Максим Шаттам
Терпение дьявола

6

Стены сочились влагой, запах плесени становился сильнее по мере того, как Людивина и Сеньон продвигались вглубь. Узкий лучик света прокладывал дорогу, бледный глаз фонарика нацеливался то на склизкие ступеньки, то на стены, исчерченные граффити. В основном здесь были надписи – имена, свидетельства подвигов тех, кто залез так далеко. Людивина могла представить, какой вызов бросали друг другу местные мальчишки: забраться как можно дальше, чтобы увековечить собственное имя. Но как родились мрачные легенды, связанные с этим темным домом? Кто-нибудь набил себе шишки, поскользнувшись на лестнице? Перепугался, приняв свист ветра за шепот духов? Какой-нибудь подросток не вернулся отсюда? Кто-то нарвался на двинутого торчка? Это же наверняка излюбленное местечко окрестных наркоманов. Отличный сквот, просторный и защищенный от вторжения чужаков.

Людивина погладила рукоять пистолета под курткой – для пущей уверенности. Рисковать, конечно, не следовало. Она вытащит свой девятимиллиметровый только в крайнем случае, чтобы не выстрелить по ошибке. Пока можно обойтись и телескопической дубинкой, но пистолет на поясе успокаивает. Человек всегда чувствует себя сильнее с огнестрельным оружием. Глупо, но факт. Хотя порой от этого можно слететь с катушек.

Они спустились в подвальный этаж. Длинный глухой коридор тянулся вдоль всего здания. Пол был завален гнилыми газетами, рваными порножурналами, пластиковыми пакетами, пустыми бутылками, разнообразными упаковками и даже одеждой. Через несколько метров обнаружилась перевернутая стиральная машинка. В стороне валялись пустые деревянные ящики, старые покрышки, которые приходилось перешагивать, сломанные доски, останки мебели… Двери подвалов по большей части были выломаны, в проемах виднелись пустые помещения или кучи хлама, уже обысканные сотни раз. Чем дальше жандармы продвигались, тем реже становились надписи на стенах – храбрость имеет пределы и так далеко все же не заходит.

За спиной что-то упало, и Людивина резко развернулась, направив в темноту коридора луч фонарика. Пластиковый горшок медленно крутнулся вокруг своей оси и замер.

– Пацаны? – шепнул Сеньон.

Людивина покачала головой. Если бы кто-то спускался за ними, они бы услышали. Вдоль стены пробежала крыса и с разбега нырнула в щель под дверью.

– В следующий раз, когда куда-нибудь соберешься, напомни, чтобы я отпустил тебя одну, – сказал Сеньон.

– Спокойно. Вообще-то, это ты у нас бронированный шкаф, и ты должен меня успокаивать.

– Слушай, может, уже объяснишь, что мы тут делаем? И почему без подкрепления? Иногда ты прямо-таки нарываешься на неприятности, Лулу!

– Пацаны ни за что не сказали бы нам, где Чудила, если бы тут высадился целый взвод. И тогда он свалил бы еще до того, как мы нашли его берлогу. Поверь, я когда-то жила в таком же криминальном районе. Если нормально устроиться, жить в нем не сложнее, чем в других местах.

– А дальше-то что? Будем гоняться по всему бараку за психом, который играет с нами в прятки?

– Не ори. Немного везения, и возьмем его тепленького, даже не придется устраивать погоню.

– Немного везения? Я не провожу расследований, когда его немного, – проворчал Сеньон.

С ржавого потолка капала вода, высокие песочные часы отмеряли последние мгновения жизни дома. Кап.

Людивина обшаривала фонариком каждый закуток, боясь пропустить тайное обиталище или какую-нибудь важную деталь. Где тут может расположиться Чудила? Подальше от солнца и погодных капризов? Или, наоборот, на верхних этажах, чтобы следить за обстановкой на местности? Не от него ли это ощущение, что за ними наблюдают, которое появилось, как только они приблизились к зданию? Если наблюдатель – Чудила, остается надеяться, что он не испугается и что здесь нет других входов-выходов…

Кап.

