Маргарита Ардо
Новая жизнь Нефертити
Глава 3
Я отправилась до отеля пешком. Прошагав площадь, по которой разъезжали когда-то на каретах принцы и короли, свернула с проспекта, в запале миновала пару старинных, жарких улиц, а затем вспомнила, что я сегодня ещё толком ничего не ела.
В одной из многочисленных кондитерских, узенькой, длинной, с выставленными пирожными – шапками малины на заварных прослойках песочных тарталеток; похожими на хлебные сайки белыми, розовыми, усыпанными шоколадной крошкой меренгами, разноцветными макаронками, эклерами и слоистыми мильфёй, – царило красочное сладкое изобилие, прекрасно подходящее для сумятицы мыслей и чувств.
Французская речь лилась вокруг, как шоколадные фонтаны, обмазывая интонациями, намёками и куртуазностью самых простых и непонятных фраз. Хотела бы я так говорить на языке для поцелуев…
Вместо этого в голове крутилось дурацкое «Мсьё, жё не манж па сис жур[5]» из «Двенадцати стульев», маминых любимых. Стоя за высоким круглым столиком и глядя на россыпь крошек безе – всё, что осталось от громадной меренги, я думала о Финне.
Он назначил мне свидание. Утром, в Лувре, в Египетском зале под аркой. Звучало весьма конкретно, разве что утро – понятие растяжимое: у кого-то оно начинается с соловьями, у кого-то в двенадцать – время трогательных потягушек, как в «Завтраке у Тиффани». А его менеджер, этот Дмитрий Макаров вдруг на то же утро назначает собеседование… Странно, или они не сговаривались?
Эго царапнуло то, что Финн допустил, будто я буду дежурить, как фанатка у подъезда. Впрочем, в его взгляде ничего подобного не читалось. От мыслей о глазах оттенка тенистой листвы по моим рукам пробежали мурашки. Я вытерла пальцы влажной салфеткой и пошла бродить по Парижу. Внезапно одна, внезапно свободна от необходимости улыбаться, искать натужно слова в архивах скудного вокабюляра и понимать, что несу заученную банальщину, не имея возможности выразить мысли.
Можно было просто молчать. Никуда не торопиться и при этом отчего-то… парить. Глазеть на вычурную лепку дворцов, на окна и балкончики, на пропитанные временем стены, красные маркизы кафе, горгульи соборов над облепившими ступени пёстрыми пятнышками футболок туристов всех цветов кожи. Можно было размахивать сумкой, гадать, выведет ли меня выбранная улица к Нотр-Даму. Заходить в магазинчики. Ловить взгляды. Чувствовать себя красивой. Мне это нравилось.
Хэй, Париж, а, может, всё не так плохо?
⁂
Фраза «отель в Париже» вызывает в воображении роскошь, изысканность, зеркала, мрамор, нарядные мундиры швейцаров с гвоздикой в петлице, но вряд ли – косую скрипучую лестницу с тёртой некогда красной ковровой дорожкой, винтом взбирающуюся под крышу, узкую комнату с высоким потолком и одним окном, выходящим на подворотни и голубей. Полки а ля стеллаж, утлый холодильник и встроенный умывальник прямо в стене у кровати, видимо, чтобы далеко не ходить. Один туалет, душ на шесть комнат и выпрошенный у консьержа чайник. Гордо, просто, сердито, но без клопов. Таков был мой номер в гостинице у метро Вольтер. Сама она выглядела так же обветшало и замызгано, как и оптовые магазины одежды, повергшие меня по приезду в шок. Хотелось воскликнуть: «А где же французский шик? Витрины? Бутики?!» На самом деле, всё было, но не здесь.
Воздух Парижа в этом квартале пропахся старым картоном, пылью, горячим камнем и плевками смуглокожих пешеходов, а вовсе не флёром романтики и духов. Но если утром я боялась обнаружить где-нибудь у сточного люка крысу, сейчас отчего-то всё смотрелось иначе… Прекрасные трущобы! Как говорят французы, romantique!
Финн сказал «утром»! И пусть это будет лучшее моё приключение, остальное не важно! С ним и поговорю о клипе, зачем мне продюсер? Я вдруг почувствовала силу и движение откуда-то из груди в мир, как вдохновение! Перегнулась через окно, пропела «Мир, принимай меня, я твоя!» в густые сумерки и рассмеялась, пугая голубей!
