Марианна Алферова
Колесо Судьбы
Глава 2. Приезд в Гарму. Двенадцать лет назад
Двенадцать лет тому назад я сидел в таверне Гармы, поедал колбаски в остром соусе и смотрел в открытое окно, за которым распускалось странное дерево, все в крупных темно-розовых бутонах. Только бутоны эти пестрели не на тонких ветвях, которые выглядели жалкими засохшими прутиками, а на стволе и на мощных скелетных ветвях. Френ уже покончил со своей порцией жареных колбасок и, прихватив кружку темного пива, направился в угол посмотреть, как пара бездельников играет в нарды.
Два парня в истертом дорожном платье, тупо напивались за стойкой, поднимая уже четвертый или пятый тост и всякий раз произнося одно и то же: «За Ниен!» Один из них был без руки, у другого уродливый плохо заживший шрам пузырил небритую щеку.
Ниен! Я всякий раз вздрагивал, когда они в полупустой таверне выкрикивали свой тост.
Из Ниена я выехал один – если не считать за спутников моего пса Ружа и миракля моего убитого брата Лиама. Френ нагнал меня по дороге – когда я уже подъезжал к столице Гармы. Сказал, что король Эддар отправил его сопровождать Второго наследника в пути. Думаю, он сам и напросился в эту поездку – Френ всегда был моим человеком, сколько себя помню, он оберегал меня и защищал, скромно удаляясь в тень, когда я больше в нем не нуждался.
Возможно, я был нужен в Ниене моему отцу королю и старшему брату, Первому наследнику. Возможно, просто необходим. Но я спас Ниен слишком дорогой ценой и не мог там больше оставаться. В нашем родовом замке я убил собственное нерожденное дитя, моего Лиама Кенрика, как я его мысленно называл, а моя возлюбленная нанесла мне смертельный удар, вонзив кинжал под ребра. Я выжил лишь благодаря своей магической силе. Замок, все стены, все вещи, всё-всё было пропитано моим отчаянием и моей болью. А жители столицы праздновали победу над армией Игера. Ниен веселился и блестел огнями каждую ночь. Ниенцы строили планы, в хмельном веселье пытались забыть недавние смерти, но мое горе ежеминутно возвращалось ко мне. Как лурсы запечатывали в основание стен свою силу, сцеживая по каплям кровь на блоки фундамента, так моя кровь, кровь магика, пролившись на каменный пол королевского замка, пропитала камни до самого основания, до подвальных сводов и потаенных казематов. День проходил за днем, неделя за неделей, а боль не ослабевала.
Сначала я не понимал, что со мной творится, и с помощью Дара пытался выдавить темное отчаяние, что переполняло мою душу, но оно вспыхивало с еще большей силой. Я создавал миракли и закачивал в них свою боль, как прежде закачал в уродливого фантома излишки магической силы и спрятал его в Драконьем камне. Но миракли распадались, не выдерживая тяжести человечьих страданий. Тогда я создал призрак Лиама в надежде, что копия моего брата сможет меня спасти, как спасал когда-то живой Лиам. Этот миракль устоял, но он забирал из меня светлые воспоминания и счастливые образы, связанные с детством и юностью, где был Лиам и было много света, оставляя всю боль при мне, делая мою жизнь окончательно беспросветной. А я уже не мог его распылить, потому что мне казалось, что в этом случае я убью память о любимом брате. Тогда я бежал. Я оставил свое отчаяние в Ниенском замке. Мне мнилось, что оно сидит там, замурованное в стенах в виде сотен крошечных нерожденных младенцев, они прячутся в пустотах меж камней, свернувшись клубочком, как дети в материнской утробе. Их зеленоватая кожа блестит от влаги, глаза закрыты, безгубые длинные лягушачьи рты плотно сомкнуты, а тонкие пальчики слегка шевелятся. Серовато-зеленые перекрученные пуповины в пурпурных разводах сосудов, петляя под кладкой пола, в стенах, вдоль оконных рам, тянутся к моей комнате, туда, где меж каменных плит еще чернеет моя кровь.