В следующем помещении лежал разорванный матрас, а пол был усеян использованными презервативами. Людивина предпочла не думать о гнусной сцене, которая здесь разыгрывалась.

Кап.

В соседней комнате была обустроена курилка, повсюду валялись трубки для крэка. Почему наркоманы тусовались здесь, а не на верхних этажах, подальше от сырости и грязи? Неужели боялись туда соваться?

Пацаны могут собой гордиться! Я рассуждаю так, будто это действительно дом с привидениями!

Кап.

Сеньон, дернув ее за рукав, указал на развилку впереди. Коридор справа был весь покрыт граффити. Свет фонарика выхватывал рисунки из темноты: языки пламени, перекошенные морды, вытаращенные глаза, фонтаны крови, рога, вилы… Адское пламя пожирало каждый квадратный сантиметр стен, и в нем таились демоны.

– Миленько. Дорогие гости, чувствуйте себя как дома, – усмехнулась Людивина.

В конце коридора оказалась бетонная лестница, ведущая вверх, на первый этаж. На каждой ступеньке красовались слова: «Бегите», «Нет», «Нельзя», «Здесь говорят мертвые», «Плата за вход…», «…ваша душа», «Будьте прокляты», «Логово дьявола». На стене первой лестничной площадки, напротив пролета, была нарисована красно-черная голова Зверя, очень реалистичная. Сатана смотрел на гостей исподлобья, хмуро, но с плотоядной ухмылкой, приветственно подняв огромную когтистую лапу с открытой ладонью.

– Что-то не хочется дальше подниматься, – признался Сеньон.

– Я тебя умоляю, хватит уже ныть.

Людивина зашагала вперед, и напарнику ничего не оставалось, как устремиться за ней, чтобы не застрять одному в потемках. Проходя мимо дьявола, Сеньон перекрестился и поднял к губам маленький крестик, висевший на цепочке у него на шее. Окна на первом этаже тоже были замурованы, коридоры тонули в гнетущей темноте. Жандармы оказались в просторном холле с двумя коридорами и лестницей, которая вела на верхние этажи.

– Если бы ты был психом, повернутым на черной магии и прочей херне, где бы ты устроил себе логово? – спросила Людивина.

– Ты реально думаешь, что я могу ответить на такой вопрос?

Она неодобрительно поцокала языком:

– Какой ты скучный, Сеньон…

И с помощью фонарика принялась изучать пол, высматривая следы на толстом слое пыли.

– А будь я фанаткой всякой жути, я бы предпочла закрытые места, где света поменьше. По-моему, логично, а?

– Тебе виднее.

– Значит, он устроился где-то здесь, поближе к выходу на случай бегства. Ведь этот тип должен быть параноиком, так? На втором этаже окна тоже забиты, но оттуда до выхода слишком далеко. А на верхних все открыто. Так что, я думаю, он тут, на первом.

Бледный луч скользнул по выпотрошенным почтовым ящикам и явил взгляду десятки оплавленных свечей. По одной в каждом ящике.

– Я бы сказала, мы на верном пути, – пробормотала Людивина.

Она огляделась и помедлила, выбирая между правым и левым коридором. Здесь было прохладно, по коже бежали мурашки, руки леденели, хотя Людивина была в кожаной куртке. Может, все дело в отсутствии дневного света?..

– Туда, – сказал Сеньон, когда фонарик снова осветил левый коридор.

– Почему?

Напарник указал на перекладину над проемом. Людивина и не заметила этот небольшой рисунок. Пентаграмма, от руки нарисованная красной краской, «охраняла» вход.

– Это эзотерическая штука, – сказал Сеньон. – Перевернутый пентакль. Дурной знак.

– Ты разбираешься в таких вещах?

– Про пентакль знаю, и все.