В теленовостях что-то говорили о мумиях, но я прослушала, лишь заметила краем глаза большой бетонный саркофаг, полицейских и обеспокоенные глаза репортёра. Затормозила на секунду, потом махнула рукой: всё равно ни бельмеса не понимаю! И бросилась перебирать платья, словно Золушка перед балом. Влезала с ногами на стул, чтобы хоть как-то увидеть себя в зеркальце над умывальником. Примеряла, кружилась, бегала к консьержу за утюгом, смеялась непонятным шуткам эбонитовых студентов с белыми зубами, потому что было радостно. Жизнь всё же меняется!
Он сказал «утром»!
⁂
Я – человек организованный. В девять открывается Лувр, в шесть я проснулась, метнулась в душ, пока никто не занял. В голове крутилась песенка Финна, которую я вчера прослушала раз двадцать и даже нашла в ней что-то приятное. А клип был хорош. И он в нём, хотя в жизни лучше! И взгляд… ни одна камера не способна его передать!
Я волновалась, даже когда мыла голову, торопилась, чувствуя тёплые приливы эмоций. А затем открыла защёлку, чтобы юркнуть из душа в свой номер, дёрнула ручку на себя. Дверь не поддалась. Я нахмурилась, дёрнула сильнее. Заклинило?
Подождала немного, крикнула «Help!», надеясь на горничную или чернокожих студентов. Прислушалась. Ничего. Будто все вымерли. Я затрясла ручку, готовая снести дверь с петель, затарабанила кулаками. Зеро. Чёртовы французы позапрошлого века строили на совесть. За узким зарешеченным окошком убегала вниз безликая серая стена. Собственно, это было не окошко скорее, а щель…
Я крикнула снова. Никто не ответил. Но даже закону подлости должен наступить предел. Спустя час кто-то попытался открыть дверь моего каземата с той стороны, сказал мне неизвестно что. Ушёл, вернулся с подмогой. Я готова была разбить кафель в мелкую крошку… Но французы арабской внешности, как я потом увидела, не торопились. Медленно, как мулы в гору, они делали всё, что могли, а могли не много.
Из отеля я вышла только в десять. В пятнадцать минут одиннадцатого ввалилась в вагон метро, в двадцать его прокляла, потому что метро в Париже сделано специально, чтобы сбивать с толку приезжих, или японская туристка, к которой я обратилась за помощью, решила надо мной подшутить, и я уехала в другую сторону.
В хвосте дикой очереди у входа в Лувр я была без пяти одиннадцать. В половину двенадцатого я вбежала в Египетский зал. Пронеслась мимо фараонов, обогнула колонны и сфинксов с лицами завхозов. Под аркой никого не было…
– Merde![6] – громко выдохнула я главное слово, которому выучилась у арабов, пытающихся вскрыть дверь. – Merde! Merde! Merde!
Статуи фараонов оскорблённо молчали. Вошедшие в зал школьники в жёлтых жилетах рассмеялись…
⁂
Прождав с полчаса и разглядев до мельчайших подробностей лицо фараона в чёрном камне, сложившего навечно руки на коленях, я ещё побродила по залу египетских древностей. Мужчины на меня оборачивались: босоножки, высокие каблуки, короткое платье и красная губная помада – думаю, это не то, что можно часто увидеть в музее. Впрочем, на меня здесь постоянно смотрят, уже начинаю привыкать к ощущению взгляда за спиной.
А он уже не придёт… – подсказал внутренний голос. И на собеседование я опоздала.
Разочарование расплылось по телу токсичной волной. Несчастье – результат неправильно выбранных решений.
Что теперь?
Вдох-выдох. История успокаивает. Вот эта мумия никуда не торопится четыре тысячи лет. Я нашла взглядом две статуэтки за стеклом, которые держались за руки, – самый непривычный жест для египетской скульптуры. Снова они – Эхнатон и Нефертити, правящая супружеская пара восемнадцатой династии, отчаянно смелая пара, которая шла впереди своего времени во всём: в искусстве, религии, отношениях, это впечатляет. Они не побоялись поставить весь Египет с ног на голову. Я люблю смелых, я сама такого ищу. Так чего же я боюсь?
Кусая губы от неловкости, я достала телефон и набрала телефон продюсера.
⁂
Полчаса спустя я стояла перед высоченными резными дверьми, выделяющимися охряным пятном в серой громадине старинного особняка. Назвала имя в домофон, и двери стали открываться со степенностью двух черепах. По моей спине пробежал холодок: не делаю ли я ужасную глупость? Выход не всегда там же, где вход… Но Финн, его глаза! Отчаянно хотелось его снова увидеть!
Внутренний двор был небольшим, неправильной формы. Я не успела толком осмотреть стены особняка, странными углами выступающие башенки, газон, подстриженный в угоду вкусам перфекциониста, несколько фешенебельных автомобилей, как за спиной послышался шум шагов. Обернулась.