Рано поутру я оседлал Красавчика и, ни с кем не попрощавшись, покинул королевский замок.
Первую милю я мчался галопом, мой несчастный пес Руж выбивался из сил, поспевая следом, а миракль Лиама летел, вцепившись в мой плащ. Потом я взял себя в руки и решил не мучить жеребца и преданного песеля. К концу дня, когда Ниенский замок исчез из виду, боль уже не так сильно когтила душу. Миновало еще несколько дней в пути, уже белоснежная Элизера скрылась за грядой холмов, и только тогда я почувствовал наконец, как проклятье истаивает, отпускает.
Когда-то в детстве, играя с Лиамом на чердаке в Элизерском замке, я умудрился глубоко вогнать себе под ноготь занозу. Я кинулся к Марте на кухню – матушки в тот день не было в замке. И пока Марта швейной иглой извлекала занозу, я мужественно терпел боль. Но когда окровавленная щепка была извлечена на свет, я разразился горючими слезами. Так и сейчас, ощутив освобождение, я почувствовал, как слезы сами текут из глаз. Я оплакивал свое такое возможное счастье: Ниен, Лара, наш будущий сын. Сдернув кожаную перчатку, я стер слезы, царапая серебряной проволокой, еще не вжившейся в кожу ладоней, веки, и продолжил свой путь в Гарму.
* * *
Гарма была уникальным городом. Флорелла, Ниен, Виен, не говоря уже о Златограде, ни одну из столиц она не походила изначально. Расчерченный заранее крест накрест военный лагерь Домирья лежал в ее основе. Дома без окон или с окнами под самой крышей. Двери, окованные медью, улицы прямые, но узкие, большие квадратные площади рынков, где с утра до вечера стоял непрерывный гомон, маленькие темные храмы – лишь затем, чтобы повесить венок предку-покровителю. Миракли-наблюдатели в сторожевых башнях на стенах, много спешащих по делам нарядно одетых людей, но движение не хаотичное, а упорядоченные. Утром – все в мастерские, в торговые конторы, в лавки. На рынки, на реку, в речной порт. Вечером по домам или на площадь, где царит веселье – фокусники радуют жителей незамысловатыми представлениями, в комическом театре большие деревянные куклы в пышных платьях и ярко раскрашенными лицами отпускают едкие шуточки в адрес известных людей в городе. Днем – размеренная расчерченная запланированная жизнь. А с вечера до утра – веселье и хаос на улицах и площадях бьется шумным прибоем о запертые двери мрачных домов. И посреди города замок самого Короля-капитана – множество разновеликих башен, связанных мостиками, переходами, пристройками, нависающими над головами. Торжество хаоса посреди строгого прядка.
Гарма кичилась своим наследием, ее правители постоянно твердили, что именно они сохранили дух и законы империи Домирья. Да, земли Игера огромны, и многие исчезнувшие города прежнего мира находились в Игеровых землях, но зато Гарма – единственная, где каждые четыре года выбирали Короля-капитана, префекта города и префекта стражи, как это делали еще домирцы. Гарма славилась своими снисходительными законами, вольными нравами, отличной бухтой, сильным флотом и возможностью для иноземцев жить годами в ее землях, платя лишь годовую пошлину, причем совсем небольшую. А еще Гарма известна была надежностью своих банкиров, которые брали векселя под десять процентов годовых и выдавали ссуду под шестнадцать. Эта разница в шесть процентов делала их миллионерами благодаря надежности и славе во всем Приморье.