Людивина пошла первой. В одной руке она держала фонарик, другую положила на рукоятку дубинки, готовая в любой момент выхватить оружие. Здание дышало. По длинным тоннелям гуляли холодные сквозняки, заставляя его стонать. Усталый стальной скелет то и дело поскрипывал, каждый звук раскатывался эхом по этажам, словно в анфиладе огромных залов, а отголоски сливались в зловещий хор. Эхо – призрак звука, мысленно твердила себе Людивина, чтобы успокоиться, ничего больше. Просто до чертиков реальный призрак.

Коридор, в который выходили двери заброшенных квартир, был полон препятствий. Скутеры без колес – как они сюда попали? – опрокинутый шкаф, искореженное металлическое основание кровати, на котором ископаемыми гусеницами болтались пружины. Грязный дырявый линолеум был завален книгами с вырванными страницами. Их было так много, что Людивине казалось, будто она идет по руинам библиотеки.

– А еще говорят, что культура не ночевала в криминальных кварталах, – хмыкнула она.

Но Сеньон не ответил. Он был слишком напряжен, обстановка не позволяла расслабиться. В здании то и дело что-то скрипело, и каждый раз жандармы оглядывались, словно за ними шла тень. Кроме того, усиливался какой-то отвратительный запах.

– Ты тоже это чувствуешь?

Сеньон кивнул. Едкая смесь гнили и тошнотворной кислятины, парфюмерный букет из гниющих цветов, тухлое мясо и скисшее молоко – концентрация всего этого вышибала дух.

– Падалью воняет, – заключил Сеньон. – Черт, надеюсь, это не то, о чем я думаю…

Людивина думала о том же. Где-то здесь труп.

Несмотря на интенсивность, запах был не настолько выраженным, чтобы говорить с уверенностью. Он мог исходить от животного. Разлагающееся тело человека воняет куда сильнее. Пять литров свернувшейся крови, внутренности, кишащие личинками, газы изо всех отверстий, гниющая плоть – в общем, уровень вони должен соответствовать объему источника, то есть быть невыносимым.

Один судмедэксперт сказал Людивине: «Представьте себе, что в комнате пролили шестидесятилитровую бутыль прокисших духов. Вас все еще удивляет, что трупы так пахнут? Меня – нет». И Людивина тоже перестала удивляться. Но здесь запах был не таким концентрированным.

Только бы он не сделался сильнее…

Совсем близко послышался какой-то звук. Тихое неровное жужжание. Луч фонарика отыскал его источник – туча мух почти целиком закрыла останки кошки, приколоченной гвоздями к середине двери. Глаза несчастного животного вытекли, пасть разинулась, в распоротом животе пировали двукрылые, откладывая яйца в это удачно подвернувшееся «гнездо».

Людивина потянула ворот футболки, чтобы закрыть нос и рот. Знаками показала Сеньону, что сейчас распахнет дверь, а он пусть войдет первым.

Петли скрипнули.

Здоровяк легким движением раздвинул телескопическую дубинку и шагнул в квартиру. Луч фонарика Людивины вычерчивал ему путь на полу, который был завален рваными картонными коробками. Стены были сплошь покрыты красными словами. От пола до потолка их исписали мелким, почти детским почерком, кое-где с пентаграммами, узорами, бараньими головами и рогами. Несколько слов были крупнее остальных: БЕЛИАЛ. МОЛОХ. АЗАЗЕЛЬ. САТАНА.

Вдруг все здание затрещало. Долгий стон разнесся из коридора в коридор по всем лестничным клеткам.

Трупный запах стал еще сильнее, превратился в невыносимый смрад. Сеньон закрыл рот и нос сгибом локтя.

Впервые с тех пор, как они вышли за ворота жандармерии, Людивина решила, что все-таки поторопилась. Они оба не понимали, к чему готовиться. Изначально планировалось найти потенциального свидетеля и задержать его для допроса, обо всем остальном она не имела представления. И теперь, когда они уже проникли в логово сумасшедшего, она вдруг осознала, что, если ситуация выйдет из-под контроля, придется тем же путем как-то выбираться на свежий воздух.

