь после вашего самосуда я не могу рядить свой подлинный суд.
– Подлинный суд? – переспросил я. – Вы пытаетесь убедить меня, что могли судить по справедливости?
– Именно так, – Гратин надменно поджал губы.
– Так и быть, я удовлетворюсь своим судом. Надо полагать, вы потребуете, чтобы я покинул Гарму?
– Отнюдь. Вы можете излечить этих троих и вернуть им прежний вид?
– Нет, – я передернул плечами. – Я плохой лекарь. Но даже если бы и мог, то не стал бы. Они заслужили свою казнь.
Я раздумывал, влепить ему пощечину или оставить на будущее? После этого ему придется выйти на поединок, а я должен буду дать клятву не использовать магию, то есть добровольно сделаю себя беспомощным перед его подручными. Наверняка они с удовольствием накинутся на меня всей сворой. Так что посчитаться с Королем-капитаном я решил несколько погодя – когда буду не так уязвим, а его попросит на выход следующий избранник народа Гармы. В конце концов, более двенадцати лет трон Гармы занимать нельзя. Пусть думает, что я удовлетворен своей примитивной местью.
– А чего заслужил ты? – Гратин прищурился.
И я понял, что не учел какую-то фигуру в сложной игре.
Король кивнул стоящему рядом с ним человеку с длинной черно-синей мантии, тот открыл боковую дверь, и в комнату вошел незнакомец, очень молодой, моих лет, или даже младше, черноволосый, худой, смуглокожий, обряженный в черное, в черной мантии поверх суконного колета. На его щеках чернели татуировки из скрещенных мечей и топоров.
– Палач магиков, – представил вошедшего король. – В Ниене не признают Орден Палачей и их законы, но мы в Гарме недавно заключили с Орденом договор, в Гарме магиков судит и приговаривает судия-палач. У нас есть представительство Ордена, и сейчас его возглавляет магистр Раниер.
– Я из Ниена, – это все, что удалось мне произнести.
Я хотел подняться и шагнуть к двери, но понял, что не могу пошевелиться. Я был ошеломлен. Неужели этот мальчишка, что стоял напротив меня, слегка разведя руки в стороны, и как будто ничего не делая, сковал меня? Мне показалось, что он просто стоял и ничего не делал. Он не лишил меня силы – она никуда не делась, но она вдруг оказалась заперта внутри меня. Мое тело как будто окутал толстый кокон, спеленавший меня по рукам и ногам. Не получалось призвать энергию, как учил меня Крон. Тогда я попытался забрать ее из себя, как запрещал поступать мне учитель. Мне нужно было на миг разорвать мнимые путы и тогда я смогу втянуть в себя всю энергию в этой комнате. Мысленно я уже представил как все – придворные, члены совета, сам Король-капитан и этот дерзкий мальчишка превращаются в хрупкие ледяшки, а мои волосы, брови, ресницы, щетина покрываются инеем. Любой даже самый слабый магик хоть раз, но пытается оторвать себя от пола с помощью магии. Но магики не летают. Это просто сжигание энергии в себе, как живой топке, – бессилье и мука. Нечто подобное творилось со мной в тот момент. Я как будто хотел полететь и не мог. Энергия была тут, рядом, я был могуч и беспомощен одновременно. И все же мне почти удалось разорвать путы – я уже различал магические пелены, что стягивали мои руки, шею, плечи, они трещали и рвались, и их обрывки плавали в воздухе блеклыми пузырями, как медузы в мутной морской воде у берега. Король и его люди тоже слышали этот треск и отлично понимали, что он означает. Король попятился, какой-то старик в мантии стал дергать дверь, но не мог открыть – палач замкнул пространство.
Я видел, что мой судия уже не так уверен в себе и не так всемогущ, – на лбу его, вдоль носа, на верхней губе проступили капли пота, пальцы слегка подрагивали.
Еще немного! И я вырвусь… я… И тут понял, что силы мои иссякли – я вычерпал их до дна, сделавшись как пустой кувшин, в котором не осталось ни капли. Вокруг меня пылала раскаленная солнцем пустыня. Невидимая веревка захлестнула мне шею, и я потерял сознание.
