Марат Александрович Чернов
Криошок
За этим занятием его и застал Дмитрий.
– Профессор, – начал он, с удивлением глядя, как обычно строгий и меланхоличный руководитель экспедиции, давясь и причмокивая, поглощает макароны по-флотски. – Я хотел поговорить с вами наедине.
– Хотите присоединиться? – предложил Фридман, указав ему на место за столом напротив.
Дмитрий с трудом подавил в себе рвотный позыв.
– Нет, спасибо, я уже перекусил.
– Ну, так что?
– Я бы хотел, чтобы вы рассказали мне всё.
Герман закинул в рот последнюю вилку с макаронами, вытер жирные губы рукой и с интересом посмотрел на молодого человека.
– Что – всё?
– Я кое-что знаю о бактериологическом оружии. Родился в семье учёных, знаете ли. Ну, и в своё время даже учился на вирусолога, хотя в дальнейшем решил, что это дело не для меня. Мы жили с родителями в засекреченном городе, под которым находилась многоярусная военная лаборатория. Когда мне не было ещё и десяти лет, в лаборатории произошла утечка вируса. Искусственный вирус, созданный военными для того, чтобы вести бескровные войны. Я не буду называть город, но сейчас эта история уже стала достоянием общественности. Вирус за считанные часы распространился по всему городу, убив почти всех половозрелых мужчин. По каким-то причинам, в силу его особой избирательности, болезнь не коснулась лишь женщин и детей. Так что выжил и я сам.
Фридман кивнул:
– Да, вам повезло.
– Так вы в курсе?
– Разумеется. Я ведь представляю здесь военных.
Дмитрий умолк, решив, что профессор его разыгрывает, хотя тот был совершенно бесстрастен.
– В таком случае, хочу задать вам прямой вопрос. Что за бациллу или вирус вы тут испытывали на этой станции и что за тест с визитом на географический полюс?
– Вы поверите, если я скажу вам то, что знаю сам, Дима, – спросил Герман.
– Говорите, я слушаю.
– И не будете распространяться об этом остальным, поскольку это секретная и конфиденциальная информация?
– Мне дать честное слово?
– Нет, пишите расписку, – совершенно серьёзно произнёс учёный, доставая из внутреннего кармана блокнот с карандашом. – Вы обязуетесь молчать о том, что услышите, в противном случае, ваш проступок будет приравнен к государственной измене со всеми вытекающими из этого последствиями.
Дмитрий застыл, с недоверием и даже каким-то испугом глядя на профессора.
– Вы не шутите? – боязливо спросил он.
– Ничуть.
Немного помедлив, Дмитрий накропал-таки продиктованный текст, по настоянию Фридмана поставив жирную отчетливую подпись и дату.
Спрятав блокнот с распиской обратно в карман, Фридман сказал:
– В лаборатории Шахицкого создавалось опытное вещество, которое мы должны были проверить на разных группах крови в условиях Северного полюса. Да, на основе каких-то бактерий, но в эти секреты посвящён только Аркадий. По нашему убеждению, это вещество, которое изначально испытывалось на полярных животных, было совершенно безвредным, однако притупляло, в частности, ощущение холода, практически сводя на нет опасность переохлаждения. Нам было поручено провести последний тест – на людях, и мы выбрали вас, крепких сильных и выносливых людей, которые, вероятно, дошли бы до Вершины мира и без этой присадки в кровь. Но с присадкой вы должны были дойти до неё беззаботно, как ангелы, сверхлюди, существа, раз и навсегда победившие криошок, гипотермию, лютый холод.
– Существа? – в изумлении повторил Дмитрий. – Профессор, опомнитесь, существа – там! – он указал рукой в окно, за которым простиралась однообразная картина всеобщего обледенения, уныния и зловещей тишины. – Они ходят по этой льдине с дырами в голове, как какие-нибудь «зомбаки»! По-моему, вы, сами того не ведая, создали не тех существ! И не ангелов, а демонов, чёрт вас возьми!
– Хватит! – Фридман пробуравил его яростным взглядом, быстро вставая из-за стола.
В этот момент за окном промелькнула какая-то тень – слишком быстро, чтобы это был бегущий человек. В тот же миг послышался уже знакомый угрожающий рокот двигателя снегохода.