Сеньон изучил каждый угол комнаты и подозвал Людивину, чтобы она посветила поярче. Затем сложил дубинку и достал пистолет «беретту». Напряжение подскочило еще на одну отметку. Он указал на дверь в соседнюю комнату, и они встали по бокам проема.

Смрад сгустился. Жандармы почти одновременно перешагнули порог, обводя помещение лучом фонарика и стволом пистолета. Бледный конус скользнул по стенам, покрытым такими же надписями, и высветил на полу огромную пентаграмму. Затем под фонариком блеснуло лезвие тесака. Людивина ждала, что вот-вот появится перекошенное изуродованное лицо, но вместо этого в круге света возникла омерзительная гора останков. В углу, занимая треть комнаты, были сложены десятки трупов собак и кошек, которые разлагались, источая ту самую вонь. То ли жертвенные дары, то ли источник чернил для демонических надписей на стенах…

В этот раз Сеньон не сумел сдержать горестный стон.

Людивина отвела взгляд. Она повидала много трупов, в том числе жертв самых изуверских убийств, но обстоятельства гибели этих животных делали всю картину еще нестерпимее.

Нельзя терять хладнокровие. Помни о периметре безопасности. Живо возьми себя в руки!

Сеньон уже вышел в узкий коридор, продолжая исследование, и щелкнул пальцами, привлекая внимание напарницы. Там, где коридор делал поворот, угол мерцал неверным оранжевым отсветом. Они осторожно двинулись вперед и оказались в третьей комнате, широкой и довольно длинной, которая была заставлена мебелью: журнальными столиками, креслами, этажерками с безделушками, старинными подставками для ног, чучелами животных. Здесь лежали ковры и стояли на полу запыленные картины. Предметы громоздились в полнейшем беспорядке, как в антикварной лавке. Среди всего этого добра были расставлены горящие свечи – дюжины свечей на коврах и столиках. Язычки пламени создавали в помещении атмосферу храма.

Людивина опустила фонарик, обводя взглядом этот причудливый хаос. Она старалась выделить важные детали, но тут было столько всего, что они с Сеньоном не сразу заметили странный шкаф в глубине комнаты.

Присмотревшись, они поняли, что это не шкаф, а исповедальня. Пространство внутри было разделено на две части: одна сторона завешена темной шторкой, вторая закрыта решетчатой дверцей. Между ними висело перевернутое серебряное распятие – знак дьявола. Внутри исповедальни тоже горели свечи.

У Людивины екнуло сердце, когда она увидела ногу в ботинке, торчащую из-под шторки. Там кто-то сидел. Она молча указала Сеньону на ногу, тот вскинул пистолет, и они как можно тише пошли вперед. Продвигаться тихо в захламленной комнате получалось медленно и мучительно. Все время надо было через что-то переступать, что-то огибать, следить за тем, чтобы не задеть что-нибудь…

Когда они добрались до исповедальни, Людивина аккуратно раздвинула дубинку и ее концом резко откинула шторку.

– Жандармерия! Не двигаться! – рявкнула она.

Но грешник и не думал двигаться. У него это и не вышло бы.

Человек сидел на табурете, прислонившись к деревянной стенке, и смотрел в пустоту. Ему было лет тридцать. Тонкие усики, белая рубашка, бежевые холщовые брюки. Из раны на шее бежали последние ручейки крови, вместе с которой вытекла жизнь. Эта рана – кошмарный рот поперек горла – была настолько глубокой, что голова неестественно завалилась набок. Все пространство исповедальни было изрисовано пентаграммами.

Людивина опустила дубинку, парализованная этим ужасающим зрелищем.

И снова раздался треск.

На этот раз звук исходил не от здания, а от самого дьявола.

Он возник за спиной. И был огромен.

Гигантские злобные глаза на двухметровом лице и клыкастая пасть проступили из тьмы. А в следующий миг демон ринулся на Людивину и Сеньона.

