Максим Привезенцев
Торговец дыма
Еще, наверное, нельзя убивать детей… или, если не убивать их, то это уже эйджизм?
От мысли, что детектив Домингес, возможно, прямо сейчас сидит в своем кабинете и ломает голову, можно ли казнить пятилетнего мальчишку, почему-то стало смешно.
Они подошли к сдвоенной двери, закрытой на засов. Надзиратель, поигрывая ключами, наклонился к замку, второй же зыркнул на смеющегося Луиса и одернул его:
– Хорош, а? У меня не то настроение, чтобы смеяться.
– О, сомневаюсь, что у тебя проблемы хуже моих, – едко заметил Санчес.
– Да как сказать, – помедлив, ответил надзиратель. – Ты-то щас отмучаешься, а мне ещё жить.
– Можем поменяться.
Тюремщик сделал вид, что не услышал остроту приговоренного к смерти.
Второй конвоир наконец закончил с засовом и распахнул двери. В лицо Луису ударил солнечный свет и никарагуанский ветер, который не принес с собой ни запахов, ни звуков – только нестерпимый жар. Казалось, сегодня духота только усилилась.
А, может, это уже и есть ад, подумал Санчес и усмехнулся – про себя, чтобы не смущать несчастного тюремщика, от которого жена (или подруга) уехала к маме.
Луис не знал, заслужил ли он свет или тьму, заслужил ли вообще что-то, кроме пули в голову. Откровенного зла вроде бы Санчес по жизни не делал, но могла ли торговля сигарами считаться добродетелью? Противники курения ответили бы на этот вопрос совершенно однозначно.
А что на самом деле?
Если вдуматься, именно торговля сигарами стала причиной смерти Луиса. Пусть и не в классическом смысле.
Санчес ненадолго зажмурился, шумно выдохнул. Сарказм работал все хуже, но без него было бы совсем тошно.
Его завели за угол здания. Там процессию дожидался крупный мужчина в ярко-алом колпаке с прорезями, точь-в-точь средневековый палач.
– Это серьезно, что ли? – оглянувшись на конвоиров, неуверенно спросил Луис. – Или это какой-то розыгрыш?
Происходящее все больше напоминало нелепый спектакль или дурной сон.
– Никаких розыгрышей, дон Санчес, – хрипло сказал палач. – Становитесь к стене.
Продавец дыма оглянулся через плечо. Стена тюремного здания вся была покрыта багровыми пятнами высохшей крови.
– XXI век на дворе, а вы людей во дворе стреляете, – с легким укором сказал Луис.
Когда его настигло некое окончательное осмысление того факта, что смертной казни не избежать, Санчес испытал странное облегчение. Неизвестность и ожидание, замешанное на страхе, куда хуже, чем если знать, чего ждешь.
– Как настроение? – спросил палач, начиняя барабан револьвера патронами.
– Лучше всех. Подумываю сегодня умереть.
– Не дерзи палачу! – рявкнул один из тюремщиков.
– Тише, парни, – ответил ему Красный Колпак. – И вообще – идите по своим делам. Я тут сам разберусь.
– Но…
– Пошли вон, я сказал, – грубо пресек любые возражения палач.
Надзиратели переглянулись и, что-то бурча, убрались прочь, оставив будущих убийцу и жертву тет-а-тет.
– Хорошая погода сегодня, да? – спросил палач.
– Как и всегда в Никарагуа.
– А ты, я смотрю, оптимист?
– Приходится, – ответил Санчес. – Иначе совсем грустно.
– Да, я сам довольно впечатлительный, – признался Красный Колпак. – Вечно кажется, что не до конца отрабатываю свою зарплату. Что меня можно легко заменить кем-то другим, что любой с этим справиться. Тут важно мыслить позитивно, но без перегибов. Не надо себя переоценивать, конечно, но и занижать таланты не стоит.
Он взял небольшую паузу, чтобы проверить, все ли патроны в барабане, после чего продолжил:
– Моя работа, может, и не самая важная в мире, но и не самая бесполезная. Каждый вносит свой вклад, с каждого по возможностям, как говорил один мудрец…
Палач щелчком ладони вогнал барабан в револьвер, прокрутил, посмотрел на Санчеса.
– И, конечно, важно всегда оставаться человеком. Встань, пожалуйста, поближе к стене.