Финн?! В джинсах и льняном пиджаке поверх футболки, спортивных туфлях из мягкой замши на босу ногу, он ощупал меня глазами, затягивая в тенистые омуты. Охряные ворота за ним захлопнулись. Щёлкнул замок, будто кто-то поставил точку.
– Ты меня всё-таки нашла! – сказал Финн негромко.
И либо от той самой бархатистой вибрации в голосе, либо от взгляда, такого пристального и изучающего, по моей спине прокатились мурашки. Я смутилась.
– Я не искала.
Краснея, подумала, что вру, и электричество, как рябь по воде, ещё сильней закружилось в моём теле. Сердце забилось так громко, что его стук должен было разноситься эхом по двору особняка. Финн смотрел на меня, не отрываясь, чуть с прищуром.
– Но ты здесь, – заметил он. – И это хорошо.
– Я на собеседование. Вы клип снимаете? – произнесла я, с трудом подавляя желание притронуться.
Широкая грудь Финна под белой футболкой вздымалась при каждом вздохе. Основание сильной шеи украшало мелкое деревянное ожерелье, больше похожее на чётки, какие носят буддисты, и пара цепочек. Одна с золотым египетским анкхом, вторая – со знаком Гора – выведенным тонкими золотыми пластинами глазом.
От соприкосновения взглядов моя голова закружилась, словно я выпила залпом бокал шампанского. Мигом ощутимые, невозможно настоящие пузырьки в теле и голове, холодные и горячие вперемешку, выбили здравые мысли из ума, я почувствовала слабость в ногах и предчувствие сладости во рту. Облизнула губы. Пространство между нами сокращалось.
– Пойдём. – Финн протянул мне руку раскрытой ладонью вверх.
Если б я умела читать по линиям, я б поняла сразу, кто передо мной. Но я не умела.
Кисть мужчины была обмотана деревянными и кожаными браслетами с серебром и латунными вставками. Стильно. Он весь был слишком стильный, всего в нём слишком…
Ошеломлённая внезапностью и магнетизмом между нами, я вложила свои пальцы в его. Те были горячими. Странное сочетание атласа кожи с твёрдостью и мозолями на подушечках. Рука в руке – полное соответствие. Глухо стукнуло сердце. Попалась! Я шагнула к центральному входу.
– Не туда. – Финн направил меня к боковой двери.
Мы вошли в прохладное чрево дома. Старинная лестница, простая ковка. Запах парфюма, дерева и воска. Лифт. Двери раскрылись. В моей груди и кончиках пальцев кружилась буря. Финн пропустил меня вперёд.
В узкой глянцевой кабинке мы оказались у разных углов, но пространство было заполнено нами, и воздуху не хватало места: он носился волнами и оседал на плечах, не попадая в лёгкие. Я замерла, считая секунды и чувствуя гипнотический взгляд Финна. Губы стали горячими. Кровь стучала в висках, пальцы хотели касания, в груди кружила, как зеркальный шар на вечеринке, восторженность.
– Ты меня выбрал? – спросила я в душной тишине.
– Или ты меня? – с полуулыбкой ответил он.
– Я про клип.
– Какой из? У меня их много.
– На который проводят кастинг. Ты тоже будешь на собеседовании?
Тихий звон. Дверцы лифта открылись.
– Собеседование подождёт. Идём.
Я опешила и замешкалась. В проёме лифта брезжил свет, я слышала, как мужчина дышит, ловила ноздрями и кожей его запах. Если не на собеседование, то куда он меня ведёт?
– Испугалась? Я думал, ты не против поговорить, – вместо ответа чарующим полушёпотом произнёс Финн, вызывая одним своим присутствием мятное расслабление в ногах.
Я растерянно кивнула, глядя на наше отражение в зеркальных дверях. Он шепнул мне в макушку:
– Ты очень красивая. – И повторно нажал на верхнюю кнопку.
Лифт, словно послушный привратник, вновь распахнул полированные двери. Я перешагнула черту из лакированной кабинки в светлый коридор. Финн за мной. Лифт закрылся и уехал вниз с тихим ходом – ещё один щелчок невидимых замков.
Каблуки утонули в толстом ворсе ковра. Окна в глубоких проёмах с полукруглыми верхушками, дубовые панели, обтянутый гобеленовыми обоями верх, картины в тяжёлых рамах, позолота. Тишина скрыла за стенами звуки Парижа.
Финн раскрыл высокую резную дверь, взглянул, словно дотронулся, и зашёл.