7

Здоровенная дьявольская голова падала на жандармов. Разинутая пасть норовила схватить крохотных человечков, разорвать и расплющить острыми зубами.

Сеньон едва успел протянуть руку и оттолкнуть Людивину, а сам откатился в сторону. И деревянное изваяние рухнуло между ними.

Это был идол, оставшийся от ярмарки, поезда-призрака или какого-то еще пошлого аттракциона.

– Лулу! Ты там как? – обеспокоенно спросил Сеньон, поднимаясь на ноги.

Падая, Людивина врезалась в этажерку, множество фарфоровых фигурок посыпались на нее и разбились на полу. Что-то еще упало у выхода, и послышался звон бьющегося стекла.

Людивина заметила, как по стене скользнула тень.

– Он там! – крикнула она. – Убегает!

И бросилась следом, спотыкаясь обо все на своем пути.

Она выскочила в узкий коридор, но тень уже исчезла за поворотом. Людивина смутно угадывала присутствие – скорее слышала, чем видела. Они тут не одни!

Сеньон, чертыхаясь, ломился следом за ней.

Людивина, не сбавляя темпа, пробежала мимо горы разлагающихся трупов, не обращая внимания на чудовищную тошнотворную вонь. Луч фонарика прыгал вверх-вниз, вправо-влево, как свет стробоскопа, и Людивина старалась держать его прямо, чтобы обнаружить беглеца. Вдруг это убийца человека в исповедальне?

Не суетиться. Все просчитать. Ладонь на пистолет, мало ли что.

Если он вооружен, то может устроить засаду за каждым углом. Преследовать его вдвоем – безумие.

Поскольку быстро бежать с пистолетом в руке было бы неудобно, Людивина решила сначала выследить беглеца по его перемещениям.

Скрипнули подошвы по линолеуму. Значит, он уже в главном коридоре. Она прибавила скорость, схватилась на повороте за ручку двери, чтобы не потерять темп, и бросилась дальше в погоню.

Фонарик высветил прямо по курсу силуэт. Человек в серой толстовке с капюшоном, надвинутым на лицо, маневрировал между обломков скутеров.

– Стой! Стрелять буду! – закричала Людивина, стараясь не сбить дыхания.

Но человек не остановился – наоборот, ускорился, нырнул за угол и исчез где-то в стороне лестничной клетки. Теперь Людивина все-таки достала свой девятимиллиметровый из кобуры. Ситуация сделалась слишком опасной – она рисковала в любую секунду налететь на нож, и тогда у нее не было бы времени отреагировать. Позади гулко звучали тяжелые шаги Сеньона.

Выскочив в холл, Людивина остановилась. Никаких следов беглеца. Поднялся наверх или спустился в подвалы? Дверь лестницы, ведущей вниз, была приоткрыта, но может, это они оставили ее так, когда вошли?

Ее догнал запыхавшийся напарник.

– Ты наверх, я вниз, – сказала Людивина и двинулась к лестнице, но стальные пальцы Сеньона сомкнулись у нее на руке, удержав на месте.

– Ни в коем… случае. Нельзя… разделяться.

Она скрипнула зубами.

– О’кей, тогда пошли вниз. Он наверняка хочет выбраться из здания.

Они сбежали по ступенькам, держа пистолеты на изготовку, и снова предстали перед ликом дьявола в адском пламени. Их встретила сырая темнота подвалов.

Людивина сдерживала дыхание, внимательно прислушиваясь к звукам, пытаясь уловить движение в этом лабиринте из обломков, но не слышала ничего, кроме свиста сквозняков, скрипа стального каркаса здания и нескончаемой капели. Тяжело дыша через нос, она останавливалась у входа в каждый подвал и обводила его лучом фонарика. Сеньон как мог прикрывал тыл – скудный свет не позволял много разглядеть. У обоих по лбу и спине струился пот.

Шаг за шагом они продвигались по коридору.

Подвал с трубками для крэка.

Соседний, с выпотрошенным матрасом и презервативами.