– Профессор! – завизжала одна из девушек в столовой, и Фридман с Дмитрием бросились туда.
Когда они вбежали в комнату, все спортсмены столпились у окна.
– Он вернулся, – сказала Света, – тот, на снегоходе. Ждёт снаружи.
– Насколько я знаю, он может быть не один, – как можно спокойнее ответил профессор. – Заприте дверь и сидите тихо!
– Сидеть тихо?! – с возмущением ответил Николай, и глаза его вспыхнули бешеным огнем. – Знаете, босс, или как вы любите там себя называть, я не привык сидеть тихо, когда наших отлавливают, как быков на лассо и отволакивают хрен знает куда!
Он направился к выходу, прихватив по пути лом, оставленный кем-то в предбаннике.
– Стой! – окликнул его Фридман. – Что ты собираешься делать?
– Сейчас увидите, босс!
Николай натянул на голову свою чёрную шапку-маску и выскочил за дверь.
Человек на снегоходе как будто и не думал прятаться. Увидев Николая, он демонстративно сделал ещё один резвый круг перед кают-компанией, словно вызывая того на открытый бой, и притормозил метрах в десяти, помахивая в руке тросом, – видимо, тем самым, с помощью которого он заарканил Царицына. Спортсмен замахнулся ломом и решительно направился к нему, когда незнакомец быстро метнул стальную петлю, едва не накинув её на голову Николая. Однако тот ловко увернулся, отбив стальное лассо тяжёлой фомкой и ринулся на полярника. Последний не стал ждать и дал газ, очевидно, намереваясь дать дёру со станции, и спортсмену не оставалось ничего другого, как со всей силы метнуть ему вслед лом. Метровая фомка пролетела в нескольких сантиметрах от враждебно настроенного полярника, ударившись о ступени веранды лаборатории, как вдруг именно оттуда, со стороны входной двери в лабораторию раздался выстрел, и наездник с тросом вылетел из седла снегохода, врезавшегося через несколько секунд в соседний бакелитовый домик.
На веранде появились сначала Егор с ружьём, а затем и безоружный Вячек с Шахицким.
– Меткий выстрел! – поздравил его Николай.
– Благодарю, – хмуро буркнул сибиряк, спускаясь с лестницы.
Раненый полярник попытался встать и даже сделал несколько неверных шагов, пока не распластался на снегу. Все четверо подошли к незнакомцу, передёргивавшемуся в конвульсиях. Егор могучей левой рукой перевернул его на спину, и все содрогнулись при виде его лица. К их изумлению, на одной из его сторон полностью отсутствовала кожа, обнажив часть челюстей и черепной кости; с той же стороны не было и ушной раковины, будто её чем-то начисто стесали. Незнакомец открыл глаза и посмотрел на них пустыми воспалёнными глазами, попытался что-то сказать, но вместо слов выдавил из себя только мучительный хрип. Затем его тело свела судорога в последний раз, и он застыл, уставившись в небо. На его лицо упали несколько снежинок, и между домов с воем промчался порыв сильного ледяного ветра.
Четвёрка мужчин ещё минуту безмолвно стояла, взирая на труп, даже не заметив, что солнце уже давно не искрится на снегу. Свинцового оттенка тучи скрыли его за своей плотной пеленой, и всё вокруг стало особенно траурным, тусклым и мрачным. Ветер, словно в ярости, взвыл ещё сильнее прежнего, взметнув с крыш домов россыпи снежинок и закрутив их в бешеном танце.
Этот новый неприятный сюрприз, ниспосланный самой природой, заставил четверых мужчин оживиться.
– Он тут один или можно ждать ещё гостей? – спросил Егор.
– Можно, – ответил Шахицкий и хотел что-то добавить, как вдруг, будто в ответ на его реплику, взревел один из тракторов, стоявших неподалеку.
Тяжёлая машина, приподняв снегоуборочный щит, развернулась в сторону кают-компании и двинулась к ней, медленно, но верно развивая скромную скорость. Кабина была покрыта коркой льда, но, вполне очевидно, в ней сидел чужак, прокравшийся в неё, пока внимание всех было отвлечено полярником на снегоходе. Те, кто оставался в доме, тоже заметили трактор и отпрянули от окна.
