Маргарита Наваррская
Гептамерон
– Дорогая моя, умоляю вас, посоветуйте мне, что лучше сделать: сказать или умереть.
Флорида, не задумываясь, ответила:
– Я всегда советую моим друзьям говорить, а не умирать, ибо сказанное словом можно еще бывает исправить, а потеряв жизнь, вернуть ее уже невозможно.
– Значит, вы мне обещаете, – сказал Амадур, – что не огорчитесь тем, что услышите от меня, и, как бы слова мои вас ни удивили, не станете перебивать меня, пока я не доскажу всего до конца?
– Говорите все, что хотите, – ответила Флорида, – ведь если слова ваши меня поразят, все равно никто, кроме вас, не сумеет меня успокоить.
Тогда он начал так:
– Сеньора, если я до сих пор еще не рассказал вам о моей безграничной любви к вам, то на это есть две причины: во-первых, мне хочется доказать вам эту любовь, служа вам долгие годы; во-вторых, боюсь, что вы сочтете неслыханной дерзостью, если я, простой дворянин, обращусь с этими словами к девушке столь высокого звания. К тому же, даже если бы я сделался принцем и сравнился бы с вами, ваше благородное сердце не позволило бы, чтобы с подобным заверением любви к вам обращался кто-нибудь другой, кроме юного сына Энрике Арагонского, которому уже принадлежит ваше сердце. Но знайте, сеньора, что точно так же, как во время войны необходимость вынуждает иногда сжигать дома, уничтожать свои же собственные посевы, чтобы только не дать врагу ими завладеть, так же вот и я беру на себя смелость сорвать еще не совсем созревший плод, который я берег до поры, чтобы наши с вами враги не овладели им и не употребили его во зло вам. Знайте, сеньора, что тогда, когда вы были еще девочкой, я решил посвятить свою жизнь служению вам и что с тех пор прилагаю все усилия, чтобы заслужить вашу благосклонность. Только ради этого я и женился на девушке, которая, как я знал, была вашей самой близкой подругой. А зная вашу любовь к сыну Энрике Арагонского, я постарался служить ему, чем только мог, и не упускал случая быть ему полезным. Я хотел сделать все, что только будет в моих силах, чтобы ублаготворить вас. Вы видите, что я сумел завоевать расположение вашей матери и молодого графа, вашего брата, и всех тех, кто вам дорог, вплоть до того, что у вас в доме меня принимают не как слугу, а как родного сына. И все мои усилия в течение целых пяти лет были направлены только на то, чтобы я мог всю жизнь прожить под одной кровлею с вами. Поймите, сеньора, я не из тех, кто хотел бы этим путем добыть от вас что-то иное, кроме высокой радости видеть вас. Я знаю, что сделать вас своей женой я не могу, а если бы даже и мог, то не хотел бы, ибо знаю, что любите вы другого и только он один должен стать вашим законным супругом. И я настолько далек от мысли склонить вас на порочную связь, как делают те, кто хочет за свою долгую службу получить эту позорную для всякой женщины награду, что я предпочел бы видеть вас мертвой, нежели недостойной любви. И я ни за что не хотел бы, чтобы добродетель ваша хоть сколько-нибудь умалилась, какое бы наслаждение мне от этого ни довелось испытать. Единственная награда, о которой я собрался просить вас, – это быть по-прежнему ко мне благосклонной, не лишать меня ваших милостей и верить мне, как никому другому. Я прошу вас помнить, что, если ради спасения вашей чести или ради чего бы то ни было вам понадобится жизнь дворянина, я от чистого сердца готов отдать вам свою и вы можете быть всегда уверены во мне: все хорошее, что я совершу в моей жизни, будет совершено из любви к вам. А если ради женщин менее достойных, чем вы, я уже совершил немало деяний, за которые заслужил уважение людей, то будьте уверены, что, когда я буду делать что-либо ради вас, я найду в себе столько сил, что даже самое невозможное станет для меня легким. Если же вы оттолкнете меня от себя, мне остается только бросить мое оружие и отказаться от доблести, которая мне тогда ни на что не будет нужна. И вот сейчас я молю вас, сеньора, исполнить эту мою справедливую просьбу и поступить так, как подскажет вам ваша честь и совесть, которые не могут в ней отказать.
