Максим Привезенцев
Ралли Родина. Остров каторги
«И их Ракитин тоже, очевидно, не любит, – подумал Чехов, глядя на спутника. – Имеет право, в общем-то. Куда хуже было бы любить – как вон тот солдатик из Смоленска, который Соньке помог сбежать из-за излишне теплых чувств…»
– Куда ездили? – спросил Ракитин.
– Помните ту женщину, Тамару, что потеряла дочь? Вот, к ней.
– Надо же. Проведать?
– Почти. Бедная, хотела свести счеты с жизнью, но один добрый каторжанин вынул ее из петли и отнес в казарму.
Ракитин удивился.
– Вон оно что… – пробормотал он. – Да уж, жаль ее…
– Ну, она жива. Карл Христофорович надеется, что все образуется.
– Ну да… – тяжело вздохнув, сказал Ракитин. – Образуется… так или иначе…
Он не сказал прямо, но по его интонации Чехов сразу понял, что молодой офицер, как и Ландсберг, не видит для Тамары судьбы иной, кроме как торговать собой ради выживания. Это опечалило Антона Павловича, и он отвернулся к окну, не в силах продолжать разговор. Ракитин не докучал – видимо, тоже притомился за день.
Так и ехали, в полной тишине, взирая на унылые пейзажи Сахалина.
В тусклом свете убывающей луны они выглядели еще бледней, чем днем.
* * *
1967
– Масляная муфта редуктора потекла, собака, – констатировал Пеньковский. – И топливный бак по шву треснул, весь бензин вытек.
Светличный тихо присвистнул. Хлоповских покачал головой и тихо выругался себе под нос.
– Это долго ремонтировать, нет? – спросил Рожков, нетерпеливо притопывая на месте.
– Долго? – нервно усмехнулся Хлоповских. – Да такой ремонт на коленке не сделаешь! Это надо отгонять в ДОСААФ, там смотреть, что тут можно сделать… и можно ли вообще! Бак-то заварят, а вот с редуктором что можно придумать – вопрос…
– А зип наш, зип, там всего этого нет? Ну, подходящих запчастей?
– Слушайте, ну вы вообще в мотоциклах не соображаете, что ли? – разозлился Хлоповских. – Как я вам бак заварю? Чем? И муфту тоже так просто не снимешь…
Привезенцев наблюдал за перепалкой, стоя у автомата с газировкой и теребя в руке потертую монетку.
– Приехали, что ли? – спросил Альберт, осторожно возвращая на полку пустой стакан.
– Ну мы и так уже много прошли, – равнодушно произнес Владимир Андреевич. – Вон, до самого Новосибирска доехали. Чем не успех для этих колымаг?
– Ну, если учесть, что мы от Хабаровска до Улан-Удэ ехали на платформе поезда, то не так уж и много получается, – заметил журналист.
– Вот и делай выводы, – усмехнулся режиссер.
Он сунул монету в автомат, и тот охотно ее слопал. Включился насос, и вода полилась в подставленный стакан.
– Вадиму он явно не нравится, – заметил Альберт.
Привезенцев проследил его взгляд и увидел, что Хлоповских уже в открытую кричит на лазаревского прихвостня, а тот надувает щеки, явно недовольный таким дерзким обращением.
– Он никому не нравится, сам знаешь, – со вздохом произнес режиссер. – Но все мы его терпим – по совершенно понятным причинам.
– А как он на съемках передачи умничал сидел? Это ж вообще был цирк…
Привезенцев отхлебнул из стакана и буркнул:
– Да цирк, конечно…
Это действительно был настоящий фарс. По прибытию в Новосибирск туристов пригласили поучаствовать в съемках местной телепередачи – ответить на вопросы ведущего, связанные с ралли. В итоге девяносто процентов эфирного времени говорил Рожков, оставшиеся десять поделили между собой ведущий и Привезенцев. Другие туристы успели только представиться.