Угрожающе рокоча, машина за считанные секунды пересекла пространство до центрального строения, выжав всю возможную скорость, и когда до стены оставалось совсем немного, неожиданно повернула влево и срубила железным щитом блок дизельной электростанции, почти примыкавшей к кают-компании. Спустя миг во всей бакелитовой постройке погас свет, и отключились все обогреватели.
Трактор продолжил ход, медленно разворачиваясь, явно чтобы продолжить таран, однако Николай с яростным криком, подхватив свой лом, уже бросился к гусеничной машине. В мгновение ока он запрыгнул на трактор и дёрнул на себя дверь кабины, но та не поддалась; водитель, закрывшись изнутри, приник к наспех очищенному лобовому стеклу, даже не глядя на спортсмена, видимо, думая только об атаке на кают-компанию. Николай размахнулся и со всей силы обрушил лом на стекло двери. Кабину засыпали осколки льда и стекла, но дверь водитель так и не открыл. Тогда Николай замахнулся снова, целясь в незнакомца, когда тот неожиданно высунул из кабины ствол своей собственной «Сайги», направив его прямо в лоб спортсмену. Раздался выстрел, и тело Николая отбросило в сторону.
Егор не медлил ни секунды и выстрелил наугад в сторону кабины.
Трактор заглох в метре от стены кают-компании, из кабины со стоном попытался вылезти человек в синем пуховике, держась рукой за голову. Он довольно уверенно спрыгнул с трактора и замер на мгновение при виде Егора, прицелившегося в него из ружья. Незнакомец отнял руку от раны, из которой хлестнула кровь и, глядя немигающим холодным взором на рослую фигуру сибиряка, медленно поднял ствол своей «Сайги», однако выстрел из ружья Егора прозвучал на долю секунды раньше. Пуля незнакомца просвистела мимо, а сам он рухнул на лёд недалеко от неподвижного тела спортсмена.
Егор, обойдя подстреленного полярника, подошёл к Николаю и сразу понял, что сделать уже ничего нельзя. Лицо мужчины в изодранной в клочья шапке-маске превратилось в кровавое месиво.
Из открывшейся двери кают-компании осторожно выглянул профессор Фридман с пистолетом в руке. Шахицкий и Вячек приблизились к телу враждебного полярника. Лицо Шумилова заранее скривилось в гримасе отвращения, поскольку он ожидал каких-то новых внешних уродств. Однако на лице третьего убитого инфицированного не оказалось следов каких бы то ни было
аномалий. Удостоверившись, что полярник мертв, Шахицкий извлёк из кармана перочинный нож и, распахнув на его теле пуховик, уверенным движением рассёк на нём верхнюю одежду от шеи до живота, после чего двумя руками раздвинул одежду, обнажив грудь.
– Так и есть, – сказал он, удовлетворённо взглянув на ошарашенного Шумилова. – Это Сергей, инженер по транспортной технике. Судя по всему, доживал свои последние часы… хотя, честно говоря, не знаю, как они до сих пор передвигались.
Вячек уставился на грудь убитого – левее от свежей раны от пули Егора, попавшей в область сердца, отсутствовала довольно большая площадь кожи и тканей, как будто она была чем-то грубо удалена или даже сорвана, и наружу выглядывали кости рёбер.
Шумилов судорожно сглотнул слюну и ответил с сарказмом:
– Ну что ж, зато свой транспорт он вёл отменно.
К ним подошёл Фридман, первым делом осмотрев Николая.
– В него будто бес вселился, шеф, – произнёс Егор, опустив глаза и будто извиняясь. – Я не успел ему помочь.
– Да, знаю, – ответил Герман. – А я не успел его остановить.
– Что, профессор, минус один подозреваемый? – с издёвкой спросил Вячек.
– Да заткнись ты! – вырвалось у Егора.
– А что, – промолвил Фридман, – ведь он прав. В первую очередь я подозревал именно его. Но теперь…
– А если это и был он? – проговорил Шумилов.
– Если это был он, то нам повезло, – ответил профессор, озираясь вокруг. – Этих тут всего двое, значит, остался ещё один. Будьте начеку!