Это неожиданное признание как громом поразило молодую девушку. Она покраснела и опустила глаза. Но потом, поразмыслив, она сказала:
– Амадур, для чего это вам понадобилось произносить сейчас такую длинную речь? Не для того ли, чтобы просить то, что у вас уже есть? Я боюсь, что за всеми вашими высокими словами скрывается какой-то хитрый план и что, воспользовавшись моей неопытностью, вы хотите меня обмануть. Поэтому я просто не знаю, что вам на это ответить. Отказать вам в дружбе, которую вы мне предлагаете, значило бы совершенно изменить мое отношение к вам, ибо до сих пор я доверяла вам так, как никому на свете. Ни совесть моя, ни честь не противятся вашей просьбе, ни даже та любовь, которую я питаю к сыну Энрике Арагонского, – я ведь собираюсь выйти за него замуж, а вы далеки от мысли сделать меня своей женой. В самом деле, ведь нет ничего, что помешало бы мне удовлетворить ваше желание, кроме опасения, вкравшегося сейчас в мою душу. И опасение это вызвано тем, что я не знаю, что побудило вас обратиться ко мне с такими речами. Ведь у вас уже есть то, чего вы хотите, почему же вы говорите об этом так горячо?
Амадур не остался в долгу и ответил:
– Сеньора, речь ваша исполнена благоразумия, и своим доверием ко мне вы оказываете мне такую большую честь, что если бы я не удовольствовался этим благом, то я был бы недостоин всех остальных. Но поймите, сеньора, тот, кто хочет воздвигнуть прочное здание, должен прежде всего заложить надежный фундамент. Вот почему, стремясь служить вам до гробовой доски, я должен не только изыскивать средства, чтобы оставаться всегда подле вас, но и воспрепятствовать тому, чтобы кто-либо узнал о той безумной любви к вам, которая таится у меня в сердце. Хоть любовь эта так чиста, что о ней можно было бы рассказать всем на свете, всегда найдутся люди, способные превратно толковать самые высокие чувства. И тогда те же самые чувства становятся поводом для низких сплетен. Я рассказал вам сейчас обо всем этом и поторопился сделать это оттого, что Полина, которая почувствовала, что я не могу разделить ее любовь, стала относиться ко мне с большим подозрением и следить за каждым моим шагом. Когда же вам случается неожиданно говорить со мной в ее присутствии, я каждый раз боюсь, что выдам себя вдруг каким-нибудь движением и это даст ей потом повод заподозрить то, чего между нами на самом деле нет, и я прихожу в еще большее смущение, от которого хотел бы себя уберечь. Поэтому я решил просить вас, чтобы в ее присутствии, равно как и в присутствии других таких же злонамеренных женщин, вы не заговаривали со мною столь неожиданно; мне ведь легче умереть, чем узнать, что кто-то разгадал мою тайну. И я никогда не стал бы говорить вам об этом, если бы сердцу моему не была дорога ваша честь, ведь я и так все это время счастлив тем, что вы меня любите и доверяете мне. И я прошу только, чтобы вы и впредь дарили мне это счастье.