«И ладно б что-то толковое рассказывал…»
Невнимательному зрителю могло показаться, что Геннадий разбирается во всем, от техники до режиссуры. Но стоило прислушаться к нескончаемому потоку слов, и эта иллюзия испарялась, словно табачный дым в ветреный день. Рожков, подобно большинству чиновников, говорил лишь бы говорить, не особенно задумываясь, какая ахинея в итоге получается. Бедняга ведущий периодически терялся, но всякий раз находил в себе силы для того, чтобы дежурно улыбнуться оператору и озвучить новый вопрос. Туристы же просто сидели и смотрели в камеру, точно манекены.
«Мог бы и сам поехать, без нас, – думал Привезенцев, наблюдая за Рожковым, который продолжал с упоением рассказывать зрителям про образцовую экологию Байкала. – Ничего бы не поменялось».
Рожков выходил из студии, улыбаясь – он явно был доволен собой. Но не успели товарищи отъехать от телецентра, как мотоцикл Геннадия и везущего его Пеньковского заглох.
– Ну так что, получается, ничего нельзя сделать? – выслушав тираду Хлоповских, упрямо спросил Рожков.
Вадим закатил глаза и отвернулся к мотоциклу, качая головой. Рожков оглянулся на автомат с газводой и, увидев Привезенцева с Альбертом, направился прямиком к ним.
– Спорим, я знаю, что будет дальше? – тихо спросил Владимир Андреевич.
– Я тоже догадываюсь, – усмехнулся журналист.
Рожков был уже близко, и потому Привезенцев с Альбертом воздержались от новых комментариев и приготовились слушать.
– Владимир Андреевич, можно вас на пару слов? – подойдя, попросил Геннадий.
Привезенцев кивнул и вместе с Рожковым отошел на несколько метров, к круглой тумбе с яркими плакатами, посвященными юбилею Октября. Новосибирск радовал солнцем и прохладным ветром, однако народу на улицах было немного – рабочая неделя только-только началась, и потому по городу слонялись лишь тунеядцы, дворники да участники ралли «Родина» с их бедовыми мотоциклами и громыхающей «Волгой».
– Не знаю, слышали вы или нет, но у нас очень серьезная поломка, на устранение которой, похоже, нужно некоторое времени, – воровато оглядываясь по сторонам, тихо произнес Рожков. – И потому я хотел на всякий случай еще раз вам напомнить: про все вот эти негативные вещи мы в фильме не говорим. Даже если вдруг придется… придется оставить сломанный мотоцикл в ДОСААФ и ехать дальше без него.
– А мы что же, совсем не можем ждать? – удивился Привезенцев. – Даже день?
Рожков покачал головой.
– Ночь – спим, день – едем. Третьего не дано. Тем более что поломка одного из мотоциклов на нашем ралли никак особенно не скажется. Нас сколько, семеро? На семерых – три мотоцикла и одна машина. Да даже один мотоцикл останется, все равно дальше можно ехать… пусть и не в полном составе, но все-таки. Нет, разумеется, я попробую поговорить с Михал Валерьевичем, когда до узла связи доберемся, но уже знаю, что он ответит.
– «Оставляйте и езжайте дальше»?
– Именно так, – энергично кивнул Рожков. – Поэтому сейчас поедем, сдадим его в ДОСААФ и двинемся дальше.
– Может, хотя бы в городе переночуем? В нормальной гостинице?
– Сейчас час дня, Владимир Андреевич. Как мы объясним Михал Валерьевичу такой простой? А к ночи мы уже порядочно отъедем от Новосибирска…
– Если еще что-то не поломается, – вставил Привезенцев.
Их взгляды сошлись в одной точке, будто два острейших клинка. Владимиру Андреевичу даже показалось, что он слышит лязг металла о металл.
– Вы же не считаете, что Ирбитский мотоциклетный нарочно предоставил нам бракованные мотоциклы? – тщательно подбирая каждое слово, уточнил Рожков.
«Снова ваши игры в лояльность? Ну-ну…»
– Нарочно? Сомневаюсь, – ухмыльнулся Привезенцев. – Скорей поверю, что брак для них – обычное дело. Сколько «Уралов» видел, все страдали одними и теми же болячками.
– То есть вы считаете, что организаторы ралли проявили некомпетентность в выборе транспорта? – задал новый вопрос Рожков.
Улыбка застыла на лице Владимира Андреевича.
«Да какого черта?!»