Глава 10
– Прямо по курсу – полярная станция, – крикнул пилот из кабины, едва в поле его зрения попало небольшое скопление чёрных точек посреди огромной льдины, и он заметил их вовремя.
Солнце только что скрылось за плотной завесой серых туч, и прямо в обзорное стекло вертолёта обильно посыпал снег, сводя видимость к минимуму. Непогода застала их в полёте, хотя пилот очень рассчитывал на скорость своего «арктического» Ми-8.
Щеглов, надев наушники внутренней связи, сунулся в кабину, оторопело уставившись на буйные снежные вихри, почти полностью скрывающие обзор.
– Сколько до станции? – спросил он.
– Километров двадцать.
– Тогда приземляйся на расстоянии километров трёх от неё. Если он там, то из-за вьюги, может, нас и не заметит. Будем брать ублюдка живьём!
– Думаю, что приземлюсь заранее в любом случае, – ответил пилот.
– Погода реально испортилась, ничерта не видно!
– Лады, опускай машину. Кстати, как тебя зовут, солдат?
– Кир, – ответил пилот. – В честь Булычёва.
– А-а-а! – протянул Щеглов. – Слушай сюда, Булычёв! Пойдёшь с нами, но в драку или перестрелку не соваться. Приказ понял?
– Слушаюсь, гражданин начальник!
Пока вертолёт снижался, оба опера проверили экипировку и оружие, а Макарченко закинул на плечо сумку со своим габаритным боевым трёхствольником. Колёса винтокрылой машины коснулись твёрдой поверхности льдины и, не дожидаясь пока остановятся лопасти, старший опер открыл люк и спрыгнул на лёд. В эти минуты его взгляд выражал абсолютную целеустремленность и даже одержимость. Он не обмолвился со своим напарником ни словом, как будто все их совместные действия были заранее отрепетированы, и им обоим хватало одного взгляда, чтобы понять друг друга без слов. Макарченко только подивился, насколько они оба выглядят уверенными и мужественными, впервые попав в подобные экстремальные условия и сказал себе, что если сейчас в органах все такие же, как Щеглов и Маскевич, то значит, нынешнее МВД штампует действительно крутых парней. Единственное, что его пугало, это их чрезмерная видимая самоуверенность.
Вдалеке виднелись очертания домов станции, и, оставив вертолёт, они вчетвером двинулись к ним, прикрывая глаза от неистово мечущихся хлопьев снега. Ещё несколько минут и сплошной снежный заслон полностью скрыл из вида станцию, однако Щеглов неумолимо рвался вперёд, как гончая или борзая, почуявшая след, а за ним едва поспевали Маскевич и двое лётчиков. Щеглов оторвался от них уже метров на пять, так что снежная завеса почти скрыла и его самого, когда из этой бурной снежной толщи внезапно навстречу к ним вырвалось что-то рокочущее и напоминающее разъярённого зверя. Макарченко вначале даже подумал, что это белый медведь и застыл на месте, мгновенно вспомнив все жуткие истории об этих хищниках, услышанные им когда-либо, однако это оказалось нечто другое.
Снегоход на полной скорости проскочил мимо Щеглова, едва не сбив Маскевича, и в одно мгновение снова скрылся за колышущимся белым снежным полотном. Старший опер покачнулся, резко вскинув руки, и упал навзничь. Маскевич и пилоты бросились к нему, полагая, что снегоход всё-таки его зацепил. Однако сам снегоход тут явно был не при чём.
Из глубокой раны на горле старшего опера хлестала кровь, словно его полоснули ножом. Захлёбываясь кровью, Щеглов вцепился в рукав пуховика напарника, пытаясь что-то сказать, но так и не смог. Маскевич с трудом оторвал его руку от пуховика, вцепившуюся в него мёртвой хваткой, и выхватил из кармана свой ГШ-18. Снегохода не было видно из-за плотной завесы мечущегося снега, но где-то вблизи раздавался его приглушённый рокот. Похоже, он сделал круг и возвращался назад.