Луис подчинился, хотя коленки его начинали трястись.
– А теперь чу-у-уть правее, – попросил палач.
– Зачем? – не понял Санчес.
– Там чисто… эстетический момент. Видишь ли, я примерно представляю, как кровь из твоей головы попадет на стену, под каким углом и все такое. И, кажется, на этом участке стены клякса… будет очень уместна.
– Вы… вы что, рисуете кровью казненных на эшафоте? – растерянно пробормотал Санчес.
– Ну, не совсем, но… наверное, чисто теоретически, это можно назвать авангардным искусством… живописью. Живопись… или мертвопись? – Палач ненадолго задумался. – А, неважно. Но спасибо за интересную мысль. Может быть, потомки потом продадут этот участок стены кому-то за кругленькую сумму. Кто знает?
– Уж точно не я, – признался Луис.
Он сделал пару шагов вправо, и палач показал ему большой палец.
– Отлично. Вы – мой любимый клиент.
– О, право, не стоит. – Голос Санчеса был натуральный яд. – Какое выражение лица предпочитаете? Испуг? Смелость? Презрение? Смех?
– Знаете, я за естественность, – подумав, ответил палач. – Вот как вы реально чувствуете, так и чувствуйте. Что вы чувствуете?
– Что меня сейчас вырвет, – признался Луис.
– Тогда поторопимся, – рассудил палач.
Он отступил на шаг, поднял револьвер и сказал с теплом:
– Ах, да. Чуть не забыл. Привет вам от майора Уго.
Санчес криво улыбнулся – он почему-то вообще не удивился услышанному.
А, может, просто не успел.
Палач спустил курок.
Курок не окурок, почему-то мелькнула в еще целой голове Санчеса последняя мысль.
Грянул выстрел.
Луис пошатнулся и рухнул на землю. Прежде чем его сердце перестало биться, Санчес увидел, как Палач сдернул с головы колпак и виновато улыбнулся.
– Простите, дон Санчес.
Под маской Палача прятался не кто иной, как Хосе.
– Если вдруг вам по какой-то причине не нравится сервис нашего отеля, вы всегда можете позвонить на ресепшен по короткому номеру…
Луис не услышал короткий номер – его накрыл мрак.
Казалось, это все. Финал. Долгожданное ничто.
Но внезапно впереди, в этом мраке, забрезжил крохотный тусклый свет…
Эпилог
2022 г.
Трель звонка заставила его проснуться. Часто моргая, он снял трубку.
– Хосе, – сказала она голосом Джи. – Ты почему не отвечаешь? Опять спишь?
– Не… нет.
– Врешь. Надеюсь, ты уже закрасил те дурацкие граффити? Потому что если утром они еще будут там, я тебя уволю.
Остатки сна как рукой сняло. Хосе попытался ответить, но дотошная китаянка уже сбросила вызов. Короткие гудки в трубке застучали незримым молоточком, вбивая в голову охранника последнее сказанное Джи слово:
«уволю… уволю… уволю…»
Хосе медленно опустил трубку на рычаг. Осмыслить сказанное Джи было трудно. С самой постройки «Мукуля» Хосе сидел в крохотной будке возле северо-восточного угла его обширной территории – в том самом месте, где цивилизация встречалась с дикими джунглями. Первые хозяева купили огромный участок земли и планировали со временем расширять отель, превратив его в настоящий никарагуанский «беверли-хиллз» из дорогих вилл. Однако череда экономических кризисов и пандемия заставила отложить этот вопрос…
Как теперь кажется – навсегда.
За это время у отеля сменилось несколько владельцев, а джунгли практически поглотили забор, обвив его своими щупальцами-лианами.
Хосе мог только догадываться, почему хозяева «Мукуля» решили, что для охраны роскошной жизни постояльцев от бедняков надежней такие вот будки с живыми охранниками по периметру и колючая проволока, а не инфракрасные датчики и камеры. Но факт оставался фактом: менять никто ничего не собирался. «Пост» Хосе уже давно воспринимался местными, как некий идол или даже охранный оберег, защищающий безмятежное пространство «Мукуля» от посягательств внешнего зла.
Впрочем, люди сюда и так забредали нечасто. Зачем лезть через забор, путаясь в лианах и колючей проволоке, если всего в нескольких километрах к западу есть прекрасный пляж, не огороженный забором?