Ещё можно было развернуться и уйти. Но я громко вдохнула по-прежнему душный воздух. Это наваждение. Я вдруг осознала, что вот так внезапно и безумно, с одного взгляда в него влюблена, и потому всё моё существо устремилось следом.
Я шагнула в комнату, осторожно притворила дверь за собой, чувствуя смущение и радость. Последний щелчок. Комната в красных тонах с позолотой, краем взгляда я заметила статуэтку на тумбочке. Как из гробницы Тутанхамона.
Горячие ладони легли мне на плечи и жадно притянули к себе.
Глава 4
И всё-таки разум возобладал. Я отстранилась, снимая его руки с собственных плеч:
– Я не твоя поклонница.
Ветер изумления в тенистой зелени взгляда, улыбка, как пропуск в новый уровень проникновения за радужки. Финн наклонился надо мной. Я повернула голову и обнаружила на комоде стиля Людовика Четырнадцатого бюст Нефертити с инкрустированными глазами на искусно раскрашенном гипсе. Какой шикарный!
– Нравится? – Финн проследил за моим взглядом с хитрой улыбкой.
– Изумительная подделка!
– А если настоящая?
– Нет, – хмыкнула я. – Оригинал хранится в Берлинском музее.
– Точно знаешь?
– У настоящей левый глаз белый, как бельмо, а здесь присутствуют оба.
– Так живее. Но живая лучше. – И вдруг коснулся нежно моих губ.
Волна электричества и тёплой дрожи отозвалась в теле на прикосновение. «Настоящий…» – пропели мои губы в ответ, ощутив будто узнанную сладость. Его. Не чужого.
– Так лучше? – спросил он шепотом в мои губы.
Зачарованная, я посмотрела на него.
– Да, но я с незнакомцами не целуюсь.
– Но ты пришла…
– На кастинг. И на самом деле, я люблю рок и Баха.
Он хмыкнул. Уязвлён? Кажется, да.
– Как тебя зовут?
– Дамира. А как зовут тебя?
Финн удивился, и в его глазах золотыми искрами вспыхнуло любопытство.
– Ты не можешь меня не знать.
– Но…
– Не смотрела Мегахит? Песню года? Новый год на Первом? Нет? Ты – одна на миллион! Ладно, я Макс Финн.
– Возможно, где-то я тебя видела…
– Радует, Дамира. А знаешь, мне нравится твоё имя! Очень звучное.
– Спасибо, – улыбнулась я. – Это приятно.
– Но вот теперь мы знакомы, не правда ли?
– Да…
Он подался вперёд, захватил мои губы с нежностью и напором, обрушился, как ураган, и оттолкнуть его не получилось. За моей спиной оказалось тёплое дерево стены. Его руки на моей талии, на шее, в волосах… Реальность вспенилась пузырьками в голову. В щель приоткрытых ресниц показалось, что за его плечами брезжит серебро воды и золото песков. Шаги за дверью совсем рядом. Остановились. Послышалось отрывистое, как азбука Морзе: тук-тук-тук.
Мы оторвались друг от друга. Я очнулась, понимая, что несусь без тормозов на сумасшедшем дрифте, а впереди, возможно, пропасть? Я же не знаю его! Финн отмахнулся от того, кто был за дверью, и погладил меня по щеке.
Шаги начали удаляться.
Удовлетворённый, Финн подмигнул. Я разглядела золото тиснения на обоях и гладь громадного зеркала на стене напротив, показалось, что оно прозрачное лишь с одной стороны, как в детективах. Неприятное ощущение, что на нас действительно смотрят, коснулось лопаток.
– Здесь есть кто-то ещё? – едва слышно спросила я.
– Нет.
Он обвил меня руками и заглянул в глаза.
– Только я и ты. Здорово, да?
Как же мне нравится его запах! Хотелось касаться, словно влюблённость – это потребность чувствовать кожей. Но нельзя же так сразу! Наверное нельзя… Но что это между нами, если не химия?
В ту же секунду с интервалом в мгновение зазвонили оба наших телефона. Финн с раздражением достал свой из кармана джинсов и отбил звонок. Мой продолжал настойчиво и громко бить по ушам Токкатой и фугой ре минор из обронённой на пол сумки.
– Это Бах, – сказал Финн и поднял сумочку с ковра.
– Я знаю.
Он без обиняков достал торчащий из кармашка мой мобильный. Тот прекратил звонить. И из-за двери рявкнул мужской голос, словно поджидал:
– Севка, через пять минут едем в студию! Пять минут! Понял? Или мы опоздаем на запись с этими хреновыми парижскими пробками!
Шаги удалились окончательно с генеральским акцентом подошв.
– Севка?