По прибытии я отправился в банкирский дом Латура, с которым обычно имел дело королевский дом Ниена и заложил вексель на тысячу флоринов под обычные десять процентов годовых с начислением сложных процентов. Я рассчитывал, что замысленное мною путешествие в Дивные земли займет года два, а то и три, и таскать с собой вексель было глупо. Гораздо безопаснее взять расписку Латура – она покажет, что я не голодранец, но отнять заветную тысячу ни у кого не получится. Немного наличности, как я рассчитывал, вполне хватит на дорогу. К тому же я надеялся, что как магик сумею заработать в случае непредвиденных расходов…
* * *
Таверна, где я обедал в тот день, тоже была в своем роде замечательная: огромная зала делилась на две половины широким проходом. По левую сторону от входа стояли большие столы и скамьи, за которыми посетители ели и пили темное хмельное пиво. А по другую сторону от прохода располагались маленькие столики, за каждым сидел один человек и напротив него оставался свободным стул. Над головой у сидящего был прибит ярко раскрашенный герб. Я насчитал двенадцать таких столиков. Гербы были странные – не те, что рисуют геральдисты для владельцев маноров в Ниене, со львами, волчьими мордами, орлами и стилизованными башнями. Здесь раскрашенные доски больше походили на дерзкие насмешки: у кого огромное ухо, у кого – разинутый губастый рот с крупными зубами, у третьего клинок протыкал ярко-розовый, свернувшийся по-змеиному язык. Фон у всех гербов был темно-красный – густая кирпичного оттенка охра. Входящий в таверну зачастую оглядывался и устремлялся к одному из этих столиков, садился на свободный стул напротив человека под гербом, и клал перед ним одну-две мелкие монеты, после чего склонялся поближе к сидящему. И тот что-то нашептывал гостю на ухо, иногда одну-две фразы, иногда гость добавлял еще одну монету, и тогда получал еще одну порцию сообщений. Наслушавшись вдосталь, гость либо уходил, либо направлялся в огромной дубовой стойке и заказывал себе еду и выпивку.
Происходящее меня чрезвычайно удивило. Я огляделся. На обеденной стороне за соседним столом сидел только один человек, он неспешно ел бобовую похлебку и просматривал записи в маленькой книжке, сшитой из обрезков пергамента. Человеку было лет пятьдесят, может, даже больше, седина уже густо проступала в его каштановых волосах и в коротко подстриженных усах и бороде. Глубокие складки вокруг губ, темные обводы вокруг глаз и набрякшие мешки говорили о серьезной болезни. Одет он был в темный колет из очень плотного сукна, расстегнутый у ворота так, что можно было разглядеть белую батистовую рубашку. Он показался мне смутно знакомым – то есть я точно знал его прежде, но не видел уже много лет. Неужели? Да, точно, Чер-Ордис, бывший комендант Элизеры, из-за его недогляда мы едва не умерли с голоду во время осады, а многие мечники погибли во время неудачной попытки пробиться в Ниен. Да, конечно, это он. Хотя узнать его было трудно из-за отечности лица, морщин, седины. Он тоже не узнал меня, просто скользнул взглядом.
– Простите, мессир, а кто эти люди за маленькими столиками?
Ордис оторвался от своей записной книжки и поднял на меня глаза.
– Сплетники, – он усмехнулся, обнажая потемневшие зубы.
– Что? Сплетники? – я рассмеялся. – Они что, сообщают сплетни?
– Примерно так. Вы, гляжу, недавно в Гарме? – В отличие от Ниена, в Гарме было принято обращаться к незнакомцам на вы.
– Три дня.
– Тогда точно уже видели на стенах большие такие белые прямоугольники с надписями черным. Они завсегда сильно выпирают из кладки, а все потому, что их покрывают слоями штукатурки снова и снова, а потом белят. Любой может начертать там свое слово. Но только сплетники могут ставить личный оттиск. Это как печать банкира или владельца манора. И каждый верит только своему сплетнику.
– Да, видел. Я решил, что это объявления, как обычно: о выступлениях фигляров или о состязаниях эквитов на поле для ристалищ.
– Это выжимки новостей. Против каждой стоит символ сплетника. Такой, как на гербе! – Старик мотнул головой в сторону стены с размалеванными щитами. – Охота подробностей? Тогда живо беги сюда и за пару монет слушай, что наболтает сплетник.
– Забавно, – я покачал головой, дивясь такому устройству. – В Ниене новости сообщают иначе – вывешивают запись подле ратуши на отбеленной гипсом доске, или же их зачитывает глашатай.