Глава 5. Освобождение
С тех пор минуло двенадцать лет. И вот теперь мы сидели в креслах возле камина и вели почти непринужденный разговор – приговоренный и его судья. Этот человек в черном – тот самый палач, что одолел меня в кратком магическом поединке во дворце Короля-капитана Гармы. Я даже вспомнил, как его зовут, – магистр Раниер. Для меня прошедшие годы как будто исчезли, и этот поединок случился вчера. Двенадцать лет! Да, магики живут дольше обычных людей, но не настолько долго, чтобы выкидывать десятилетия в пропасть.
– Ты приговорил меня к пятнадцати годам подземелья за то, что я наказал насильников? Я ведь их даже не убил.
– Ты применил черную магию не в битве и не для самообороны, что запрещено. Второй запрет магии, – напомнил мне палач.
– Ты хочешь сказать, что наказываешь любого магика за превышение власти и причинение вреда?
– Если меня призовут.
Я разглядывал его с интересом – он был магистром из Дивных земель, оттуда, где магия зародилась. И логично было предположить, что овладев почти божественной силой, магики обязаны были придумать, как положить ей предел. Я должен был его ненавидеть, но почему-то не мог. В конце концов, это была его работа – обуздывать вышедших из-под контроля всемогущих и творить над ними суд, а не расправу. По пять лет на каждого изувеченного – если подумать, срок был не так и велик.
За двенадцать лет он почти не изменился – разве что волосы стали реже надо лбом, да еще он похудел, и носил на шее какой-то оберег из серебра с чернью. Оберег был окутан магическим синим туманом и расплывался белым пятном так, что не разглядеть. Потом я вспомнил, что видел этот оберег и при первом нашем знакомстве – только тумана тогда не было. Медальон Ордена, похож на золотую буллу лурсов, изображение которой я видел на картинках.
Но другой. И назначение иное.
– Почему Орден не покарал магистра Брина за то, что он изувечил меня Перстами Судьбы?
– На территории империи Игера, как и в Ниене, Орден палачей не действует. У вас у каждого есть Дом Хранителей, и Великий Хранитель вершит суд.
– Какая радость! А то я боялся, что ты посадишь меня еще лет на десять за то, что я прибил магистра Брина.
– Не надо передергивать, Кенрик Магик, ты убил магистра Брина во время войны на земле Ниена. Ни один палач не стал бы начинать расследование, даже если бы все земли, – он выделил голосом это «все», – признали власть Ордена магиков-палачей. Ты оборонял свой город, своих людей, свой Ниен. В такие дни боевые магики пускают в дело весь арсенал, как черную магию, так и белую, и никто не судит их за это.
– Надо же, у вас есть законы!
Не знаю, почему, но я вознамерился вывеси его из себя. Заставить вспылить, как-то оскорбить меня. Мне хотелось, чтобы он оказался в чем-то не прав. Его спокойный негромкий голос, его полуопущенный взгляд и странная улыбка меня бесили. Как я мечтал быть так же уверенным в себе!
– У нас есть свод законов, и как вы изучаете магию в Доме Хранителей, так мы изучаем законы в нашем доме в Дивных землях.
– И я мог бы ознакомиться с этим сводом законов?
– Жителей Ниена они не касаются.
– Но мы в Гарме.
– Тут ты прав, – удивительно легко согласился Раниер. – Можешь прийти завтра в пять часов после полуночи в Дом с тремя циферблатами, я предоставлю тебе наш список законов.
Надо же, Раниер исчислял время не по Животворному Оку, а по механическому устройству.
– Отлично! А еще мне интересно, что ждет человека, который отдал приказ надругаться над женщиной и устроить из этого потеху у себя в доме. Даже если он правитель этих земель.
– С тех пор прошло двенадцать лет. Король-капитан Гратин больше не правит этими землями. На выборах он проиграл мессиру Фрери, и ныне в Гарме другой Король-капитан.
– Так есть наказание для него?
– Прежний Король-капитан – не магик. Так что тут действуют обычные законы Гармы. Ты можешь обратиться в суд, если пострадавшая тебя уполномочит это сделать.
Суд Гармы! Я очень сильно сомневался, что таковой сможет присудить Гратину хотя бы штраф в пять флоринов, учитывая, что Лара – иностранка.
– Так я волен теперь идти?
– Да, куда пожелаешь. Выкуп внесен поручителем из Ниена. Ты можешь остаться в Гарме, а можешь ее покинуть. Но учти, вернуться в Гарму в течение трех лет тебе разрешается только в сопровождении своего поручителя.