Третий, заваленный пустыми ящиками.

Людивина направляла в проем ствол пистолета и фонарик. И быстро обводила взглядом помещение.

Огибая или переступая препятствия, они потихоньку приближались к выходу. Людивина чувствовала, что нужно торопиться. Если беглец мчался всю дорогу, он уже далеко отсюда. Но если он затаился где-то здесь, нельзя проскочить мимо…

Они почти добрались до лестницы, ведущей вверх, когда Людивина ощутила чье-то присутствие. Инстинктивно, необъяснимым образом. Просто заглянула в очередной отсек и вдруг почуяла что-то живое. Это случилось мгновенно, словно вспышка, но все же чуть запоздало. У нее хватило времени лишь на то, чтобы вскинуть пистолет, но для защиты, а не для нападения. Металлический прут молнией мелькнул в конусе света от фонарика и в следующий миг выбил у нее из руки «зиг-зауэр». Возникли несколько человек в красной, коричневой и черной одежде. Один бросился на Людивину. Нижнюю часть лица закрывал платок, верхнюю – низко надвинутый капюшон. Ярко-алый.

Шагнув назад, Людивина уклонилась от прута, летевшего ей в голову. И рефлекторно нанесла ответный удар. Годы занятий боевыми искусствами не проходят даром. Пяткой по колену, чтобы лишить противника равновесия. Замах, упор кулаком в ладонь и шаг вперед от бедра, чтобы придать максимальное ускорение локтю. Мощный удар.

Локоть, самое опасное оружие человеческого тела, врезался под нос нападавшему. Тот опрокинулся навзничь.

К ней метнулся второй силуэт, на миг оказавшись в конусе света. Сеньон взмахнул длиннющими руками, и раздался глухой удар, затем еще один и еще. Человек грохнулся на пол с залитым кровью лицом и ошарашенным взглядом.

Третьего врага Людивина заметила слишком поздно. Бейсбольная бита на полной скорости влетела в ее ограниченное поле зрения – девушка успела лишь отклониться, чтобы удар прошелся по косой, и вскинуть руку для защиты. Удар пронзил ее болью и отбросил к стене. Боль пока ощущалась огненной вспышкой, а бита поднялась в воздух для нового удара. Людивина выронила фонарик, перехватила кулак, сомкнутый на бите, и сжала его изо всех сил. Другой рукой она нащупала шею противника. Отыскав нужную точку большим пальцем, вдавила его в плоть на несколько сантиметров, чтобы добраться до нерва. Человек взвыл, парализованный болью, которая молниеносно прошила всю нервную систему.

И тут Людивина узнала заморыша, который пригрозил, что она «огребет».

Она толкнула его обратно в полутьму, которую с трудом рассеивал упавший под ноги фонарик, впечатала спиной в стену и три раза ударила коленом по гениталиям. Третий удар был самым яростным. По подбородку пацана потекла струйка слюны, а изо рта вырвалось невнятное бульканье.

Обернувшись, Людивина увидела, как напарник сокрушительным ударом ноги отбрасывает к стене очередного противника и довершает дело кулаками. Парень сполз на пол, постанывая.

Затем Сеньон, огромный и внушительный, развернулся к выходу, и двое оставшихся парней замерли на пороге, а потом рванули в коридор.

– Ты как? – спросил Сеньон.

– Нормально, – отозвалась Людивина, осторожно пошевелив травмированной рукой. – Всего лишь пара синяков.

Боль уже начинала заявлять о себе. Людивина знала, что впереди немало неприятных ощущений.

– Нашего среди них не было.

– Нет. Из-за этих олухов мы его потеряли.

Она была в ярости. Злилась и на себя, и на банду малолетних придурков.

– Думаю, теперь пора вызывать кавалерию, – вздохнул Сеньон. – У нас труп.

Людивина кивнула. Подобрала фонарик, бросила мрачный взгляд на заморыша, который корчился в углу, и отвела душу, засадив ему ботинком между ног.