Флорида осталась очень довольна его объяснением, и при этом в сердце ее прокралось какое-то новое, дотоле ей неведомое чувство. Выслушав его до конца и увидев все благородство его побуждений, она ответила, что честь ее и добродетель подсказывают ей правильный ответ и что она соглашается исполнить его просьбу. Каждый, кто когда-либо любил, поймет, как был обрадован Амадур. Но, следуя его совету, Флорида зашла слишком далеко, она начала опасаться не только Полины, но и других женщин и стала поэтому совсем избегать встреч с Амадуром. Вместе с тем, пребывая в этой вынужденной разлуке с ним, она с огорчением замечала, сколь часто он видится с Полиной, которая была так хороша собой, что естественно было думать, что он ее любит. И чтобы чем-нибудь развеять свою печаль, она проводила долгие часы с Авантурадой, которая уже сильно ревновала мужа к Полине. Она жаловалась на него Флориде, и та старалась утешить ее, как могла, но вместе с тем сама страдала от того же недуга. Амадур очень скоро заметил странное поведение Флориды и решил, что она отдаляется от него не только по его просьбе, но и потому, что на него за что-то сердита. И вот однажды, вернувшись из монастыря, где он был за вечерней службой, он спросил ее:
– Сеньора, почему вы так переменились ко мне?
– Очевидно, потому, что вы этого хотели, – ответила Флорида.
Догадавшись об истинной подоплеке этой обиды и решив проверить свою догадку, он сказал:
– Сеньора, я сделал все, что мог, для того чтобы Полина ни в чем вас не могла заподозрить.
– Вы нашли отличный способ служить и своим, и моим интересам, – ответила она, – сами вы получаете удовольствие, и одновременно это помогает вам оберегать мою честь.
Из этих слов Амадур понял, что она считает, что встречи с Полиной ему приятны. Он пришел в отчаяние и, не будучи в силах сдержать своего гнева, воскликнул:
– Ах, сеньора, не ожидал я, что вы так скоро начнете терзать меня и разрывать мне сердце! Ведь нельзя было придумать для меня худшее наказание, чем заставить меня проводить долгие часы в разговоре с той, которая мне совсем не мила! Но коль скоро вы недовольны тем, что я делал ради вас одной, я больше ни за что не стану говорить с ней, и будь что будет! А для того чтобы скрыть мой гнев – так, как я прежде скрывал мою радость, – я куда-нибудь уеду и не вернусь до тех пор, пока настроение ваше не изменится. Впрочем, я надеюсь, что получу какие-нибудь распоряжения от моего военачальника, и, вернувшись на войну, постараюсь сражаться до тех пор, пока вы не поймете, что, кроме вас одной, у меня здесь нет никого, кто был бы мне дорог.
Сказав эти слова, он не стал дожидаться ответа и тут же уехал. Флорида была всем этим несказанно опечалена и ни в чем не могла найти утешения. Любовь, которую она гнала от себя, вспыхнула в ней с новой силой, и, раскаиваясь в своих словах, она стала беспрестанно писать Амадуру письма, прося его поскорее вернуться. И через несколько дней, когда гнев его немного утих, он возвратился в поместье графини.
Я не сумею сейчас в точности передать вам все, что они с Флоридой говорили друг другу, чтобы рассеять возникшие подозрения, но, так или иначе, Амадур вышел победителем из этого спора – Флорида дала ему слово, что впредь не будет верить никаким россказням о его любви к Полине, и призналась, что теперь хорошо поняла, какою нестерпимою мукой было для него часами говорить с этой женщиной или с любою другой – и все только для того, чтобы защитить честь единственной, которую он любил.
Когда любовь победила эту взаимную подозрительность и оба влюбленных стали еще больше радоваться каждой своей встрече, пришло известие, что король Испании двинул все свои войска в Сальс[73]. Разумеется, Амадур, привыкший всюду быть первым, не замедлил отправиться туда же. Но надо сказать, что на этот раз уезжал он с необычными для него сожалением и тоскою. Он был огорчен разлукой с любимой и боялся, что к его возвращению в доме могут произойти перемены: он видел, что немало принцев и родовитых вельмож домогалось любви Флориды, которой к тому времени исполнилось уже пятнадцать или шестнадцать лет. Он невольно думал о том, что за время его отсутствия она может выйти замуж и тогда он уже не будет иметь случая с ней видеться, если только графиня Арандская не предложит его жене Авантураде стать компаньонкой ее дочери. Он так умело повел дело, что Флорида обещала ему, что, за кого бы она ни вышла замуж и куда бы ни уехала, она всюду возьмет с собой Авантураду, и графиня дала на это свое согласие. А так как в это время шел разговор о том, чтобы выдать Флориду в Португалию, то было решено, что Авантурада поедет туда вместе с нею и никогда ее не покинет. С этим Амадур и уехал, оставив жену свою в обществе графини и до глубины души опечаленный разлукой с любимой. Флорида же после отъезда своего верного слуги старалась жить самой добродетельной и чистой жизнью, надеясь этим завоевать репутацию благороднейшей дамы и быть достойной такого доблестного кавалера, каким был Амадур.