– Так мой поручитель не король Ниена? – вряд ли король стал бы сопровождать в путешествии преступника.
– Нет, не король.
Лара? Я невольно улыбнулся. Это было бы слишком хорошо, если бы оказалось правдой. Но я поверил. Позволил себе поверить на миг в такую возможность.
Я поднялся. С трудом. Ноги пока еще плохо меня держали. На месте этого самого Гратина я бы немедленно вызвал соперника на поединок и прикончил первым ударом, чтобы закрыть вопрос раз и навсегда.
Молчаливый помощник палача принес холщевый мешок с моими вещами. Я вдруг подумал, что так в лекарне родственникам умершего выносят оставшиеся от него вещи и ценности, оставляя холодное голое тело в мертвецкой на льду.
Я стал разбирать свои пожитки. Первым делом вынул из мешка оружие – короткий меч и кинжал с золотой рукоятью. Гадюка, ты снова со мной!
– Позволь! – Раниер, не дожидаясь моего разрешения, взял Гадюку в руки. – Ого, у рукояти магическая связь с владельцем. И еще она почти невесома. Отличная магия у мастера. Такой кинжал легко можно превратить в фантом и заставить убивать на расстоянии. Магику четвертого круга это под силу. Тут есть клеймо на рукояти. Чер-Лис.
– Теперь он мессир Лис, король пожаловал ему титул патриция, – зачем-то уточнил я.
И протянул руку, пытаясь с помощью магической силы выцарапать из пальцев Раниера мой кинжал. Ничего не вышло. Кажется, палач даже не почувствовал моей атаки. Но Гадюку отдал.
Я разобрал остальные вещи. Все было на месте: заговоренная куртка (заговоры еще держались, но ослабли наполовину), кошелек с пятью флоринами, расписка из дома Латура на тысячу флоринов (должны набежать проценты), кольцо наследника Ниена и даже кожаные перчатки – мои пожитки возвращались без единой утраты.
Я успел натянуть на руки кожаные перчатки, когда дверь отворилась. И мне показалось, что в комнату вошла Лара. Только Лара из моей давней юности – до всех бед, войн и смертей. Лара, которой еще не минуло пятнадцати. Девочка-подросток в темном колете и в брючках в обтяжку, в накинутом на плечи подбитом мехом плаще. Вместо нарядной сорочки под камзол она надела темную рубаху из тонкого сукна. Волосы ее были стянуты в тугой узел на затылке и перевиты несколькими кожаными ремешками, чтобы удобнее было прятать под дорожной шляпой. Юная Лара смотрела на меня во все глаза, будто видела впервые. С любопытством и – как мне показалось – с некоторым разочарованием. Оно и понятно – нелепый худой тип в серых тряпках прислужника и в кожаных перчатках, а на ногах нелепые тапки. Девушка улыбнулась. Глаза у нее были не Ларины, совсем нет, зеленоватые, с темной обводкой по радужке. Глаза моего брата Лиама.
– Привет, дядюшка, – сказала Лара, и я понял, что передо мной дочь Лиама и Лары, моя племянница Диана.
Ну да, конечно, она видит меня впервые, как и я – ее. В тот день, когда я покинул Ниен, она мирно спала в своей кроватке под пологом из виссона в замке Ранулда Толстобокого.
– Так это ты стала моим поручителем! – Я был восхищен дерзостью этой девоньки.
Нет, не Лара внесла за меня залог. Боль, не физическая, но почти непереносимая, заставила меня содрогнуться с головы до ног.
– Именно я! – А вот звонкий голос походил на голос Лары.
– Какой неожиданный ход.
– Как видишь, кто-то помнит о тебе, Кенрик Магик.
Сама не ведая, она нанесла мне еще один болезненный удар. Я повернулся к моему палачу:
– Да, чуть не забыл, когда я приду к Дому с тремя циферблатами, кого мне спросить? Потому что меня могут не понять, если я такую рань попробую звать палача.
Я помнил его имя и титул, но мне хотелось, чтобы он назвался вновь. Не знаю, зачем. Может быть, я пытался преувеличить свою беспамятность и беспомощность.
– Спроси магистра Раниера. Тебя пропустят в любое время.
