Максим Ставрогин
Ад бесконечных страданий
Как сразу потускнел мир и как сжалось сердце, опустев от мук, опустев от Диониса и Эди. Видимо, я протрезвел. Об этом говорил бог вина? Это так странно. Будто меня посадили на целую планету с восемью миллиардами других жуков, но все они за стеклом, все они далеко и вообще, кажется, нарисованные, а я один. Совсем один.
Я ненавижу солнце, и оно мстит мне каждое утро, поднимаясь над миром и своим светом, обнажая моё одиночество. Под ним тают мои сладкие иллюзии. И люди высыпаются на улицу из окон, как жухлые листья. Они бродят вокруг меня сотнями или единицами, и я чувствую, как возвышаюсь над ними в своём ничтожном горе, ведь у них нет даже его. Я как декадентский Сократ возвещаю своим безумным взглядом о том, что я только несчастен в своём бытии, а они и вовсе пусты. И я хочу победно оглядеться, чтобы смерить их всех своим взглядом, но никого не нахожу. Улицы пусты. Небо – тоже. Поганое утро: звёзд уже нет, никого нет, даже солнца.
Сигарета в моих губах давно потухла, я стряхнул последний пепел с неё, и он растворился в начавшимся снегопаде, совсем неотличимый от тусклых комков снега. Будто где-то высоко над нами сидят и курят ангелы, разочарованные во всём так же, как и люди, что их выдумали. И я медленно побрёл в сторону дома, пока на мою голову падал пепел и окурки от божественных сигарет.
Подъезд №2. Квартира 28. Я повернул ключ в замке, и дверь распахнулась, как брюхо тухлой рыбы. Чёрный и узкий коридор встал передо мной печальным зевом, внутри которого слышался недовольный храп. Когда я вошёл внутрь, то вдруг стало тепло, и мне захотелось тоже иметь дом. Эта квартира была чужой, я просто временно поселился в ней, как червяк внутри яблока. На самом деле, у меня не было своего дома ни разу с тех пор, как мать нашла себе нового мужа и продала нашу квартирку для того, чтобы построить с ним совместный дом. С тех пор так и жил: тут и там, как воробей перелетая с ветки на ветку, вот только в последние месяцы это стало как-то особенно и странно тяжело. Однако не успел я додумать эту мысль, как на входе в комнату передо мной выскочила Эди и навела на меня воображаемый пистолет.
– Пиф-паф! Всё. Наконец, ты мёртв, – крикнула она, после чего навела пистолет уже на себя. – А теперь и моя очередь пойти вслед за любимым в аид, чтобы гулять там с ним вдоль стикса и петь серенады. Прощай, бренный мир, ты сдохнешь в конвульсиях, когда наши тетради вспорют тебе брюхо!
– Нам ведь не для этого надо было умирать, не для очередной жизни после смерти. Никаких больше чувств, помнишь?
– Да я просто издеваюсь над тобой, – она глупо хихикала, а я молча смотрел на неё, чувствуя, как снова пьянею.
Тогда, внезапно и резко, всего только на мгновение, но мне привиделось, будто я вновь увидел глаза на неё лице, будто она ненадолго ожила. Это видение окончательно сломало меня. Эта такая простая и быстрая галлюцинация вышибла мне мозги, будто целая тонна амфетамина и героина, помешанных на алкоголе. Моё тело затрясло, и слёзы полились по щекам, прожигая их жгучей солью. Я бросился к ноутбуку, мне хотелось открыть файл с рукописью, с тем текстом, где она ещё была жива, где для нас ещё существовал смысл выдерживать грядущие будни, где ещё могла быть какая-то форма счастья. Я бежал, чтобы снова увидеть в нас силы к жизни, чтобы увидеть нас чем-то большим, чем подпольными крысами. Я бежал, чтобы увидеть счастье. Но я испугался. Я не мог заставить себя даже на миг взглянуть на те неоконченные, полузабытые слова, зная, что это утопит меня и принесёт боль; я не смогу это выдержать. Я замер перед столом, а на стол села Она. Её длинные, как сирень над могилой, пальцы обхватили мою голову. Колючие пальцы, напоминающие терновый венок на моём лбу.
– Я могу снова стать живой для тебя. Слышишь? Я снова оживу. Тебе надо только остаться со мной. Вернись к этому тексту, напиши, что сможешь, запрись тут, пока не закончишь. Тебе хватит времени! Ты успеешь до того момента, когда они заметят твою пропажу, когда они попытаются тебя вывести наружу. Ты сможешь успеть. И потом мы вместе умрём. Я тебя не брошу, я буду с тобой смело принимать смерть, мы убьём друг друга, и всё станет хорошо, точнее, больше ничего не будет плохо! – она заглядывала мне в глаза и держала руками голову, чтобы я не прятал взгляд. Черноты в её глазницах больше не казались мне жуткими. – Пожалуйста, останься со мной. Мы им больше не дадимся. Мы пошлём нахуй этот мир с его правилам, надо лишь найти несколько месяцев. Найти эти дни и немного смелости внутри тебя, ну хотя бы немного, пожалуйста, нам просто надо быть вместе, и больше никогда и никого. Нам не место в этом мире. Нам всё равно никогда не найти счастья.
Она прижала меня к себе, я вцепился в её оледеневшее тело, как ребёнок. Наши поцелуи смешались с укусами: я прокусил её щёку зубами, прокусил шею и руки. Мы обливались кровью, что лилась холоднее, чем жидкий азот. Боль от когтей и клыков жгла всё моё тело, будто с меня снимали кожу. Всё пошлое удовольствие от секса целиком скрылось за мятной шалью боли, за ней скрывались и стыд, сожаления, горечь. Её тонкое тело распадалось и таяло, ломалось на прутья плюща, пока я сжимал его всё сильнее и забирал в себя жадно, пьяно, рьяно. Удерживая любопытную ночь у нашего окна, мы были вместе всё оставшееся время, и я плакал от всепоглощающего чувства одиночества.