Как только Амадур прибыл в Барселону, его, по обыкновению, окружили местные дамы, но все они нашли в нем большие перемены и дивились, что женитьба может так до неузнаваемости изменить человека. Все, что раньше привлекало его внимание, теперь вызывало в нем одно раздражение. Даже графиню Паламосскую, женщину, которая прежде очень ему нравилась, он на этот раз не удостоил своим посещением и пробыл в Барселоне совсем недолго – как будто он все время спешил куда-то, где ждут только его одного. Когда же он прибыл в Сальс, началась долгая и кровопролитная война между двумя королями. Но я не собираюсь сейчас рассказывать ни об этой войне, ни о славных подвигах Амадура, ибо иначе рассказ мой затянется и я не успею окончить его до самого вечера. Знайте только, что доблестью он превзошел всех своих соратников. Герцог Нахера[74], прибывший в Перпиньян с двумя тысячами людей, просил Амадура принять командование его войском, и тот так хорошо справился с порученной ему обязанностью, что во время сражений то и дело слышны были крики «Нахера!»
В это время король Туниса, долгое время воевавший с испанцами, услыхав, сколь ожесточенно короли испанский и французский сражались на границах Перпиньяна и Нарбонны, решил, что сейчас настал самый удобный момент, чтобы ударить по врагу, и двинул к берегам Испании множество судов[75], чтобы успеть побольше всего разграбить и разрушить. Когда в Барселоне заметили, сколько мавританских кораблей вышло в море, об этом сразу же сообщили в Сальс вице-королю каталонскому, который тут же направил герцога Нахеру в Паламос. Когда мавры увидали, как сильно укреплен этот город, они сделали вид, что прошли мимо, а потом, около полуночи, возвратились и высадили на берег столько солдат, что им удалось окружить герцога Нахеру и захватить его в плен.
Амадур, который был все время настороже, услыхав шум, сразу же собрал столько войска, сколько мог, и так стойко защищался, что врагам не скоро удалось сломить его. Но под конец, когда он узнал, что герцог Нахера взят в плен и что турки приняли решение поджечь Паламос и сжечь его, Амадура, живым вместе с его воинами в доме, где он укрепился, предпочел сдаться в плен, чтобы тем самым сохранить жизнь многих достойных людей, которые оказались с ним там. К тому же он надеялся, что впоследствии его выкупят из плена и когда-нибудь он еще сможет увидеть Флориду. Он сдался в плен некоему турку по имени Дорлин, военачальнику тунисского короля. Тот отвел его к самому королю, который хорошо его принял, но вместе с тем приказал очень зорко стеречь, ибо он понимал, что в руках его настоящий испанский Ахилл.