Мне стало неприятно, хоть поцелуй и не давал мне никаких прав. Но зачем мне псевдоним?
Я отшагнула к дверям и подхватила сумку.
– Ладно. Мне надо идти, – поспешно бросила я. – Отдай мне мобильный.
Тот сощурился. Набрал без обиняков с моего телефона номер, и его телефон в кармане отозвался самым обычным звонком.
– Теперь не потеряешься, – сказал Финн.
– Я могу поменять номер.
– Ты не станешь. – Он вернул мне гаджет.
Да, чёрт, он прав, не стану. Французскую симку мне подарил Франсуа, а на русскую успел позвонить дядя и за одну минуту выговора стереть со счёта все деньги, как корова языком. Я взялась за ручку двери.
– Приходи вечером, – сказал Финн.
– Я занята.
Попросит ещё раз? Хотелось поднять планку, повысить собственную значимость, иначе к чему это приведёт? Он звезда.
По краям от двери красовались стилизованные под Египет папирусы в рамках. Прекрасная возможность сменить тему.
– Почему здесь всё о фараонах? – спросила я, оборачиваясь. – И знак Гора на цепочке у тебя на шее? Любишь древний Египет?
– Возможно, я не Макс Финн? – с хитрой полуулыбкой ответил он.
– Ясно, что ты не Макс, а Сева. Всеволод, Евсей, Северин?
– Это не имя.
– Имя. – Я отметила бюст фараона в высоком царском головном уборе на тумбочке с противоположной стороны от Нефертити. – О, и Эхнатон здесь.
– А как же иначе? – усмехнулся Финн.
Странный.
Он снова поймал меня в ловушку своих рук и пристальных глаз.
– Себастьян, – вдруг сказал он. – Моё настоящее имя Себастьян Бах. Не кривись. На самом деле, я не шучу. Мама родила меня в восемнадцать, когда была поклонницей Скид Роу. Себастьян Бах – так звали фронтмена её любимой группы. Как понимаешь, это имя в шоу-бизнесе уже занято.
Я закусила губу смущённо. «Я ему сказала, что люблю Баха? Вот так оговорка по Фрейду…»
– Красивое.
Он улыбнулся, как с экрана, и подмигнул.
– Но ты зови меня Финн. Я привык, и вообще подумываю о том, чтобы официально поменять имя в документах. И приходи утром.
«А почему ты не придёшь ко мне? Это выше достоинства звезды?» – царапнуло колкостью на моём языке, но произнести он не дал. Взял мои щёки в ладони и заглянул в глаза, вызывая опять то чувство узнавания. Коснулся губами моих губ.
От нежного мазка, словно беличьей кистью по холсту, мысли унеслись. Глаза закрылись, сознание замкнуло. Не знаю, кто из нас пил дыхание другого сильнее, пока с истерической настойчивостью не зазвонил мой телефон. Я оторвалась от Финна и поднесла трубку к уху.
– Где вы, Дамира? – послышался недовольный голос продюсера.
Глядя в блестящие глаза мужчины, покорившего полмира, полупьяного, как и я, от поцелуя, я вдруг ещё более отчётливо ощутила, что хочу стать кем-то, чтобы не чувствовать внутри досаду невысказанности, чтобы забыть это социальное неравенство между нами, я хочу быть цельной. И ещё я поймала нечто похожее на зависть: какой бы музыкой он ни занимался, даже если она мне не нравится, он нашёл своё дело, а я бросила даже то, что нравилось. И закисла в болоте… Может, в самом деле попробовать съёмки? Сниматься с ним? Проводить время вместе. Я же хотела сказки!
– Простите, – выдохнула я в телефон. – Я уже здесь. Но, кажется, заблудилась.
– Вернитесь, откуда пришли, – терпеливо объяснил Макаров. – Вам нужен центральный вход. Горничная вас встретит и проводит в кабинет.
– Хорошо, спасибо!
Я отбила звонок, заливаясь краской и думая, что сошла с ума. Финн рассмеялся:
– А меня не сдала, молодец!
– А это был секрет?
– Нет, конечно же, но так даже лучше! – шепнул он мне и провёл руками по моей талии, по волосам и с выдохом отошёл, словно давая мне дорогу.
В молчании наши взгляды снова стали осязаемыми, а воздух плотным. Невозможно уйти.
– Я искал тебя в Лувре. Но нам обоим надо идти. Так я увижу тебя завтра?
– Если меня возьмут на роль?
– Даже если не возьмут…
– Да.
Он опять поцеловал меня. Быстро, жарко. И выдохнул в губы на прощанье:
– Ты звучишь, как музыка!