Он подступил к Рожкову вплотную и тихо, но твердо сказал:
– Вот только не надо меня на словах пытаться ловить, Геннадий Степанович. Нам с вами еще не одну тысячу километров ехать, а вы уже весь коллектив против себя настроили. Я против вас в открытую не выступал и не собираюсь: понимаю, что ругань в подобном затяжном путешествии до добра не доведет. Но, честно скажу, с каждой новой подобной беседой мне все меньше хочется вас поддерживать. Вы сначала о чем-то просите доверительно, а потом пытаетесь меня же скомпрометировать. Но я это вижу, я – человек опытный. Так что либо вы перестаете играть в ваши игры, либо я буду поступать, как знаю, совершенно к вам не прислушиваясь. Подумайте об этом.
С этими словами Привезенцев развернулся и пошел обратно к Альберту. Пустой стакан из-под газировки режиссер стиснул в руке с такой силой, что, казалось, стекло вот-вот лопнет.
– Владимир Андреевич! – окликнул его Рожков.
Режиссер нехотя оглянулся.
– Давайте дальше ехать, – миролюбиво произнес Геннадий. – Гостиницу никак не могу, увы. Сам бы рад – спина уже никакущая. Но обещаю, что поговорю с Михал Валерьевичем и попрошу у него разрешения сделать оставшимся мотоциклам ТО в Челябинске.
– Добро, – кивнул Привезенцев.
– Ну вот… как-то так… – пробормотал Рожков.
Вся его самоуверенность куда-то разом улетучилась. Видимо, хватило мозгов понять, что без поддержки режиссера следующие несколько тысяч километров рискуют превратиться в неконтролируемый ад. Да, возможно, потом, уже отчитываясь перед Лазаревым, Рожков расскажет и про недовольного Хлоповских, и про упертого Привезенцева…
«Но это будет еще нескоро».
– Слышали, что Геннадий Семенович сказал? – спросил режиссер. – Сломанный мотоцикл – в ДОСААФ, мы – в Челябинск, там оставшейся технике сделают ТО!
– Ура, товарищи? – хитро прищурившись, воскликнул Хлоповских.
Все с улыбками поддержали его нестройным «Ура!» Рожков тоже улыбался, но крайне фальшиво.
«Аукнется нам всем это, ей-богу, аукнется… – подумал Владимир Андреевич. – Но отступить – нельзя. Такой потом съест с потрохами, только дай слабину».
Позже, уже сидя в палатке, с ручкой в руке, Привезенцев написал в своем дневнике:
«Итак, к середине нашего путешествия мы лишились одного мотоцикла из четырех, зато обрели некое подобие душевного равновесия. Пусть с превеликим трудом, но пока мне удается держать Рожкова в рамках. Главное, чтобы обошлось без последствий… а то знавал я таких – умеющих вовремя затаиться, а потом ужалить, когда меньше всего ждешь. Опасные, коварные люди… они же, по иронии, самые преданные труженики системы».
* * *
2015
Когда впереди забрезжил рассвет, я решил, что небеса сжалились над нами и немного подсветили очертания Красноярска, чтобы мы приободрились и поняли: город уже совсем рядом. После двадцати двух часов мучений, связанных не только с дорогой (и ее отсутствием), но и новыми поломками наших доблестных «Уралов», хотелось упасть на койку и проспать сутки, а то и двое. Статистика была совсем не в нашу пользу – минимум четыре поломки каждый день. Сыпалось все: колеса, коромысла, карбюраторы, любые резьбовые соединения, электрика и даже сам металл обшивки. Пробитое крыло уже не считалось проблемой. Совсем другое дело – лопавшиеся кронштейны фар, поскольку в них находчивые конструкторы запихнули всю электрическую начинку наших «стальных ослов».
– Ура! – проорал Денис, тыча пальцем в сторону домов на горизонте.
Мы поддержали его нестройным хором голосов.
«Наконец-то!..»
Дорога нырнула вниз, и я увидел впереди на обочине одинокий силуэт верхом на мотоцикле.
«Саша, – мелькнуло в голове. – Сто процентов, он».
