Малика Саидхакимовна Икрамова
Спасите Леньку!
Оля. Конечно, насовсем.
Ленька. Я ее завтра на стенку повешу. Попрошу маму, чтоб кнопок дала, и повешу…
Ленька засыпает, прижимая карту к себе. Оля поправляет ему одеяло, подушку. Неожиданно, из-под подушки выскальзывает и падает на пол замусоленная толстая тетрадка. Оля поднимает ее, читает тихонько…
Оля. «Я знаю, как быть! – закричал Лев. – Я придумал!»
Свет в комнате Леньки гаснет, мы снова оказываемся в яркой, красочной Африке, где Лев, Жираф и Мартышка сидят на жарком песке.
Лев (вскакивая). Я знаю, как быть! Я придумал! Мы попросим Акулу. Она поможет доставить орех Леньке!
Жираф. Да, но вдруг, она не согласится?
Мартышка. Мы расскажем ей о Леньке, о том, как ему холодно в замерзшем Ленинграде, о том, как он мечтает увидеть настоящий кокос. Ну не может она не согласиться!
Жираф. В самом деле, это было бы очень нехорошо с ее стороны.
Лев (идет к морю, кричит). Акула! Эгей. Акула?!
Акула (выплывая). А, это вы… Чего звали?
Мартышка. Акула, хочешь сделать одно доброе дело?
Акула. Ну, допустим.
Жираф. Нужно доставить вот этот орех в Ленинград. Мальчику Леньке.
Акула. Вы что, рехнулись? Где мы, и где – Ленинград? Это же на другом краю света. К тому же там ужасно холодная вода. Этак и простудиться не долго. Не-не-не! Даже не уговаривайте!
Лев. Послушай, Акула, вода там и правда, холодная. Но в этом городе Ленинграде живет мальчик, которому гораздо холоднее. А над городом летают черные самолеты фашистов и сбрасывают бомбы на прекрасные дома и мосты. Враг окружил город и держит ленинградцев в блокаде уже целых полгода. Люди голодают, мерзнут, но не сдают свой любимый город. И среди этих мужественных людей мерзнет и голодает замечательный мальчик Ленька… Если б я только мог плавать так же прекрасно, как ты, я бы ни минуты не стал ждать. Я бы тотчас же поплыл к Леньке!
Жираф. И я!
Мартышка. И я!
Лев. Неужели же ты не хочешь ему помочь?
Акула (рыдая). А-а-а-а! Бедный маленький Ленька! В холодном, снежном городе… А кругом – фашисты… А-а-а-а! И люди еще называют акул – безжалостными! Да у меня от жалости сердце разрывается! А-а-а-а!
Мартышка. Так ты согласна отвезти орех Леньке?
Акула. Ну, допустим, согласна. Ну, допустим, доплыву я до Ленинграда. Но как я найду в Ленинграде Леньку? Я ведь по суше ходить не умею.
Жираф. В самом деле! Какое несчастье! Друзья, кажется, наш превосходный план разбился о непреоборимое препятствие.
Мартышка. Если нужно помочь другу, непреоборимых препятствий не существует.
Лев. Мартышка права. Нужно побороть все непреоборимые препятствия.
Жираф. Послушайте, друзья. Как же мы забыли про нашу старую подругу – Сизую чайку? Ведь она прилетает к нам на зиму из Финского залива. Вы помните, она рассказывала нам про свою тетушку-домоседку, которая круглый проводит в родных местах. А Ленинград – ведь он как раз и там и находится, не правда ли?
Мартышка. В самом деле! Так значит, Акуле просто нужно отыскать тетушку Сизой чайки. А она отнесет орех Леньке.
Лев. Гениально! Нужно скорее разыскать Сизую чайку. Пусть расскажет, как найти ее тетушку.
Акула. А может, пусть сама и слетает? Заодно и тетку навестит?
Жираф. Боюсь, с таким тяжелым орехом проделать путь до Ленинграда Сизой чайке не под силу…
Акула. Эх, делать нечего! Ну, чего ждете? Ищите скорее вашу Сизую чайку. Пусть черкнет на орехе теткин адресок, пока я не передумала.
Звери, ликуя и крича «Да здравствует Акула!» бросаются в море обнимать Акулу. Свет гаснет. Загорается свет в кабинете в Институте растениеводства. В углу кабинета на печке-буржуйке стоит старенький чайник. В центре комнаты, за столом, заваленным бумажными пакетиками с семенами, сидит Татьяна Игоревна. К столу прислонена деревянная клюка. Кругом на стеллажах, столе и полу стоят железные короба, в которых хранятся образцы. У стеллажей – стремянка. Татьяна Игоревна надписывает пакетики, вкладывает в них семена, предварительно тщательно отбирая их из образцов в железных коробках, запечатывает пакетики. Входит Александр Яковлевич Молибога. Он сильно сдал, ходит, опираясь на палку и практически на ощупь. Тяжело садится на стул, стоящий напротив стола. Чувствуется, что несмотря на стоящую в кабинете печку, в кабинете холодно – оба в верхней одежде, в валенках. Только шерстяной платок Татьяны Игоревны скомканный, лежит на углу стола.
Александр Яковлевич. Ну как, Танечка, успеваем?
Татьяна Игоревна. Успеваем. Последние дублеты упаковываю. Хотите чаю с сосновыми иглами? Я вот только чайник вскипятила?
Александр Яковлевич. Не откажусь.
Татьяна Игоревна встает, наливает из чайника в стакан едва подкрашенный иглами кипяток, ставит перед ним.