Первой мыслью Макарченко было взвалить раненого опера на плечи и отнести на станцию, но прежде нужно было разобраться с тем, кто на них напал. Пилот по имени Кир растерянно переводил взгляд то на одного, то на другого. Так они и застыли, образовав подобие треугольника, в центре которого лежало неподвижное тело Щеглова. Слой снега на нём становился с каждой секундой всё толще, словно укутывая его в белый саван.
– Это тот убийца? – спросил Макарченко у Маскевича. – Скажи наконец, кто он!
Опер не ответил, вперив сосредоточенный взор в пустоту. Рокот мотора стал отчётливее, и он выстрелил наугад несколько раз. Однако гусеничная машина продолжила ход, кружась вокруг них, подобно хищному одинокому зверю, выбирающему момент для нападения. Рокот казался то совсем близко, то отдалялся, становясь почти не различимым, как будто водитель снегохода петлял, чтобы сбить их с толку. Наконец нервы у Маскевича не выдержали, и когда машина снова максимально приблизилась, так что из-за пелены падающего снега проявился её темный силуэт, он принялся палить без остановки, пока не опустошил магазин пистолета. Макарченко тоже достал свой СОНАЗ, но стрелять не торопился, не видя цели.
Неожиданно снегоход снова проскочил совсем близко от них, раздался какой-то резкий свист, на секунду перекрывший пронзительные завывания ветра, и грудь опера пронзил внушительный предмет, напоминающий мачете, войдя в тело почти по рукоять. Из горла Маскевича вырвался сдавленный стон, и он упал на колени перед Макарченко. Лётчик успел его удержать, но второй опер обессиленно упал почти в тот же миг. Его лицо скривила гримаса мучительной боли, и Макарченко осторожно уложил его на бок.
Глядя на лётчика, полицейский попытался что-то сказать; тот пригнул голову, но расслышал только последнее слово:
– Блокнот… – после этого оперативник взмахнул рукой, словно пытаясь схватить горсть окровавленного снега, и обмяк в метре от напарника, без криков и конвульсий, будто заснул глубоким тихим сном.
– Он возвращается! – крикнул Кир.
Макарченко выпрямился как раз вовремя – снегоход, сделав ещё один виток, теперь нёсся на скорости по меньшей мере шестидесяти километров в час прямо на них.
Внезапно пилот вертолёта издал какой-то душераздирающий вопль ужаса, и бросился в сторону, в один миг скрывшись из поля зрения за бледным полотном метели. Рокот мотора раздался совсем рядом, и машина с рёвом выскочила из белёсой мглы прямо на Макарченко. В последний момент тот успел отскочить, выстрелив в спину пронесшемуся на снегоходе водителю разрывной пулей СОНАЗА. Нападавший проехал несколько метров, резко сбавив газ, и сник над рулём гусеничной машины.
Когда лётчик осторожно приблизился к нему, тот всё ещё держался обеими руками за руль, уткнувшись головой в лобовой стеклянный щиток. В его спине зияла свежая кровавая дыра от мощной пули. Несмотря на то, что снег неистово сыпал прямо в глаза, Макарченко почти сразу заметил, что с водителем что-то не так. На его голове не было шапки, а на руках перчаток, поэтому в глаза сразу бросилось шокирующее зрелище. На кистях рук сквозь облезшую, будто под воздействием кислоты, кожу, выглядывали голые костяшки пальцев и какого-то синего оттенка обнажённые сухожилия. На затылке, правом виске и щеке виднелись несколько больших обмороженных фурункулов, издали напоминающих одно широкое тёмно-синее пятно.
Макарченко коснулся концом ствола его спины, но незнакомец не подал признаков жизни. Тогда лётчик с силой спихнул его с сиденья снегохода, и тот распластался на снегу лицом вверх. Картина была, что называется, не для слабонервных. Эдуард ещё долго не мог отвести взгляд от этого лица, не понимая, что могло послужить причиной настолько кошмарного уродства – лица, почти полностью лишённого кожи, губ и даже зубов в синюшного цвета обмороженных дёснах.