– Слишком пресно для Гармы, – засмеялся Ордис. – Тут всё иначе устроено. Горячие новости как пирожки, их проглатывают, обжигаясь. У сплетников за пару монет чего только не наслушаешься: кто теперь ходит в любовницах префекта стражи, кто выставит свою кандидатуру против нынешнего Короля-капитана Гратина на выборах в сентябре, и что случилось прошлым вечером в больших банях. И много всяких других новостей, от которых уши в трубочку свернутся.
– А если я захочу узнать о давних событиях?
– Это не к ним. У сплетников память как у мыши – на три или четыре дня, не более. А потом все напрочь забывают, как и их слушатели.
– Жаль.
– О чем-то важном хотели узнать, мессир? – в глазах Ордиса вспыхнуло любопытство.
– Несколько лет назад один человек в Ниене заключил сделку и, похоже, купцы из Гармы его обманули. Хотя слово Гармы – как железный замо́к, так говорят по всему Приморью.
– Несколько лет – это сколько – менее пяти или более?
Я мысленно прикинул:
– Много более.
– Тут такое дело… Оно конечно, копию договора можно найти в архиве – это такое пестрое желто-красное здание рядом с городской ратушей. Идти сразу надо к старшему писцу Викею. Но мой вам совет: не тратьте зазря время. Сделать уже ничего не получится.
– Почему же?
– За мошенничество срок давности в Гарме пять лет. Через пять лет обманутый неудачник может забыть про свои флорины. И поговорка звучит вот как: «Слово банкира Гармы – как железный замо́к». Банкир, тот не обманет, он за свои проценты радеет. А вот крупные и мелкие торговцы могут жульничать в свое удовольствие. Такова Гарма. Закон и хаос сплетены в один клубок повсюду.
Он внезапно замолчал и вгляделся мне в лицо.
– Мессир Кенрик? Что вы здесь делаете?
– Я же сказал: путешествую. Прибыл три дня назад. А ты…
– Да вот попробовал восстановить свое доброе имя.
– И?
– Надеюсь, вы не запамятовали, ваша милость, как я клялся, что привез из Гармы целый караван припасов – как сейчас помню: две сотни мешков овса, муки, ячменя, да еще солонину и оливковое масло. А в подвалах Элизеры с началом осады ничего не обнаружилось.
– Но пару мешков муки там нашли, – напомнил я.
– Так в этих двух мешках все дело. Я тут уже три месяца и чуток сумел разобраться, что к чему. Это проделка одного из Маркелов. Смотрите, мессир, как они дурят людей, особо пришлых. Их шестеро братьев, торгуют зерном, мукой и прочими припасами. Когда продают мешок или два – то честно отгружают заказ без обмана. Но как только выпадает большая сделка с каким-нибудь иноземцем, они зовут своего седьмого брата-магика, и тот создает фантомы мешков и телег и миракли погонщиков. А для верности помещает в одну из настоящих телег два-три мешка настоящих припасов, чтобы фантомный караван не утек в канавы по дороге. Один из братьев доставляет все это добро либо на корабль, либо в амбар, либо в замок очередному глупцу, а может отправить караван дальше во Флореллу или в Город семи портов. Потом Маркел гребет свои денежки сполна и мчится назад, в Гарму, где садится на корабль и исчезает на пять лет. А созданные им фантомы распадаются. Вот и весь сказ. А на другой год тот же фокус проделывает другой брат, если найдет глупца вроде меня.
– Погоди! Разве коллегия торговцев зерном не должна давать поручительство?
– В том-то и дело: Маркелы болтуны получше сплетников будут, убедят тебя в чем угодно, хоть в том, что у каждого светлый нимб вкруг головы, как у богов Домирья рисовали. Продают зерно они дешевле в два раза, но без поручителей. С поручителями цена получается как в Ниене, нет смысла тащиться к Маркелам в Гарму. А без поручителей – полцены! На эту дешевизну дурной народ и клюет. Правда, ходят слухи, что в последние годы дело хитрушников стало хиреть – не потому, что кому-то удалось притащить Маркелов в суд, таких было без малого с полсотни, но все они без толку заплатили стряпчим, а потому, что слишком многие узнали об их проделках. Дошел слушок и до меня – все эти годы меня колдобило, едва вспоминал о том пропавшем зерне. Вот я и прибыл в Гарму, чтобы всё разузнать на месте. В архиве получил копию договора, который сам когда-то и заключил на поставки в Элизеру. Но срок в пять лет миновал, ни одного флорина с Маркелов теперь не выжать.