Татьяна Игоревна. Пожалуйста.
Александр Яковлевич. Благодарствую. (Берет одной рукой стакан, с явным удовольствием прихлебывая из него, другой берет со стола портрет с траурной ленточкой, подслеповато вглядывается в него). Ну вот, Александр Гаврилович, и справились мы с заданием. Спи спокойно, не тревожься – все до единого образцы сохраним мы до мирного времени. Танюша, когда самолет в Красноуфимск?
Татьяна Игоревна. Сегодня ночью. Будем отправлять в резервное хранилище двадцать тысяч экземпляров.
Александр Яковлевич. Лишь бы благополучно… Лишь бы знать, что образцы в безопасности…
Татьяна Игоревна. Все будет хорошо, Александр Яковлевич.
Александр Яковлевич. Чем-нибудь еще могу я вам сегодня быть полезен, Танюша?
Татьяна Игоревна. Да как будто все у нас сделано. Спасибо, Александр Яковлевич, идите домой, отдыхайте.
Александр Яковлевич. Да и вам, Танечка, не грех бы и отдохнуть. Вы когда последний раз дома ночевали?
Татьяна Игоревна. Три дня назад.
Александр Яковлевич. Вот-вот.
Татьяна Игоревна. Да ведь иначе никак не успеть бы. Ничего, теперь сможем и отдохнуть с чистой совестью.
Александр Яковлевич. Дочка-то как без вас? Справлялась?
Татьяна Игоревна. Справлялась. Она у меня самостоятельная. Совсем как взрослая.
Александр Яковлевич. Да… Ленинградские дети нынче быстро взрослеют. А все равно, поди, скучала по маме?
Татьяна Игоревна. Конечно, скучала. И я скучала. У нее школа здесь, недалеко. Так я к ней каждый день, как урокам заканчиваться, добегала. Чтоб хоть на личико ее посмотреть.
Александр Яковлевич. Ну так и идите скорее домой.
Татьяна Игоревна. Вот сейчас только образцы на стеллажи поставлю – и пойду.
Александр Яковлевич. Ну, уж нет. Давайте-ка я вам помогу. Вы мне только указывайте, куда короба ставить, а то я слепой стал, как крот. (С трудом залезает на стремянку.)
Татьяна Игоревна. Ставьте с лева направо. Я вам буду по очереди передавать.
Татьяна Игоревна собирает коробки, тщательно закрывает и передает Молибога. Тот неуклюже, с видимым усилием, ставит их на полку стеллажа.
Александр Яковлевич. Кажется, здесь все.
Татьяна Игоревна. Последний остался. Этот – на полку ниже.
Передает ему последний короб. Молибога, пытаясь запихнуть его на полку, нечаянно сталкивает вниз три короба. Они падают на пол. Их содержимое – орехи арахиса, грецкие и кокоса, раскатываются по всей комнате.
Александр Яковлевич. Ах я, растяпа! Вот растяпа. Простите, Танечка, никакой пользы от меня, кроме вреда…
Татьяна Игоревна. Вы не расстраивайтесь, я сейчас все соберу. (Заметив крысу, бросает в нее полено.) А ну, кыш! Кыш, проклятая. Только тебя не хватало. (Берет опрокинутый короб, быстро собирает в него рассыпанные орехи арахиса, одновременно просматривая их – не повредились ли при падении.) Удивительно, в голоде голод, люди умирают без хлеба, а эти плодятся, как ни в чем не бывало. Как вы думаете, Александр Яковлевич, может, при бомбежке какой склад засыпало? Людям не добраться, а эти – жиреют…
Александр Яковлевич. Они, Танюша, на трупах жиреют. Знаете, сколько мертвецов сейчас по всему городу лежит? А у тех, кто жив – хоронить нет сил. Вот им и раздолье. Как говорится, кому война, кому – мать родна.
Татьяна Игоревна. До чего же мерзкие твари! У! Видеть их не могу. (Передает Молибога короб.) Этот готов. Вон туда, справа поставьте. (Берет короб, начинает собирать в него грецкие орехи.) И ведь никого не боятся. Соседка рассказывала, она раз по набережной Обуховской обороны шла, и с завода по громкоговорителю объявляют: «Граждане, осторожнее, крысиный водопой!». Она говорит, подумала – шутка. И тут – мать честная! Крысы! Так и бегут, так и бегут через дорогу к Неве. Люди врассыпную, трамвай и тот встал. А этим хоть бы что! (Ползая по полу в поисках рассыпавшихся образцов, она натыкается взглядом на кокос, закатившийся под стол. На некоторое время она приковывается к нему взглядом, застывает в нерешительности, видно, что в ней происходит внутренняя борьба, потом, резко отвернувшись, продолжает собирать в коробку грецкие орехи.) И танками их давили, и отраву сыпали – им все нипочем.
Александр Яковлевич. Я слышал, в Ленсовете думают из Ярославля к нам кошек завезти.
Татьяна Игоревна (протягивая ему заполненный короб). Рядышком поставьте. (Берет последний короб.) Давно пора бы. Да только ведь съедят их. Мне кажется, в Ленинграде нынче кроме крыс – ни одной живой твари не осталось. Ни собак, ни кошек, ни канареек. Всех съели. Даже воробьев с воронами мальчишки переловили. (Оказавшись рядом со столом, бросает быстрый взгляд на Александра Яковлевича, который с трудом запихивает на полку короб, молниеносно хватает с пола кокос и прячет под своим платком на столе.)