Часть 2. Диана
Глава 1. Смерть короля. Год назад
Я обожала летние месяцы в Элизере. Во-первых, здесь никому до меня не было дела – после завтрака иди, куда хочешь, делай, что хочешь, нянька моя обычно дрыхла весь день или вязала огромные шерстяные носки, которые потом складывала в ящик комода. Все, что от меня требовалось, – это являться к обеду и ужину. Но где-то на мое двенадцатое лето бездельный отдых с купаниями и беготней стал меня тяготить, а на тринадцатое – и вовсе уже раздражал.
Кузены мои, Эдмунд и Эдгар, были намного меня младше, то есть совсем сопливая мелюзга, хотя обращаться к ним я должна была «ваша милость». Погодкам шести и пяти лет полагалась отдельная нянька и постоянный присмотр охранника-магика. Тогда как мне в мои тринадцать можно было делать все что угодно. Угодно мне было влюбиться какого-нибудь парня из свиты принцев, но подходящего красавца не наблюдалось. Все вокруг были либо намного меня младше, либо старше лет на тридцать, а то и более.
К исходу лета приезжал в Элизеру мой дед Эддар, король Ниена. В народе кликали его Славным, но я так думаю, что больше подошло бы ему прозвище «Счастливчик». В самом деле, ему постоянно везло: он уцелел в войне с Игером, не погиб, не был ранен, сохранил и город, и титул, а затем отстроил порушенное, постепенно прибрал к рукам западные маноры, которые не поддержали Ниен в войне Драконова когтя. И далее Счастливая Судьба всегда была с ним: его сын Эдуард, Первый наследник, женился на дочери короля Виена, та родила ему замечательных сыновей. Кстати, кузен мой Эдуард, как выяснилось, был лишен Дара магиков, а у Эдгара Дар имелся, но слабенький. Что для наследников Ниена великое благо, потому что сильный Дар магика смущает и заводит не туда – так объяснила мамочка, когда попыталась запретить мне учиться азам магического искусства. То есть наотрез запретила, еще и ногой топнула. Так что все мои способности, – какие есть от рождения, ну там фонарик магический зажечь, вызнать след, еще не остывший, или подслушать, что говорят этажом выше в кабинете у деда, – фантомы в виде совиных чучел я выучилась создавать неподражаемо. Но об этом чуть позже.
«Она вполне могла бы достичь третьего уровня», – слегка шепелявя, уговаривал летним вечером короля Эддара старикан Крон.
Крон был сед, морщинист; стоял и ходил, опираясь на посох. Но мне всегда казалось, что он изображает бессилие, что на самом деле он бодр и проживет лет до двухсот, так долго жили в древности магики Дивных земель – я об этом вычитала в одной из дядиных книжек.
«Ее мать считает, что девочке вообще не нужно магичить», – отозвался дед.
«Лара просто боится. Скорее всего, за себя. Поступает так, чтобы проще было сладить с девчонкой».
«Спорить с Ларой я не стану».
Так они и порешали мою Судьбу – этого мне не надобно, а что надобно, им лучше меня известно.
Порешать-то порешали, но остановить меня было не так-то просто. Если что мне взбредет в голову, я семь железных посохов собью, семь пар железных башмаков изношу, а своего добьюсь. Не хотят учить – сама постигну.
В Элизере было полно книг по магии, которые сюда привозил в пору своей юности дядя Кенрик, да так и оставил их в замке – но не в библиотеке, а в своей комнате, которую после его отъезда никто больше не занимал. Ее иногда прибирала Гала, внучка Марты, она и впустила меня в эти запретные покои. Все здесь было закрыто серыми чехлами из грубого холста, будто пеленами для мертвых, большой стол из мореного дуба на толстых резных ножищах, был заставлен бронзовыми чернильными приборами, непонятными макетами, стеклянными запыленными чашами. Книги выстроились на полке плотно друг к дружке – в кожаных переплетах, темные, почти черные, с когда-то золотыми, а теперь стертыми буковками на корешках. Я вынимала их из ряда с превеликим трудом, перелистывала, пробовала читать, но мало что понимала.
Самой загадочной была книга с желтыми, почти коричневыми листами, на языке, мне неизвестном. Думаю, это был даже не язык, а какой-то шифр, заголовок у книги состоял из одного слова из пяти букв, оно было вытеснено на кожаном переплете, и когда-то вызолочено, но теперь от позолоты почти ничего не осталось. На четвертой странице обложки можно было разобрать знак – семь кругов, и между ними какие-то записи. Нетрудно было догадаться, что книга эта принадлежала магику седьмого круга. Седьмой круг – это самый высший, это такой магик, который любого может раскатать в лепешку, а потом порезать на мелкие полоски одной совей магической силой.