– Поразительная история!
– Я и сам дивлюсь: столько лет они крутят-вертят свои делишки, но до сих пор уловляют глупцов в дырявые сети. Предложение продать зерно в два раза ниже обычной цены лишает покупателя разума. Свиньи они, эти Маркелы, и порода их свинская, а управы на них не найти.
– В два раза ниже обычной… – повторил я вслух, потому как вспомнил, что Чер-Ордис говорил именно про такую цену во время дознания, и что он хотел сэкономить деньги для казны. – Так значит, ты был с самого начала невиновен?
– Я был глуп, да и сейчас не шибко поумнел. К счастью, король не отдал меня под суд, а то бы вздернули на ратушной площади за воровство.
– К счастью, нет.
Я ощутил бесполезный укол вины: много лет мы ничего не делали, чтобы узнать правду и очистить имя Ордиса. Тот же Крон мог бы расследовать это дело за день или два. Но все поверили в вину Ордиса и милостиво его простили. А сам бывший комендант Элизеры долгие годы чувствовал себя виноватым без вины, но не мог очиститься ни перед королем, своим сеньором, ни перед магистром Кроном. А я, в год осады Элизеры еще мальчишка, и думать о нем забыл.
– Отвези копию твоего договора королю Эддару, он простит тебя и, может быть, наградит.
– Копию, чтобы очистить свое имя, я непременно отправлю. «Честное имя – это честное имя», – припомнил он Ниенскую поговорку. – А награды мне не надобно. Не за что награждать. Я подвел своего сеньора и чуть всех не угробил.
– Поразительно, надежность банкирских домов Гармы известна во всех городах Приморья, а торговцы жульничают без оглядки…
– Смотря какие торговцы. Если брать товар в торговом доме братьев Латуров, там тебя ни на фунт не обвесят, но и цены там такие, что за карман кусают. Дешевле зерно привезти из Флореллы.
– Я бы не стал платить за прибыток пятью годами изгнания. Но у каждого своя цена жизни.
Потом внезапно спросил Ордиса:
– Можешь показать мне копию договора?
Он помедлил, но достал из сумки аккуратно свернутый и перевязанный бечевкой свиток.
Я развернул, пробежал глазами наскоро текст. «Двести двойных мешков…» «Подписано от имени королевского дома…» Ага, ага! Вгляделся в подпись. «Чер-Ордис», «Секст Маркел». Шестой значит. Видимо, из братишек самый ловкий.
Вернул пергамент владельцу.
– Надолго ли в Гарму? – спросил Ордис.
– Месяц, может, меньше.
– Где ты остановился?
– В гостинице «Веселый бродяга», это в одном квартале отсюда.
– Знаю, – отозвался Ордис, – живу по соседству.
Он спешно поднялся, как будто не хотел продолжения разговора – вдруг я напрошусь к нему в гости.
Если честно, желания такого не было.
* * *
Я вышел из таверны – поискать настенную надпись по поводу городских сплетен.
И Гарма, и Ниен поднялись на развалинах бывших городов Домирья. Но если Ниен вырос на месте груды завалов, то Гарма буквально встала на фундаменты и стены поверженного города, сохранив прямоугольную планировку, свойственную полисам Домирья. Здесь даже восстановили водопровод и виадуки, а на перекрестках били фонтаны с проточной водой, в которых, как в колодцах, можно было набирать воду.