Амадур провел на службе у короля тунисского около двух лет. Вести об их пленении долетели до Испании, и родные герцога Нахеры горько его оплакивали. Но для тех, кто превыше всего ставил честь своей страны, потерять Амадура значило больше. О постигшей его участи узнали и в доме графини Арандской. Жившая там несчастная Авантурада была в это время тяжело больна. Графиня подозревала, что Амадур любит ее дочь, но в душе уже примирилась с этой любовью и старалась не подать виду, что догадывается о ней, ибо была очень привязана к Амадуру, считая его образцом благородства и чести. Узнав о его несчастной участи, она позвала Флориду и потихоньку рассказала ей о случившемся. Флорида отлично владела собой и только ответила, что, конечно, это большая потеря для всего их дома и что ей особенно жаль его бедную жену, которая сейчас к тому же больна. Но, видя, что мать заливается слезами, она решила, что и сама должна немного поплакать вместе с ней, дабы притворное равнодушие не выдало ее настоящих чувств. После этого графиня еще не раз заговаривала с ней об Амадуре, но так и не могла узнать, что творится у нее в сердце. Я не стану рассказывать о том, сколько раз Флорида отправлялась в святые места, сколько времени она проводила в постах и молитвах за Амадура. Находясь в Тунисе, Амадур пользовался каждым случаем, чтобы писать о себе своим друзьям, и через одного очень надежного человека известил Флориду о том, что он здоров и надеется ее увидеть; для несчастной весть эта была единственным утешением в ее тоске. Но знайте, что ей было также позволено писать ему, и ее частые письма вселяли в Амадура бодрость и силу.
Вскоре графиню Арандскую потребовали в Сарагосу, куда в это время прибыл король со своим двором. Там находился и юный герцог Кардонский, который так настойчиво уговаривал короля и королеву помочь ему, что оба они обратились к графине, прося ее дать согласие на брак герцога с ее дочерью. Графиня ни в чем не хотела ослушаться королевской семьи и согласилась, полагая, что дочь ее настолько молода, что во всем покорится матери. Когда приготовления уже были сделаны, графиня сказала Флориде, что выбрала для нее эту партию, ибо считает ее наиболее подходящей. Девушка, зная, что – коль скоро решение уже принято – отказываться нельзя, ответила матери, что, ежели Господь того хочет, она готова исполнить Его волю, и решила, что самое лучшее для нее не оплакивать свою участь, а повиноваться материнскому желанию, оказавшемуся для нее столь неожиданным. За этой бедой последовала и другая – она узнала, что сын Энрике Арагонского смертельно болен. Однако она не дала почувствовать, как ей это тяжко, ни матери, ни кому другому, и ей стоило такого труда сдержать проступавшие слезы, что у нее хлынула кровь из носа; ей сделалось совсем плохо, и жизнь ее какое-то время висела на волоске. Однако, несмотря ни на что, ее выдали замуж за нелюбимого человека, жизнь с которым ей была хуже смерти. После свадьбы Флорида уехала с мужем в герцогство Кардонское и увезла с собой Авантураду, которой она не раз, сетуя на суровость матери, изливала свою тоску по любимому. Что же касается Амадура, то, если она и говорила о нем, то единственно для того, чтобы утешить свою наперсницу. Сама же в душе решила не думать ни о чем, кроме Господа Бога и своей чести, и так хорошо умела скрывать свое горе, что никто даже не заметил, что супруг ее был ею не любим.
Так прошло много времени. Жизнь для Флориды была тягостнее смерти. Она написала об этом верному Амадуру. Зная, сколь благородна и чиста душою Флорида и как она любила сына Энрике Арагонского, Амадур решил, что долго ей теперь не прожить, и оплакивал ее так, как оплакивают тех, чьи дни сочтены. Это новое горе переполнило чашу его страданий. Он охотно бы согласился всю жизнь оставаться в рабстве, лишь бы Флорида вышла замуж за того, кого она полюбила. И, думая о том, как она страдает, он забывал свое собственное страдание. Через одного из своих новых друзей он узнал, что король тунисский намеревается посадить его на кол или заставить отказаться от своей веры, ибо хочет сделать из него правоверного мусульманина и оставить потом при своем дворе. Он тут же рассказал об этом своему господину, и тот отпустил его на волю под честное слово, назначив, однако, за него одного такой огромный выкуп, что сам не был уверен, что Амадур, будучи человеком небогатым, сумеет его внести. И, отпустив его, он скрыл это от своего повелителя. Явившись ко двору короля Испании, Амадур стал разыскивать своих прежних друзей, прося их заплатить обещанный выкуп, и сразу же вслед за тем отправился в Барселону, где в это время находился приехавший по какому-то делу юный герцог Кардонский вместе со своею матерью и Флоридой. Едва только жена Амадура Авантурада услыхала о возвращении мужа, она рассказала об этом Флориде, которая очень обрадовалась, но сделала вид, что радуется только за свою подругу. Однако, боясь, чтобы кто-нибудь не заметил перемены в ее лице и чтобы люди, которые ее не знают, не подумали о ней чего-либо дурного, она отошла к окну и стала смотреть на дорогу, откуда он должен был появиться. А как только она заметила его приближение, она выбежала вниз, на лестницу, где было так темно, что никто не мог увидать, как зарделось ее лицо. Там она встретила Амадура, обняла его, повела в свои покои и представила его там своей свекрови, которая его никогда не видела. И стоило ему прожить у них два дня, как семья герцога и все домочадцы полюбили его не меньше, чем его любили в доме графини Арандской.