Александр Шестаков, предводитель красноярского клуба «Сибирские медведи», узнав про наше путешествие, охотно согласился помочь всем, чем только сможет – от встречи и сопровождения в гостиницу до ремонта наших злополучных байков. Но я даже представить не мог, что он проснется в такую рань, чтобы встретить нас на въезде в город.
Подняв руку, я направил мотоцикл к обочине. Парни охотно последовали моему примеру – силуэт одинокого байкера, ждущего нас у въезда в Красноярск, вдохновлял еще больше, чем очертания жилых домов. Оно и понятно: без провожатого в незнакомом городе куда как тяжелей, чем с ним. Он тебе все самое главное покажет, угостит самым вкусным и расскажет самое интересное, особенно, если ему действительно хочется помочь.
А Саше, судя по всему, хотелось.
– Утро доброе! – с улыбкой воскликнул он.
– Доброе! – ответил я.
Мы слезли с мотоциклов пошли навстречу друг другу и, встретившись на середине, крепко пожали руки.
– Как дорога? – спросил он вроде бы буднично, но я сразу заметил, как в его глазах пляшут озорные огоньки.
– Прекрасно, – не скрывая сарказма, ответил я, и мы оба рассмеялись, отлично понимая, о чем говорим.
Есть такие люди, с которыми очень легко найти общий язык – достаточно перекинуться парой фраз. Саша Шестаков оказался именно из таких. Поздоровавшись со всеми, он сказал:
– В общем, парни, от вас требуется проявить еще немного терпения, потому что сначала мы поедем к нам в мастерскую, сдадим байки отцу, расскажем-покажем, что там с ними не так, а потом уже махнем в гостиницу. Как отдохнете, ждем вас обратно, к нам в музей, побродите там, технику посмотрите… если, конечно, интерес есть.
– Есть, – заверил я, и мои спутники закивали, соглашаясь со мной.
Глупо было отказываться от посещения столь интересного места, как мастерская-музей «Шестаков Реставрация», которая в определенных кругах давно стало легендарной. Александру и его отцу, Михаилу, удалось безо всякой сторонней помощи собрать и своими руками восстановить до состояния новых уникальную коллекцию ретро мотоциклов немецкого и советского производства, и нам, конечно же, не терпелось взглянуть на эту чудесную экспозицию.
– Ну что, какие проблемы? – тщательно протирая руки махровым полотенцем, спросил Михаил, когда мы по очереди загнали наши мотоциклы в их просторную мастерскую и всем скопом подошли к нему.
Шестаков-старший был крупным мужчиной с седой шевелюрой, седыми же усами и сильными руками настоящего механика. Удивительно, что в такой ранний час он согласился нас встретить, но, видимо, рассказы Александра про наше «Ралли Родина» вдохновили его прийти сюда пораньше ради нас. Такое отношение, не скрою, очень подкупало.
– Целый ворох, – с улыбкой признался я. – Даже не знаем, с чего начать.
Михаил хмыкнул и, протянув руку, взял с верстака блокнот и карандаш.
– С начала начинайте, чего уж там…
Глаза у Шестакова-старшего тоже были с хитрецой, но при этом, как и у Саши, по-сибирски бесконечно добрые. С такими людьми и работать, и просто общаться – одно удовольствие.
Мы надиктовали ему целую кучу недостатков, он, кивая, все записал и сказал:
– Езжайте отдыхайте, а потом уже ждем в гости. Сейчас вы все равно музей по достоинству не оцените.
Тут он был прав. От усталости уже резало в глазах, а ноги буквально подкашивались. Иван и Ребе и вовсе засыпали на ходу, Боря усталым не казался, но был непривычно хмур; один Денис выглядел заряженным и живым, но, по его же честному признанию, работал уже на износ и в любой момент рисковал попросту рухнуть на пол.
По счастью, ближайшая приличная гостиница была совсем недалеко от мастерской. Саша Шестаков проводил нас туда и пообещал заехать ближе к обеду; распрощавшись с ним, мы разбрелись по номерам, попадали на кровати и тут же уснули. Наверное, если бы не будильник на телефоне, который я поставил еще в мастерской, проспали бы так до следующего утра – настолько нас измотала ужасная дорога и не менее ужасные мотоциклы.
Когда мы покинули наши номера и всей гурьбой спустились на ресепшен, Шестаков-младший уже ждал нас там.