За те 18 лет, что Хосе сидел в своей будке, местные художники заполнили свободный участок стены всевозможными граффити. Редкий пьяный постоялец, случайно забредший сюда в позапрошлом году, доверительно сообщил охраннику, что эти рисунки очень похожи на работы Марка Кальве, который несколько лет назад перебрался в Гранаду из Ницци. По словам заплутавшего выпивохи, искусство натурально спасло художника от смерти. Всю свою жизнь Кальве шел на поводу у темного начала, побывал наемником, мафиози и в конечном итоге упал на самое дно, упрямо сражаясь с наркотическими демонами. Однако потом Марку каким-то чудом удалось овладеть собой. Он не победил свое темное начало, но позволил ему выражать себя в странных жутковатых картинах.
Часть из которых с недавних пор украшали забор у северо-восточного угла «Мукуля».
Приходя на смену, Хосе всегда осматривал стену в поиске новых отпечатков времени, оставленных аэрозольными баллончиками талантливого мастера… и немного расстраивался, когда ничего не находил.
И вот теперь Джи, новый менеджер отеля, захотела, чтобы Хосе выкрасил стену в серый цвет. Просто смыл с северо-восточного участка стены всю ее истории, ретроспективу неведомых ему смыслов, превратив её в серую невзрачную обычность.
Джи фактически не оставила Хосе выбора: или он закрасит стену к утру, или его уволят, а стеной займется другой, более сговорчивый слуга. То есть все эти чудесные граффити обречены исчезнуть так или иначе.
Погруженный в невеселые думы, Хосе вынес из будки табурет, поставил на него банку с краской, открыл ее и положил рядом кисть. Посмотрел на стену… и замер, увидев перед собой темно-коричневую дверь. Это было самое первое граффити, которое возникло здесь еще до Хосе, рисунок подлинного мастера. Старое дерево, замок, петли – все было проработано настолько искусно, что, казалось, дверь вот-вот распахнется, и будочнику откроется некое подобие зазеркалья, где сбылись все его сокровенные мечты. И что в этом иллюзорном мире он, инженер-неудачник, сбежавший из Мадрида 18 лет назад, все-таки стал успешным сигарным бароном, чьи плантации простираются от «Мукуля» до самого Эстели, а сигары продаются по всему миру…
Хосе вдруг поймал себя на мысли, что дьявольски хочет курить.
Он похлопал себя по карманам и, достав помятую дешевую сигарилку, вставил ее в рот. Чиркнула спичка по рыжему боку коробка. Желтый язык пламени облизал табак, и Хосе с наслаждением затянулся.
Отец всегда говорил, что любое важное дело необходимо обкурить. А сейчас дело было первостепенной важности – Хосе нутром ощущал, что пришло время прощаться с собственным прошлым.
Каждое граффити на стене представляло собой веху его жизни. Хосе уже не помнил, как выглядит океан: берег находился буквально в пятистах шагах от будки охранника, на западе, но, кажется, он ходил туда в последний раз еще до того, как устроился в «Мукуль».
Бирюзу неба охранник тоже видел нечасто, поскольку из будки его было не разглядеть.
Запахи, вкусы, даже шум Никарагуа с годами практически стерлись из памяти.
Воистину, северо-восточный угол отеля был лучшим местом для приведения себя в забвение.
Зато Хосе прекрасно помнил, когда появилось то или иное граффити, потому что видел забор каждый день. К примеру, охранник доподлинно знал, что первое странное сюрреалистичное лицо появилось на стене ровно десять лет назад. Потом возникло второе, третье… Сейчас Хосе уже не хватало пальцев, чтобы сосчитать их все. Помнится, охранник даже пытался отследить некую закономерность их появления, но так и не смог – похоже, ее просто не было.
Теперь все эти мистические лица смотрели на будочника будто с вызовом – хватит ли у него духа залить их краской?
Дикие звери, словно сотканные из дыма? Этим рисункам около семи лет. Теперь они упрямо делали вид, что Хосе для них – пустое место, но прежде они были друзьями.
Или озорная мозаика, похожая на детский утренник в сумасшедшем доме или карнавал смерти в детском саду? Эта чудесная работа появилась на стене около пяти лет назад накануне очередного дня рождения охранника – бывают ли подарки более неожиданные и приятные?