Я не стану пересказывать вам все то, чем Флорида поделилась тогда с Амадуром, и перечислять те обиды, которые она претерпела за время его отсутствия и на которые ей было теперь кому пожаловаться. Поплакав вволю над тем, что ее выдали замуж против ее желания, и над потерей любимого человека, которого уже не вернуть, она решила искать утешения в любви к Амадуру и в верности ему – вначале, правда, не осмеливаясь ему об этом сказать. Но Амадур обо всем уже догадывался сам и постарался сразу же воспользоваться случаем и снова напомнить о своей великой любви к ней. И вот, когда он уже почти добился того, что она стала считать его не столько своим слугой, сколько верным и преданным другом, произошло неожиданное событие, окончившееся весьма печально: король вызвал к себе Амадура по какому-то делу. Испугавшись близкой разлуки, жена его потеряла сознание и упала на лестнице, причем так сильно расшиблась, что заболела и больше уже не встала. Флорида, потерявшая с ее смертью свое последнее утешение, плакала по ней так, как плачут, когда лишаются сразу всех родных и друзей. Но еще больше опечалился сам Амадур – он ведь не только потерял подругу жизни; ее смерть лишала его возможности видеться с Флоридой. Мысль эта повергла его в безутешную печаль, и он стал думать о том, что ему остается только умереть. Старая герцогиня Кардонская часто его навещала и приводила ему рассуждения различных философов о смерти, с тем чтобы он мог терпеливо перенести свою утрату. Однако ничто не могло ему помочь, ибо страдания от смерти Авантурады превращались в настоящую пытку, когда он думал о том, что ему грозит теперь новая разлука с любимой. После того как Амадур похоронил жену, у него больше уже не было причин медлить с выездом к королю, и его охватило такое отчаяние, что он едва не потерял рассудок. Флорида думала, что может утешить его, но в действительности после каждой встречи с ней он только еще больше страдал. И вот однажды, проговорив с ним несколько часов подряд, она постаралась успокоить его и обещала устроить все так, что они будут видеться часто. На следующий день Амадур должен был уже уезжать, а он был еще настолько слаб, что не мог встать с постели. И он умолил ее прийти к нему вечером, после того как все разойдутся. Флорида обещала, не подозревая даже, до каких крайностей может дойти обезумевшая любовь. Прослужив ей верой и правдою столько лет и не получив от нее ничего взамен, кроме сдержанности, о которой я уже рассказывала, Амадур был доведен до отчаяния. Он весь исстрадался от любви, которую ему все время приходилось скрывать, и теперь, потеряв последнюю надежду, которая у него доселе еще оставалась, решил поставить на карту все и либо навсегда расстаться с Флоридой, либо овладеть ею и вознаградить себя за все свои муки счастливыми минутами, которые, как ему казалось, он заслужил. Он велел завесить свою постель, так что те, кто приходил к нему в комнату, не могли увидеть его лица, и в этот вечер, вопреки обыкновению, так жаловался всем на свои страдания, что окружающие были убеждены, что он не проживет более суток.