В ответ на мои расспросы, почему дядя Кенрик уехал и не возвращается, старая Марта лишь тяжело вздыхала и пододвигала ко мне блюдо с румяными булочками, со снежной обсыпкой сахарной пудрой.
– Никакой он не магик больше, потому и сбежал, – однажды заявил толстяк Джон, ведавший доставкой припасов в Элизеру. – Боится, что его расшифруют. Ему много лет назад вогнали в руки Персты Судьбы. После этого он мог только плеваться комками черной магии. Потому и сбег.
– Вранье это все! – горячо вступилась за Кенрика Марта.
– Правда, но лишь наполовину, – уточнил Френ, из которого обычно было слова не вытянуть.
Да и общался он все больше не с людьми, а с лошадьми на конюшне и собаками на псарне, и вообще всяческих разговоров прислуги на кухне избегал.
– А ты докажи! – азартно выкрикнул Толстый Джон.
– Будь бы Кенрик Магик здесь, он бы превратил тебя в огромную крысу, – предрек Френ.
Когда все разошлись, я побежала на конюшню к Френу. Он как раз чистил шкуру Красавчику. Этот немолодой жеребец был его любимчиком. Он его мыл особым составом и выезжал каждый день, чтобы тот не застаивался.
– Что случилось с дядей Кенриком, скажи… – попросила я. – Ведь Красавчик – его конь. А Руж – его пес. Когда ты с ними болтаешь, то всегда поминаешь имя Кенрика, я слышала.
Чтобы задобрить Френа, я принесла с кухни несколько лучших морковин, почищенных и вымытых, для его любимца, будто Красавчик был не жеребец, а ребенок трех лет от роду.
Френ внимательно осмотрел копыта Красавчика, все четыре, потом выпрямился, похлопал жеребца по морде. И наконец произнес шепотом:
– Про то мне не велено никому говорить. Магистр Крон запрет наложил.
– Для тебя кто важнее? Кенрик? Или этот старикашка Крон? – отзываться о главе Дома Хранителей столь непочтительно можно только в тринадцать лет.
– Кенрик Магик сейчас в Гарме. Но вернуться не может.
Это все, что удалось мне выяснить у Френа в тот раз. И морковины не помогли. Сколько потом я к нему ни приставала с расспросами, он только отмалчивался.
Но все же постепенно мне удалось вызнать у Марты кое-какие подробности. Много лет назад, когда Кенрик, Лара и Лиам, мой будущий отец, были совсем детьми, братья были влюблены по-щенячьи в Лару. И Эдуард, старший сын в семье, Первый наследник, тоже за ней ухлестывал. В итоге она выбрала Лиама, а Кенрика и Эдуарда отвергла. Случилась страшная ссора, Лиам чуть не погиб, но Кенрик его спас с помощью магии. Что было дальше, Марта ни за что хотела рассказывать, упираясь точно так же, как и Френ. Лишь однажды обмолвилась сквозь зубы:
– Кенрик и Лара могли бы жить счастливо, если бы не Злая Судьба.
* * *
Гала отдала мне ключ от дядиных апртаментов, и я пробиралась сюда на рассвете, когда все обитатели Лебединого замка спали, и только на кухне кипела жизнь. Окно выходило на восток, солнечные лучи пробирались меж неплотно задернутыми шторами. В нише окна был устроен удобный диванчик, обитый гармской кожей. Я устраивалась на этом диванчике с книгой, закутавшись в пушистый плед, связанный моей нянькой: в комнате Кенрика всегда было зябко, но большой камин летом не зажигали, и я была не уверена, что его зажигали хотя бы зимой с тех пор, как Кенрик уехал из Ниена.
В книгах по магии полно было всяких заумных инструкций, разобраться в которых я сама без помощи учителя никак не могла, потому что не знала ни терминов, ни описываемых приемов. Но вот про создание мираклей рубрики поначалу шли вполне понятные и подробные.