Он мог бы стоять ещё долго, но ледяной холод и подвывающая вьюга быстро напомнили лётчику о реальности. Он огляделся в поисках пилота вертолёта, но того и след простыл. Вспомнив о своих спутниках, Эдуард вернулся к операм. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять, что им уже не помочь. Напарники погибли в одночасье от руки неизвестного урода, который определённо мог быть полярником, туристом, военным, в общем, кем угодно, но только не одним из тех девяти спортсменов, за которым они сюда и прилетели. Нет, этот обезображенный не мог быть и тем разыскиваемым убийцей из числа троих, перечисленных накануне Щегловым, мужчин. Возможно, тот до сих пор оставался на дрейфующей станции, а значит, у него, Хаски, оставалась одна невыполненная миссия – довести это расследование до конца.
«Блокнот!», – вспомнил Эдуард. Умирающий Маскевич выдавил из себя это последнее слово буквально за миг до предсмертного вздоха, – он совершенно точно хотел дать ему подсказку. И теперь было бы непростительной ошибкой ею не воспользоваться.
Макарченко опустился на колени перед Маскевичем, расстегнув на нём пуховик. Его обнажённые пальцы коснулись холодного, как лёд, металла тесака, проткнувшего грудь оперативника насквозь, и Эдуард почувствовал слабую боль, будто от несильного ожога. Он обшарил внутренние карманы одежды полицейского, но в них ничего не оказалось. Макарченко вспомнил, что тот никогда не расставался со своим компьютером, хотя перед последней вылазкой оставил его в вертолёте. Не мог же это быть виртуальный «блокнот» из списка стандартных программ Windows!
Блокнот, блокнот!.. Перед мысленным взором Макарченко возник Щеглов, извлёкший из кармана записную книжку, когда минут сорок назад они летели сюда на вертолёте. В этой книжке были записаны имена и данные всех участников экспедиции, но истинного имени убийцы Макарченко не знал. Лётчик перевёл взгляд на Щеглова, тело которого уже почти занесло снегом.
Внезапно его будто осенило! Он вспомнил их первую встречу в служебном помещении администрации аэропорта Хатанги. Тогда Щеглов показал всем членам экипажа самолёта фото жертв убийцы, однако, скрыв саму личность преступника. Возможно, так он потешил своё самолюбие, но по злой иронии судьбы теперь единственным, кто мог повязать убийцу, оказался Макарченко. И ему позарез нужно знать преступника в лицо!
Эдуард припомнил эту картину во всех подробностях. Щеглов с серьёзным и немного самодовольным выражением лица, очевидно, наслаждаясь видом шокированных содержанием фотографий лётчиков, сидел за столом, перелистывая записную книжку, в которой застряла ещё одна небольшая фотокарточка. Макарченко припомнил, что вот её-то он тогда и не показал никому.
Оставалось выяснить, имело ли это фото в блокноте какое-то отношение к делу, и, стуча зубами от холода и притока адреналина, Макарченко быстро расстегнул куртку на груди Щеглова. Он нащупал во внутреннем кармане записную книжку и раскрыл её как раз в том месте, куда была вложена фотокарточка. Снег падал на цветную глянцевую фотографию улыбающегося мужчины, а ветер вероломно взвыл с утроенной силой, словно порываясь вырвать из рук Эдуарда, но он держал её крепко.
Теперь Макарченко знал его в лицо, и это было всё, что ему на данный момент нужно. Он сунул записную книжку с фотокарточкой в карман и направился к снегоходу.
Глава 11
Фридман, Шахицкий и Егор с Вячеславом вернулись в кают-компанию, где их терпеливо ждали остальные. Все видели из окна, как инфицированный на тракторе сбил модуль электростанции, обесточив дом, – последний дом, где оставалось электричество. Теперь же у них появилась новая проблема – тепло быстро покидало строение, столь гостеприимно приютившее их на несколько последних часов.
Катя Сметкина, проснувшись от холода, присоединилась к своим спутникам, сняв повязку с глаз. После капель Шахицкого она почувствовала себя лучше и радостно сообщила, что зрение к ней практически вернулось. Однако её веселость как рукой сняло, когда она узнала, что произошло, пока она спала.
– На станции больше не осталось ни одного обогреваемого помещения, – сказал Фридман. – Видимо, всё дело рук тех отродий-психопатов, хотя… это уже не важно.