– Выспались? – улыбаясь, спросил он.
Мы вразнобой покачали головами.
– Да, – ответил я за всех.
– Тогда сейчас город смотреть поедем, – сказал Александр, и, судя по тону, это было не предложение, а констатация факта.
Впрочем, мы не спорили. Погоды в Красноярске стояли чудесные – солнце с прохладным освежающим ветерком, который шуршал зеленеющей листвой редких деревьев и играл с волосами прекрасных девушек, гулявших по широким аллеям. В таком ласковом июньском свете город был, по словам Шестакова-младшего, особенно красив; старинные дома с дощатой облицовкой здесь удивительным образом сочетались с новыми, многоэтажными «панельками». Что интересней всего, нигде на раритетных постройках я не видел «граффити» или каких-то других урбанистических отметин. Казалось, что каждый житель Красноярска относится к истории с уважением; в том же Чехове невежества было на порядок больше – и это учитывая весьма скромное население.
– Жил бы тут, – подойдя ко мне поближе, тихо признался Иван.
– Ну так живи, кто мешает? – пожал плечами я.
– Да нет, ну как так – взять и переехать? – тут же забормотал он. – Там работа, семья…
– Так и здесь будут, – сказал Ребе.
Он шел рядом со мной, а потому хорошо слышал наш разговор.
– Что здесь будут? – встрепенувшись, оглянулся на нас Шестаков-младший.
– Семья и работа – будет? – спросил я за всех. – Если сюда переехать?
– Семья первое время будет, – подумав, усмехнулся совладелец музея-мастерской. – Но потом обратно в столицу переедет, когда с работой ничего не получится. А тут у единиц получается, увы. Хотя город хороший сам по себе. Красивый.
«Что за странная ты, Родина моя, – думал я, шагая по улицам Красноярска и с грустью глядя на опрятные дома и людей, которые курили на балконах. – Там, где жизнь, работы и перспективы нет. А там где работа и перспектива, там жить невозможно – Челябинск тот же взять, одни заводы с их чадящими трубами… зато вакансий – тьма».
Вдоволь нагулявшись по городу, мы отправились в музей Шестаковых. Михаил на правах старшего стал нашим экскурсоводом – водил нас по выставке, рассказывал историю той или иной модели. Были здесь в основном советские и немецкие мотоциклы, и последние, как признавался сам Шестаков-старший, он любил до беспамятства.
– А «Уралы» – они, конечно, сделаны по образу и подобию «БМВ»… – со вздохом произнес он, касаясь руля старенького «М-72». – Но все-таки… совсем не «БМВ». Уж простите.
– Да мы и сами это поняли давно, – хмыкнул я. – И на Ирбите обязательно обо всем расскажем.
– А вы будете туда заезжать, да? Планируете? – оживился Михаил.
– Угу. Заранее договорились, чтобы нас там встретили и зафиксировали информацию по всем выявленным недочетам. Может, это их хоть немного на трудовые подвиги вдохновит?
– Ох, сомневаюсь, – признался Шестаков. – Не думаю, что вы единственные за черт-те сколько лет, кому это… – он снова коснулся руля «Урала», – не понравилось… Так что, каюсь, не верю я в победу здравого смысла.
Спорить с ним было трудно. Я и сам понимал, что наша критика вряд ли что-то изменит кардинально, но вода камень точит, да и для молчания у нас не было никаких причин.
«Хуже-то не будет, а вот лучше – возможно. По крайней мере, в теории».
Налюбовавшись чудесной выставкой ретро-мотоциклов и получив наши отремонтированные горе-мотоциклы, мы с Шестаковым-младшим вознамерились отправиться в бар, где нас уже ждали красноярские байкеры из его клуба, но я от коллектива откололся, сославшись на срочные дела – мол, надо вернуться в отель для скайп-конференции по работе. Друзья, конечно же, не возражали, и я поехал.
Правда, совсем не туда, куда сказал.