Ордис не обманул, я нашел надпись недалеко от входа в таверну. Прямоугольник сильно выступал из стены между двумя окнами старой лавки. Слоев штукатурки было штук десять, не меньше, и беленую поверхность прямоугольника уже исписали до половины. В основном это были городские новости: заявления членов городского совета, похождения их жен, обещания рассказать о проказах каких-то личностей, надо полагать, весьма популярных в Гарме, но мне совершенно не известных. Гарантировали также сообщить грядущие цены на зерно и мясо. Последней строкой значилось «Проклятие Кенрика Магика». При взгляде на эту надпись в груди у меня поднялась темная мутная волна, сделалось трудно дышать. Дело в том, что проклясть кого-то могут только два человека во всей ойкумене – его родные отец и мать. Ни мой отец король, ни моя матушка меня не проклинали. Да, я наделал немало бед, и за мной числились дела не просто темные, а ужасные, но проклятия на меня никто не накладывал. Я посмотрел на значок, оттиснутый напротив надписи, – это было изображение проткнутого кинжалом языка. Проклятие родителей – тоже магия, и магия страшная.
Скорым шагом я вернулся в таверну и огляделся. Знак проткнутого языка отыскался над самым крайним столиком. Стул напротив сплетника пустовал, я направился к нему и сел, положив руки в кожаных перчатках на стол. Рябая от следов ножей столешница была липкой на ощупь. Я наложил заклятия на свои кожаные перчатки и потому ощущал прикосновения, будто голой кожей, но при этом перчатки скрывали силу в моих руках и серебряную проволоку, изобретение Механического Мастера. Пока я не снял перчатки, понять, что перед ним магик, обычный человек вообще не мог.
Языкатому сплетнику было лет тридцать пять, он уже начинал лысеть, длинные жирноватые волосы спускались до воротника, на круглом лице с пухлыми щеками топорщились короткие усики. Глаза у него были темные, живые, а губы полные, сочные.
– Сегер, знаток, – представился сплетник. – Судя по всему, ты, приятель, ко мне в первый разок заглянул, – приветствовал он меня панибратски, сразу перейдя на «ты» без положенного разрешения, как это принято в Гарме.
– Меня интересует… – я на миг задержал дыхание. – Проклятие Кенрика Магика.
Даже произнести эти слова было трудно.
– Два флорина.
Я выложил на столик монеты. Сегер ухмыльнулся и подмигнул мне, очень довольный собою:
– Спроси сам у Кенрика Магика о его проклятии.
Собственная шутка показалась Серегу забавной. Кто перед ним сидит, он еще не ведал.
Я медленно стянул с правой руки кожаную перчатку, размял пальцы, серебряная проволока, покрывающая мои пальцы, скрипнула, я ощутил ток магии от плеча к запястьям, и вот, будто взяв барьер, магия перескочила границу, прочерченную Перстами Судьбы, и устремилась к кончикам пальцев. А затем я повернул запястье и поманил пальцами Сегера. Рот его открылся и изо рта вывалился язык, язык этот стал вытягиваться, пухнуть, вот он уже заполнил весь рот, выворачивая челюсти, и выросши в длину, прилепился к краю крошечного столика. Язык был бледно-розовый с зеленоватым налетом больного печеночника. Сплетник не мог двинуться, сидел, вцепившись побелевшими пальцами в край стола, и смотрел на меня выпученными глазами снизу вверх, как побитый пес.
– Кен-ри-ка Ма-ги-ка никто не проклинал, – проговорил я медленно, ощущая, как бешеная ярость изливается из меня с каждым словом. – Ты понял?
Сплетник моргнул.
– Верни монеты!
С трудом Сегер оторвал пальцы правой руки от стола, нашарил на поясе кошелек. Заглянуть в него он не мог, примороженный моей магией к краю столешницы, и вынужден был искать монеты на ощупь. Захватив, сколько смог, бросил на стол. Было там несколько флоринов и серебрушки поменьше, две или три монеты скатились на пол, гулко звякнув о каменный пол. Я повел рукой, и наваждение с языком исчезло. Сегер несколько раз судорожно вздохнул и закрыл ладонями рот, как будто боялся, что его сейчас вырвет.
Я взял свои два серебряных флорина, поднялся и отошел к стойке. Будь этот человек патрицием или хотя бы эквитом, я бы потребовал от него поединка чести, он оскорбил не столько меня, сколько моих родителей, обвинив их в страшном грехе – проклятии собственного сына. На моей памяти не было ни одного человека в Ниене, кто бы проклял родного ребенка. Ругали, били плетьми, даже требовали посадить в карцер для острастки. Но проклясть? Ну не-ет! Проклятие такое сильнее любой черной магии.