Он покосился на Шахицкого, и тот угрюмо кивнул в знак согласия.
– Через полчаса здесь будет холодно, как снаружи, поэтому одевайтесь потеплее.
Молодые люди не заставили себя долго ждать, и, одевшись, снова окружили профессора, ожидая от него дальнейших указаний. Никто пока и не собирался покидать кают-компанию, потому что пейзаж за окнами заметно потускнел и повалил густой снег.
– Сразу говорю, что оставаться на месте – никакого резона нет, – заявил Герман. – Снаружи резко понизилась температура. Если будем сидеть здесь, то попросту замёрзнем.
– А если разжечь костры, – подал идею Вячек.
– И что будем жечь? – скептически спросил Фридман. – Пластиковую мебель, железные столы, фанеру из бакелитовой смолы? Ну, есть ещё книги в библиотеке…
– А что, давайте хоть книги, – оживился Шумилов.
– Надолго не хватит, – усмехнулся профессор. – Ситуация усложняется ещё и тем, что у нас нет ни одной целой радиостанции. Инфицированные об этом позаботились.
– Тогда что делаем, босс? – спросил Егор.
– Нам остается одно, – Герман посмотрел на брезентовый свёрток, до сих пор лежавший на столе. – Снова стать на лыжи и продолжить путь на полюс.
– Полюс недоступности? – сострил Шумилов. – Вы в своём уме, профессор? Нам надо возвращаться на ледовый аэродром.
– Да, я лично с ним согласен, – подал голос Шахицкий. – Нам надо возвращаться, поскольку помощи ждать неоткуда. Это будет непросто без Царицына, но всё же… хоть какой-то шанс выжить. И потом мы на дрейфующей льдине, как ты знаешь, и, наверно, уже значительно удалились на юго-восток. Дорога на север на лыжах займёт несколько дней, и это безумие!
– Но, может быть, нам остаться здесь, – тихо сказала Лена, – на аэродроме заметят, что мы не выходим на связь и пришлют за нами вертолёт.
– Сомневаюсь, – ответил Шахицкий. – Когда на станции начался весь этот кошмар, было принято решение вначале не докладывать о ЧП. Это не простая СП, и есть секретная директива… – Аркадий осёкся, поняв, что сболтнул лишнее.
– Ну, продолжайте, доктор, – сказал Егор. – Что там у вас за секреты?
– Присадка, – произнёс Дмитрий, и все одновременно с удивлением посмотрели на него, а он не сводил глаз с Фридмана.
– Ты о чём, Димон? – спросил Егор.
– Профессор, я помню о данной мной расписке, но, по-моему, когда речь идёт о жизни и смерти, можно пренебречь военными секретами?
Профессор, поигрывая скулами на лице, пронзил Дмитрия суровым взглядом.
– Становится холодно, – пожаловалась Люба, поёжившись в своем пуховике.
– Так что за присадка? – спросил Вячек. – О чём вы вообще?
Фридман переглянулся с Шахицким:
– А что если нам действительно ею воспользоваться?
– Погодите-ка, ребята, – воскликнул Егор. – Мне кажется, я начинаю понимать! Вы что, испытывали тут какую-то биологическую дрянь, которая обернулась вспышкой инфекции? Димон, поправь меня, если я не прав?
– Твоя правда, – кивнул Дмитрий.
Казалось, Фридман не слушал молодых людей и, повеселев, смотрел на Шахицкого всё с тем же интересом, как будто его посетила какая-то светлая идея:
– Аркадий, образец в порядке?
Микробиолог, потупив взор, покачал головой:
– Нет, Герман. Образец опасен. Мы не имеем права использовать его на людях.
– Так ты мне солгал? Не было никакого тюленя? Киреев был прав насчёт тебя?
– Я не знаю, что тебе сказал Киреев, – проговорил Шахицкий. – Но за последние часы я многое переосмыслил. Они ведь хотели прикончить всех нас не ради забавы, а чтобы инфекция не переселилась отсюда, с этой льдины на континент.
– Постойте, доктор, – сказал Егор. – Но вы-то целы и невредимы. Вы-то эту заразу не подцепили, значит, она не так опасна, как кажется.