Это был тот редкий случай, когда я отчего-то счел нужным не говорить правды. На самом деле мой путь лежал вовсе не в отель, а в поселок Овсянка, где обитал весьма интересный человек по имени Лев. Мы познакомились с ним в 2012-ом году, когда я возвращался из кругосветного путешествия с ворохом ярких впечатлений, преисполненный эмоциями и воодушевленный. Тогда, на веранде его крохотного домика, столкнулись будто бы две разные вселенные – моя, которую можно было буквально за год объехать на мотоцикле, а на самолете облететь и вовсе за несколько дней, и вселенная Льва, ограниченная забором вокруг его участка в шесть соток. Льву было на тот момент шестьдесят восемь лет, и добрую половину жизни он прожил здесь, в Овсянке. Собственно, он же своими руками строил Красноярскую ГЭС (спасибо комсомольской путевке) и после триумфального запуска не придумал ничего лучше, чем пойти работать на эту же станцию фельдшером. Чуть позже он окончательно обосновался в Овсянке, прямо рядом с местным водохранилищем, и каждое утро, проснувшись и выйдя на крыльцо, наблюдал плод своего труда – и еще тысяч других людей, в том числе и заключенных, отправленных сюда тайком. Как рассказывал сам Лев, вид огромной плотины, вышек ЛЭП и тамошних зданий, угловатых, но безумно больших в сравнении с человеком вызывал в нем очень противоречивые чувства.
– Но важно не то, какие именно, – всегда подчеркивал мой знакомец, – а то, что вообще – вызывает.
Разговаривать со Львом было легко и приятно. Очень интеллигентный, скромный, он удивительно четко помнил все, что происходило с ним в советские годы. Я поражался, когда Лев озвучивал мне десятки имен тех, с кем пересекался во время строительства ГЭС; он до сих пор мог назвать даты рождения и даты смерти большинства из них – не всем, увы, довелось дожить до сегодняшнего дня. Были среди упомянутых и свободные люди, и зэки, со многими из которых Лев по-настоящему дружил. Их же он всегда вспоминал с некоторым сожалением – большинство старых товарищей не пережили заключение в лагерях.
И уж точно далеко не каждый освободившийся смог дожить до семидесяти, как сам фельдшер.
Вот к такому человеку я поехал в гости спустя три года после нашей первой встречи. Поехал без предупреждения – потому что с 2015-го мы более не общались ни разу. Собственно, у нас не было даже телефонов друг друга, однако, планируя «Ралли Родина», я сразу вспомнил о его прекрасных историях про СССР и осознал, насколько соскучился по размеренному баритону Льва.
В общем, накупив в местном гастрономе гостинцев к чаю, я отправился к дому моего знакомца. Овсянка была совсем небольшим поселком и отдаленно напомнила мне Чехов – такие же покосившиеся и потрепанные дома, заборы и пустые улицы, на которых живого человека встретить уже за радость. Рев мотора пробудил местных ото сна – я поймал несколько недовольных взглядов из окон – но отчего-то не покидало ощущение, что в течение десяти-пятнадцати лет тут все окончательно вымрет.
«Впрочем, с двенадцатого года ничего особенно не изменилось… так что сложно однозначно судить».
Однако, подъехав к дому Льва, я забеспокоился: участок моего знакомца выглядел не менее заброшенным, чем соседские. Огород порос сорняком, пленка, которой была обтянута теплица, напоминала дуршлаг – столько в ней стало дыр. Рубероид на крыше изрядно потрепали осадки и ветер, да и сам дом, одноэтажный, совсем небольшой, казалось, заметно покосился. Впрочем, я отогнал дурные мысли прочь, напомнив, сколько хозяину лет. Вряд ли в семьдесят с хвостиком есть силы, чтобы в одиночку поддерживать красоту целого участка, пусть и довольно скромного.
Подойдя к калитке, я увидел звонок – тот же самый, что и был. Надавил кнопку и уставился на дверь – работает ли до сих пор? Некоторое время ничего не происходило. Я нажал кнопку еще раз, и тут дверь все-таки открылась, и передо мной предстал Лев – высунувшись наружу, он подслеповато щурился, пытаясь рассмотреть, кто пожаловал к нему в гости.
– Это я, Максим, который Привезенцев! – воскликнул я.
Морщины на его лбу разгладились. Расплывшись в улыбке, Лев просеменил к калитке.