Вечером, после того как все посетители уже разошлись, явилась Флорида, которую даже муж ее уговаривал пойти навестить больного. Она надеялась, что принесет ему утешение, признавшись в своей любви и заверив, что будет любить его, насколько ей это позволит ее честь. Но вместо этого, едва только она села в кресло у его изголовья и увидала на лице его слезы, она залилась слезами сама. Видя, как молодая женщина удручена предстоявшей разлукой, Амадур решил, что, пока она пребывает в смятении, ему будет легче совершить то, что он задумал, и поднялся с кровати. Полагая, что он еще слишком слаб, Флорида попыталась ему помочь. А он стал перед ней на колени и сказал:
– Неужели я должен теперь потерять вас навеки?
И, произнеся эти слова, он совсем обессилел и упал в ее объятия. Флорида подняла его и старалась его поддержать, делая все, что могла, чтобы его успокоить. Но средство, которое она употребила, чтобы облегчить его страдание, заставило его страдать еще больше. Продолжая притворяться еле живым и не говоря ни слова, он стал тянуться к тому, что ревниво оберегает женская честь. Разгадав его намерения, Флорида сначала не верила своим глазам, ибо знала его как человека благородного. Она только спросила, что он такое задумал. Но Амадур боялся высказать свою просьбу вслух, чтобы не услыхать в ответ исполненные целомудрия слова, и молча продолжал свое дело. Флорида, которая все еще никак не могла поверить, что это посягательство на ее честь, решила, что он просто помутился умом. Поэтому она громко позвала одного из придворных, находившегося в это самое время в соседней комнате. Тогда Амадур, обезумевши от отчаяния и совершенно лишившись сил, упал на кровать, и произошло это все так стремительно, что вошедший придворный решил, что он уже испустил дух.
– Уксусную примочку, скорее, – закричала Флорида, поднявшись с кресла.
И когда придворный вышел, она обратилась к Амадуру с такими словами:
– Амадур, вы, должно быть, сошли с ума! Что это вы задумали сделать?
Амадур, которого любовь совершенно лишила рассудка, ответил:
– Неужели за всю мою долгую службу вы платите мне такой жестокостью?
– Так вот, значит, как вам дорога моя честь, о которой вы столько всего говорили! – сказала она.
– Ах, сеньора, – воскликнул Амадур, – можно ли было любить вашу честь больше, чем любил ее я, ведь до тех пор, пока вы не вышли замуж, я сумел заставить замолчать свое сердце и не дать вам почувствовать всей силы моих желаний. Но теперь вы замужем, и все так легко можно скрыть. Неужели я и теперь должен просить у вас то, что принадлежит мне по праву? Ибо и сами вы полюбили меня за эту мою любовь. Тот, кому первому досталось ваше сердце, так мало уделял внимания вашему телу, что потерял и то и другое. Тот же, кто владеет сейчас вашим телом, недостоин владеть вашим сердцем, а раз так, то, значит, у него нет прав и на ваше тело. А ведь я, сеньора, целых шесть лет переносил ради вас столько страданий и столько горя! Разве не мне по праву принадлежат и тело, и сердце той, ради которой я забывал о себе самом и о своем собственном сердце? Если же вы хотите сделать вашей защитницей совесть, то помните, что, когда и тело, и сердце охвачены любовью, в них нет места греху. И даже если отчаяние заставит влюбленного лишить себя жизни, грехом это счесть нельзя, ибо страсть может сделать человека безумцем. Самые тяжкие муки – это муки любви, и ничто так не ослепляет нас, как любовь. А раз так, то можно ли почитать грешником того, кем движет неукротимая сила? Я покидаю вас – и без надежды когда-либо вас увидеть. Но если перед моим отъездом я получил бы все то, что заслужил моей безграничной любовью, я увез бы с собою достаточно сил, чтобы терпеливо снести всю горечь этой долгой разлуки. Если же вам не будет угодно исполнить сейчас мою просьбу, вы очень скоро будете иметь случай убедиться, что ваша суровость стала причиной моей несчастной и самой жалкой смерти.