– Да, Аркадий, – согласился Фридман, скривив губы в усмешке. – Ты действительно выглядишь очень неплохо, даже будто помолодел. Так иногда бывает, с носителями инфекций.
Все с любопытством уставились на Шахицкого, ожидая, что он снова чем-то парирует в этой научной перепалке. Однако он промолчал.
– Знаете что, уважаемые учёные, – громко сказала Чирковская. – Я не собираюсь испытывать на себе никакие ваши образцы, так что и не пытайтесь. Лучше замёрзнуть, чем стать такими, как те двинутые на снегоходах.
– Я тоже, – поддакнули Лена с Любой в один голос.
– А я тем более, – сказал Дмитрий. – Просто знаю об этом не понаслышке. Военные, видимо, всё никак не успокоятся, для них биологическое оружие – всё равно что опасная игрушка. Наверное, кого-то из генералов там, наверху, такие забавы сексуально возбуждают!
– Мне послышалось, «геералов», – сострил Вячек и все поддержали его шутку, нервно хохотнув.
Катю Сметкину, впрочем, его скабрезный юмор ничуть не зацепил. Пока шёл этот путанный разговор, она незаметно отодвинулась подальше от всех в самый дальний сумрачный угол, потому что дикая боль неожиданно вернулась к её воспаленным глазам с утроенной силой. Даже скудный свет ненастного полярного дня в этот момент крайне неприятно подействовал на глаза, так что ей снова пришлось их зажмурить, хотя ещё минуту назад она не испытывала никаких проблем.
Это было похоже на внезапный приступ неизвестной болезни. Как только она закрыла глаза, у неё закружилась голова, к горлу подкатила тошнота и, теряя сознание, она сползла по стене на пол.
Заметив это, Чирковская с испуганным криком бросилась ей на помощь. Следом подбежал и Фридман, перевернув девушку на спину и пальцами осторожно приподняв ей веки. То, что он увидел, ему крайне не понравилось. Радужная оболочка изменила свой цвет на какой-то мутно бледный, почти молочный, причём это произошло сверхъестественно быстро и уж точно не могло быть обычным симптомом снежной болезни. В этом было что-то аномальное.
Он пошлёпал её по щекам, пытаясь привести в чувство и громко спросил:
– Очнись, Катерина! Ты меня слышишь?
Катя, встрепенувшись, открыла глаза, неожиданно громко засмеялась и плюнула ему в лицо. Это вызвало оторопь у всех, кто был рядом, и они инстинктивно отодвинулись подальше. Фридман изумлённо смахнул со щеки слюну, но по-прежнему крепко держал девушку.
Внезапно Катя изменилась в лице и жалобно проговорила:
– Где все? Я ничего не вижу! Глаза жжёт, меня кто-то ошпарил кипятком? Боже, как жарко! Я вся горю!… – Она с силой оттолкнула профессора от себя и попыталась подняться без посторонней помощи.
– Ей жарко? – произнёс Павел, которого уже давно начала сводить судорога от холода.
– Где дверь? – вдруг взвыла Сметкина голосом слепой ведьмы из гоголевского «Вия», медленно двигаясь вдоль стены, поскольку действительно полностью ослепла.
Ей никто не ответил, и девушка неожиданно зарычала, будто какой-то озлобленный зверь. Никто не посмел прийти к ней на помощь, все были испуганы столь неадекватным поведением, и просто наблюдали за ней. Когда она снова повернулась к ним лицом, всем показалось, что цвет радужной оболочки глаз стал теперь уже снежно-белым, точно шарики из обледеневшего снега, магически пугающим, словно у настоящей ведьмы.
Наконец, продвигаясь наощупь, девушка шагнула в предбанник, а потом, открыв входную дверь, вышла из здания. Фридман в недоумении последовал за ней, хотя останавливать её у него почему-то не возникло никакого желания.
Оставшиеся в помещении молодые люди выглянули из окна и в изумлении увидели, как она прошла мимо, сбрасывая с себя пуховик. Продолжая сдирать с себя верхнюю одежду и двигаясь теперь даже увереннее, чем прежде, как будто попав в более знакомую среду, вскоре она скрылась из виду в снежном вихре, подобно жуткой Снежной королеве.