– Максим, – с теплом произнес он, впуская меня внутрь.
Мы крепко пожали друг другу руки. Лев явно был очень рад меня видеть.
– Это вам, – сказал я, вручая пакет с гостинцами.
– Ой, надо ж чаю заварить, – засуетился хозяин.
Он пошел обратно в дом, на крыльце задержался и сказал через плечо:
– Садись пока тут, я сейчас, чайник поставлю и вернусь.
– Хорошо, – кивнул я.
– Ох, какая приятная неожиданность, что ты приехал, – произнес Лев.
– Я тоже рад, что смог заглянуть.
– Ну, жди.
Он водрузил мой пакет на стол и скрылся в доме. Я же поднялся на веранду и уселся на лавку. Даже отсюда прекрасно было видно гигантскую плотину ГЭС и саму станцию – вытянутые коробки зданий, напичканных огромными жужжащими трансформаторами. Сложно представить, что все это – плод многолетнего, изматывающего человеческого труда.
«Можно сказать, на костях лагерных заключенных построена. Лев сам признавал, что народу там померло немало. И хоть «по официальным данным» это – первая комсомольская стройка, где не использовался труд зэков, местные старики, заслышав подобную чушь, только криво улыбаются…»
Вскорости вернулся хозяин. Он принес чайник, чашки, потом сходил за самим чаем и сахаром. Вернувшись, уселся – и тут же вскочил.
– Ложки забыл. Эх, что-то с памятью моей стало…
Наконец, когда перед нами уже дымился чай, Лев спросил:
– Ну так какими судьбами к нам, Максим? Опять путешествие?
– Да.
– Мир ты уже объезжал, что теперь за цель?
– Объехать Россию.
– Это, наверное, тяжелей, чем мир? – помедлив, спросил Лев.
– Как оказалось, да. Но эта история подождет. Скажите сначала, как вы тут?
– Я-то? – пробормотал Лев.
Он с трудом рассказал мне о новостях в своей жизни, верней, об их отсутствии, кроме, разве что, смены времен годы. Немного пожаловался на усталость от пребывания на этом свете – без какой-то особенной цели, кроме самой жизни. Потом мы обменялись мнениями о событиях в стране; если не знать, о чем именно мы говорили, можно было решить, что речь шла о некоем близком родственнике, который тяжело болен и уже вряд ли сможет победить свой недуг.
Так, плавно и неспешно, наша беседа перетекла в мой рассказ о «Ралли Родина».
Я вкратце поведал обо всех сколь-либо значимых событиях, начав историю с Сахалина и закончив походом в музей к Шестаковым. Лев слушал с интересом, как обычно, ни разу не перебил и не отвел взгляда. Я же продолжал говорить, выжидая подходящий момент, чтобы перевести разговор на его воспоминания. И вот, когда я упомянул про «Пермь-36» – музей репрессий, который я собирался на этой неделе посетить – взгляд Льва на несколько мгновений остекленел.
– По-прежнему интересуешься историей лагерей и ГУЛага? – кашлянув в кулак, спросил мой знакомец.
– Тема неиссякаемая, как по мне.
– И верно… – пробормотал Лев.
Он задумчиво вертел в руках чашку – такое ощущение, что хотел что-то рассказать, но почему-то колебался. Я не торопил – пил свой чай и ждал.
Наконец Лев решился:
– Тогда тебе, пожалуй, будет интересно знать, что примерно с год назад я заезжал в гости к своему другу Дмитрию Сбруеву. Сомневаюсь, что ты помнишь это имя – хоть я и рассказывал о нем в нашу первую с тобой встречу…
– Это верно. К сожалению, действительно не помню такого.
– Не о чем сожалеть, просто послушай. Он был заключенным – одним из тех, кто строил нашу ГЭС. Мы тогда и подружились – оба врачи по профессии, на том и разговорились. Правда, у него был куда более искусный учитель – сам Войно-Ясенецкий, в миру более известный, как Архиепископ Лука. Собственно, из-за связи с ним Дмитрий и оказался в неволе. Ну да про Луку я тебе уже рассказывал – поразительно, что в Союзе так долго и упорно пытались сгноить настолько великого человека, человека, который, по сути, придумал анестезию. А сколько раненых солдат он спас во время Великой Отечественной? Святой человек…
Я кивнул, соглашаясь с тем, что жизнь Войно-Ясенецкого представляла собой гигантскую синусоиду, в которой черное и белое сменяли друг друга с пугающей частотой.