Впрочем, самым любимым рисунком Хосе всегда был магический квадрат. Удивительно, но охранник не мог с уверенностью сказать, когда он здесь появился – как будто кто-то чудесным образом заблокировал фрагмент памяти, связанный с этим граффити. Вдобавок квадрат заметно отличался от прочих рисунков. В нем не было и капли сюрреалистичности, свойственной другим работам Кальве, и Хосе небезосновательно полагал, что это граффити принадлежало перу другого художника.
Иронично, но Хосе сначала даже не знал историю этого квадрата. Лишь когда около полугода назад к нему попали дневники Марио Варгаса, первого в истории торговца дыма, будочник понял, что неизвестный граффитчик изобразил на стене квадрат с картины «Меланхолия» Альбрехта Дюрера.
– Если сложить все числа в любой линии, получится 34… – пробормотал Хосе.
Согласно дневникам Варгаса, Дюрер считал 34 возрастом, после которого душа погружается в бесконечную меланхолию. Однако же Марио нашел лекарство от этой душевной болезнью, и имя ему было «табак».
Удивительно, но Варгаса и других торговцев дымом с самого появления «чудесной травы» в Европе пытались запретить все, кто имел хоть крохотную каплю власти. Сначала этим занималась Инквизиция, потом – короли и цари, полицейские и нацисты. Все они терпеть не могли табачный дым.
Почему?
Возможно, курение воспринималось ими, как один из вариантов бунта. Такой молчаливый протест, который невозможно контролировать – ведь дым, в отличие от человека, не посадишь в клетку. Не пришьешь к делу.
Не задушишь. Не убьешь.
Получается, что продавцы дыма – враги власти, потому что борются с комфортной для нее меланхолией. Сильным мира сего всегда по душе был застой, подмена жизни существованием, а всех настоящих эмоций – жалкими призраками чувств, которые мы испытывали в далеком прошлом, когда еще были по-настоящему живы.
Продавец дыма и торговец дымом всего лишь торгаши, но, в конечном итоге, мы все продаем свою жизнь, меняя время на деньги. И если допустить, что время – это дым, то становится очевидным, продавцами чего мы являемся.
В глазах мироздания мы – заурядные торговцы дымом. Лоточники невыдуманного настоящего.
Беда в том, что люди не понимают главного: дыма не существует в будущем. Все думают: «Вот придёт время…». Но время только уходит.
Хосе шумно сглотнул. Марио упоминал в своих дневниках старую испанскую поговорку, которую любил повторять его друг, Колумб: «Donde fuego se hace, humo sale».
«Где горит огонь, всегда поднимается дым».
И, кажется, только сейчас Хосе понял, в чем ее подлинный смысл.
Охранник решительно выпустил остатки дыма из ноздрей и, подойдя к будке, бросил внутрь тлеющую окурок. Стопки лежащих внутри газет и журналов учета смен и часов прикованной к табурету человеческой жизни занялись быстро, и голодное пламя тут же перекинулось на полку с телефоном, по которому совсем недавно звонила Джи. Рекламная брошюра каких-то сигар исчезала в огне, врезавшись в память прощальным лозунгом:
«Total Flame – life is short, do it hard!»
Под треск пламени, которое жадно пожирало будку, Хосе схватил открытую банку краски и, яростно зарычав, плеснул из нее на стену.
Когда темно-коричневая дверь скрылась под серым слоем эмали, а граффити на стене заволокло дымом, Хосе удовлетворенно улыбнулся и направился в джунгли.
Привычки скрашивают течение времени, но это лишь производная задачи выживания, а не её решение. Привычки, словно щелчки хронометра, лишь маскируют ускользающее время, превращая обыденность в лабиринт меланхолии, по которому мы плутаем до конца жизни, так никогда по-настоящему и не живя.
Почему? Возможно, мы просто боимся настоящей жизни, подменяя ее стабильной, но такой безопасной прозябающей тоской.
Хосе пробирался через джунгли, шел почти на ощупь, ориентируясь только на шелест волн такого близкого и такого далекого океана, а позади пылал охранный оберег «Мукуля» – будка, навсегда оставленная ее обитателем.
И только пламя горящего идола меланхолии ярко освещало пестрые граффити на серой стене.
КОНЕЦ