Начало я заучила наизусть:
«Магики из Вильчи первыми научились создавать мираклей, обладавших подобием телесной плоти. Такие миракли могли сражаться и убивать, могли стоять в карауле, могли преданной охраной следовать за своим создателем или за тем, на кого укажет магик. Миракли смертны, они умирают, когда кончается запас силы, вложенный в них магиком. Но был случай, когда миракль жил двенадцать лет, и никто не мог уже отличить его от живого человека».
Однако освоить на практике создание мираклей у меня получилось не сразу: после призывного жеста и появления абриса магического существа мимолетное видение не уплотнялось, как следовало из книжного заверения, а так и оставалось зыбко призрачным, к тому же не всегда можно было распознать, что за зверь такой у меня получился. То ли кошка, то ли баран, иногда человек. Они проносились от окна к двери и исчезали в шкафу или в коридоре. Это меня ужасно злило, я сбрасывала книги на пол, кричала, кусала пальцы и один раз сбросила со стола какую-то укутанную в холстину вазу. Она звякнула об пол, но не разбилась – оказалось, что фиал этот был из золоченого серебра.
А потом среди книг мне удалось отыскать записи дяди Кенрика, и в этой тетради нашлись подробные зарисовки всех потребных жестов – первый, призывной, затем – создание формы, третий – концентрация энергии, четвертый – воплощение. С этого момента дело пошло на лад. За три дня я умудрилась уставить полки во всех комнатах чучелами призрачных сов.
На четвертый толпа мираклей-уродцев в синих камзолах бегала по берегу и распевала детские песенки.
На пятый…
На пятый день в Элизеру прибыл магистр Крон. О том, что Великий Хранитель прибыл, мне, разумеется, не сказали. С утра я сидела в комнате дяди Кенрика и магичила, пытаясь создать миракль Толстого Джона, с которым накануне повздорила из-за лодки. Он не позволил мне вечером прокатиться по озеру, потому что намеривался катать на закате свою пассию. Я же собиралась отправить раздутого двойника Джона к ним в лодку и устроить потасовку на воде. Толстяк Джон получился как настоящий, и я принялась закачивать в него свою энергию, предвкушая возможность драки, когда Крон вошел в мою комнату. Одним движением руки он развеял двойника, затем уселся в старое деревянное кресло, упер свой посох в пол, и положил на навершье в виде змеиной головы сплетенные пальцы рук.
– Ты когда-нибудь слышала про Персты Судьбы? – спросил он, глядя на меня в упор.
– А… На кухне, помню, шептались… Ерунда какая-то.
– Персты Судьбы созданы для того, чтобы лишать непокорных магиков Дара. Ладони пробивают Перстами, магика держат связанным несколько часов, пока руки его не омертвеют. И он станет слаб, как обычный человек. Даже слабее многих.
Мне вдруг стало не хватать воздуха, а во рту пересохло.
– И… это справедливо? – выдавила я с трудом.
– Не всегда. Речь не о справедливости. Ибо справедливость ищут в суде. Но это хорошее напоминание, что магики не всемогущи.
– Так что, мне нельзя создавать миракли? – спросила я с вызовом.
Крон задумался.
– Создавать можешь. Но с их помощью причинять вред – не смей. И вообще лучше почитай безопасные книги.
– Безопасные – это какие?
– Да вот хотя бы «История Домирья». – Крон указал на огромный том в кожаном переплете застежками.
И больше ничего не сказав, он вышел.
Пришлось отказаться от создания двойника Джона и заняться чтением «Истории…».
Книга оказалась занятной. В давние времена боги Домирья жили среди людей и могли принимать облик самых обычных пастухов или охотников, или воинов, сохраняя свою неимоверную силу. Они даже заводили себе любовниц, а богини – любовников среди смертных. Правда, не говорилось, могли они иметь детей от таких союзов, а если могли, то кто появлялся на свет – обычные люди или полубоги? А еще боги управляли Судьбой Ойкумены с помощью огромного Колеса Судьбы, которое вращали все шестнадцать повелителей мира сообща. Про Колесо Судьбы было очень интересно, его даже изобразили на одной из раскрашенных гравюр – белый обод со сверкающими металлическими спицами. Но более про него в этой книге я ничего не нашла. Только обнаружила, что два или три листа в этом месте были аккуратно вырезаны у самого переплета. После чего «История…» мне быстро надоела, и я вернулась к своим мираклям. Правда, теперь мне пришлось ограничиться призрачными собаками, кошками и совами.