«И действительно – кто бы мог подумать, что человек, трижды побывавший в ссылках, в итоге получит сталинскую премию за вклад в развитие медицины?..»
– К чему я о нем вспомнил? – сказал Лев. – Да к тому, что Дмитрий Сбруев участвовал в Норильском восстании пятьдесят третьего года, но всегда этой темы почему-то избегал. А тут я получил от него письмо – точней, от его супруги – в котором она рассказала, что Дмитрий совсем плох, и позвала в гости, пока не поздно…
Лев тяжело вздохнул, потом продолжил:
– А он ведь меня старше почти на двадцать лет. Ему б в этом году восемьдесят восемь уже было…
Еще один вздох.
– В общем, поехал я в Норильск. Приехал, он так обрадовался мне – насколько мог… К тому моменту Дмитрий уже был к кровати практически прикован, вставал редко, только по делам сходить, и все… но разум его еще сохранил большую часть своей завидной остроты. Ну и впервые он решился рассказать мне о том восстании, так сказать, с точки зрения очевидца тех ужасных событий…
Я слушал, не перебивая.
– Произвол – так одним словом можно описать то, что происходило в пятьдесят третьем, – дрожащим голосом сказал Лев. – Мало что пайка была невеликой, мало что заключенные носили одну и ту же одежду до тех пор, пока она не превращалась в лохмотья… Так еще и охрана лагеря, и без того не шибко трепетно обращавшаяся с местными, решила, что оружие в руках дает им право…
Он запнулся, но тут же взял себя в руки и продолжил:
– Дает им право стрелять в любого из заключенных без особых на то причин. Охранник мог просто подойти к бараку и расстрелять сидевших там людей. Собственно, именно с этого все и началось – в трех разных отделениях охрана подобным нелепым образом расправилась с двумя дюжинами заключенных, еще столько же получили ранения.
– То есть это была сознательная акция? – опешив, спросил я.
– В том-то и дело! Дмитрий рассказывал, что, безусловно, зэков не устраивало бесчеловечное отношение, а смерть Сталина, по иронии, подарила надежду на облегчение участи… но амнистия, которую объявили сразу после траура, коснулась только людей с малыми сроками. Про политических все как будто забыли, а их, на минуточку, в Горлаге было подавляющее большинство. И при всем при этом до демарша охраны эти настроения так и не вылились во что-то реальное. Вот и получается, что власти сами подтолкнули заключенных к бунту.
– Но зачем им это?
– Ну, Дмитрий и его соратники, составившие ядро четвертого отделения, полагали, что таким образом охрана пытается выявить самых ярых смутьянов и ликвидировать их прежде, чем зараза инакомыслия поглотит весь лагерь. Однако вышло с точностью до наоборот: прознав о произволе надзирателей, отделения один за другим подняли черные флаги и отказались от работ до выполнения своих требований. Требований, к слову, достаточно простых и ясных – вроде увеличения пайка до адекватных размеров и сокращения рабочего дня. Главным же условием был пересмотр дел политических заключенных комиссией из Москвы. Многие тогда все еще верили в справедливость…
Лев взял паузу, чтобы выпить чаю, после заговорил вновь:
– Но вышло все не так, как хотелось. Комиссия из Москвы действительно приехала, но удовлетворила только самые незначительные просьбы – например, разрешила убрать с роб заключенных номера. Ни о каком пересмотре дел речи не шло, поэтому забастовка продолжилась. Выждав неделю, охрана снова взялась за автоматы.
Я вздрогнул, представив себе ватагу хмурых надзирателей, которые безжалостно расстреливают совершенно безоружных людей.
– И они пошли на охоту. Силой и страхом загнали людей обратно на работы. Сложно сказать, сколько человек было убито на самом деле. Официальные цифры совершенно не отражают реальные потери. По словам Дмитрия, погибло не меньше двух тысяч человек – а ведь они всего лишь хотели, чтобы к ним относились по-людски…