Я заказал большой бокал и принялся пить крепкое виенское вино маленькими глотками.
* * *
В детстве мне была предначертана иная Судьба. Эдуард, Первый наследник, должен была занять трон Ниена, Лиам стать его канцлером и распорядителем казны, а я – Великим Хранителем и главным магиком королевства. А заодно – отвечать за оборону Ниена – ведь город наш защищали не столько мечники, сколько боевые магики и созданные хранителями высшего уровня воины-миракли. Мечники применялись только для решения вспомогательных задач, хотя были уверены, что именно они играют в битвах главную роль.
Но еще до того как Игер решил уничтожить приморские города, предначертанная мне дорога свернула вбок на кривую тропинку. Судьба – как дорога в лесу, не знаешь, куда выведет.
– В тебе есть Дар. И много-много упрямства, – поучал меня Великий Хранитель Крон. – Помни, Даром магика надо научиться управлять. Сожжешь в человеке нить – лишишь Судьбы. Не свяжешь узел жениха и невесты – брак распадется. Не укрепишь магией клятву – слуга восстанет и убьет господина. Или клятва распадется и войско побежит. Ну, войско это не для тебя. А слуг научишься приводить к порядку. Это первый уровень, с этого все начинают.
Я слушал его и старался не смотреть ему в лицо, глядел на выставленные на дубовом поставце вазы с лихо закрученными ручками, сокровища времен Домирья.
И не стал накладывать клятвы на слуг, как приказал мне магистр Крон – мне было противно это делать даже с черными людьми. А принуждать патрициев давать магические клятвы никто в Ниене никогда не требовал. Вместо этого я создал копии-миракли слуг и привел их поклониться Крону. Фантомы получились как живые. Правда, последний, седьмой, слегка запинался и волочил ногу. В семь лет я уже был дерзким. Матушка говаривала, что я был таким с самого рождения.
Магики Ниена первыми научились созданию мираклей, обладавших почти телесной плотностью. Такие миракли могли сражать и убивать, могли стоять в карауле, могли преданной охраной следовать за тем, на кого укажет магик. Миракли смертны, они умирают, когда кончается запас силы, вложенный в них создателем. Но был случай, когда миракль жил двенадцать лет, и никто не мог отличить его от живого человека.
* * *
Год назад магистр Брин захватил меня в плен и попытался лишить Дара. И даже преуспел в этом: палач пронзил мои ладони Перстами Судьбы. Но я вернул себе способности, пускай и не полностью. Механический Мастер создал для меня серебряные перчатки, и тончайшая проволока стала проводником магической силы. С каждым днем мой Дар возрастал и становился почти что таким же сильным, как прежде. Но все же только «почти что»… Прежнего уровня я так и не достиг. Но даже этого «почти» хватило, чтобы уничтожить армию Игера. Хотя (об этом я старался не думать) главная сила в тот час, когда я сжег имперскую армию, была вовсе не в этих серебряных кружевах…
* * *
Раздумывая над своей Судьбой, я миновал красно-кирпичный фасад гостиницы, где поселился, равнодушно глянув на вывеску, что изображала человека в огромных сапогах и с дорожным мешком за плечами. Дорога вывела меня королевскому замку, как прежде в военном лагере Домирья выводила к палатке полководца.
Обиталище Короля-капитана изумляло. В основе его лежало здание из темного камня с небольшими застекленными окнами в три этажа. А поверх из белого и серого мрамора было настроено множество балконов, балюстрад, колоннад и галерей, будто поверх сукна кто-то накинул драгоценное кружево. К тому же к главному зданию было пристроено еще два флигеля – а уж там царил подлинный хаос – башни, башенки, огромные ворота, украшенные коваными розами, острыми шипами и масками неведомых слепых чудовищ.
Ворота как раз открывались, из них первой выехала черная простая карета без украшений, а следом восемь носильщиков в пестрых куртках и широких коротких штанах, не мешавших движениям, вынесли позолоченную лектику. Белые занавески из виссона были задернуты.