Флорида, опечаленная, пораженная тем, что слышит такие речи от человека, в котором она не могла даже заподозрить подобного безумия, сказала ему, заливаясь слезами:
– Увы, Амадур, где же все те благородные чувства, о которых вы говорили мне, когда я была еще девушкой? Неужели в этом-то и состоит честь и совесть, которые вы превозносили при мне столько раз, убеждая меня, что лучше умереть, чем потерять их? Разве вы позабыли о добродетельных женщинах, противостоявших бурной страсти, которых вы сами же приводили мне в пример, и о презрении, с каким вы всегда говорили о тех, кто поддается безумству? Я никак не могу представить себе, Амадур, что вы настолько переменились и в вашем сердце не осталось больше ни Бога, ни совести, ни уважения к моей чести. Но если все действительно так, как вы говорите, то я должна только благодарить Господа Бога за то, что Его доброта предупредила несчастье, которое мне сейчас грозило, и ваши слова открыли мне ваше сердце, которое я за столько лет так и не сумела узнать. Ибо, расставшись с сыном Энрике Арагонского не потому только, что он женился на другой, но потому, что я знала, что он любит другую, и выходя замуж за человека, полюбить которого я не могу, как бы я ни старалась это сделать, и который остается для меня совершенно чужим, я думала о вас и мечтала отдать безраздельно вам одному и сердце мое, и любовь, дабы наша дружба зиждилась на том высоком достоинстве, которое я видела в вас и которого, как мне казалось, я с вашей помощью достигла сама: любить свою честь и совесть больше, чем жизнь. И, положившись целиком на благородство ваше, которое я считала каменной твердыней, я пришла сюда в уверенности, что камень этот незыблем. И что же, Амадур, за единое мгновение вы открыли мне глаза: оказалось, что здание свое я строила не на гладком и прочном камне, а на зыбком песке и на куче отвратительной грязи. А немало ведь уже сил было положено на то, чтобы воздвигнуть обитель, в которой я собиралась жить всю мою жизнь, и вот вы пришли и сразу разрушили все. Что же, теперь вы должны навсегда расстаться с надеждой, которую я столько времени поддерживала в вас, и понять, что, где бы я ни была, вы не только не должны более искать встречи со мною, но даже и писать мне – и не должны ожидать, что я когда-либо изменю это мое решение. Мне очень горько вам это говорить, но я пришла сюда, чтобы поклясться вам в самой чистой дружбе, а сейчас, после всего того, что случилось, в сердце моем для вас больше нет места. К тому же обман ваш так жестоко меня сразил, что теперь жизнь моя неминуемо станет короче и конец моих дней будет отмечен печалью. А сейчас мне остается только сказать вам: прощайте – и навсегда!
Я не берусь передать вам, какой мукой было для Амадура выслушивать эти слова, ибо представить себе его горе может только тот, кто сам нечто подобное испытал. Когда он увидел, что, произнеся свой жестокий приговор, она хочет уйти, он схватил ее за руку: он знал, что если сейчас не заставит ее изменить то дурное мнение, которое у нее сложилось о нем, он потерял ее навсегда. И, придав своему лицу напускную торжественность, он сказал:
– Сеньора, всю жизнь мне хотелось встретить женщину, которая была бы достойна моей любви. И так как мне все время не удавалось найти такую, я решил испытать вас, чтобы узнать, заслуживаете ли вы не только моей любви, но и моего уважения. Сейчас я в этом убедился, и я благодарю за это Господа, который научил меня любить истинное совершенство, и прошу вас простить мне мою дерзкую и безрассудную выходку – ведь, в конце концов, она прославила вашу честь; я же, к своему великому удовольствию, удостоверился в том, в чем мог еще сомневаться.