– Лара… – принес имя ветер.
Я вздрогнул, как от удара, не помня себя, шагнул к носилкам, не обращая внимания на здоровяка в кольчуге и с коротким мечом у пояса, идущего рядом с лектикой.
Занавески заколебались, женская рука в белой перчатке слегка приподняла край, и я увидел Лару – отчетливо разглядел ее лицо, бледно-розовые, едва тронутые помадой губы, кружевной воротник, бархатный рукав платья. Наши взгляды встретились. Я стоял, окаменев, ожидая ее знака. Одного короткого жеста рукой, легкого кивка было бы достаточно, чтобы я со всех ног кинулся следом за ее носилками. Но Лара глянула сквозь меня и задернула занавеску.
– Точно, Лара! – радостно пискнули рядом.
Я оглянулся. Подле меня, вытягивая шею, подпрыгивая от нетерпения, мельтешил какой-то парень в пестром камзоле и таких же пестрых штанах. Приплясывая, он трусцой подбежал к ближайшей стене и, выхватив кисточку из банки с черной краской, что стояла под оштукатуренной новостной «доской», написал что-то, потом кинулся бежать дальше – видимо, к следующей доске новостей.
Старательно делая вид, что мне нет никакого дела до оставленной надписи, я подошел, чтобы прочитать следующее: «Любовные похождения Лары, дочери Руналда Толстобокого, при дворе Короля-капитана Гратина».
Имя Лариного отца было написано неправильно, она дочь Ранулда, знаменосца восточных земель, единственная наследница манора. Это все, о чем я подумал тогда. Мне почему-то казалось, что это какая-то другая Лара, не та гордячка, которую я знал с самого детства, и с самого детства в которую был безнадежно влюблен. Я не мог поверить, что Лара, вдова моего брата, женщина, которую я любил, мать моего нерожденного ребенка, может стать в Гарме объектом сплетен. Дойдя до следующей «доски» новостей, я снова прочел заголовок про Лару. А следом значилась еще одна новость: некто «Орлиный глаз» приписал: «Помолвка Короля-капитана с племянницей Гвидо». Гвидо – надо полагать, Гвидо Седьмой, король Флореллы. Я ускорил шаги и направился в таверну, которую недавно покинул.
Едва распахнул дверь, как в лицо мне пахнуло теплым влажным воздухом, парное облачко, видимо, с кухни, скользнуло и утекло дальше, оставив на коже влажный липкий след. Я стер его перчаткой, покрытой магическими заговорами, и кожу стало саднить. Я огляделся. Мне почудилось, что за мной наблюдают – не человек и не фантом, нечто другое. А потом это ощущение рассеялось, как и теплый парной воздух.
Орлиный глаз восседал в центре ряда поставщиков новостей. Новость еще не успели прочесть многие, но место напротив сплетника уже было занято. Какая-то тучная тетка склонялась к самому столику, чтобы лучше слышать шепот обладателя важных сведений. Мой слух магика помогал мне улавливать отдельные слова. «Младшая племянница, ей семнадцать, портрет прислали…», «Лара в ярости», «…нет, не может…»
Наконец толстуха насытилась новостями по самое горло на все два полновесных серебряных флорина и освободила стул.
– Лара? – спросил Орлиный глаз и снисходительно улыбнулся.
– И помолвка.
– Четыре флорина, это две новости…
– Но только если новости правдивы. Если я уличу тебя во вранье, как Сегера…
– Цена новостям Сегера – два грошика. Только приезжие платят ему флоринами, не ведая, кто перед ними.
Этот тип сумел меня уязвить, но я не стал возмущаться и спорить, только подумал, что Орлиный глаз – наверняка магик, и что сведения он собирает с помощью мираклей. Не знаю, почему я так решил – может быть, ощутил легкую вибрацию, идущую от его пальцев к моим рукам. И еще – синее свечение за его плечами – очень сильная защита в накинутом небрежно плаще. Никаких знаков в виде кругов, каковыми украшают одежду магики, он не носил.
